История одного озарения

Даже детская жизнерадостность Риты и Маши и ощущение своих способностей построить в будущем мир, функционирующий по своим собственным, уникальным законам, присущее детству, не спасали девочек от тоски, когда они оставались с родителями и направлялись в свой привычный мир – мир своего города, своей квартиры.

Когда девочки с отцом и матерью садились в метро, возвращаясь поздно вечером из гостей, Рита обижалась на родителей, если те выбирали места в самом углу вагона. В углу было только шесть мест, поэтому он казался Рите скучным. Другое дело – посередине вагона. Ей представлялось, что лучшие люди должны сидеть там, где больше народа и где умещаются люди из самых разных семей.

Семья была для Риты источником вдохновения. Когда она вырастет, будет жить по-другому, не так, как отец и мать! Жизнь родителей виделась Рите ужасно скучной. Ей было странно наблюдать, как мать и отец нехотя соглашаются приехать в гости и как они с удовольствием уезжают оттуда, не испытывая сожаления. Она была уверена, что в гостях всегда весело, а у них дома – скучно. «Странно, что родители этого не замечают», – думала Рита.

В гости семья ездила только к тёте Наде с дядей Васей. Тётя Надя была родной сестрой матери, а дядя Вася – её четвёртым или пятым мужем или просто сожителем, – Рита этого точно никогда не знала. Образ жизни тёти Нади вызывал у девочки симпатию.

Родители её были бедными. Отец – простой работяга, а мать – продавец в универсаме. Риту раздражало то, что отец любил ходить в простых спортивных штанах: джинсы он надевал только в редких случаях. Рита стыдилась своих родителей.

Младшая сестра Риты Маша тоже стыдилась родителей, но при этом и образ жизни тёти Нади не вызывал у неё симпатии. В людях она больше всего ценила не общительность, а неравнодушие. А все общительные люди казались Маше именно равнодушными, неживыми и преследующими свои корыстные цели. Не такой она будет, когда вырастет!

Когда семья оказывалась на площади трёх вокзалов, Маша начинала чувствовать чуть ли не физическое отвращение – к попрошайкам, к пьяным, ко всяким торгашам, то и дело высовывающимся из палаток и ларьков и норовящим продать что-нибудь. Её взор искал трезвые серьёзные лица, и Маша была счастлива, отыскав взглядом какую-нибудь приличную семью, солидную пару или стоящих в одиночестве интеллигентных людей, ожидающих электричку.

Надо сказать, что её сестра Рита ничего похожего на отвращение не испытывала, несмотря на то, что она вроде как презирала нищету, а площадь трёх вокзалов, вероятно, у многих людей разных поколений, живущих или когда-то живших в Москве, ассоциируется с нищетой в первую очередь, а уже потом – с электричками, поездами и путешествиями. Рита стыдилась только своих родителей; о родителях она думала много, а о том, что собой представляют другие люди, задумывалась редко.

Часто, возвращаясь домой из гостей, родители ссорились. Мать и отец говорили друг другу ужасные слова, и Маша недоумевала: как после таких слов можно продолжать жить под одной крышей, как, спустя уже несколько часов, можно вполне себе мирно беседовать, будто ничего не произошло.

Ссоры происходили, как правило, из-за каких-то мелочей: опоздали на электричку – потому что отец долго покупал джин-тоник, вышли не там из метро или что-нибудь ещё в этом роде. Маша думала, что в глазах людей всё это должно выглядеть ужасно нелепым; она постоянно искала сочувствия у других. Но другие люди, похоже, не видели ничего странного в том, что муж и жена беспокоятся об электричке больше, чем о нарушении жизнерадостности своих детей. Казалось, наличие детей, напротив, оправдывало в глазах людей беспокойство, нервозность и взаимную неприязнь родителей. Сочувствия ждать не приходилось, но Маша считала, что это только на Ленинградском вокзале происходят подобные вещи. Она каждый раз, когда чуть отъезжали от вокзала, видела другие пути, уходящие куда-то совсем в другую сторону, и на них стояли или «простукивали» мимо совсем другие электрички. Они казались Маше более совершенными; думалось, что и люди в них совсем другие. Куда едут те, другие, электрички? Почему Машу занесло не туда, а именно сюда, где так тоскливо и где все люди будто вынуждены прятать всё лучшее, что в них есть?

В такой атмосфере простое человеческое общение было неуместным, поэтому Маша не любила, когда родители с кем-то заговаривали, например, с соседями по скамейке в электричке, но, когда это всё-таки происходило, она видела в людях, в том числе и в отце с матерью, некий потенциал, существование которого было крайне сложно предсказать в столь убогой атмосфере, и интуитивно догадывалась, что каждый отдельный человек намного лучше, чем общество в целом, и что бояться надо не конкретных людей, а само место и время, в которое её почему-то занесло. И именно поэтому у неё возникало чувство неловкости и даже жалости, когда родители с кем-то заговаривали. Так иной раз возникает жалость к собаке, которая вдруг обнаруживает какие-то человеческие потребности, но при этом продолжает радоваться своей собачьей жизни.

Маша недоумевала, когда видела радость на лицах других детей. Неужели они свыклись с мыслью, что всё происходящее – нормально? Всё-всё – и вонища в тамбурах, и пьяные футбольные фанаты, и выяснение отношений. Неужели они не видят у людей того самого потенциала? Самой Маше казалось, что в её голове должно что-то оборваться, чтобы у неё возникло желание смеяться и веселиться во время этого пути до дома.

Поездка до дома в электричке проходила, как правило, спокойно, без сильных переживаний и расстройств. Но, когда доезжали до Зеленограда, накатывала новая, особенно мощная волна уныния. Вспоминался весь день, и начинало казаться, что тоска, настойчиво сопровождавшая Машу в течение всего этого дня, была вызвана ожиданием именно этого момента, когда они с отцом, матерью и Ритой выйдут из холодного, заплёванного и вонючего тамбура на ещё более холодную улицу и направятся по подземному переходу на автобусную остановку.

Идя по переходу, Маша всё время посматривала по сторонам, надеясь отыскать взглядом бомжа, который в то время всё время обитал там. Маша хотела лишний раз увидеть этого человека, чтобы выявить у него какие-то отличительные признаки во внутреннем облике и попытаться понять, почему именно этому человеку суждено жить в переходе.

Автобусы в выходные дни ходили плохо, особенно ближе к ночи. Маша думала, что дойти до дома пешком было бы проще, но родителям так не казалось, поэтому иногда приходилось стоять на морозе по двадцать-тридцать минут, прежде чем подъезжал нужный им «скотовоз», пыхтящий и воняющий дешёвым горючим. В то время возле станции ещё не было никаких торговых центров и больших магазинов, поэтому даже никакие неоновые огни своим светом не скрашивали ожидание.

Путь до дома на автобусе не интересовал Машу, потому что в то время в новом Зеленограде всё стремительно менялось: строились новые высокие дома и целые районы, а домики деревенского типа сносились; автобусы меняли свои маршруты каждый раз, поэтому её сознанию, цепляющемуся за стабильность, было не за что ухватиться. И только четыре пятиэтажки, следующие одна за другой, неизменно обращали на себя внимание Маши с тех самых пор, как они переехали в Зеленоград. Эти дома, как Останкинская башня в электричке, приковывали к себе взгляд. Слишком низкие по сравнению с другими домами в новом городе, но в то же время, видимо, ещё достаточно надёжные, они выделялись стабильностью на фоне глобальных изменений.

После выхода на нужной остановке становилось совсем тоскливо. Остановка эта находилась возле депо, из которого постоянно доносился скрип и лязг. Вид какой-нибудь калининской электрички, быстро набирающей ход, мог бы поднять настроение Маши, но в позднее время электрички ходили только до Зеленограда, после чего с привычным скрипом и лязгом устраивались на ночёвку.

Возле дома, как правило, было бесшумно и спокойно. Только со стадиона доносились голоса молодёжи да редкие удары шайбы или мяча о деревянный борт. В хоккей или футбол никто не играл: на «коробке» в это время суток собирались в основном старшеклассники, чтоб покурить, спрятавшись за бортом от окон родительского дома, да просто тупо пощёлкать шайбой об борт. Иногда, когда было особенно холодно, работники ЖЭКа заливали каток. Но даже вид этих замученных и замёрзших людей, получающих копейки за свой неприятный труд, не делал для Маши приятным вход в свою тёплую квартиру.

* * *

Но не всё было так плохо в жизни Маши. Хорошее и плохое всегда чередовалось. Пожалуй, если бы не было плохого, то и хорошее не казалось бы таковым.

Ещё в самом начале школьного обучения Маше полюбился учебник естествознания, но особую связь с ним девочка ощутила только спустя несколько дней после того, как начались её первые летние каникулы. Это были дни, которые сама Маша впоследствии назвала днями дружбы, потому что у неё в один день появилось сразу несколько новых подруг. И это были дни «научных исследований», потому что девочка легко уговорила своих новых подруг сходить на «гранитное поле».

– Видите эти камни? – говорила она увлечённо. – Они блестят. Так блестит только гранит. Я видела это в учебнике. Надо их собрать побольше. Так делают учёные. Я слышала, по камням можно узнать различную информацию о том месте, где их нашли.

И ей верили, хотя в компании никто никогда не мечтал заниматься чем-то подобным.

Маше казалось, что даже взрослые, проходившие мимо «гранитного поля», по которому они ползали с коробками из-под обуви, непременно должны проявить интерес к её затее, должны оценить по достоинству стремление девочек насобирать как можно большее количество камешков с целью их дальнейшего исследования.

Возможно, чужие люди, проходившие мимо, и восхищались предприимчивостью подруг, а также их жаждой получения полезной геологической информации, но вот на родителей Маши «геологическая экспедиция» не произвела впечатления.

– Выкинь ты их, – потребовала мать. – Наша квартира – это не лаборатория. Гранит – вредная штука. Говорят, что люди, которые делают памятники из гранита, умирают раньше других. А те, кто работает в метро, где много гранита, часто имеет специфические болезни.

– Ничего страшного не случится, – твёрдо настаивала на своём Маша.

Но коробку из-под обуви, набитую камнями, она на следующий день не обнаружила на том месте, где оставила. От досады Маша наорала на мать.

– Да успокойся ты, – примирительным тоном сказала мать. – Этих камней кругом полно. Играйте лучше с ними на улице, нечего носить их сюда, в нашу квартиру. Что это у тебя за подруги, кстати? Раньше только и дружила с Ирой, а сейчас вас целая толпа. Это Ира тебя познакомила? Я так и знала. Я видела недавно, как вы подходили к какой-то машине. Не вздумай связываться с чужими людьми! Запросто увезут куда-нибудь. Знаешь, сколько сейчас бродит ненормальных?

– А вот и буду подходить к чужим людям, раз родным наплевать на меня. А камней этих не так уж много! Это полезные ископаемые, между прочим…

– Что значит – наплевать?! Вон сколько мы с отцом купили тебе одежды. Красивая поедешь в деревню! Кстати, там в речке полным-полно камней. Можно такие найти, что все подруги обзавидуются. А иной раз можно выловить ещё и много чего интересного, помимо камней. Ракушки, например. Мы в детстве любили играть в речке…

– Мы тоже играли в речке, когда ещё Лёшка Золотов приезжал. Они с Ритой выловили только какие-то трусы. Лёшка говорил, что это трусы барина, поэтому не расставался с ними до тех пор, пока дядя Витя как-то не обозвал Лёшку бабой, полоскающей трусы. Лёшка сказал, что трусы не простые, а барские. Тогда дядя Витя схватил их и швырнул в кусты; они там до сих пор висят на иве. Дядя Витя сказал, что мы ещё успеем настираться барских трусов, когда социализм рухнет окончательно. Хотя ещё Лёшка выловил колесо, галошу и чугунок.

– Какие вы, оказывается, находчивые! Отец ваш всё любил искать монеты и письма в барском доме. Давно там не был, хотя наверняка можно ещё много чего там найти.

– Но это история, это люди. А камни придумала сама природа…

– Ладно, хватит болтать. Мне пора на рынок бежать. Ты на день рождения будешь кого приглашать? Стол вам надо накрывать?

– Все уезжают в деревни раньше меня.

– Булыгины приедут к нам второго числа. Привыкай к этой фамилии. Собираются пораньше, потому что им ещё надо в старый город заехать к кому-то. Ты никогда не ездила на машине? Да, я тоже никогда не ездила в деревню на машине.

Гранит Маша больше не ходила собирать, но жажда естественнонаучных знаний после разговора с матерью у неё не иссякла. Уже на следующий день во дворе нашли аккумулятор. Ребята норовили утащить его куда-нибудь в укромный уголок и там разбить. Маша хотела, чтобы это происходило у неё на глазах, хотя другие девчонки не проявляли никакого интереса к аккумулятору.

Наконец аккумулятор был успешно перенесён в кусты. Ребята принялись бить по нему «кирками» – металлическими ржавыми палками, обнаруженными там же, где и аккумулятор. Было так весело, что никто даже не заметил, как от кислоты стали образовываться дырки в одежде. Новые футболка и шорты Маши оказались прожжёнными в нескольких местах. А ведь она так любила этот летний костюм с динозаврами!

– Лучше бы ты и дальше собирала камни! – негодовала мать. – Ишь, чего выдумали – кислотой брызгаться!

Подруги вскоре начали разъезжаться, и было уже не с кем придумывать новые забавы. Но Маша не огорчалась и готовилась к собственному отъезду в деревню. Впервые она поедет в деревню на машине! И это произойдёт сразу же после её дня рождения!

В день рождения Маша гуляла одна. Из-за предстоящей поездки в деревню она была необычайно смела и не боялась заговаривать с теми случайно встреченными знакомыми, с которыми раньше никогда не разговаривала один на один. Она показывала всем игрушечного заводного динозаврика, которого родители подарили на день рождения, и говорила, что завтра уезжает в деревню. Маша понимала, что ведёт себя несдержанно, но ей нравилась реакция собеседников: они были вежливыми, совсем не такими, какими они обыкновенно бывали во время игр, но в то же время было видно, что они хотят отделаться от Маши. Вот что значит уверенность в завтрашнем дне! На долю людей, уверенных в завтрашнем дне, как правило, выпадает много тёплого общения. Но в то же время многие их избегают. Причём люди, вежливо и тепло с ними общающиеся, и люди, которые их избегают, – одни и те же.

Ближе к вечеру приехала двоюродная сестра с мужем. Они подарили Маше железную дорогу. Много времени ушло на её настройку.

– Своевременный подарок, – заметил отец. – Железная дорога теперь будет только игрушечной. Хотя на паровозе ездить в деревню было тоже весело. Тащить на себе все сумки…

– А это – аэропорт! – воскликнула Маша, указывая на домик, входивший в комплект.

– Причём здесь аэропорт, Маша? – спросила Наташа Булыгина, двоюродная сестра.

– А я так хочу.

– На «кукурузнике» ты ещё успела полетать, – ностальгическим тоном заметила мать.

Вечером Маша с отцом и Булыгиным поехала в старый город к каким-то общим знакомым. Пребывание в чужой квартире длилось недолго. Машу отвели в детскую комнату, где познакомили с маленьким мальчиком. Оставив детям тарелку с апельсинами, взрослые удалились на кухню. Маша долго не решалась есть апельсин, так как не умела чистить его только руками. Но маленький мальчик начал чистить апельсин зубами, и Маша смело последовала его примеру.

Она была рада вновь очутиться в машине Булыгина и поехать куда-нибудь по янтарному предзакатному Зеленограду.

Заехали на заправку. Машину обслуживали мальчики, потребовавшие по тысяче рублей каждому. Но Булыгин дал одну тысячу на всех.

Заехали на речку, чтобы помыть машину. И там тоже мальчики предложили свои услуги. Булыгин хотел было согласиться, но отец отговорил его.

– Маленькие паразиты, – проворчал он. – Получают-то больше, чем рабочие на заводе. Пускай домой дуют, уже ночь на носу.

– Ничего. Капитализм в России только начинается. Дальше бизнесменов будет ещё больше, – сказал Булыгин.

Дома мать с Ритой и Наташей разговаривали об успехах Риты, попивая чай на кухне. Рита вся лучилась от счастья: приезд двоюродной сестры всегда был для неё праздником, потому что ей казалось, что возраст Наташи – самый лучший, и, значит, нет ничего лучше общения с людьми этого возраста. И, чтобы доказать, что она достойна общаться на равных с представителями этой возрастной категории, Рита любила рассказывать о своих увлечениях и своей школьной успеваемости.

Машу же возраст других людей волновал не больше, чем поездка на машине в деревню; вид старых автомобилей, таких, как «Победа» или «Волга» самого первого образца, которые раз в семьдесят-восемьдесят километров возникали вдруг на дороге, как будто подчиняясь каким-то неведомым законам природы, проделав путь из прошлого в будущее; разговоры взрослых о том, что на улицах Москвы, пока они будут в деревне, возможно, снова появятся танки; названия населённых пунктов и речек, таких похожих друг на друга, но всё равно отличающихся названиями; электрички, проезжающие возле шлагбаумов, и их пассажиры, которые казались Маше грустными, потому что не ехали в их деревню; различные рычаги и кнопки в автомобиле; вид венков на обочинах, являющихся напоминанием об автомобильных катастрофах.

И мысли о возрасте не волновали Машу больше, чем воспоминания о недавних «научных экспедициях». Сколько таких будет ещё после деревни, а возможно – и в самой деревне! В любом возрасте можно быть самим собой. Порой в событиях, происходящих с нами, угадываются очертания будущих волнений и свершений. И чем чаще так происходит, тем мощнее работает сознание и приятнее уходящие в прошлое мгновенья. У каждого человека есть своя уникальная траектория, и сюжет своей жизни важно строить в её границах, чтобы, прокручивая в голове каждый отдельный эпизод, раскрывать перед собой всю жизнь.

Незадолго до поездки в деревню Маша смотрела по телевизору кино «Сто тысяч долларов на солнце». Оно ей очень понравилось и на долгие годы стало одним из самых любимых. Потом она долго будет искать этот фильм в телевизионных программах и в магазинах с видеокассетами. И только уже в одиннадцатом классе Маша посмотрит этот фильм второй раз. А до тех пор она любила додумывать эту кинокартину. Дело в том, что в первый раз она смотрела её не с начала, и поэтому сюжет был ей не очень понятен. К тому же детский возраст наверняка не позволял верно оценивать происходящее в фильме. Как выяснилось после второго просмотра, Машина фантазия совсем не совпадала с фантазией создателей фильма. Почему-то все годы, прошедшие от первого просмотра до второго, Маше казалось, что фильм серьёзный, но он оказался на самом деле скорее комедийным. Маша даже огорчилась этому, хотя менее интересным фильм после второго просмотра ей не показался. Скорее даже наоборот – она восхитилась простотой. А затем был третий, четвёртый, пятый просмотры… И фильм всё-таки надоедал. Зато не надоедало каждый раз вспоминать первый просмотр и ощущать дуновение тех дней, когда он происходил. Казалось, в памяти Маши сохранились мельчайшие детали первого просмотра: в какой позе она лежала или сидела в такой-то момент, о чём подумала в другой момент и так далее. Одним словом, само кино потеряло какую-либо самостоятельную ценность, а экран, на котором оно показывалось, превратился в экран с воспоминаниями, на котором отображались мельчайшие движения души, тела и мысли, не обращающие на себя внимание тогда и вызванные совсем не просмотром фильма, а только происходящие на его фоне. Так человек, приковывая внимание исключительно к сюжету своей жизни, не замечает каких-то мелочей, которые, собственно, и являются траекторией жизни. И только время и экран с воспоминаниями позволяют разглядеть за сюжетными поворотами и формой уникальность собственной жизни и позволяют восхититься ею.

Неизвестное начало. Сюжет, который предстоит разгадать. Длительное серьёзное отношение к тому, что на самом деле оказалось смешным. Разочарование после того, как исчезла прелесть домысливания. Всё больше и больше надоедающая простота и всё большее обращение к воспоминаниям. На что-то это всё похоже!

* * *

Родители Маши и Риты – Валентина и Михаил, как уже говорилось, были бедными и часто ссорились. Маленькая Маша боялась, что однажды отец убьёт мать, боялась, что однажды их московскую квартиру зальёт кровью. Ей казалось, что в человеке так много крови, что, когда его убивают ударом ножа, кровь может полностью залить большое помещение. Ссоры представлялись Маше настолько противоестественными, что она была убеждена: почти все они должны заканчиваться кровопролитием. Филогенетическая память возвращала её в те времена, когда выяснения отношений ещё не являлись способом развлечения и смыслом жизни.

Одно из самых первых и самое яркое воспоминание Маши такое: она с матерью идёт на остановку, чтобы добраться на троллейбусе до поликлиники. Когда они уже подходили к остановке, им навстречу поехал троллейбус, и мать заспешила. Маша недоумевала, зачем им нужен этот троллейбус, ведь он идёт в ту сторону, из которой идут они. Неужели они напрасно шли? Именно это незначительное событие как бы включило долговременную память Маши.

А что было раньше? Почему она здесь? Неизвестное начало!

Главные события московского периода жизни происходили на маленькой детской площадке во дворе. Маленькой она была в реальности, хотя Маше казалось, что детская площадка огромная, раз вмещает в себя почти все самые яркие события её жизни. На экране с воспоминаниями не осталось никаких лиц. Какими были её друзья раннего детства, Маша не помнила. Помнила только, что у Миши была собака колли, что он всегда ходил в сером комбинезоне, что её ровесник Вова – «бедовый малый», что Коля Большой и Саша не любили гулять с ней и Вовой, считая их мелюзгой.

Однажды Маша сидела с Вовой на горке.

– Выйдешь сегодня? – спросил Вова.

– Я вечером не выхожу. Не разрешают.

– Мне тоже. Но я скажу Саше, чтобы он уговорил мать. И ты поговори с сестрой.

Предложение было заманчивым. Давно Маша мечтала выйти на детскую площадку вечером, побыть с друзьями тогда, когда хочется ей самой, а не родителям.

– У тебя сестра-то нормальная, – продолжал строить планы Вова. – Это Сашка у меня дурак, не может по-хорошему. Лишь бы мне сделать западло.

Маша окинула взглядом площадку: Рита с Юлей на лавке раскладывали игрушки, Серёжа, Коля Маленький и Саша возились в песочнице. Не было только Коли Большого и Миши. Возможно, впервые в жизни в сердце Маши ворвалась скука, впервые будничное настроение завладело ею. До этого всё было ей в новинку. Казалось, каждая мелочь служила для того, чтобы раскрасить праздник её жизни. И как Маше захотелось выйти гулять вечером! Ведь днём уже нет ничего интересного.

Маша скатилась с горки и подошла к Рите.

– А вы сегодня будете гулять вечером? Можно с вами?

– Кто тебе посоветовал? – возмутилась Юля. – Этот, что ль?

Маша умоляюще смотрела на Риту, надеясь, что та будет хотя бы не так громко орать, как её подруга. Маша догадывалась, что подводит Вову. Если разговор услышит старший брат Вовы – Саша, то Вове может сильно достаться.

– Поговори с мамой, – сказала Рита.

– А не можешь ты поговорить?

– Посмотрим.

– Саша! – заорала Юля. – Слышишь, чего придумал белобрысый – гулять по вечерам! Нашёл себе сообщника.

– Чего ты орёшь, дура? – с горки крикнул Вова.

– Ты кого дурой назвал? – встал в песочнице Саша. – А ну иди сюда. Мало тебе отец по жопе надавал два дня назад! Сейчас я тебе сам настучу!

Вова скатился с горки и побежал от брата. Погоня длилась довольно долго, но всё же Саша поймал Вову.

– Ты куда собрался сегодня? Хочешь, чтобы я весь день нянчился с тобой? Нет уж, не буду. И матери с отцом скажу, чтобы никуда не пускали тебя.

Отвесив брату подзатыльник, Саша отпустил его. Обиженный Вова направился в сторону своего дома. Проходя возле лавки, на которой играли девочки, он бросил:

– Дуры.

Маша смекнула, что это не в последнюю очередь относится и к ней.

– Куда пошёл? – крикнул Саша.

– Отвали, козёл.

Возможно, потому, что Вова, чьи надежды на весёлый вечер рухнули, выглядел слишком жалко, Рита попросила мать пустить гулять Машу.

– Я за ней присмотрю, – заверила Рита.

И это был чудесный вечер! Увидеть своих друзей в непривычное время было очень кстати: душу Маши всегда переполнял восторг, когда что-то менялось, но что-то оставалось прежним. В данном случае поменялось время суток, а прежним осталось то, что детская площадка принадлежит ей и её друзьям – тем же самым, с которыми она много раз гуляла днём. Такие ситуации словно подтверждали, что люди – это не какие-то нарисованные персонажи на картинке и способные существовать только в рамках одной композиции. Такие ситуации заставляли думать, что жизнь – классная штука.

Не было Вовы, зато вышли Коля Большой и Миша. Маша до сих пор чувствовала свою вину перед Вовой, который, можно сказать, ценой собственной свободы помог обрести свободу Маше. Но, с другой стороны, отсутствие ровесника было даже приятно, так как позволяло ощущать себя самой маленькой, самой особенной.

На детской площадке всегда были только свои. Иначе было в «Дубках», куда они часто ездили с родителями и с Серёжей и его родителями. Там было много других людей, Маша помнила их. Помнила не столько их физическую близость, сколько своё чувство одиночества. Чувство одиночества материализовалось на экране с воспоминаниями в незнакомых и чужих людей. Сильно не хватало других ребят и девчонок с детской площадки, таких знакомых и привычных. Маша никогда особо не мечтала поскорее стать взрослой. Но в «Дубках» иногда её посещали мысли о том, что, когда они все станут взрослыми, они всей компанией, а не только двумя семействами, будут ездить на трамвае в «Дубки».

Помимо детской площадки на экране с воспоминаниями остались ещё многочисленные поездки в зоопарк. Но больше всего запомнилась поездка в цирк. Как ехали туда, Маша не помнила. Зато хорошо запомнила сам цирк и поездку обратно. Казалось, она запомнила даже посторонних людей в вагоне метро, как будто сильно хотела поделиться с ними своим восторгом от увиденного в цирке. Приятное времяпрепровождение обострило сознание и сделало Машу более внимательной к другим людям.

Мать купила им в цирке разноцветный бумажный веер и воздушный шарик. На экране с воспоминаниями не осталось цвета шарика, зато он сам запомнился – благодаря тому, что всё время тяготел к потолку. А веер долго валялся на полке – там же, где лежала коробка с фантиками и вкладышами. И он всегда напоминал о той самой поездке в цирк; Маша даже улавливала связь между цветом веера и названием метро «Цветной бульвар», возле которой находился цирк. «Наверное, больше нигде не продаются такие разноцветные веера», – решила она.

А вот в театре Маше не понравилось. Она даже не запомнила, с кем была там. Вроде бы одна, ну, в смысле – только с родными. Хотя это маловероятно. Наверняка там, как и в цирке, были Серёжа и его мать, а, может, и ещё кто. Казалось, спектакль был таким длинным, что растянулся на несколько недель. Да и вообще это нехорошее воспоминание.

Почему-то тот самый театр из её детства всегда ассоциировался с другим событием – поездкой к врачу, когда Маше в глаз попала соринка. Это случилось через несколько дней после поездки в театр. Возможно, именно поэтому воспоминание о театре было неприятным. Просто на него наслоилось другое. Для счастливого воспоминания необходимо много стабильного пространства, потому что человек не может быть по-настоящему счастливым только из-за одного какого-то действия. И каждое действие – это результат предыдущих действий. Если Маше попала в глаз соринка и она была вынуждена поехать к врачу, то не последнюю роль в этом событии сыграл и театр, в котором Маша была незадолго до этого. Глупость и абсурд, конечно, но что поделать, если человек, наблюдая за своей жизнью с экрана воспоминаний, способен оценивать только более-менее целую картину, а не отдельные эпизоды.

Вся семья – мама, папа, бабушка, дедушка, Рита, Маша – жила в двухкомнатной московской квартире. На экране с воспоминаниями Маши остались вечера, проводимые в комнате бабушки с дедушкой. Эти вечера – самое запомнившееся из того, что происходило дома в первые четыре года жизни. От бабушки Маша узнала, что Ельцин – недальновидный политик, а Горбачёв ещё хуже. Бабушка не объяснила, почему так, но Маша была согласна с ней. Ей даже нравилась мысль о том, что она живёт в разрушенной стране, которая вздумала жить по другим законам, сильно отличающимся от предыдущих. Ей нравилась мысль о том, что сейчас всё плохо, потому что это позволяло надеяться на то, что лучшее впереди, и потому, что её сознание само только начинало свой путь, как новая страна Россия. И каждый раз открывать для себя что-то новое хотелось вместе со всей страной.

* * *

Когда Маше было четыре года, семье дали квартиру в Зеленограде. Первая поездка в новую квартиру состоялась в декабре, и, когда семейство добралось на электричке до Зеленограда, было уже темно. Поэтому Маше показалось, что поездка длилась как минимум часов двенадцать и что Зеленоград находится как минимум в четырёхстах километрах от Москвы, ведь даже когда они ехали в августе из деревни в Москву, стемнеть за окном не успело. И Маша спросила у родителей:

– А на чём мы будем спать?

Родители лишь рассмеялись и сказали, что спать они будут дома.

Поездка домой уже не показалась Маше столь долгой.

А затем был длинный переезд. Бесконечная возня, непрекращающиеся крики. Казалось, это не закончится никогда. Маша искренне недоумевала: откуда взялось столько вещей. Столько было ссор во время этого нудного переезда! Родители Маши никогда не относились друг к другу особенно миролюбиво, но во время переезда ссоры возникали буквально на ровном месте.

На экране с воспоминаниями переезд – это, в первую очередь, разбитый стеклянный цветок возле московского дома. Отец неловко положил его в кузов «Газели», и мать ругалась всю дорогу. Цветок долго не выходил у неё из головы. Во вторую очередь переезд ассоциировался с четырьмя пятиэтажками уже в Зеленограде, которые больше других зданий напоминали их десятиэтажный московский дом. Маша ещё тогда, когда они в первый раз ездили в Зеленоград, обратила из окна автобуса внимание на эти здания, стоящие одно за другим.

Переезд состоялся под самый Новый год, и это, похоже, добавило праздничного настроения родителям Маши, которые боялись, что не успеют перевезти всё до праздника. Но сама Маша была безутешна. Свой первый Новый год, который остался на экране с воспоминаниями, Маша встречала в глубокой печали. Так хотелось ей назад в Москву! В маленькую квартирку – шумную и пыльную от автомобильного движения прямо под окном, но зато знакомую и привычную, где так приятно было по вечерам смотреть по телевизору на лица политиков в комнате бабушки. И надо же было случиться этому переезду как раз в такое время, время загорающегося сознания! И самое удивительное, самое фантастическое – Маша не сомневалась, что этот переезд не последний; ей почему-то стало казаться, что подобные переезды будут осуществляться теперь каждые четыре года, и каждые четыре года Маша будет всё дальше удаляться в том же направлении от детской площадки в московском дворике, на которой она когда-то искала клад вместе с Мишей, Серёжей, Юлей, Сашей, Колей Большим, Колей Маленьким, Вовой. С одной стороны, это говорит о том, что Маша не была любопытной. Было бы иначе – спросила у родителей, зачем они переехали и надолго ли. С другой стороны, это говорит о том, что сознание её, едва загоревшись, словно потекло в неизведанные дали, не натыкаясь на опыт других людей. Её неосведомлённость о том, что происходит вокруг, как вообще всё устроено в жизни, буквально граничила с психическими аномалиями, но вместе с тем позволяла сознанию самому освещать ей жизненный путь.