Гражданин Империи Иван Солоневич

© Игорь Воронин, 2020

ISBN 978-5-4498-1442-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

НЕСКОЛЬКО ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫХ ОБЪЯСНЕНИЙ

Предисловие к первому изданию (2013 г.)

Всех выдающихся русских консерваторов можно разделить на два условных типа: люди при власти и, так сказать, власти не имущие.

С первой категорией все ясно: Сергей Уваров, Василий Жуковский, Федор Тютчев, Константин Победоносцев прекрасно совмещали долг службы и веление сердца. Пограничное положение занимает Михаил Катков, который никаких государственных постов не занимал, но влияния на российскую политику оказывал поболее, чем иной министр.

Во второй категории почти все – мыслители-публицисты. И в то же время каждый из них наособинку. Если Иван Ильин, говоря грубо, «кабинетная мышь», то Алексей Хомяков – церковная, а Константин Леонтьев вообще практически монах в миру. Николай Данилевский – это чистое естествознание, Михаил Меньшиков – такая же чистая публицистика.

Двое других, Лев Тихомиров с «Монархической Государственностью» да Иван Солоневич с «Народной Монархией», представляются фигурами не столь однозначными.

Тихомиров привнес в монархическую идеологию академизм, некие законченные формы, которых не смогла всерьез поколебать даже такая вселенская катастрофа, как «русская революция». Его продолжателем стал Солоневич – но продолжателем своеобразным. Не апологетом и не критиком.

Православие – Самодержавие – Народность. Эта уваровская формула, известная также в качестве боевого лозунга «За Веру, Царя и Отечество», так или иначе присутствует в творчестве всех вышеперечисленных, если так можно выразиться, классиков монархизма. Последняя составляющая этого триединства – Народность – была, пожалуй, наименее проработанной в русской консервативной мысли. Усилий одних славянофилов оказалось недостаточно, и не зря, наверное, большевики потом так издевались над «официальной народностью». Иван Солоневич сделал эту народность неофициальной, простой и понятной каждому – сначала эмигранту, а в последние десятилетия – и любому русскому человеку, неравнодушному к судьбе своей Отчизны.

Антимонархическая мифология сильна, безусловно, и в наши дни. Противопоставление свободы и единоличной власти, надуманное и лукавое, бередит гордыню современников.

Но Солоневич – не только ярко выраженный народник, он еще и представитель того типа державников, для которого «ловля счастья и чинов» была презренна и ничтожна. А во главу угла ставилось именно общественное служение, и личная свобода ценилась по-новому.

На грани фола выразился Пушкин: «Я готов быть верноподданным, даже рабом, но шутом гороховым не буду и у Царя Небесного».

Сравним с высказыванием Солоневича: «Я – монархист до мозга и от мозга костей моих, но это никак не значит, что я собираюсь быть чьим бы то ни было рабом. Совсем наоборот: мое личное монархическое чувство – в молодости это было, конечно, только чувство или, точнее, только инстинкт, – базируется как раз на моем личном чрезвычайно обостренном чувстве свободы. Рабом я не чувствовал себя и в 1912 году – хотя в России, где царская власть была отгорожена дворянской властью, – мне нравилось далеко не все»¹.

Солоневич – это настоящий гражданин Империи. После эпохи революций быть подданным уже мало. Исполнители приказов – они тоже нужны. Но что они будут делать, когда приказывать станет некому?

Незавидна судьба писателя даже в самой читающей стране. Увы, даже и условно «своей» аудитории нужно в большинстве случаев объяснять, кто такой Иван Солоневич и почему о нем вдруг понадобилось писать книгу. В Минске накануне Первой мировой войны, в среде советских физкультурников в конце 1920-х или в Русском зарубежье, начиная с середины 1930-х годов только переспросили бы, о каком именно из Солоневичей идет речь. Все-таки и отец политического мыслителя Лукьян Михайлович, и младший брат Борис, и даже сын Юрий свой след в истории оставили.

Но все равно, я глубоко убежден, что если не знать в точности детали, то, по крайней мере, слышать об этом человеке каждый культурный гражданин России элементарно обязан.

Допустим, ни самбо, ни гиревым спортом вы не интересуетесь. Скрепя сердце соглашусь, что среди культурных русских людей не все монархисты (а быть монархистом и не ознакомиться с солоневичевской «Народной монархией» – совсем уж странно). Но если вас никогда и никоим образом не интересовала, говоря казенным языком, история политических репрессий в СССР – то какой же вы русский и о какой культуре может идти речь? Если же в тех исследованиях, что попадались вам на глаза, имени Солоневича не упоминалось, то вы читали не самых компетентных авторов. Только не надо, пожалуйста, думать, что я собираюсь обличать Солженицына. Он-то как раз и не имеется в виду: «Архипелаг ГУЛаг» писался в СССР, где с «Россией в концлагере» Солоневича могли ознакомиться только на оккупированных территориях во время войны, а потом по понятным причинам не торопились делиться прочитанным с окружающими.

Но – как бы то ни было – Иван Лукьянович явился одним из основоположников целого жанра литературы, который нам известен под привычно неудачным названием «лагерная проза». И именно Солоневич вытащил на свет Божий из чекистских бумаг аббревиатуру ГУЛаг и сделал ее, как это принято говорить, достоянием общественности.

К сожалению, автор «России в концлагере» (которая все-таки не является классическим образцом мемуарной литературы) подробной автобиографии нам не оставил. Сведения о своей жизни он, будто нарочно, раскидал по тысячам своих публикаций. Да и внешние обстоятельства, прямо скажем, не давали покоя – и политический деятель победил писателя. Хотя нет-нет да и прорывалось заветное: «Если мне удастся когда-нибудь написать, как Короленко, „Записки моего современника“ – это будет книга!»².

Ваш покорный слуга не уверен в своих писательских талантах в такой же степени, как Солоневич. Все-таки между журналистикой, «которую я в данный момент представляю», и литературой есть какая-то никем точно не измеренная дистанция. Была даже компромиссная во всех смыслах идея ограничиться почетным званием составителя. Подозреваю, что впоследствии найдется зацепившийся за предисловие критик, который воскликнет: «Да, именно так и надо было поступить». Между прочим, сама идея «автобиографии» (собрания цитат из книг, статей и писем И. Л.) неоригинальна. Ее задумывал составить еще полвека назад Всеволод Константинович Левашев-Дубровский, продолжатель дела Солоневича.

Честно говоря, я почти уверен, что не газетная рутина помешала редактору «Нашей Страны» осуществить свой замысел, а практическая невозможность воплощения. В своих попытках сложить мозаику мы с ним располагали примерно одинаковым набором смальты. Сомневаюсь, что имевшиеся в распоряжении Дубровского письма Солоневича содержат какие-то сенсационные и не преданные огласке факты из жизни моего героя. И вовсе не отсутствие возможности ознакомиться с этими образцами эпистолярного жанра, хранящимися по сей день в далеком Буэнос-Айресе, толкнуло меня на скользкий путь биографа. Выстругивать компиляцию из текстов, имеющих свою собственную ценность, – даже для видавших виды акул пера это все-таки безграничный цинизм.

Само собой, должна была появиться спасительная соломинка, выросшая в один поистине прекрасный момент в непобедимую оглоблю: кто, если не я? Победила, в конце концов, эта самая оглобля.

В 2007 году, когда была сделана примерно треть работы, возникло последнее препятствие – даже скорее последнее сомнение – вышла в свет книга Нила Никандрова «Иван Солоневич: народный монархист»³. Первая развернутая биография нашего героя построена, главным образом, на документах, которые достались автору от ветерана НКВД Ю. А. Маркова. Работая в 1950-1970-х годах в Секретариате ЦК КПСС, Марков собирал материалы для брошюры об идеологических диверсиях и планировал включить в нее главку о Солоневиче. Главку «зарезала» цензура, а собранные материалы уже в годы перестройки перекочевали к Никандрову. Особо ценные документы – отчеты агентов и директивы иностранного отдела ОГПУ-НКВД.

Говоря откровенно, некоторый «шпионский уклон» стал одновременно и плюсом, и минусом книги Никандрова. С одной стороны, изумительной ценности данные об одной большой чекистской провокации, которая окружала Солоневича и отравляла все его эмигрантское бытие. С другой – вехи жизненного и творческого пути Ивана Лукьяновича (как минимум, «до побега») представлены подчас весьма схематично, есть нестыковки по хронологии, фактические ошибки, иногда – к счастью, нечасто – и авторские домыслы. Последний упрек, впрочем, обусловлен особенностями жанра, который выбрал Никандров: беллетризированная биография.

Я знаком с Нилом по переписке несколько лет, даже писал к его книге предисловие. Никандрову оно понравилось, а вот издательство сочло текст слишком «солоневичевским», что ли. Редактор М. сформулировал свой отказ так: «Честно говоря, впечатление двоякое. Нам кажется, что для предисловия к книге он (текст – И. В.) слишком политизирован. Дело в том, что вступая в полемику с теми или иными политическими силами, мы сокращаем, тем самым, круг потенциальных читателей. А так как „Алгоритм“ – издательство коммерческое, то нам хотелось бы расширять, а не сужать этот круг. Поэтому мы решили выпустить книгу без предисловия…» Ничего страшного – большая часть написанного тогда вошла в эпилог моей книги, той самой, что вы держите в руках.

Все мои замечания фактического характера Нилу известны, он обещал учесть их при подготовке второго издания своей книги. Но состоится ли оно – Бог весть. Не принимает Никандров моих аргументов только по одному вопросу: я категорически отказываюсь верить, что у Лукьяна Михайловича Солоневича было две дочери от разных браков с одним именем – Люба. Нил настаивает на своем, не приводя в ответ никаких доказательств.

Существенное отличие двух версий биографии Ивана Солоневича – моей и никандровской – я бы сформулировал так: документальное исследование против беллетристики.

Полное собрание сочинений нашего героя, если бы оно было издано, – это никак не меньше 10 томов. Без ложной скромности должен сказать, что я прочитал если не все их, то больше, чем кто-либо из ныне живущих. Наших современников, знакомых с публицистикой Солоневича за период с 1911 по 1934 год (!) вообще можно пересчитать по пальцам. Да и работы эмигрантской поры – особенно статьи, а не книги – представлены в переизданиях очень скромно. Меж тем Иван Лукьянович утверждал, что именно его статьи являются «человеческим документом».

У книги, которую вы, читатель, сейчас держите в руках, есть один серьезный недостаток: ее автор не профессиональный историк и о работе в архивах имеет самое поверхностное представление. Большинство привлеченных источников принято называть открытыми, хотя, опять же, большинство из них прежде чем открыть, не так-то просто было разыскать. Но, слава Богу, нашлись единомышленники, и с 2003 года в Санкт-Петербурге ежегодно проводится научно-практическая конференция «Иван Солоневич – идеолог Народной Монархии». Материалы этих конференций, в том числе и архивные, сослужили добрую службу при написании книги.

Список лиц, которым я выражаю свою искреннюю благодарность за помощь, и без труда которых эта книга была бы кривой на один глаз, помещается на последней странице – только для того, чтобы не утомлять читателя в самом начале длиннейшим перечнем (все равно ведь пролистаете дальше). Надеюсь, друзья, коллеги и фактически соавторы на меня за это не обидятся.

И. В.

Дополнение 2020 года

За эти минувшие несколько лет имя Ивана Солоневича, слава Богу, стало более известным в России. Этому способствовали два события.

В знаменитой серии ЖЗЛ в 2014 году вышла книга «Солоневич» Константина Сапожникова (именно он под псевдонимом Нил Никандров опубликовал первую биографию писателя). Это по сути второе, исправленное и дополненное, издание книги «Иван Солоневич: народный монархист».

И в том же 2014-м вышел полнометражный документальный фильм режиссера Сергея Дебижева «Последний рыцарь Империи», к которому мне посчастливилось писать закадровый текст. Фильм получил множество кинонаград, но главное не это, а то, что счет зрителей, посмотревших картину, идет уже на сотни тысяч.

Выявились и новые материалы о жизни и творчестве Ивана Лукьяновича. Все это подвигло меня на второе издание «Гражданина Империи». Дополнен не только текст книги. В качестве приложения публикуется полная, на данный момент, библиография И. Л. Солоневича.

И. В.

ИЗ КРЕСТЬЯН ГРОДНЕНСКОЙ ГУБЕРНИИ

Иван Лукьянович Солоневич родился 1 ноября 1891 года (все дореволюционные даты традиционно даются по старому стилю) в глухой белорусской деревне. Неоспоримо и окончательно место его рождения до сих пор не установлено, и об этом подробнее будет рассказано ниже. Сначала, по традиции, следует помянуть родителей.

Отец – Лукьян Михайлович Солоневич (1866—1938) – третий сын в крестьянской семье. Старшие братья – Семен и Степан. Как говорили в те старые добрые времена, один сын – не сын, два сына – полсына, три сына – полный сын.

В детстве Лука, потомок недавнего крепостного крестьянина, пас свиней. В 20-летнем возрасте, окончив учительскую семинарию за казенный счет, стал сельским учителем. Затем некоторое время подвизался на чиновничьем поприще, но по-настоящему проявил себя в качестве общественного деятеля.

Эта сторона биографии Л. М Солоневича оказала решающее воздействие на становление его старшего сына Ивана как политического публициста. А посему в первых главах нашего повествования этапы деятельности Лукьяна Михайловича будут отражены последовательно и подробно. Деятельность эта протекала не на великосветских банкетах, а на простой и привычной для миллионов русских людей службе «за Веру, Царя и Отечество». Вне зависимости от того, была данная служба официальной или же проходила частным порядком.

Обратимся к документам, из которых наиболее информационно насыщенным является «Формулярный список о службе Канцелярского служителя Гродненского Губернского Правления Лукияна Михайловича Солоневича», хранящийся в Государственном историческом архиве Республики Беларусь⁴.

Подобные формуляры в Российской Империи заводились на каждого государственного служащего. Документ, который интересует нас, ввел в научный оборот профессор Гродненского государственного университета В. Н. Черепица. Он отметился несколькими интересными публикациями о герое нашей книги⁵ и даже написал о двух Солоневичах, отце и сыне, по статье для «Энциклопедии истории Беларуси», но, к сожалению, эта тема не получила дальнейшего развития в его творчестве.

Итак, из материалов «личного дела» узнаем, что Л. М. Солоневич родился 8 октября 1866 года, православного вероисповедания, «из крестьян Гродненской губернии и уезда, Богородицкой волости, Кубельнинского сельского общества, деревни Новоселок». В июне 1886 года он окончил курс в Свислочской учительской семинарии, а уже с 1 сентября начал преподавать в Цехановецком народном училище Бельского уезда.

Известно, что еще в учительской семинарии Лукьян Солоневич занимался изучением фольклора. Две сказки, записанные им в своей родной деревне Новоселки, вошли в «Материалы для изучения быта и языка русского населения Северо-Западного края». Собранные и «приведенные в порядок» П. В. Шейном, эти материалы составили 57-й том «Сборника отделения русского языка и словесности Императорской Академии наук», изданный в 1893 году.

С 1 сентября 1892-го, менее чем через год после рождения первенца, нареченного во Святом Крещении Иоанном, Лукьян Михайлович был «перемещен на ту же должность (то есть народного учителя – И. В.) в Кабакское народное училище Пружанского уезда», а 1 октября 1893 года – в Байковское народное училище того же уезда, где и прослужил без перерыва почти шесть лет.

В марте 1899 года учительская карьера завершилась: Л. М. Солоневич «определен Бухгалтером Гродненской Губернской Комиссии Народного Продовольствия с правами государственной службы, присвоенной канцелярским служителям III разряда». Мы не знаем причин, которыми руководствовался он при переходе в чиновное сословие. Наиболее вероятное объяснение лежит в области «хлеба насущного», ведь к этому времени на иждивении Лукьяна Михайловича помимо супруги было уже и трое отпрысков мужеского полу. Тот же Формулярный список свидетельствует: «Имеет детей-сыновей: Ивана, родившегося 1 ноября 1891 года, Всеволода, родившегося 15 августа 1895 года, Бориса, родившегося 20 января 1898 года. Жена и дети вероисповедания православного и находятся при нем».

Нил Никандров в своей книге утверждает, что у Ивана Солоневича была также родная сестра по имени Любовь⁶. Никакими архивными документами это не подтверждается. Упоминания о сестре Любе содержатся только в чекистских материалах 1930-х годов и речь в них идет о дочери Лукьяна Михайловича от второго брака (об этом ниже), которая приходилась Ивану не родной, а единокровной сестрой. Косвенным опровержением «версии» Никандрова может служить и цитата из статьи Ивана Солоневича, которая опубликованной в 1937 году:

«В некоторых отношениях мне в жизни не повезло: у меня не было ни сестры, ни дочери. А я очень люблю женщин. Не так, как любят рябчиков в сметане или севрюгу с хреном. Просто – я считаю, что женщины – замечательный народ и намного лучше нас»⁷.

Наконец, пора представить читателям женщину, которая подарила миру выдающегося писателя и политического мыслителя. Мать И. Л. Солоневича – Юлия Викентьевна (? – 1915) – в девичестве носила фамилию Ярушевич. Очень известную, надо сказать, в церковных кругах. Достаточно вспомнить советского митрополита Николая (Ярушевича), который и сам был сыном протоиерея. А, например, в списках учеников Литовской духовной семинарии, окончивших полный курс учения в 1830—1891 гг. (данные А. А. Бовкало⁸) находим сразу пятерых Ярушевичей: Ивана, Фотия, Андрея, Дорофея и Афанасия. Причем Дорофей – это как раз отец вышеупомянутого митрополита, а Афанасий – родной дядя Ивана Солоневича. Про первых троих Ярушевичей из данного списка, увы, добавить нечего.

Известно, что Юлия Викентьевна родилась в семье псаломщика. Имели отношение к церковной среде и многие ее родственники. По свидетельству самого И. Л. Солоневича, одиннадцать его дядьев были или священниками, или дьяконами. «Я вырос в очень консервативной и религиозно настроенной семье», – вспоминал он⁹.

Старший брат Юлии, Афанасий Викентьевич Ярушевич (1867-?), как мы уже отметили, закончил духовную семинарию. Священником он, однако же, не стал. Одно время исполнял должность директора Виленской учительской семинарии, потом инспектировал народные училища Виленского уезда и дослужился до коллежского советника. Известен А. В. Ярушевич также в качестве автора нескольких исследовательских работ по истории Северо-Западного края. Наиболее значительная из них – книга о князе К. И. Острожском¹⁰, которая в «Журнале Министерства Народного Просвещения» (книжка за июль 1898 года) была раскритикована в пух и прах. Афанасию Викентьевичу пришлось даже выпустить брошюру в ответ¹¹. Ее ждала та же участь¹².

К сожалению, о своей матери Иван Солоневич написал совсем немного, в основном, только упоминал о том, что она из духовного сословия. Лишь однажды, и то как-то вскользь, обмолвился, что это была очень властная женщина. Возможно, причиной была какая-то детская обида, ведь после развода (неофициального, конечно; добиться разрешения церковных властей на развод было нелегко даже аристократам) дети остались жить у отца. Разрыв произошел, очевидно, не позднее 1905 года, когда у Лукьяна Михайловича родился четвертый сын – Евгений. Его матерью была уже не Юлия Викентьевна. Вторую жену Л. М. Солоневича (впоследствии, судя по всем косвенным данным, брак был узаконен) звали Надежда Александровна. Ее девичья фамилия и дата рождения неизвестны, а умерла она в самом начале 1920-х годов. Во втором браке у Лукьяна Михайловича родились: Евгений (1905—1938), Софья (1909—1973), Зинаида (1915—2007) и Любовь (1920—1996).

Наверное, уже никогда не станет известно доподлинно, почему расстались родители И. Л. Солоневича. И гадать, кто там прав, а кто виноват, не имеет никакого смысла. Пусть простит читатель нарушение хронологии изложения событий. Нелирическое отступление объясняется просто: к этой скользкой теме мы далее не вернемся.

Осталось отметить еще одну важную дату: запись о семейном положении в Формуляре Л. М. Солоневича была сделана в 1889 году. Очевидно, именно тогда обвенчались Лукьян Михайлович и Юлия Викентьевна.

Переходим к другому, по-настоящему детективному сюжету, связанному с определением места рождения их первенца – Ивана Лукьяновича. Это кажется невероятным, но существует целых шесть версий – и все они могут быть подтверждены архивными документами!

Начнем с «Анкеты арестованного», заполненной рукою чекиста в Ленинградском Доме предварительного заключения 14 сентября 1933 года. Она содержит следующие сведения о «руководителе контрреволюционной группы» И. Л. Солоневиче: «Родился 1 ноября 1889 г. (43-х лет) Польша Гродненская губ. того же уезда дер. Новоселки»¹³.

Это была информация, записанная следователем со слов Ивана Лукьяновича. Принимая во внимание неверно указанный год рождения и прочие сопутствующие обстоятельства, степень достоверности документа нельзя считать слишком высокой. Тем более, что в собственноручных показаниях, содержащихся в материалах того же уголовного дела, в качестве места своего рождения Солоневич указывает деревню Шкурец Бельского уезда Гродненской губернии¹⁴.

А вот что сообщалось из Представительства Центральной сыскной полиции Финляндии в городе Йоэнсуу в Главный отдел той же полиции 16 августа 1934 года (перевод с финского):

«Пограничный отряд г. Йоэнсуу 12 числа текущего августа месяца задержал в Элинлампи (волость Иломантси) проникших в страну тайным путем следующих советских граждан:

Солоневич, Иван Лукьянович, кандидат юридических наук, редактор газеты, род. 1.11.1891 в Польше, в деревне Рудники Берского района Гродненской губернии…»¹⁵

«Берский» – это, конечно, опечатка. Причем двойная: в Бельском уезде располагался Шкурец, а Рудники относились к другому уезду – Пружанскому.

Идем дальше. В составленных в 1935 г. «Биографических данных» (машинопись, автограф), оригинал которых хранится в Архиве НТС во Франкфурте-на-Майне, И. Л. Солоневич свидетельствует: «Родился 1—13 ноября 1891 г. в дер. Цехановец, Гродненской губ. Бельского уезда»¹⁶.

Два последних документа были обнаружены ныне покойным директором петербургского научно-исследовательского центра «Мемориал» В. В. Иофе, который сам собирался писать о Солоневичах в контексте политических репрессий, но не успел завершить свою работу.

Идем дальше: по данным исследователя из Москвы кандидата исторических наук К. А. Чистякова, в столичных архивах имеются документы, вывезенные после войны из Германии (секретные розыскные списки Гестапо), в которых в качестве места рождения Ивана Лукьяновича упоминается некий Ухановец или Ушановец (Ushanovec).¹⁷

И, наконец, как пишет в своей книге Н. Никандров, при оформлении удостоверений личности в Аргентине в 1948 году и в Уругвае в 1953-м Солоневич указывал в качестве места рождения населенный пункт Городня Гродненской области¹⁸.

За право считаться родиной литературного Дон Кихота спорит некоторое число испанских деревень. Всамделишному Солоневичу повезло меньше – подавляющее большинство соотечественников, даже из числа земляков, беззастенчиво равнодушны к перипетиям его биографии.

Так часто бывает: реальное историческое лицо, какой бы фантастической ни была его жизнь, меркнет в глазах обывателя перед вымышленным персонажем. И чему удивляться? Ведь живой хомо сапиенс из плоти и крови – такой же, как ты – вдруг оказывается умнее, смелее, честнее, удачливее и, в конце концов, знаменитее. Кому же понравится…

Вот грехи и пороки великих мира сего – это чрезвычайно интересно. Публика жаждет соприкоснуться с небожителями хотя бы в общечеловеческих падениях. Если же восхищаться героем, то для этой роли больше подходит выведенный романистом гомункулус: мало ли чего не придумают, можно обойтись без всякого самобичевания и смущения.

Но это так, к слову. Попытаемся разобраться, откуда же взялось такое донкихотское обилие вариантов. Допустим – а право на такое допущение базируется не на пустом месте – что у И. Л. Солоневича имелись веские основания что-то скрывать или просто ввести в заблуждение советские органы. (Впрочем, они-то, похоже, как раз были равнодушны: что Шкурец, что Новоселки – все едино. Чекистов и точная дата рождения арестованного не слишком интересовала). Но какой был резон обманывать финскую политическую полицию? Или – эмигрантские организации? Или, например, шутить с германскими национал-социалистами? Да и власти южноамериканских государств вряд ли готовы были признать благонадежным эмигрантом человека, путающегося в собственной биографии.

В конце концов, не мог же сам Солоневич быть Иваном, не помнящим родства?!

Для начала отсортируем все версии по степени достоверности, начиная с наименьшей. И таким образом попытаемся добиться хоть какой-то ясности.

Ухановец. Все поиски в этом направлении оказались безуспешными: никаких населенных пунктов с таким названием на территории Гродненской губернии (ни прежде, ни теперь) найти не удалось. Элементарное и мало-мальски оправданное объяснение того, откуда взялся этот вариант, находится в области либо фонетики, либо орфографии, то бишь правописания. Названия Ухановец и Цехановец все-таки вполне созвучны. Если предположить, что это были не собственноручно написанные показания, а зафиксированные со слов И. Л. Солоневича, то такое искажение услышанного выглядит вполне правдоподобным. Педантичные немцы были педантами далеко не всегда.

Если же название было изначально запечатлено на бумаге по-русски (в документе, о котором говорит Чистяков, оно дается в немецкой транскрипции – Ushanovec), то тут и вовсе, что называется, к египтологам не ходи. «У» и «Ц» на письме, при полном отсутствии каллиграфических способностей, можно изобразить практически одинаково. Так что Ухановец отпадает первым.

Городня. Своеобразный намек потомкам содержится в дате рождения – дважды И. Л. указывает ее неправильно, и оба раза это 19 декабря 1891 года. Намек номер два – в самом названии населенного пункта. Дело в том, что Городня – это Гродно и есть, так назывался город до той поры, как он городом стал.

Новоселки Гродненского уезда и той же губернии. Здесь родился Лукьян Михайлович Солоневич. Это подтверждают и «Формулярный список», и справка Красноярского Управления ФСБ РФ, высланная в ответ на запрос местного отделения общества «Мемориал»¹⁹, и воспоминания Бориса Солоневича – младшего брата Ивана.

Данная версия применительно к И. Л. встречается только в документах ОГПУ 1930-х гг. По сравнению с тем же Цехановцом, Новоселки тогда имели только одно относительное преимущество в глазах советской власти – они находились на территории СССР. Цехановец же в то время, как и сейчас, располагался в Польше. Иван Солоневич, ожидавший расстрела как «руководитель контрреволюционной группы, предпринявшей попытку вооруженного перехода границы», очевидно, цеплялся за любой шанс. Главное – избежать «вышки». Для безумной чекистской системы факт рождения (более сорока лет назад) на территории современной буржуазной Польши мог трансформироваться во что угодно. А для арестованного – обернуться дополнительным обвинением в шпионаже в пользу капиталистического государства.

В любом случае – версия очень зыбкая для того, чтобы искать дополнительные аргументы для ее опровержения. Доказательная база в ее пользу этого не заслуживает.

Рудники. Это – наиболее популярный вариант с 1991 года, то есть с того самого времени, как имя Солоневича стала открывать посткоммунистическая Россия. Игорь Дьяков опубликовал в журнале «Наш современник» довольно объемное эссе²⁰, в котором попытался «объять необъятное». Не имея достаточного фактического материала, он заполнил пустоты собственными домыслами, движимый, конечно, исключительно благими намерениями: ознакомить соотечественников с выдающейся биографией Ивана Солоневича. В итоге получилась дорога если не в ад, то к большой и долгой неправде, которая, будучи растиражирована, становится общепринятым «фактом».

И вот с тяжелой руки Дьякова десятки авторов и «источников», включая солидные с виду энциклопедические справочники, ничтоже сумняшеся выводят: «родился в деревне Рудники Пружанского уезда». Удивительно, но при этом ни один (!) из них не удосужился привести ни одного (!) мало-мальски серьезного аргумента в пользу этой версии.

Доподлинно известно, что Рудники – это родина Бориса Лукьяновича Солоневича. Никаких разночтений на этот счет нет. Борис родился на семь лет позже Ивана, в 1898 году. И их отец Лукьян Михайлович, согласно «Формуляру», с 1892 по 1899 гг. служил как раз в народных училищах Пружанского уезда. Мог ли и Иван родиться на Пружанщине? По крайней мере, это последний вариант, говорящий о том, что место его рождения находится на территории современной Белоруссии. Два оставшихся заставляют пересечь границу и искать его «пенаты» в нынешней Польше. Вряд ли соображения патриотизма в данном случае должны играть какую-то роль.

Шкурец. Версия относительно новая и потому малоизученная. Собственноручная подпись И. Л. Солоневича заставляет отнестись к ней со всей серьезностью. Тем более что, в отличие от Ухановца, речь идет о существовавшем в действительности волостном центре Бельского уезда.

Вообще Шкурец – один из главных фаворитов благодаря одному важному аргументу. Ведь в ноябре 1891 года Лукьян Михайлович Солоневич служил в Цехановецком народном училище, а, как установил исследователь из Гродно В. С. Андреев, со ссылкой на «Памятную книжку Виленского учебного округа на 1885/6 учебный год», именно в Шкурце и размещалось Цехановецкое училище. То есть, несмотря на свое название, не в Цехановце, более крупном населенном пункте, а в волостном центре, расположенном в восьми верстах от него.

Цехановец. И все-таки наиболее вероятным местом рождения И. Л. – как говорится, по совокупности данных – является именно это местечко с населением в конце XIX века 5—6 тыс. человек. Сегодня Цехановец – городок Ломжинского воеводства в Польше с тем же примерно числом жителей и одной «культурной» достопримечательностью – сельскохозяйственным музеем.