Петербургский сыск. 1870 – 1874

© Игорь Москвин, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Злодейское убийство. 1870 год

Святой праздник Благовещения в 1870 году приходился на пятницу Страстной недели. Никита Иванович Чернов, как истинно православный человек, свято соблюдая обычай русской старины, решил взять на себя обет и вместо птицы выпустить на свободу человека. С этой благородной целью он отправился в Литовский замок, двухэтажное мрачное здание из серого кирпича, потемневшего от петербургской погоды, что стояло на пересечении реки Мойки и Крюкова канала. После перестройки из казарм начало использоваться в качестве городской тюрьмы. Там Никита Иванович узнал об арестантах, которым хотел помочь по доброте душевной. Со старым человеком беседы вели учтиво, но недоумевали: зачем достойному человеку такие хлопоты? Ведь если человек посажен в камеру, то по закону, который хоть и суров, но справедлив. Но пришедший был настолько настойчив, что дошел до самого начальника тюрьмы, потревожив его в праздничный день, и, уладив все надлежащие формальности, взял на поруки отставного писаря Богрова, обвиненного в мелкой краже и сидящего лишь за неимением поручителя на сумму в пятьдесят рублей.

Богров был низкого роста тщедушный человек с бегающими глазами, которые начинали слезиться от дневного света. Худощавое лицо землянистого цвета выдавало болезненное состояние, да к тому же бывший арестант покашливал сухим кашлем, закрывая рот грязною рукою.

– Трогай, – распорядился купец извозчику, и постучал по спине, – на Большой Петербургской стороны.

Рядом с ним сидел притихший бывший арестант, нахлобучив шапку чуть ли не на глаза. Никита Иванович был доволен, что христианская душа обрела свободу в столь великий праздник и, проезжая у каждой церкви, он размашисто с удовольствием крестился.

Богров сидел тихо, словно мышь на амвоне, только тряслись плечи при кашле и бросал осторожные взгляды на поручителя. Мыслей не было, только урчало вечно голодное брюхо от постоянного недоедания.

Доехали быстро. Богров мигом оценил дом купца, глаза хоть болезненные, но загорелись огоньками. Может можно будет поживиться или кусочек отщипнуть от богатства Чернова. Странный старик, пронеслось в голове…

– Проходи, – указал Никита Иванович на резную дубовую дверь, – хоть и не царские хоромы, да свой угол. Разносолов не обещаю, но голодным не оставлю.

В столовой стояла добротно слаженная, кажется на века, мебель, посредине возвышался стол с толстой столешницей, на котором приютился начищенный до зеркального блеска самовар. Разносился запах горящих дров.

– Настя, – крикнул старик, – Настя. Где ж тебя, окаянную, носит. Вечно не дозваться.

– Да иду я, иду, – раздался из глубины дома ленивый женский голос, словно делал одолжение.

– Моя кухарка, – произнёс с улыбкой Никита Иванович, – хоть баба справная и готовит, дай Бог каждому, но с ленцой.

Из дверей вышла женщина лет тридцати, низкая, но по—бабьи привлекательная, здоровый румянец играл на круглом лице и без того чистые руки вытирала о фартук.

– Тут я, – выдавила она, словно ее никто не заметил.

– Накрой нам стол, – цыкнул на нее хозяин. Но сразу сменил тон на более ласковый, – человек настрадался, надо его приютить.

Женщина пристально посмотрела на Богрова, который съежился от ее холодного взгляда.

– Пошли, мил человек, скинешь свое арестантское, – сказал Чернов, – оденешься по—людски в Страстную Пятницу, – и добавил, – чай не сладко в остроге.

Через четверть часа мужчины сидели за столом. Богров с зачесанными назад волосами красовался в новой тёмно—синего цвета ситцевой рубашке и большом не по росту пиджаке. Перед ними дымились чашки с ароматным чаем, на скатерти стояли тарелки со свежим пахнущим пекарней хлебом, мясо с прожилками сала, порезанное крупными ломтями, кулебяки и сахар, порубленный мелкими кусками.

От обилия на столе у Богрова так заурчало, что, наверное, и хозяин услышал.

Настя при каждом приходе с подозрением смотрела на приведенного в дом, тревожно было на душе и от вида, и от взгляда бывшего арестанта.

– Прости, мил человек, но зелья в доме не держу, – старик негромко стукнул по столу и погрозил пальцем, – от него вся пагуба в жизни, через нее проклятую беды происходят. – Из глаз выступили слезы, но Никита Иванович смахнул их платочком и, словно не было мокроты, продолжил. – Как тебя угораздило в арестанты попасть?

Богров сперва перекрестился, а потом произнёс:

– Бес попутал, – снова перекрестился, – когда брюхо сводит, память отшибает.

– Что так?

– Я сам из Псковской губернии, подучился малость, на службу поступил, – Богров заметил, что старик жалостлив, поэтому на ходу начал сочинять, – матушка у меня больная, никого, кроме меня, не осталось. Сюда переезжать, сил нет. Так я деньги ей отсылал, а сам впроголодь, лишь бы ей не болеть. Так вот бес попутал и взял я казенные деньги, – он потупил взор.

– Я сам в детстве натерпелся, – перекрестился старик на образ в углу. – Ты грамотен?

– Я же писарем служил.

– Да, да, память моя старческая, – покачал головою, – возьму я тебя к себе, положу денег на житье, стол мой. Настёна хорошие щи готовит, что язык впору проглотить. Решено, после праздников к работе приступишь.

– Сумею ли?

– Сумеешь, сумеешь, не сомневайся.

– Никита Иваныч, с Вашего позволения дозволите мне сестру двоюродную посетить?

– Родственное дело – первейшая обязанность, – старик достал из кармана серебряный рубль, – не с пустыми же руками, вот тебе, – и протянул монету Богрову.

– Век не забуду, доброту Вашу.

– Иван Дмитриевич, там посыльный, – в открытой двери стояла жена, – в праздник и то покоя нет, – повернулась, показывая всем видом, что недовольна.

Помощник, теребя фуражку в руках, словно на цыпочках вошел в комнату.

Путилин, сидевший нога за ногу в кресле, оторвал взгляд от газеты.

– На Большом Петербургской купца зверски убили, – скороговоркой произнёс помощник.

Иван Дмитриевич, не говоря ни слова, медленно сложил газету и пошел в прихожую.

У входной двери толпились любопытствующие. Не каждый день богатых купцов жизни лишают, а здесь старика непьющего, помогающего обездоленным то копейкой, то едою, то платьем носильным.

Старик лежал поперек двери в большой луже крови, голова почти отделена от тела и держалась на широком лоскуте кожи. Застывшие удивленные глаза взирали на вошедших.

– Здесь кто—либо ходил? – не приветствуя сослуживцев, произнёс Путилин, склонившись над трупом.

– Нет, – ответил квартальный, – только Анастасия Попова, нашедшая убиенного и вызвавшая меня сюда.

– Хорошо, а где она?

– На кухне.

Орудие убийства лежало в стороне, это был топор с широким лезвием, оно почернело от заскорузлой крови, на деревянной части виднелись кровавые отпечатки.

– Протокол составили?

– Да, Иван Дмитриевич.

– Хорошо, – Путилин прошел по комнате. Что—то ему в ней было не так, но что он не мог уловить. Подошел к орудию убийства и поднял с пола, судя по отпечатку, рука большая, как лопата. Убийца наступил на кровь и оставил несколько следов. Сапоги изношенные с подковками. на правой щеке старика след от острого предмета, правый висок пробит, скорее обухом топора и последний удар нанесен был, когда хозяин дома уже упал на пол.

Иван Дмитриевич подозвал помощника и приказал зарисовать след, сам же направился в кухню. Там на стуле, положив непослушные руки на колени, сидела кухарка. Глаза просохли, она успокоилась, хотя иногда тяжело вздыхала и тогда открытым ртом набирала воздух, на мгновение замирала и едва слышно выдыхала, словно боялась потревожить спящего хозяина.

– Добрый день, – поздоровался начальник сыскной полиции.

Женщина посмотрела мутными глазами и едва что—то прошептала.

– Анастасия, как по батюшке?

– Никифоровна, – выдавила из себя кухарка.

Путилин снял шляпу и протер пальцем правой руки глаз.

– Анастасия Никифоровна, как не тяжело, но мне надо вас расспросить.

– Да, я готова.

– Когда Вы нашли несчастного?

– Поутру я в восьмом часу прихожу и начинаю готовить, Никита Иванович любит день начинать с каши на молоке, – женщина вытерла краем фартука выступившие слезы.

– Как проходите в дом?

– С черного входа.

– Он на ночь закрыт?

– Да, отпираю своим ключом. Сегодня, как обычно, прошла, приготовила.

– Хозяин по утрам встает рано?

– В шесть он на ногах, обычно до утреннего чая успевает сделать много дел, а сегодня в доме тишина. Ну, я и прошла в столовую, а там, там, – слезы ручьем полились из глаз. Путилин провел рукою по волосам, сколько он видел смертей, но никак не мог привыкнуть к женским слезам.

– Успокойтесь, голубушка, успокойтесь.

– Найдите этого изверга, с виду невинный агнец.

– Вы знаете убийцу?

Анастасия подняла глаза и посмотрела на Путилина.

– Никита Иванович, как православный человек истово соблюдал обычаи, поэтому собрался вместо птицы выкупить из тюрьмы человека, чтобы дать ему свободу. Вот и съездил, я не знаю куда, но вернулся с человеком маленького роста, со злющими глазами. Подарил ему рубашку, пиджак, дал денег.

– Это Чернов сказал Вам?

– Нет, – потупила взор женщина, – я слышала их разговор. Никита Иванович обещал устроить его к себе.

– А имени не слышали?

– Не довелось.

– Хорошо, а кто еще бывал у вашего хозяина?

– Кроме племянника никто.

– А племянник?

– Беззаботный господин, служит в армии подпоручиком. Гуляка и распутник, всё к дядюшке за деньгами приезжал.

– Ссорились?

– В последний приезд Никита Иванович грозился лишить его за гульбу наследства, но с того, как с гуся вода, все ему ни по чем.

– Где он служит?

Анастасия пожала плечами.

– Хорошо, – сказал Путилин, – спасибо.

На Офицерской в своем кабинете Путилин собрал агентов.

– Господа, сегодня, как вы уже знаете на Большом совершено злодеяние. Убит старый человек, о котором говорят только хорошее. Я считаю своим долгом в ближайшее время найти злодея, – Иван Дмитриевич прохаживал вдоль стола. – Вам, – он указал пальцем на агента, – предстоит узнать, кого взял на поруки несчастный старик, а всем вам предстоит его найти. Вы привезите ко мне племянника убиенного, – он взглянул на хронометр, – часам к шести. Все, господа, вы свободны.

Когда кабинет опустел, Путилин вызвал помощника.

– В описи отсутствует духовое завещание, – хозяин кабинета продолжал ходить вдоль стола, – чтобы в столь почтенном возрасте не подумать о продолжателе дела. Это крайне странно. Вот что, мне необходимо знать: у кого лечился почтенный старец.

– Понял, – помощник скрылся за дверью.

«Слишком просто получается, – думал Путилин, глядя в окно, – а по—другому не выходит. Вполне может быть, может быть».

Через час доктор Гроттен сидел перед хозяином кабинета. Он был полон сил, средних лет, сидел прямо, словно проглотил острую шпагу. Только глаза недобро блестели за стеклами пенсне.

– Я прошу прощения, Отто Францевич, за беспокойство, но обстоятельства складываются так, что мне необходимо с Вами побеседовать.

– О да, я к Вашим услугам, – доктор говорил без акцента, его предки давно переселились в Россию.

– Вы, наверное, уже слышали о несчастье, постигшем одного Вашего пациента.

– Это такое горе, бедный старый человек!

– Судя по капиталам, не так уж беден.

– Я не в том смысле, – возмутился Гроттен.

– Я тоже, но вернемся к нашему разговору. Господин Гроттен, Вам что—нибудь известно о духовном завещании?

– Конечно, – удивился доктор, – оно всегда лежало в шкатулке в спальне Никиты Ивановича.

– Вы знаете, что там было написано?

– Конечно, я же ставил под ним свою подпись, как свидетель, что Никита Иванович в полном рассудке и здравии. Его под диктовку господина Чернова писал коллежский асессор Макар Федорович Спицын, заверял второй подписью протоиерей Василий Яковлевич Виноградов.

– Когда была составлена духовная?

– Третьего дня я был по вызову у господина Чернова, он разнервничался после разговора с племянником, который ведет разгульный образ жизни. Постоянно в долгах, Никита Иванович взял заботу о его воспитании в память раноушедшей сестры, но господин Кислицын не исправим. Карточные долги, дамы, весь набор, как выражался молодой человек, истинного офицера.

– Что говорилось в завещании?

– Никита Иванович не был памятливым человеком, я думаю, завещание составлено в минуту раздражения. Он все свои капиталы завещал Александро—Невской лавре, он бы его уничтожил. В старом, написанном несколько лет назад, наследником становился племянник.

– Интересно, но не найдены ни старое, ни новое завещание.

– Не могу ничего сказать, – развел руками доктор.– Я рассказал все.

– Спасибо, Отто Францевич, и будьте любезны, подпишите протокол и прошу прощения за беспокойство.

Картина вырисовывалась, но не складывались некоторые штрихи.

– Иван Дмитриевич, – перед начальником сидел агент, – вот показания дворника соседнего дома, он видел, как господин Кислицын дважды в роковой вечер навещал дядю. Первый раз он приехал на извозчике и в раздражении, а второй тайком через задние дворы.

– Дворник хорошо его разглядел? Ведь было темно, да и освещение слабое?

– Нет, он уверен. С господином Кислицыным они сталкивались неоднократно.

– Как с арестантом?

– Его фамилия Богров Семен Яковлев, писарь обвинен в краже казенных денег, отбывал наказание в Литовском замке. Маленького роста, худосочный. Сейчас проверяем питейные заведения, трактиры.

– Если у нашего злодея появились деньги, то проверьте и дома терпимости. Может, забрел туда.

В шесть часов возмущенный подпоручик Кислицын ходил большими шагами по кабинету Путилина.

– Я не понимаю: зачем меня привезли в это гнусное заведение? У меня злодейски убили благодетеля, единственного близкого человека. Вы же творите безобразие, я напишу жалобу прокурору.

Иван Дмитриевич спокойно сидел на рабочем кресле, его занимали другие мысли, он рассматривал сапоги вышагивающего. По размеру, по крайней мере, на глаз, сходны, осталось подковку проверить, но это еще успеется.

– Господин подпоручик, Вы присядьте. Разговор предстоит нелегкий.

Кислицын заскрежетал зубами, но присел, снял перчатки вначале с левой руки, потом с правой, оперся на эфес сабли.

– Я Вас, милостивый государь, слушаю.

– Похвально, похвально.

– Я не понимаю: почему я здесь?

– Господин Кислицын, у Вас убит близкий родственник, которому Вы обязаны всем и который третьего дня лишил Вас наследства…

– Что за гнусная ложь! – Вскочил подпоручик. – Клевета!

Иван Дмитриевич устало смотрел на собеседника.

– Присядьте, легче будет разговаривать. Ваш дядюшка действительно переписал духовную в присутствии трех свидетелей.

– Это ни о чем не говорит. Дядя любил меня и просто хотел, чтобы я изменил свое поведение, поэтому решил меня проучить. А духовной уже нет.

– Откуда Вы знаете?

Офицер замер с открытым ртом, недоумевая, как проговорился.

– Я подскажу, – Путилин хитро прищурился, – Вы же вчера его взяли.

У Кислицына поникли плечи, он как—то на глазах стал меньше.

– Да, это я взял духовную, – деревянным языком произнёс подпоручик, и лицо его налилось красным цветом.

– Я знаю, – произнёс Иван Дмитриевич, – Вы взяли и старую духовную, и новую.

– Да, это я.

– Вы оставили следы на полу и Ваша рука приметная, остались от нее кровавые следы на рукоятке топора и Вас видели у дядюшки, которого вчера Вы навестили дважды. Один раз на извозчике, а второй раз тайком.

Офицер сидел, понурив голову.

– Уведите, – распорядился Путилин.

Пока Иван Дмитриевич допрашивал подпоручика Кислицына, нашли и Богрова в доме терпимости на Старопетергофском, где он сорил деньгами, словно получил долгожданное наследство.

– Садись, Семен Яковлевич, садись, в ногах правды нет.

– Благодарствуем, – улыбался хмурой улыбкой Богров.

– Где ты был вчера вечером? – Путилин начал рыться в бумагах на столе, вроде бы не обращая внимания на арестанта, но в то же время внимательно следил за сидящим напротив, тот облизнул губы и расплылся в улыбке.

– Не помню, вчера шлялся, где—то пил, с кем—то выпивал, не помню. После тюремной камеры захотелось свободу почувствовать.

– Так не надо было попадаться…

– Господин Путилин, как говорит наш многострадальный народ: «от сумы да от тюрьмы не зарекайся». Вот и я прошел и через это, и через то.

– Твой поручитель раньше был тебе знаком?

– Нет, – покачал головою, – я ему премного благодарен, обещался в работники взять.

– А на какие деньги гуляешь?

– Так благодетель мой на проживание выдал.

– А не много ли?

– Хозяин – барин.

– А случаем не знаешь племянника поручителя твоего?

– Не знаком мне.

– Придется тебе, Семен, искать нового поручителя.

– Что так? – в глазах лед и ни капельки любопытства.

– Господин Кислицын, – тяжело вздохнул Путилин, – совершил зверское злодейство, убил твоего благодетеля.

У Богрова, словно спали оковы, на лице промелькнуло облегчение.

– И здесь не Слава Богу.

Путилин поднялся из—за стола.

– Но придется тебе, Семен, задержаться у нас за воровство.

– Нет на мне вины, нет. Сам Никита Иванович дал мне денег, сам.

– А пальто?

– И пальто.

– Его господин Чернов шил для себя у дорогого мастера и только вчера первый раз надел.

– Он отдал мне, он.

– Ладно, – Иван Дмитриевич вызвал помощника, – уведите в камеру.

– В чем моя вина? – застыл вопрос Богрова в дверях.

Путилин сидел за столом и читал газету. В дверь заглянул помощник.

– Иван Дмитриевич, зачем Вы этого заморыша в камеру отправили?

– Убийца он.

– Как? Ему же топор было не поднять?

– Ошибаешься, он крепкий, руки у него словно железо, ухватит – не расцепишь.

– А офицер?

– Он не виновен. Наверное, проигрался и приехал к дядюшке денег просить, а тот прогнал, поэтому в первый раз он уехал злой, а во второй он решил у дядюшки потихоньку денег взять, благо знал, где лежат. Можно установить, что срок долга заканчивался вчера вечером. Он тихонько пробрался в дом, наступил в кровь, споткнулся и рукой схватился за топорище, а когда увидел убитого дядю, то смекнул, что наследство уплывет в Лавру. Схватил с испугу и деньги, и оба завещания. Ему признаться в воровстве, что честь потерять, он готов в Сибирь, чтобы не открылась его подлость. Новую духовную он, наверное, сжег. А этот заморыш, как ты говоришь, силен как бык и к тому же левша. У Богрова на правой руке приметное кольцо, он ударил старика кулаком, разодрал щеку до крови, потом ударил обухом, след остался с правой стороны, так мог ударить только левша, а уже потом, когда он упал и скорее всего начал кричать, убийца ударил по шее. Забрал деньги, которые в темноте нашел, запачкал в крови рубашку и не заметил, она же тёмная, так вот от рубашки след остался на подкладке пальто. Вот еще одна улика, тем более у Богрова ни одной раны на теле нет. Не могла кровь попасть на подкладку.

– А кто усмотрел?

– Миша, мы с тобой в сыскном служим или коврижками торгуем?

– Иван Дмитрич…

– Не слушай старика, ворчу не по делу. – Потом улыбнулся. – Вот тебе, Миша, и заморыш.

Будни сыска. 1870 год

В канун Нового года помещик Тамбовской губернии Петр Петрович Нестроев был обворован. Если бы вынесли из номера гостиницы, что на Моховой улице, где он соизволил остановиться, шубы, костюмы и иные безделицы, он не обратил бы особого внимания. Но, шутка ли, тридцать тысяч, привезенных на всероссийскую выставку, были не малой суммой, чтобы ею можно было пренебречь.

Дородный Петр Петрович неуклюже сидел на краешке резного стула, пожевывал от волнения длинный ус и поминутно смахивал со лба выступающий пот.

– Господин Путилин, ради Бога, помогите моему несчастью. Тридцать тысяч, тридцать тысяч, – тряс головою, причитая тонким голосом, обворованный провинциал, – я остался без гроша. Выставка проходит, а нужное мне не куплено. Господин Путилин, умоляю вас, найдите негодяя, покусившегося на чужое.

Иван Дмитриевич, начальник сыскной полиции столицы Российской империи, не слушал причитания помещика, в голове проносилось множество мыслей, но ни за одну из них он не мог ухватиться. Раззява стал жертвой «карманного путешественника», как их называли в сыскном отделении. Только место происшествия, по словам обворованного, найти невозможно.

– Прошу успокоиться, Петр Петрович, – Путилин поднялся из—за массивного дубового стола, голос хоть и не выдавал никаких чувств, но едва заметное раздражение сквозило в его словах, – объясните подробнее, когда вы заметили пропажу денег?

Нестроев, итак сидевший в неудобном положении, словно совестно отнимать время у занятого начальника сыскного отделения, вскочил и повернулся к хозяину кабинета, теребя в руках меховую шапку.

– Господин Путилин, в моей шубе, – он откинул меховую полу, показывая Ивану Дмитриевичу, – есть потайной карман, в котором я хранил кожаный кошель. Сегодня поутру обнаружил, что карман, извините, пуст.

– Скажите, а вечером вы проверяли – был ли кошель на месте?

– Нет, – потупился помещик и торопливо добавил, – по чести говоря, вспомнить не смогу. Вчера вечером за ужином я позволил себе немножко лишнего, – и развел руками, извиняясь за поведение.

– Понятно. В каких купюрах был ваш капитал?

– Там были тридцать билетов по тысяче рублей в процентных бумагах.

– Хорошо, вы не могли бы припомнить: в каких местах вы бывали?

– Господин Путилин, все время я провел либо на выставке, где я встречался с весьма почтенными господами, либо в гостинице, где не менее солидная публика.

– Сие прискорбное событие могло произойти только на улице, – рассуждал вслух Иван Дмитриевич, – до Нового года остаются считанные дни. Можно попробовать поймать вора, но потребуется ваша, почтенный, помощь.

– Я буду рад чувствовать себя полезным, – помещик, хоть и был удручен, но в глазах промелькнула надежда на счастливый исход.

– Попрошу вас, Петр Петрович, задержаться до праздников, – Путилин подошел к окну, – надеюсь, нам повезет и к празднику вор проявит себя.

В дверь раздался осторожный стук.

– Войдите, – громко произнёс Иван Дмитриевич, показывая Нестроеву, что тот может быть свободным.

Петр Петрович неуверенными шагами вышел из кабинета.

Пропустив его, перед Путилиным предстал помощник.

– Иван Дмитрич, прибыл посыльный из доходного дома на Фонтанке, там найден то ли убитый, то ли голова убиенного. Не поймешь толком, лопочет малый и беспрестанно крестится.

– Приведи его.

Помощник через несколько минут появился в кабинете с худощавым пареньком лет шестнадцати, тот стоял с выпученными глазами, действительно чуть ли не каждую секунду повторял «Свят, свят» и осенял крестным знамением.

– Как зовут тебя, малец? – обратился Путилин к испуганному пареньку.

– Семеном, Ваше Превосходительство, – чуть ли не вдвое сложился юноша, заикаясь то ли от природы, то ли от страха.

– Кем служишь при доходном доме?

– Посыльный, Ваше Превосходительство.

– Как добрался до нас? Только без Превосходительства.

– Бегом, ваше…

– Что стряслось—то? Пустое иль?

Путилин продолжал стоять у окна с небрежным видом, чтобы не нагонять дополнительного страха на молодца.

– Толком я не знаю, мне приказано бежать к вам, сказать, что убиенный найден в комнатах у барыни со второго этажа, и по—тихому вас привесть. Слава дурная заведению не потребна.

– Хорошо, – только и произнёс Иван Дмитриевич, натягивая черное пальто, – поехали.

Прибыли на место, на втором этаже толпилась любопытствующая публика. Сам хозяин, низкий толстый господин с лысой головою встретил начальника сыскной полиции.

– Иван Дмитриевич, беда—то в моем доме. Не ждал – не гадал, да послал Господь наш, – хозяин перекрестился, – испытание.

– Ладно, что стряслось? – перебил словесный поток Путилин.

– Иван Дмитриевич, дорогой, с полчаса назад из комнат, что занимает Дарья Николаевна, раздался такой крик, что кровь в жилах застыла. Меня позвали, я распорядился взломать дверь, ибо она была закрыта изнутри. Барыня стояла у окна и кричала, прямо таки визгом исходила и все пальчиком на кровать показывала, там под нею и обнаружилась голова. Барыню в соседние комнаты увели, а эти я приказал прикрыть и никого не пускать.

– Хорошо. А где барыня?

– Я провожу, – произнёс хозяин.

Барыня сидела в наброшенной на плечи цветной шалью. Волнение покинуло ее, и теперь спокойствие царило на лице.

– Добрый вечер, Дарья Николаевна, я – начальник сыскной полиции Путилин Иван Дмитриевич, прибыл для расследования происшествия.

При последнем слове в глазах женщины промелькнул испуг, но тут же был погашен ее показным безразличием

– Расскажите, что произошло?

Дарья Николаевна тяжело вздохнула.

– Я вернулась от графини Н., чтобы переодеться к посещению театра. Некоторое время я выбирала наряд и на свое несчастье уронила серьгу. Наклонилась, чтобы ее поднять и невольно бросила взгляд под кровать, – она закатила глаза, и чуть было не потеряла сознание, но, взяв себя в руки, продолжила, – там лежала голова, я не знаю отрезанная ли, но настоящая человеческая голова. Дальше, что было, я помню смутно, ибо мое сознание помутилось. Господа, увидеть это выше моих сил.

– Дарья Николаевна, когда Вы поселились в данном заведении.

– Три дня тому я приехала из Москвы.

– Спасибо, – Путилин попрощался и вышел из комнаты, где вжавшись в кресло, сидела испуганная женщина.

Иван Дмитриевич вернулся в комнату, где был обнаружен страшный предмет. Свечи давали яркий свет, что ни один угол не оставался в вечернем сумраке. Путилин распорядился отодвинуть в сторону кровать, вознамериваясь исследовать страшную находку. Служащие взялись за углы тяжелого спального предмета, с большим трудом отодвинули в сторону.

– Дела, – улыбнулся Путилин, – побольше бы таких голов и смотришь – злодеяния бы исчезли.

В мерцающем свете колеблющегося пламени на полу лежала не отрезанная голова, как показалось впечатлительной даме, а маскарадная маска.

– Иван Дмитриевич, дорогой, – хлопотал вокруг хозяин, – счастье– то какое. Слава Богу, я же думаю: как такое злодеяние может произойти в моем заведении, где обитает почтеннейшая публика.

– А кто здесь жил ранее?

– Я сверился по записям, – хозяин стоял в полупоклоне, – жил один московский баламут, сын купца первой гильдии. Он здесь изволил отдыхать от трудов праведных. Шутник известный.

– Вот и пошутил, – констатировал Путилин.

– Он уехал домой к батюшке.

– Отпишите купцу о проделках сына.

– Непременно, а вы, Иван Дмитриевич, не сердитесь за недоразумение. Какое счастье, какое счастье, – приговаривал обрадованный хозяин.

– Прощайте, господа, – произнёс начальник сыскной полиции и покинул доходный дом.

Иван Дмитриевич направился домой, предупредив помощника, чтобы к девяти утра тот собрал сыскных агентов. Впереди Новый год.

Тяжелым уставшим шагом Путилин поднялся на второй этаж, открыл дверь и, стараясь не шуметь, пошел в гостиную, где скинул пальто и шапку, опустился в глубокое кресло. Несколько минут сидел в задумчивости и незаметно задремал.

Утром не выспавшийся Путилин напутствовал агентов.

– Через два дня большой праздник, всякая преступная нечисть, какая она осторожная не была, захочет именно в этот повеселиться и покутить. Необходимо особенно увеличить бдительность, обо всем необычном докладывайте сразу. Меня интересует: кто заказывает дорогие кабинеты. Люди на эти дни становятся беззаботнее, этому тоже уделите внимание, – махнул рукою, мол, свободны и принялся за остывший чай.

Новый год приближался, а настроение – хоть в петлю лезь. Дел в производстве накопилось не то, чтобы много, но грех переступать черту с незавершенными. Вот обворованный провинциал, одних банковских билетов лишился на сумму тридцать тысяч, да не в деньгах дело, а в том, что карманник ходит на свободе и «потрошит» своих жертв. А Спиридонов второй раз из рук уходит, стареешь, брат, стареешь, – шептал Путилин, – хватка уж не та, мил человек.

В дверь протиснулась голова помощника, который как всегда забыл постучать, хороший малый да со своими причудами.

– Иван Дмитрич, – чуть ли не шепотом позвал начальника.

– Угу, – только и произнёс хозяин кабинета.

– Прибежал от трактирщика Пулова мальчонка, передает, что Пашка Спиридонов объявился, завтра съедет, а сегодня ночью будет на Петербургской стороне.

– Хоть одна хорошая новость, – потер руки от нахлынувшего чувства, – вечером устроим облаву.

Уже было темно, когда постучали в ворота. Там в глубине забегали, но открывать не спешили.

– Кого там, на ночь глядя несет, – раздался зычный голос.

– Полиция!

За воротами шум не прекратился, но никто не торопился отворить замок.

– Полиция! – повторно закричал один из агентов и начал барабанить так, что ворота затрещали. – Открывай.

– Кой черт, – распахнулись створки, и агенты повалили в снег молодого парня в темной рубахе. – Тише, тише, убьете черти, – кряхтел он, вырываясь из цепких рук. Полицейские, зная свое дело, кинулись искать Пашку, с ними во двор вошли понятые.

– Что надо? – парень был напуган. – Хозяин спит и не велел себя тревожить.

Путилин подошел вплотную к парню, скорее всего, бывшему здесь дворником, и, глядя в упор, спросил:

– Где Пашка Спиридонов?

На миг в глазах у спрашиваемого мелькнул испуг, но он тут же взял себя в руки.

– Какой Пашка? Мы добрых людей не прячем, а с ворами дел не имеем.

– А откуда знаешь, что он вор?

Парень на миг смутился, но выкрутился:

– Чай не на выселках живем, а в городе.

– Врешь?

– Истинный крест, – дворник перекрестился и поцеловал свой нательный крест.

– Проверим, если найдется, худо будет, ответишь за укрывательство.

– Барин, не стращай, нету тут никого.

Оцепили дом. Ни одна живая душа не могла проскочить, а осмотр дома ничего не дал и подвал обыскали, и дворовые постройки, и кладовые, и комнаты все. Пусто.

Путилин с досады сплюнул:

– Снова сбежал.

А здесь и хозяин со своими угрозами, честных людей тревожите, обыски самочинные устраиваете, вот жалобу на вас, вот до прокурора дойду и так поливал словесно.

– Все, – посетовал Иван Дмитриевич, – снова ушел.

– Не может быть, – сказал один из полицейских.

– Может через забор ушел?

– Нет, Иван Дмитрич, он где—то здесь, не мог уйти, оцепили так, что муха не пролетит.

– Хорошо, сделаем так, делайте вид, что уходите. Я попробую сыграть одну штуку.

Полицейские, понурив головы, уходили, словно побитые собаки. Сведения были настолько верные, что не верить им было нельзя. Да, незадача, пустышка, то ли ушел лихоимец, то ли хорошо спрятался.

Оставшись один, Путилин пошел по темным углам. Время от времени он произносил шепотом: «Можно выходить! Ушли окаянные.»

Как только сыщик подошёл к замеченной им в глубине двора мусорной яме, послышался едва слышный шорох, куча тряпья зашевелилась и выглянула взлохмаченная мужская голова. Скорее всего, преступник в темноте не смог опознать начальника сыска, а видел только его силуэт.

– Ушли? – тихо поинтересовался Пашка.