Форма воды

© 2017 by Necropolis, Inc.;

© 2017 by James Jean

© Д. Казаков, перевод на русский язык, 2018

© ООО «Издательство АСТ», 2018

* * *

Любви – во всех ее формах и обликах

Смерть – это быстрый, как вода, поток:

Уносит травинку, уносит цветок.

Быстрый как выдох, быстрый как вдох.

А горе… тот лист, что без воды засох.

Конрад Эйкен

Не имеет значения, тепла вода или холодна, если вы собираетесь перейти ее вброд.

Пьер Тейяр де Шарден

Первобытное

1

Ричард Стрикланд читает коммюнике генерала Хойта.

В этот момент он находится на высоте в одиннадцать тысяч футов, и самолет о двух моторах трясет так, словно его лупит огромный боксер. Это последнее звено длинного перелета: Орландо – Каракас – Богота – Пиуайяль, последний – крохотная точка на карте где-то там, где сжимаются костяшки из кулака, пальцы которого – Перу, Колумбия и Бразилия.

Коммюнике – типичное армейское сочинение, оно испещрено черными отметинами редактуры. Оно рассказывает, дробной армейской поэзией, легенду о живущем в джунглях божестве.

Бразильцы именуют его Deus Brânquia.

Хойт желает, чтобы Стрикланд сопровождал охотников, помог им поймать обитающее в джунглях существо, кем бы или чем оно ни было, и приволок его в Америку.

Стрикланд сделает это с радостью, ведь это будет его последнее задание для генерала Хойта, он в этом уверен. То, что Ричард творил в Корее, находясь под командованием Хойта, привязало его к генералу на двенадцать лет.

Их взаимоотношения – некая форма шантажа, и Ричард хочет от них избавиться, смыть, как грязь. Он завершит эту работу, самую важную в своей карьере, и обретет достаточное количество заслуг, чтобы отказаться от службы Хойту. Затем он сможет отправиться домой, к Лэйни и детям, Тимми и Тэмми: он станет настоящим мужем и отцом, будет играть ту роль, которую невозможно исполнять, делая грязную работу для генерала.

Он станет новым человеком. Он сможет быть свободным.

Стрикланд вновь обращается к коммюнике, подстраивается под мозолистый и грубый склад ума, обычный для армии.

Эти жалкие ублюдки там внизу, в Южной Америке, – они бедны не потому, что не умеют засевать свои поля, нет, это Жабробог недоволен тем, что они лезут грязными человеческими лапами в джунгли.

Коммюнике все в кляксах, поскольку в самолете что-то капает с потолка. Стрикланд вытирает бумагу о штаны и читает: армия США верит, что Deus Brânquia имеет большое военное значение, и работа Стрикланда будет состоять в том, чтобы приглядывать за «интересами США» и держать команду охотников, как определяет Хойт, «мотивированной».

Стрикланд из первых рук знает теории мотивации, которых придерживается генерал.

Думай о Лэйни.

Хотя нет, учитывая то, что он должен сделать, лучше о ней не думать.

Португальские богохульства пилота оправданны, посадка – чистый ужас. Посадочная полоса буквально вырублена в джунглях.

Стрикланд, шатаясь, выходит из самолета и окунается в жару, как в воду, в дрожащее марево. Колумбиец в гавайских шортах и майке с логотипом «Бруклин доджерс» машет ему от пикапа. Маленькая девочка, сидящая в кузове, швыряет банан ему в голову, но он слишком утомлен полетом, чтобы реагировать.

Колумбиец отвозит его в «город», три небольших квартала, где скрипят колеса тележек с фруктами и бегают босые вислопузые дети. Стрикланд забредает в магазин и делает покупки, руководствуясь инстинктом: зажигалка, жидкость от насекомых, тальк для ног, герметичные пакеты.

Прилавок, по которому он пихает песо, потеет слезами сырости.

Он изучал разговорник во время перелета и поэтому может спросить:

– Você viu Deus Brânquia?

Продавцы хихикают и дергают пальцами, приставив руки к шее.

Стрикланд совершенно не понимает, что это значит – эти люди пахнут остро и сильно, будто только что освежеванный скот. Он выходит наружу, на покрытую асфальтом дорогу, которая тает под подошвами, и видит шипастую крысу, что ворочается в черном «навозе».

Она умирает, причем медленно, ее кости побледнеют и утонут в жидком асфальте.

Это лучшая дорога, которую Стрикланд увидит за следующие полтора года.

2

Звонок встряхивает прикроватный столик.

Не открывая глаз, Элиза нащупывает ледяную кнопку на макушке будильника. Только что она купалась в глубоком, мягком и теплом сновидении, и она хочет вернуться туда, отодвинуть минуту мучительного пробуждения.

Но сновидение ускользает, прячется в глубине, как всегда.

Там была вода, темная вода – это она помнит, и тонны воды давили на Элизу, но она не тонула. На самом деле она дышала в водной толще лучше, чем она дышит здесь, проснувшись, в продуваемых насквозь комнатах, пропахших дешевой едой, освещенных моргающими лампами.

Большая труба завывает где-то внизу, кричит женщина.

Элиза вздыхает в подушку: пятница, и это значит, что новое кино начали показывать в «Аркейд синема», круглосуточном кинотеатре, расположенном под ее квартирой, и это означает новые диалоги, звуковые эффекты и музыкальные номера, которые ей придется интегрировать в свой ритуал пробуждения, если она хочет не подпускать к себе постоянные, останавливающие сердце страхи.

Вслед большой трубе вступают малые, несется вопль множества людей.

Элиза открывает глаза, смотрит на будильник, который показывает 22.30, затем на полосы света от проектора, что прорываются через щели в полу, словно лезвия, насыщая пыльные половики фантастическими киношными цветами «Техниколор».

Она садится и изгибает спину, ощущая холод.

Почему воздух пахнет какао?

К странному запаху присоединяется неприятный шум: сирена пожарной машины откуда-то с севера, от Паттерсон-парка. Элиза опускает ноги на ледяной пол, и наблюдает, как двигается и вспыхивает под ней свет проектора.

Новый фильм, по крайней мере, ярче, чем предыдущий, черно-белая картина под названием «Карнавал душ»^[1], и разноцветное сияние, струящееся по ее ступням, позволяет на миг скользнуть обратно в сновидение, в мечту. Там у нее много денег, просто огромное количество, и раболепный продавец надевает ей на ноги одни цветастые туфли за другими.

«О, вы выглядите восхитительно, мисс. В такой обуви вы покорите мир».

Но увы, это мир покорил ее.

Никакое количество безделушек, купленных за пенни по гаражным распродажам и пришпиленных к стенам, не в состоянии скрыть попорченное термитами дерево или спрятать тараканов, что разбегаются, едва она включает свет.

Элиза выбирает не замечать все это – единственная надежда продержаться эту ночь, следующий день, последующую жизнь. Она отправляется на кухоньку, ставит таймер, бросает три яйца в ковшик с водой и бредет в ванную.

К омовению Элиза готовится с удовольствием, она медленно снимает пижаму, слушая, как набирается вода. Работающие дамы, которые порой оставляют женские журналы на столиках кафетерия, и бесчисленное количество статей научили ее тому, на каких частях тела стоит сосредоточить внимание.

Но груди и бедра не могут сравниться с пухлыми розовыми шрамами, что «украшают» ее шею с двух сторон.

Она наклоняется к зеркалу до тех пор, пока не ударяется о стекло обнаженным плечом. Каждый из шрамов длиной в три дюйма и тянется от яремной вены до гортани. Далеко-далеко продолжают надрываться сирены – она прожила всю жизнь, тридцать три года, в Балтиморе и в состоянии отследить маршрут любой пожарной машины.

Шрамы на ее шее тоже похожи на карту дорог, ведь так?

Карту мест, о которых лучше не помнить.

Если погрузиться под воду с головой, то звуки кинотеатра становятся еще громче.

«Умереть за Хамоса – значит жить вечно!» – кричит девушка из кино, и Элиза не может сообразить, слышит она именно эти слова или другие. Она мнет в руках кусочек мыла, наслаждаясь ощущением того, что она сейчас более мокрая, чем вода, такая скользкая, что может струиться через жидкость подобно рыбе. Впечатление от этой приятной мечты прижимается к ней, тяжело, словно тело мужчины, и это неожиданно, ошеломляюще эротично.

Она бывала на свиданиях, занималась сексом, все это было. Годы назад.

Если мужчина встречает немую женщину, то немедленно пытается этим воспользоваться. Никогда никто из них не пытался заговорить с ней, они просто хватали и держали, словно она, лишенная голоса точно животное, и была не более чем животным.

Мужчина из мечты, сколь бы иллюзорным он ни был, – лучше.

Но таймер, его инфернальное пиликанье разбивает на осколки мокрый теплый мир. Элиза вздрагивает, чувствуя себя смущенной не смотря на то, что она одна, и поднимается, ее конечности медленно сохнут. Она заворачивается в халат и шлепает на кухню, где отключает плиту и обнаруживает плохие новости на циферблате часов: 23:07.

И где она потеряла столько времени?

Она втискивается в наугад выбранный лифчик, застегивает попавшуюся под руку блузу, гладит взятую наугад юбку. В мечте она ощущала себя безумно живой, сейчас же столь же инертна, как те яйца, что охлаждаются на тарелке. В спальне тоже есть зеркало, но она выбирает не смотреть в него, просто на тот случай, что она в самом деле невидима.

3

Едва Стрикланд находит пятидесятифутовое судно в назначенном месте, он пускает в ход зажигалку, чтобы сжечь коммюнике от Хойта.

Стандартная процедура.

«Теперь весь лист черный, – думает он. – Весь лист полностью отредактирован».

Само судно, подобно всему остальному, оскорбляет его военные стандарты: это мусор, приколоченный к мусору. Дымовая труба напоминает измятую грязную жестянку. Шины, развешенные по бортам, выглядят спущенными, а единственный кусочек тени дает простыня, растянутая на четырех шестах.

Да, будет жарко. Это хорошо.

Поможет выжечь мучительные мысли о Лэйни, о холодном и чистом доме, о шепоте пальм за окном. Вскипятит мозг, превратит его в клубок ярости, с помощью которого только и можно выполнить эту миссию.

Грязная коричневая вода пенится под досками пристани.

Одни члены команды белые, другие – загорелые, третьи – красно-коричневые. Некоторые покрыты татуировками и носят серьги.

Все тащат сырые ящики по доскам, которые опасно проседают под ногами. Стрикланд шагает следом и вступает на борт суденышка, носящего имя «Жозефина». Крохотные иллюминаторы предполагают наличие нижней палубы, достаточно большой, чтобы вместить капитана.

Само слово «капитан» терзает его.

Хойт здесь единственный капитан, а Стрикланд – его заместитель, и он вовсе не в настроении тратить время на слабоумного корабельщика, который думает, что он тут главный. Он находит капитана, мексиканца в очках и с белой бородой, в белой рубашке, белых штанах и белой шляпе, напевающего что-то под аккомпанемент широких жестов.

– Мистер Стрикланд! – кричит капитан, и Стрикланд чувствует, что попал в одну из серий «Луни тьюнз», мультика, который смотрит сын: мииистер Стрииикланд!

Он запихал имя капитана в память, пролетая над Гаити: Рауль Ромо Савала Энрикес. Оно подходит, помесь банальности и помпезности.

– Смотрите! Скотч и кубинские, мой друг! Все для вас, – Энрикес подает сигару, зажигает собственную и наполняет два бокала.

Стрикланда обучали не пить на работе, но он позволяет капитану произнести тост.

– ¡To la aventura magnifico!^[2]

Они пьют, и Стрикланд позволяет себе мысль: все не так плохо.

Что угодно, чтобы проигнорировать, пусть на время, нависающую тень генерала Хойта и то, что может случиться с будущим Стрикланда, если он не сумеет правильно «мотивировать» Энрикеса. Пока он прихлебывает скотч, жар в его внутренностях уравновешивается с царящим снаружи зноем.

Энрикес – человек, тратящий слишком много времени, выдувая кольца из табачного дыма.

Они совершенны.

– Курите, пейте, берите удовольствие! Вам придется забыть о такой роскоши! Хорошо, что вы приехали не поздно, мистер Стрикланд. «Жозефине» не терпится отправиться в путь. Подобно Амазонии, она не ждет человека.

Стрикланду не нравится подтекст.

Он опускает свой бокал и смотрит на собеседника.

Энрикес смеется, хлопает в ладоши.

– Люди вроде нас, пионеры Ŝertao!^[3] Нет необходимости выражать воодушевление! Los brasileňos^[4] оказывают нам честь словом sertanista^[5]. Такой яркий начальный звук «си». Движет кровь?

Энрикес в отупляющих деталях пересказывает свой визит в филиал Института морской биологии. Клянется, что держал – его собственными dos manos!^[6] – окаменелые остатки того, что напоминало описание Deus Brânquia^[7]. Ученые датируют их девонским периодом, который, вы знаете, мииистер Стриикланд, является частью палеозойской эры?

Именно это – подчеркивает Энрикес – и привлекает таких людей, как они, в Амазонию. Туда, где все еще процветает примитивная жизнь, где можно перевернуть календарь в обратную сторону и коснуться того, чего невозможно коснуться.

Стрикланд терпит, не задает вопрос больше часа, но потом сдается:

– Вы получили карты?

Энрикес втыкает сигару в пепельницу и хмурится в сторону иллюминатора. Обнаруживает нечто, достойное ухмылки и повелительного жеста.

– Видите татуировки на лицах? Вставленные в носовую перегородку шипы? Индейцы, вовсе не такие, как ваш Тонто^[8] из кино. Это indios bravos^[9]. Каждый километр по Амазонке от Негро-Бранко до Шингу они ведают знанием крови. Из разных четырех племен пришли они. И я взял их проводниками! Невозможно, мистер Стрикланд, чтобы наша экспедиция заблудилась.

Стрикланд повторяет:

– Вы получили карты?

Энрикес обмахивается шляпой:

– Ваши американцы прислали мне оттиски. Очень хорошо. Наша expediçâo cientifica^[10] будет следовать их извилистым линиям так долго, как только будет возможно. Затем, мистер Стрикланд, мы идем пешком. Мы найдем vestigios^[11], остатки древних племен. Эти люди пострадали от современности больше, чем вы можете вообразить. Но мы придем с миром. Мы предложим подарки. Если Deus Brânquia существует, то они будут теми, кто скажет нам, где найти его.

Если использовать термины Хойта, то капитан хорошо мотивирован.

Стрикланд сделал свое дело, но он в то же время замечает и беспокоящие признаки. Если Стрикланд знает что-то о диких землях, то лишь то, что они пачкают тебя, изнутри и снаружи. Ты не будешь носить белую одежду, если имеешь представление о том, что тебя ждет впереди.

4

Элиза избегает западной стены своей спальни до последнего момента, чтобы вид ее вызвал у нее вдохновение. Комната мала, и стена не очень велика, восемь футов на восемь, и каждый фут занимают туфли, купленные на протяжении лет в бюджетных магазинах и секонд-хендах.

Легкие как перо «лодочки» оттенка цветущей вишни, двухцветные «Кастомкрафт» с носками, похожими на садовые лопатки. Обтянутые сатином цвета шампанского с открытым носком, похожие на груды оборок со свадебного платья. Трехдюймовые «Таун&Кантриз», ярко-алые: если их надеть, то все выглядит так, словно ноги твои покрыты розовыми лепестками. В угол изгнаны испачканные домашние туфли без ремешка, сандалии с висячей пяткой, дешевые кроссовки и уродливые туфли из нубука, имеющие лишь сентиментальную ценность.

Каждая пара висит на крохотном гвоздике, который она, обычный квартиросъемщик, не имела права вбивать. Времени почти не остается, но она все равно тратит его, чтобы выбрать лодочки «Дейзи» с голубыми кожаными цветками на гладком носке, и делает выбор неспешно, словно он имеет невероятное значение.

Так и есть.

«Дейзи» станут ее мятежом, восстанием, которое она понесет с собой этой ночью. Ноги – это то, что соединяет тебя с землей, и, когда ты беден, ни единого клочка этой земли тебе не принадлежит.

Она сидит на кровати, обуваясь.

Надевает туфли, словно рыцарь – пару стальных перчаток.

Шевелит пальцами, устраивая ступню, и позволяет взгляду скользнуть по комнате туда, где высится кипа черных, словно покрытых копотью пластинок. Большая часть их куплена много лет назад, и почти все несут воспоминания о радости и веселье, впрессованные вместе с музыкой в полимерный пластик.

«Голос Фрэнка Синатры»^[12]: утро, когда она помогла регулировщику у школы спасти пушистых коричневых цыплят из-под канализационной решетки. «Прыжок на час» Каунта Бейси^[13]: когда она увидела побитый жизнью бейсбольный мяч, редкий, как красноногий сокол, вылетевший из Мемориального стадиона и отскочивший от пожарного гидранта. «Звездная пыль» Бинга Кросби^[14]: день, когда она и Джайлс смотрели на Стэнвик и МакМюррэя в «Запомни ночь»^[15], сидя в кинотеатре внизу, и Элиза пролежала на кровати остаток вечера, гадая, смогла бы она, подобно сыгранной Стэнвик добросердечной воровке, отбыть заключение, если некто похожий на МакМюррея ждал бы ее освобождения.

Достаточно: это бессмысленно.

Никто не ждет ее, и никто никогда не ждал, и меньше всего – рабочее расписание.

Она надевает плащ, берет тарелку с яйцами.

Необычный запах какао становится сильнее, когда она выходит в короткий коридор, заваленный пыльными бобинами, содержащими неизвестно какие целлулоидные сокровища. Поворачивает направо, к соседней квартире, их всего две над кинотеатром. Стучит дважды, и после этого входит.

5

Примерно через час они отплывают.

Счастье, говорят проводники, сейчас сухой сезон, называемый в этих местах verâo^[16]. Трагедия – сезон дождей; никто не осмеливается сказать Стрикланду, какое имя он носит. Наследие предыдущего сезона дождей – furos^[17], переполненные водой протоки, позволяющие кое-где срезать путь по бесконечным извивам реки.

Эти петли через старицы превращают Амазонку в животное.

Оно мчится. Оно прячется. Оно набрасывается.

Энрикес вопит от восторга и орудует дросселем, и зеленые густые джунгли наполняются ядовитым черным дымом. Стрикланд мертвой хваткой держится за ограждение, смотрит на воду, коричневую, как молочный шоколад, с пеной цвета зефира.

Пятнадцатифутовые стебли слоновьей травы шелестят на берегах, двигаются, как спина исполинского просыпающегося медведя.

Энрикесу нравится передавать управление первому помощнику, чтобы он сам мог делать записи в журнале. Он хвастается, что пишет для того, чтобы издать книгу и прославиться, что каждый узнает имя великого исследователя Рауля Ромо Савала Энрикеса. Он ласкает кожу переплета, словно мечтая о фото автора, таком, где он лучится самодовольством.

Стрикланд душит свою ненависть, отвращение и страх. Все три мешают.

Все три выдают тебя.

Хойт научил его этому в Корее. Просто делай свою работу.

Идеальное чувство – не испытывать ничего вообще.

Однообразие тем не менее может быть самым тихим и незаметным убийцей в джунглях. День за днем «Жозефина» скользит по бесконечной ленте воды под кружащимися спиралями тумана.

Однажды Стрикланд смотрит вверх и видит большую черную птицу, напоминающую сальное пятно на синем небе.

Стервятник.

И теперь, когда птица замечена, Стрикланд видит ее каждый день, делающую ленивые петли в высоте, ожидающую его смерти. Стрикланд хорошо вооружен: «Стонер М63» в руках и «Беретта» модели семьдесят в кобуре, и его одолевает зуд пристрелить крылатую тварь.

Стервятник – это Хойт, он наблюдает.

Стервятник – это Лэйни, она говорит «до встречи».

Он никак не может определиться.

Плавание в ночное время опасно, так что вечером судно обязательно встает на якорь. Стрикланд предпочитает оставаться в одиночестве на носу: пусть команда шепчется, пусть indios bravos смотрят так, словно он – явившееся из Штатов чудовище.

Этим вечером луна напоминает огромную дыру, прорезанную в плоти ночи, чтобы открыть бледную, сверкающую кость, и он не замечает, как подкрадывается Энрикес.

– Вы видите? Резвящееся розовое?

Стрикланд злится – не на капитана, на себя.

Солдат должен следить за своей спиной. И еще его застали пялящимся на луну.

Это так женственно; нечто подобное могла делать Лэйни во время прогулки под ручку.

Он пожимает плечами, надеясь, что Энрикес уйдет прочь, но тот лишь машет своим журналом. Стрикланд смотрит туда, куда указывает капитан, и видит нечто скользнувшее по поверхности воды, породив каскад брызг.

– Boto^[18], – говорит Энрикес. – Речной дельфин. Что вы думаете? Два метра? Больше? Только самцы такие розовые. Нам повезло, что мы увидели его. Не любят общества. Самцы держатся поодиночке.

Стрикланд гадает, играет ли с ним Энрикес, насмехается ли он, рассказывая о привычках речной твари. Капитан снимает соломенную шляпу, и белые волосы блестят в лунном свете как серебро.

– Вы знаете легенду о boto? Я полагаю, что нет. Вас учили тому, что связано с оружием и пулями, э? Многие туземцы верят, что розовый дельфин – encantado^[19], оборотень. Ночами вроде этой он превращается в мужчину невероятной привлекательности и отправляется в ближайшую деревню. Его можно узнать по шляпе, которую он носит, чтобы скрыть дыхательную дыру. В этом обличии он совращает красивейшую женщину и затем уходит в свой дом под водой. Ждите и наблюдайте. Немногие женщины решатся выйти к реке ночью, так как они боятся похищения encantado. Только я думаю, что эта история полна надежды. Разве некий подводный рай не лучше, чем жизнь в бедности, насилие и инцест?

– Он приближается, – Стрикланд вовсе не собирался произносить это вслух.

– А! Тогда мы должны уйти к остальным. Они говорят, что если заглянуть в глаза encantado, то он проклянет тебя, и ты будешь видеть кошмары, пока не сойдешь с ума.

Энрикес хлопает Стрикланда по спине точно друг, хотя они вовсе не друзья, и шагает прочь, насвистывая. Стрикланд встает на колени рядом с ограждением, и дельфин уходит под воду, как игла в ткань. Вероятно, он знает, что такое корабль и люди. Вероятно, он хочет рыбных очистков.

Стрикланд вынимает «Беретту» из кобуры и нацеливает туда, где должен вынырнуть дельфин. Веселенькие сказочки не имеют права на жизнь, грубая реальность – то, чего ищет Хойт, и именно ее должен обнаружить Стрикланд, если он хочет выбраться отсюда живым.

Очертания дельфина становятся различимы под водой. Стрикланд ждет.

Он хочет взглянуть этой твари в глаза.

Он сам будет тем, кто приносит кошмары. Он сведет эти джунгли с ума.

6

Внутри вторых съемных апартаментов ее приветствует счастливая толпа: домохозяйки, лучащиеся улыбками, ухмыляющиеся мужья, экстатические дети, самоуверенные подростки. Но они ничуть не более реальны, чем люди на экране кинотеатра, они все персонажи рекламы, и хотя все нарисованы с величайшим искусством, ни один не вставлен в рамку.

«Легко удаляющаяся водостойкая тушь для ресниц» используется, чтобы закрыть щель в стене. «Мягкая пудра Гло-фейс» подпирает качаемую сквозняками дверь. «Чулочки, которые выберут 9 из 10 женщин» предназначены для того, чтобы служить столом, на котором громоздятся жестянки с краской.

Подобное отсутствие гордости расстраивает Элизу, но все пять обитающих тут котов с ней не согласны. Разбросанные холсты создают прекрасные игровые площадки, где можно всласть поноситься за мышами.

Один из котов трется мордочкой о парик, сидящий на верхушке человеческого черепа, называемого Анджеем – по какой именно причине его именуют так, Элиза не помнит. Художник, Джайлс Гандерсон, шипит, и кот отпрыгивает от черепа, сердитым мяуканьем намекая, что еще отомстит.

Джайлс опускает кисть и прищуривается под очками, заляпанными краской. Вторая пара очков покоится на лбу над кустистыми бровями, третья украшает лысую макушку.

Элиза поднимается на носки своих «Дейзи», чтобы заглянуть ему за плечо, посмотреть на картину: семейство голов без тел парит над куполом из алого желатина, двое детей скалятся точно голодные приматы, отец выпячивает подбородок в восхищении, а мать выглядит довольной своим восторженным выводком.

Джайлс в данный момент сражается с губами папаши, и Элиза знает, что выражение лица персонажа терзает художника. Она наклоняется вперед и видит, что он сложил собственные губы в улыбку, которую пытается изобразить, и это настолько восхитительно, что Элиза не в силах удержаться.

Она нагибается и целует старика в щеку.

Он удивленно глядит вверх и хихикает.

– Я не слышал, как ты вошла. Сколько времени? Тебя разбудили сирены на улице? Держись крепче, ибо нас поразило величайшее бедствие: по радио сказали, что загорелась шоколадная фабрика. Можно ли представить что-то ужаснее? Полагаю, что детишки всюду мечутся во сне, – Джайлс улыбается под щегольскими тонкими усиками и поднимает руки с зажатыми в них кистями: одна красная, другая зеленая.

– Трагедия и удовольствие, – продолжает он. – Рука об руку.

В глубине комнаты черно-белый телевизор размером с коробку для обуви пульсирует статикой сквозь чрево вечернего фильма: Боджанглес^[20] танцует чечетку, двигаясь спиной вперед по лестнице. Элиза знает, что это зрелище повеселит ее друга, так что она быстро, пока Боджанглес не остановится ради Ширли Темпл, делает двумя пальцами знак «смотри».

Джайлс повинуется и хлопает в ладоши, смешивая алую краску с зеленой. Боджанглес творит невероятные вещи, и Элиза стыдится накрывшей ее волны эгоцентричности. Она могла бы станцевать с ним лучше, чем Ширли Темпл, если бы только мир, в котором ей довелось родиться, был совершенно иным.

Она всегда хотела танцевать.

Поэтому и покупает туфли, заключенную в материю форму энергии, ожидающую, когда ее используют.

Она щурится на телевизор и отсчитывает ритм, игнорируя много более громкую музыку из кинотеатра внизу. А затем пускается отплясывать чечетку синхронно с Боджанглесом, и все выходит не так плохо. Когда он пинает очередную ступеньку, она пинает ближайший к ней предмет, стул Джайлса, и это заставляет его смеяться.

– Ты знаешь, кто еще мог бы так выступить на лестнице? Джеймс Кэгни^[21]. Точно. Смотрели мы с тобой «Янки Дудл Денди»? О, мы должны. Он спускается по ступенькам. Выглядит на миллион баксов и начинает молотить ногами так, словно ему подпалили задницу. Полная импровизация, и это не говоря о том, насколько опасная. Но это искусство, настоящее искусство, оно всегда опасно, моя дорогая.

Элиза протягивает ему тарелку с яйцами и показывает знаками «поешь, пожалуйста».

Он печально усмехается и берет тарелку.

– Кажется, что без тебя я стал бы голодным художником в самом прямом смысле фразы. Разбуди меня, когда придешь домой, хорошо? Пойду прогуляюсь за покупками. Завтрак для меня, ужин для тебя.

Элиза кивает, но сурово указывает на шкаф-кровать, собранную, прижатую к стене.

– Когда природа зовет Джайлса Гандерсона, то он отвечает! – произносит художник. – Итак, обещаю, страна снов – для меня.

Он разбивает скорлупу о «Чулочки, которые выберут 9 из 10 женщин» и поднимает очки с глаз. Его лицо сохраняет улыбку, которую он пытается нарисовать, но улыбка сейчас чуть шире, и Элиза рада.

Только грохот фанфар, обозначающих финал фильма внизу, сотрясает ее и возвращает к жизни. Она знает, что случится дальше: слово «Конец» материализуется на экране, покатятся титры, вспыхнет свет и станет невозможно скрывать, кто ты есть на самом деле.

7

Местные жители – мутанты, им не мешает жара.

Они карабкаются, они идут, они рубят.

Стрикланд никогда не видел столько мачете, в этих местах их называют falcons^[22]. Именуйте их как угодно, он возьмет свой М63, благодарю вас.

Путешествие по суше начинается на дороге, которую некий забытый герой пропахал через тропический лес. Вскоре они находят трактор, оплетенный вьюнками, из сиденья торчат филодендроны.

Хорошо, он не будет стрелять, чтобы пройти через лес. Он берет мачете.

Стрикланд полагает себя сильным, но его мускулы становятся жидкостью уже к полудню. Джунгли, как и стервятник, замечают слабость, лианы срывают шляпы с голов, острые ветви бамбука царапают руки и ноги. Осы с жалами длиной в палец вьются над похожими на свертки бумаги гнездами, только ожидая повода наброситься, и каждый, кто проходит мимо на цыпочках, вздыхает с облегчением.

Один человек прислоняется к дереву, кора начинает шевелиться.

Это не кора, дерево сплошь покрыто термитами, и они бегут по рукавам, ищут, где закопаться. У проводников нет карт, но они держат направление, держат направление, держат направление.

Проходят недели, может быть, месяцы. Ночи куда хуже дней.

Они снимают штаны, тяжелые от высохшей грязи, выливают литры пота из ботинок, и ложатся в гамаки, обмотанные сетями против москитов, беспомощные, как младенцы, и слушают, как квакают лягушки и как малярийно зудят крылышки летучих кровопийц.

Как можно испытывать клаустрофобию, когда вокруг столько пространства? Стрикланд видит лицо Хойта везде: в завитках древесного гриба, в рисунках на спине черепахи, в очертаниях, которые образует стайка летящих мимо попугаев. Лэйни он не видит нигде, он едва может ощущать ее как угасающий пульс, это тревожит его, но здесь столько всего, что тревожит его, секунду за секундой, час за часом, день за днем.

Много дней на ходу, и они достигают деревни vestigios.

Маленькая поляна, под крышами из листьев прячутся malocas^[23], длинные семейные жилища, меж деревьев растянуты шкуры.

Энрикес бросается вперед, крича «мачете в ножны!».

Стрикланд повинуется, но только для того, чтобы крепче сжать приклад. Оставаться вооруженным – его работа.

Минутой позже три лица появляются из темноты ближайшего maloca.

Стрикланд вздрагивает – тошнотворное ощущение в этой жаре.

Тела появляются следом за лицами, и лесные жители двигаются по поляне как пауки. Стрикланд чувствует себя больным при одном взгляде на них, винтовка в руках зудит, он почти слышит ее шепот.

«Уничтожь их».

Он шокирован этой мыслью, это мысль Хойта. Но выглядит соблазнительно, так? Закончи эту миссию побыстрее, отправься домой побыстрее, и тогда посмотрим, тот ли ты человек, что покинул Орландо.

Пока Энрикес аккуратно разворачивает подарки, сплошь утварь, а один из проводников пытается наладить общение, еще с дюжину vestigios выползают из мрака жилищ, чтобы посмотреть на его оружие, на его мачете, на белую словно у призрака кожу. Он ощущает себя освежеванным и не видит удовольствия в намечающемся празднестве.

Кислые яйца дикой совы варятся на костре; некий уродский ритуал, включающий нанесение краски на лица и затылки гостей. Стрикланд просто пережидает все это. Энрикес снует туда-сюда, расспрашивая местных о Deus Brânquia.

Лучше ему поторопиться.

Стрикланд готов вынести еще немало укусов насекомых, но рано или поздно он пустит в ход свои методы.

Когда Энрикес отходит от костра, чтобы повесить гамак, Стрикланд преграждает ему путь.

– Ты сдался.

– Есть другие vestigios. Мы найдем их.

– Месяцы потрачены на путешествие по реке, и все зря?

– Они думают, что разговоры о Deus Brânquia лишат его божественной силы.

– Это может быть знаком, что он близко. Что они защищают его.

– О, вы начали верить?

– Не имеет значения, во что я верю. Я здесь, чтобы поймать его и уехать домой.

– Все не так просто, словно один защищает другого. Джунгли… как вы говорите? Вперед и назад? Существование вместе? Эти люди верят, что все в природе связано. Привести к своему божеству чужаков, таких как мы, – это как начать пожар. Все горит, – Энрикес опускает глаза на М63. – Вы держите оружие очень крепко, мистер Стрикланд.