Последние рыцари. Фантастическая сага «Миллениум». Книга 1. Том 2

© Игорь Соловьев, 2017

ISBN 978-5-4485-6009-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть третья: Водоворот интриг

Глава 19. Королевский обед

Антуан

Первый снег почему-то всегда вызывает ощущение обновления и какой-то детской радости, хотя, по логике вещей, должно быть наоборот. Зима и снег – признак смерти природы – пусть и временной, лишь на несколько месяцев, но все же смерти. Снег – можно сказать, выражение этих мотивов, как саван, закрывающий мертвую землю и деревья. Но при всем при том я почти не видел людей, у которых этот саван природы вызывал бы хоть что-то, кроме детского восторга. Нет, конечно, есть логичные, научные, но скучные объяснения: что зимой больше видов игр для детей и что снег сверкает. Но это на деле ничего не объясняет: игр зимой не больше, они просто другие, чем летом, а насчет сверкания – что в нем самом по себе такого, чтобы оно нас радовало? Обычно это говорят с таким видом, будто сверкание снега само объясняет себя. Беда в том, что я не видел еще ни одной вещи, которая бы сама себя объясняла, а ведь люди ведут себя так, словно это есть, словно есть вещи сами собой разумеющиеся, да еще искренне удивляются, когда им задают вопросы. Конечно, речь не только о снеге, а обо всем в целом, и…

…В затылок мне ударил снежок, и я словно проснулся. Нет, в самом деле, нельзя быть до такой степени рефлексирующим занудой, чтобы впасть в унылое философствование посреди игры в снежки!

Софи победно смеялась, видя мое, очевидно, глуповато-растерянное выражение лица. Смеялись и все остальные – смеха в день первого снега ничуть не меньше, чем нападало самого этого снега.

Весь месяц мы, по большому счету, не занимались ничем, у нас образовалось что-то вроде импровизированных каникул. Сначала мы бросились на привычную рутину, но даже ее было немного, и она быстро утонула среди более молодых новичков – точнее, двоих несчастных новобранцев прошлого года, Майкла и Робера, которые и держались как-то отстраненно от нас. Уж не знаю, стеснялись ли, или, может, завидовали славе. Было бы чему завидовать – когда тебя узнают на улицах, требуют автографы, трясут руку (а иногда выкрикивают всякие ругательства – такое тоже бывает), то это весело только первые несколько дней – потом уже начинаешь задумываться о том, как бы изменить внешность, только чтобы на тебя перестали показывать пальцем. И не мне одному было неудобно – и Элли, и Альбина, и Жан ужасно стесняются, как и Этьен, которому нашими стараниями перепала часть славы.

Впрочем, Давид и Алекс, судя по всему, вполне наслаждались таким вниманием и наличием поклонников (и поклонниц), а Анджела просто относилась во всему этому с юмором. Софи, конечно, не нравилось, что на меня обращают внимание всякие посторонние девушки, но она сама первая шутила над этой своей автоматической, непроизвольной ревностью. И вот, едва высыпал первый декабрьский снег, мы мгновенно сговорились через тераном пойти гулять большой толпой. С нами был и Чарльз. Он теперь встречался с Кэрол – ну, по крайней мере, они ходили за ручку; и обновленная Альбина (это отдельная история), а Алекс с Лорэйн (как же страстно она его встречала, когда ушли лишние свидетели, это надо было видеть!), насколько я знаю, готовились объявить о своих отношениях – как только профессор вернется из своего длительного тура по саммитам и публичным лекциям в Восточных и Северных Штатах. Уж не знаю, как они собираются с ним объясняться, да и не мое дело.

Софи влилась в наш круг быстро и органично, как-то сразу сошлась с девочками, и Элли не раз говорила, как она за меня рада. Здорово, что все так устроилось.

Короче, мы чувствовали себя если не хозяевами жизни, то, пожалуй, некоторым особым братством, кастой, теми, кто живет не как все и потому имеет – нет, не особые права перед другими, но… скорее, возможность полнее наслаждаться каждым мгновением жизни. Видимо, правы старые, избитые истины, что ценность и вес каждой отдельной секунды можно ощутить лишь побывав над пропастью.

…Я слепил огромный снежный валун, раскрутил его, и обрушил на стену снежного замка, в котором укрылся неприятель.

Стена пала, и из-за обломков в нас ударили лазурного цвета лучи. Один попал по руке, и она покрылась коркой льда. Только снаружи – игровая версия ледяной молнии, конечно, не промораживает насквозь. Я запустил залп ледяных стрел веером, окатив всю стену, и начал собирать ледяную сферу – то-то им там придется сладко!

К несчастью, осажденные успели разгадать мой маневр – кто-то сиганул со стены прямо в снег, а я не успел заметить, кто это был – навстречу мне летел ледяной вихрь, искрящийся на свету. Я вдохнул резкий, ароматный, пробирающий запах снежной свежести, тщетно ища цель сквозь оледеневшие очки – и через две секунды грудь словно пробила насквозь ледяная рука – не иначе, копьем холода кинули. Так я и остался стоять в неподвижности ледяной статуей. Блин, и кто же меня одолел? Надеюсь, остальные справятся без меня и добьют защитников замка, а то уже ощутимо холодает – еще бы, когда тебя покрыло почти пятью сантиметрами чистого льда…

В общем, бой длился еще минут пять, а мне оставалось только думать о вечном, стараясь не замечать холода.

Я успел подумать и о том, что, в сущности, так мало изменилось с тех пор, как мы были детьми, хотя тогда я боялся, что что-то необратимо и безвозвратно исчезнет, и почему-то ни к селу, ни к городу пришли на ум магические ранги – кажется, выплыли по ассоциации с мыслью о том, что я, как маг третьего ранга, с прицелом на четвертый, мог бы единолично уничтожить небольшой квартал. Почему, спрашивается, уничтожить? Почему мы вообще так кроваво мыслим? Сломать, разрушить… Надеюсь, только потому, что так проще измерять чистое количество энергии. Вообще, кто придумал эти ранги? Почему в природе такое четкое распределение сил? Почему мы, люди, служим в качестве подвижных и разумных точек по переработке энергии, этаких ретрансляторов и генераторов в одном лице? Собственно, даже это неизвестно доподлинно – мы вроде как впитываем часть силы из окружающего мира в определенной форме (и то не любой, а ту, которая лучше развита и к которой есть предрасположенность), хотя на это тоже тратится часть сил, имеющихся внутри нас – но общий баланс уходит в сторону мага, и чем больше он вмещает, тем он и сильнее. Еще одна загадка – почему разброс между магами одного уровня не превышает десяти, ну, пятнадцати, процентов, а соседние ранги составляют разницу один к пяти? Конечно, на практике чистый перевес силы вряд ли много решает. Мы перевешивали Кея по силам с самого начала, но сколько он нас катал по полу? И ведь это был не бой на уничтожение, а учеба, тренировка. На что же способен Великий Темный?

А если в общем плане – что вообще в нас, людях, такого, что вызывает этот резонанс, почему одни едва могут сдвинуть с места диск, и то с большим трудом, а другие – уничтожить целый город? Все это остается пока без ответа. Из немногих уцелевших и новых исследований магического поля мне удалось выцепить лишь самые поверхностные ответы – дело, мол, в каких-то особенностях устойчивых и создающихся постепенно по мере развития плода завихрений энергии, каких-то узлов, сплетающихся из хаотично меняющихся нитей различной толщины и силы (и это не всегда напрямую связано), потоков и линий магической энергии, которые пронизывают и нас, и весь мир. Прямо сказать, такой ответ больше запутывает, чем объясняет, но приходится работать с тем, что есть. Во всяком случае, прикладная часть магии исследована куда лучше, и из этого черного ящика мы черпаем наши города, связь, транспорт, производство, дома и еду, ну и, конечно, средства уничтожения всего этого, включая нас самих. Конечно, многие технологии сейчас не то потеряны, не то запрещены, не то все это вместе. Скажем, та, которая превратила полматерика в ледяную пустыню, или тысячи и миллионы людей в нежить, или та, что раскалывала континенты… И хорошо, наверное, но вместе с тем мы бы вряд ли смогли сегодня построить тот же Королевский Замок или Университет, или даже Академию. По сути, в случае войны мы вынуждены рассчитывать на десяток уцелевших крупных замков (только замки, укрепленные могучими щитами и магическими пушками, способны сдерживать вражескую армию достаточно долго), а руководство армии и Арканума считает, что никакой реальной угрозы нет. Наслушались оптимистов вроде Томашевского, что ли…

Собственно, на этом моменте меня, уже продрогшего до костей, освободили из льда. Элли и Софи, хохоча, подняли меня (видит небо, какими усилиями) с колен, Софи растерла мои щеки, поцеловала, и я тут же упал, попытавшись идти – ноги, увы не гнулись. Ну, не беда – меня подняли простым заклинанием левитации, и я степенно плыл метрах в трех над землей, махая руками и изображая воронье карканье, что вызывало у всех гомерический хохот (только бы не уронили!). Пустырь, однако, все тянулся, и в ход пошли магические лыжи. Меня тоже ускорили, и я теперь летел повыше и действительно со скоростью птицы. Дух захватывает, но и дышать трудно, и щеки горят. Зато недолго – минут десять, и мы были у таверны. Видел бы нас кто – толпа хохочущей молодежи и живой гигантский воздушный шар – я сам не выдержал и засмеялся, что было для меня в силу какой-то врожденной странности, редким явлением – обычно, как бы смешно мне ни было, губы мои производили лишь улыбку, словно у моего горла не было сил на полноценный, громогласный смех.

Заказали первым делом грог – естественно, с экстрактом гром-травы, восстанавливающей силы, и огнецвета – как нетрудно догадаться, быстро согревающего изнутри и подавляющего любую простуду.

Впрочем, разговор оборвался довольно быстро. – Ну что, ребята, теперь мы, как-никак, звезды, – Давид поднял над головой бокал. – Нашлась звезда, – довольно сердито ответила ему Элли. – А что, не звезда? Мы, между прочим, настоящие герои! Без нас бы Тревиньон до сих пор сидел наверху, и мы… – Ты совсем глупый? Мы там сыграли в лучшем случае десятую роль, а ты… – Да что ты какая зануда? – прервал ее Давид, – вечно ко мне цепляешься последнее время! То тебе не так, это не так, что, завидуешь мне? Или ревнуешь, может быть? Что мне, нельзя даже пообщаться с кем-то кроме тебя?

– Тебе вообще что угодно можно, – угрожающе тихо ответила Элли, – хотя я вот ничего не пишу и не отвечаю парням, которые мне, кстати, тоже пытаются навязать знакомство, и не делай вид, что эти твои… – Слушай, хватит каждый мой шаг контролировать! – Давид, кажется, реально разозлился, – мы популярны, и имеем право общаться с людьми. Это ты себе придумываешь не пойми что. – Я прекрасно видела, в каком тоне… – Слушай, хватит, а! Как хочу, так и буду… – Вперед! Иди, упивайся славой, если ты такой хвастливый, самодовольный… – Ребята, хватит! – Анджела вскочила между ними, – Давид, Элли!

– А что?! – вскрикнули они оба разом. – Вот и то! Перестаньте! Давид, Элли волнуется, чтобы тобой не воспользовались… – Нет, меня просто бесит, что ты день и ночь поешь себе дифирамбы и вещаешь о том, какой ты великий воин. Если ты забыл, всю миссию по сути выполнил Альберт… – Ах, Альберт! – взорвался Давид, – ах, вот оно что! То-то ты такая грустная, что его тут нет! И еще она меня обвиняет, что я не в ту сторону посмотрел… – Да как ты смеешь! Заткнись немедленно! – Элли перешла на крик, что было уже пугающе. Анджела удержала ее, не дав броситься на Давида, и Элли быстро собрала вещи и ушла. Анджела и Альбина ушли с ней – не бросать же подругу одну.

Давид со злостью плюхнулся на диван, все расступились, и никто не рисковал заговорить с ним первым.

Впрочем, долго он и не молчал. – Ну и пусть женщины сердятся, раз они так это любят. Мы же будем творить все, что хотим! Сейчас вот на танцпол, и всем скажем, кто мы…

Алекс придвинулся поближе: – Слушай, друг, мне впадлу. Ноги не ходят, я свалюсь, если буду тут трястись. Лучше нормально бухнем и сыграем пару матчей, не вставая с дивана. – А как же показать ей, что она не смеет тут мной помыкать? Я ей… – Она и так поняла, что ты не будешь прогибаться. Ты уже доказал, что ты не тряпка, а теперь мы можем с чистой совестью расслабиться, да, парни? – Ага, – синхронно отозвались Лорэйн и Кэрол, картинно наклонив головы. – Девочки, вас я тоже имел в виду…

Софи засмеялась в кулак, и я прижал ее поближе, шепнув: «Нет, у нас такого раньше не было». Она успокаивающе кивнула. Собственно, как мы собирались играть, так и играли, но настроение, что называется, было подорвано, и спустя час мы разошлись кто куда. Лично я с Софи телепортировался на Елисейские поля, чтобы побродить по городу – все-таки, такой красоты нигде больше не встретишь. Я, как все еще бывало, молчал, не зная, о чем именно сейчас было бы лучше поговорить. Софи начала сама: – Знаешь, Антуан, мне кажется, вам нужна какая-то помощь – после всего пережитого.

– Ты про плен и пытки? Знаешь, никогда так не пьянит воздух свободы и самые обычные вещи – песок, трава, воздух, солнце – чем когда ощущаешь, что мог этого лишиться.

– Я…я понимаю. Но все-таки это не могло пройти бесследно. Ты сам говорил, Давид с Элли не ссорились так раньше, твои сны… – Нет-нет, сны у меня были и раньше. Что до Давида, знаешь, мне кажется, что он просто зазвездился. Ну то есть, он всегда о себе был не худшего мнения, а тут такое всеобщее внимание – ну вот и возомнил немного лишнего, вскружило голову.

– Но ведь и это проблема, возможно, компенсация… – А согласится ли он видеть это проблемой? Да и потом, он всегда был немного… индюком. – И теперь, естественно, считает себя вправе пожинать лавры, чтобы то, что вы прошли, оказалось «не просто так». – Ну да, пожалуй, но ведь только он… – Что до тебя, мой медвежонок, то ты все-таки стал задумчивее и иногда – печальнее, – Софи нежно поцеловала меня, и я немедленно заключил ее в объятия.

– Твоя проблема в том, – продолжила она серьезным тоном, словно мы только что не целовались, а она была моим психотерапевтом, – что ты привык подавлять свою боль так глубоко, что всем кажется, будто ты лишен чувств. Прости, если это тебя ранит, но мне кажется, что и с Элли… – Да, я сам это давно понял. Она, наверное, винит меня за то, что не видит, чтобы я переживал о родителях, думал о них. Я знаю. Но я и впрямь нечасто думаю, а если думаю, то никак не выражаю. Просто оно такое… темное, бездонное… Я чувствую, что в этом самом подсознании легче легкого утонуть. – И оно возвращается к тебе кошмарами. Поверь, ты просто не видел себя, когда тебе это снится… Мне так жалко, что самой плакать хочется. – Думаешь, все эти кошмары – просто загнанная боль от обид, одиночества, сиротства? – Конечно, а что же еще? Это вполне логично, объяснимо… – Грандмейстер… Он считает, что у меня какая-то необычная форма предвидения. Тем более что самые плохие сны у меня порой сбываются. И мне самому иногда думается, что эти кошмары имеют магическую природу. Они какие-то… другие, понимаешь? Не как обычные сны. Чем-то неуловимо отличаются, как будто все реальное, и меня реально могут убить, и перенесли в какое-то неизвестное…

Софи взяла меня за руки. – Если так, то это может быть серьезно. Но мне все-таки кажется, что если есть и магическая причина, это все равно не отменяет и психологии. Я просто боюсь, что однажды все это, накопившееся, даст о себе знать, прорвется, и тогда… Что-то плохое, возможно, случится. Пожалуйста, я очень тебя прошу, посети специалиста! Я уверена, что без этого случится что-то… непоправимое.

Я обнял ее и прижал к себе, растворившись в ощущении чистого, живого тепла. Почему оно действует на нас таким образом? Почему обычная теплота и мягкость человека, женщины – столь ценны, незаменимы, несравнимы ни с чем иным?

– Я люблю тебя, – прошептал я, слыша, как сорвался осипший голос, чувствуя, так трудно мне было сказать это, хотя я говорил это много раз. – И я тебя, – прошептала Софи, и мы наконец забыли о тревогах, и ресторанчик, из которого мы наблюдали замерзший пруд, мостовую, припорошенную тонким снежным покрывалом, вьющиеся снежные хлопья над белым, темнеющим небом, фонари, уже готовящиеся зажечься – все это накрыло меня собой, как одеялом, вечным, красивым, семейным и сверкающим, теплым и надменным, буйным и уютным городом – Парижем, и мой беспокойный разум растворился в тихом, ласковом, мурлыкающем, как сонный кот, счастье.

Анджела

Первое, что бросается в глаза при взгляде на Королевский Замок – это даже не его размеры, а его принадлежность словно бы какому-то иному миру, другому измерению. Он был каким-то вызывающе многоцветным, слово это был не замок, а торт. Архитектор, что его возводил, должно быть, руководствовался картинкой из какой-то старой книги сказок, раритетной и антикварной, из тех, что были до войны – после войны таких не делали, а у Анджелы как раз сохранилась такая – папа говорил, что она у него от дедушки, у дедушки – от прадедушки, и так далее. Сложно было оценить реальную степень ее древности, – но там не было магии. То есть не было не в том смысле, что вообще, а в том, что тот, кто ее писал, кажется, не имел и малейшего понятия о том, как магия вообще работает. То есть, можно предположить, что если не книга была издана, то сказки написаны еще до нашей эры, то есть Открытия Магии. А поскольку сейчас на дворе одна тысяча восемнадцатый год от О.М., то трудно даже представить, как давно это на самом деле было.

И сегодня они были приглашены ни много ни мало – на королевский обед в честь дня рождения Ее Величества королевы Элизы.

Круг приглашенных был, конечно, широким, но штука в том, что их удостоили присутствия в малом зале, то есть посетить ближний круг после окончания официального торжества.

Интересно, кто это за них так похлопотал? Впрочем, долго гадать незачем – это почти наверняка Грандмейстер.

Анджела долго выбирала подходящее платье – у нее все больше какой-то несерьезный гардероб, все короткое, разноцветное, с вырезами.

О! Нашлась нормальное черное платье. Наверное, это прикольно – вся как пантера. Нет, можно бы и красное, но это уже как-то слегка через край. В общем, собрались все вместе, разряженные еще красивее, чем на посвящение в рыцари. Альбина радикально сменила имидж после отставки Тревиньона (а точнее, после расставания с Чарльзом – такого же неожиданного, какой была и их помолвка) – решила попробовать себя в новом образе. На прием она явилась в облегающем (!) платье до колен (при ее фигуре смотрелось ужасно), одна половина которого была алой, другая – канареечной. Волосы закручены в высоченный узел, украшенный немыслимым пурпурным бантом. На губах блестела розовая помада. В общем, не смеяться было трудно, но ради подруги ребята справлялись. Волнение было приятным, смешанным с любопытством. Королеву Анджела видела лишь издалека – та, как говорят, не любит излишне часто мелькать на публике.

И вот – они идут по дорожке, по площади, и всюду, окружая, как комары, щелкают репортеры, выкрикивают какие-то вопросы… Такое ощущение, что эти люди – и правда нечто вроде мух и комаров. Ведь если подумать, то надо иметь психологию насекомого, чтобы так роиться над любым местом, свежим трупом или наоборот, какой-нибудь «клубничкой», и так же бессмысленно тыкаться хоботком и монотонно жужжать. «Фу, ну что ты как высокомерно», – упрекнула себя Анджела, но мысль эта была слишком смешной, чтобы можно было всерьез ее устыдиться.

В общем, кое-как проскочили рой журналистов («а ведь некоторые из них однажды превратятся в жирных навозных мух-редакторов… Ой, хватит уже») – и вновь их встретил королевский дворец – со своими гобеленами, пышным, золотым и багряным излишеством красок, красоты, доспехов, статуй, картин и фонтанов, тяжелых занавесок – и все же в этой общей массивной торжественности удивительным образом присутствовал дух легкости и какого-то масштабного веселья, будто все это было одной большой шуткой, громадным заговором-розыгрышем.

Вот и первый зал позади, и они, миновав ряд разноцветных коридоров – были там и рубиново-красные, и сапфирово-синие, и изумрудно-зеленые, и аметистово-фиолетовые залы и коридоры (в последних, кстати, заседали на официальных приемах главы Ордена и тайной полиции), – они оказались в большом пиршественном зале.

В одном из таких коридоров-галерей Анджела наткнулась на картину, висящую в углу: на ней была изображена компания студентов в одном из гостевых залов для представителей Университета, восемь, как она быстро сосчитала, человек. Две девушки сидели на креслах – одна, невероятно красивая златоволосая блондинка в изящном белом платье, с чуть презрительным изгибом губ и безупречными чертами лица. Другая девушка – в черном платье, светло-русая, задумчиво-мечтательная, с огромными темными глазами, меньше ростом, чем ее подруга, но с более выраженной фигурой.

Возлежал (в буквальном смысле) у их ног длинный черноволосый парень с острым носом и дерзкой улыбкой, при этом в старомодном сюртуке и брюках. Поодаль стоял высокий, суровый, широкоплечий коротко стриженый юноша с цепким взглядом и волевым подбородком (он стоял позади мечтательной девушки), посередине стояла также очень красивая девушка с волосами цвета красного осеннего клена – ее взгляд и улыбка пылали ярким пламенем, как и волосы. Подле нее, положив руку на спинку кресла красавицы-блондинки, стоял, удивленно изогнув брови, невысокий черноволосый парень, самый субтильный из всей компании, с холодными, но очень смешливыми глазами, и на губах его играла насмешливая, но веселая и дружелюбная улыбка. С другой стороны от красавицы в белом был еще один парень, длинноволосый, южного типа – испанец? У этого было серьезное и одухотворенное выражение лица, искаженное словно сразу болью и счастьем – описать это было трудно, но именно такая мысль мелькнула у Анджелы в первый миг. Последним был парень, которого она не сразу и приметила – он сидел также возле блондинки, широкий, но невысокий, с очень простым, даже крестьянским, широким и улыбчивым лицом, которому очень шел нос картошкой и конопушки, как и у рыжей девушки – но той они придавали веселье и воинственность, а парню – напротив, какое-то умиротворение и домашнюю простоту. Анджела присмотрелась и поняла, какое именно ощущение они вызывали – как будто сама картина буквально дышала неким… единством? Ей упорно казалось, что все эти люди друг друга очень любят… Ну, или как будто они в как бы являются неким одним, целым, хотя каждый из них был очень индивидуален и непохож (даже как-то разительно, диаметрально не похож) на всех остальных. И что-то еще в них было непонятное… Пугающее? Завораживающее? Как будто они все смотрели куда-то, за спину самой Анджела, вдаль и ввысь, и видели что-то, чего не видел больше никто другой.

Подписана картина была весьма странно – «Пираты катакомб». Что бы это могло значить? Анджела подозвала остальных. – Смотрите, какая компания! Как думаете, кто это? – Может, какой-то из лучших выпусков? Призеры, медалисты? – предположил Антуан. – Похожи на нас, – хмыкнул Давид. Кэрол расхохоталась.

– О да! Вот этот наглец, – она ткнула пальцем в лежавшего на боку парня, – вылитый ты.

– Я симпатичнее, не находишь? – Давид шутливо задел ее локтем.

– Ничуть, – буркнула Элли, – Такая же бесстыжая, нахальная физиономия. Идемте уже, мы почти опоздали. Альбина, ты идешь? – та догнала их, быстренько подбежав трусцой. В туалет, что ли, отходила?

– И все-таки почему пираты и почему – катакомб? – вздохнул Антуан, но на него никто не обратил внимания. Элли, к счастью, ошиблась – они не опоздали. Гости как раз рассаживались, и королевская семья с минуты на минуту должна была выйти. Их места были закреплены – сразу после высоких сановников, родни королевы, высшей аристократии, крупнейших бизнесменов. Людское разнообразие пестрело – средних лет и пожилые с вкраплениями тридцатилетних и молодежи, толстые, как моржи и тощие, как палки, коротенькие и долговязые – но все как один разряжены дорого и стильно, кто-то подчеркнуто лаконично, в черные смокинги или простые платья, кто-то, напротив, с кучей манжетов, украшений, со сложными узорами, оборками и небо знает с чем еще. На них, конечно, смотрели – изучающе, снисходительно, с легким презрением или же с легким одобрением.

«Вот они какие – Влиятельные Люди». Странное они впечатление производили, надо сказать. Вроде бы и не похожи на обычных людей, стариков и старух, но чем дольше смотришь, тем больше кажется, что основное различие с простыми смертными – только в одежде.

Анджела, чтобы не глазеть слишком открыто, села за стол, переглянулась со всеми по очереди – приметила, кстати, в углу зала и Альберта, а еще поодаль старика Беркли – тот как раз тянулся к горчице.

Хлопнули двери, и вошла королевская чета, а следом за ними – сын и племянник. Принцессы, теперь уже королевы Скандинавии, здесь не было – все-таки не юбилей, а у высочайших семейств всегда полно дел. Король был в белом костюме, чудовищно натягивавшемся на его огромном животе – чего тот, кажется, не только не стеснялся, а напротив, выставлял пузо как боевое знамя на потеху публике.

Королева в каком-то смысле являла собой контраст своему мужу. Немолодая, прямая, с облаком седых волос и строгим, придирчивым взглядом, она смотрелась типичной аристократкой «старых лет». Собственно, такой она и была – дочерью графа Гибильона, еще в детстве обрученной с тогда еще принцем Франциском, нынешним королем.

Браки по расчету… удивительный архаизм, но вполне осознанная реальность для некоторых общественных слоев. Поразительно, как сосуществуют в Королевстве эти самые браки и полная свобода отношений между любыми гендерами и даже, если Сенат одобрит, браки с животными и големами?

Принц Робер, стройный, но начинающий толстеть юноша с полными губами, куда меньше походил на принца крови, чем Чарльз. Они оба были красивы изначально, но Чарльз тщательно за собой следил, а вот Робер – запускал, как мог. Слышно было и о его кутежах, и об игре в карты, и о пьяных выходках, и о дуэлях, и о волокитстве за юными леди (не говоря о служанках).

Он традиционно заполнял своей персоной одну-две страницы в журналах светских хроник и сплетен, и честно говоря, не было людей, не хваливших институты демократии за то, что королевская власть сегодня – предмет абсолютно символический. Страшно подумать, какие проходимцы расцвели бы при таком короле, как Робер, какое воровство и произвол творились бы, будь он полновластным хозяином страны.

Впрочем, внимания стоил сегодня другой Робер – Эври. Он, кажется, собирался вцепиться в пост канцлера всеми силами и не отпускать до самой смерти, а маги четвертого ранга живут весьма, весьма долго.

Эври, как всегда или почти всегда, был в иссиня-черном костюме, с черным же галстуком и ослепительно белой рубашкой. Рядом были все те же Трэвис и Леклерк, однако не было начальника Трэвиса, как же его звали? Это и логично: в обмен на поддержу тот выменял у Эври пост своего начальника, лично возглавив аппарат правительства.

Остальных Анджела не знала – очевидно, то были важнейшие из министров, губернаторов и так далее. Узнала она и двоих мужчин, из числа тех, кто неоднократно мелькал в тераноме. Один, толстый, высокий и мощный, с массивным вторым подбородком и тяжелым, давящим взглядом – Маклоусон, олигарх и магнат. Против него сидел тощий, как щепка, седой старик с острыми скулами, большим крючковатым носом, желчным взглядом и искривленными тонкими губами – Хельмут Конн, крупнейший финансист и инвестор Королевства.

Блюда уже были поданы – тут и луковый суп в изящных, ручной работы керамических супницах, и закуски из креветок, мидий, гребешков и оливок, и паштеты, и салат Нисуаз, и много всякого – просто глаза разбегаются. И это все при том, что еще не подано второе – а там, если не врет программа, будет и рататуй, и петух в вине, и медальоны с олениной под клюквенным соусом.

Итак, все встали, приветствуя королевскую чету, отгремели аплодисменты, королева произнесла приличествующую к случаю речь – во всем этом празднестве чувствовалась рутина.

Собственно, кушанье прошло в полном молчании, если не считать двух забавных эпизодов – когда Леклерк произнес тост, то приземлился он в не пойми откуда взявшийся торт. На это он лишь жирно рассмеялся, и, отряхнув брюки, заметил, что его зад не стоит столько, чтобы портить об него такой превосходный торт. Король ответил, что для «незаменимого министра» ему ничего не жалко. Второй розыгрыш ожидал Трэвиса – когда тот поднес бокал с вином к губам, оттуда выпрыгнуло какое-то насекомое вроде таракана. Трэвис аж подпрыгнул на месте, облившись вином, и упал вместе со стулом. Король чуть не лопнул от смеха. Трэвис, отряхнувшись, пробормотал что-то вроде «остроумнейшая забава, вашличство», и отошел на несколько минут. Тост Грандмейстера (который явился на этот раз в кожаных штанах и курте с кучей огромных шипов на плечах и шпорами на сапогах с высокими каблуками) был длинным и содержал массу престранных оборотов, таких, как, например: «Серьезнейший вопрос об уменьшении популяции фей в лесах, безусловно, привлечет внимание…», «Показатели народного счастья выросли на два и три десятых процента за прошедший квартал этого года в сравнении с аналогичным периодом прошлого года», или вообще «Королевская власть является залогом победы в межгалактическом соревновании по метанию полицейских значков в тюленей на скорость».

Некоторые смеялись и хлопали, однако большинство зрителей, особенно из числа приближенных к трону, либо молчали, либо кривились, некоторые и вовсе покручивали пальцем у виска.

Второе, кстати, не обмануло, и петух в вине прекрасно дополнил собой тартифлет – и на этом Анджела с трудом, но сумела себя остановить – съешь она больше яств, и танец будет сильно осложнен.

Антуан, разумеется, не упускал своей золотой жилы. В общем, едва только обед закончился, столы в несколько мгновений убрали, и пиршественный зал враз стал танцевальным – полилась музыка вальса, и король с королевой начали медленный, неспешный танец. Впрочем, при комплекции его величества – каким он еще мог быть?

Анджела протанцевала тур с Жаном – тот, кажется, набрался смелости ее пригласить, однако еще не набрался смелости для того, чтобы о чем-то с ней заговорить. После первого танца рыцари сошлись вместе – и к ним подошел Чарльз.

– Ребята, вас приглашают побеседовать! Маркиз Обри, графиня Монтени и господин Эшли, заместитель министра связи. Мистер Эшли оказался франтом с изящно подкрученными усиками, графиня – ухоженной дамой с любезно-доброжелательным, хотя и не вполне искренним, лицом, а маркиз Обри – весомым человеком средних лет с пышными бакенбардами.