Невские миражи

 

Петербуржец, бредущий устало,

сквозь очки росчерк улиц дрожит,

в проржавевшее всуе забрало

ночь нацеживает миражи.

 

 

Час Быка. Отмороженный ветер

переулками влагу, как лёд,

распыляет с Невы. Он в ответе

здесь за всё, что, склоняясь, растёт.

 

 

Зов реки, как моё безрассудство,

волн свинец обратит в облака,

что куда-то спешат, но сойдутся

в невской бездне, где стынут века.

 

 

Отойди, и потом всё сначала,

иль в конец, или вдоль, поперек,

всё равно, над тобой покрывало

кто-то чуткой рукой приберёт.

 

 

Улиц контуры слишком прямые,

чтобы ложное смог обойти

хитрый разум, – порой обходные

к общей истине сводят пути.

 

 

Свет в окне. Как наивное счастье,

там прабабушкин фикус живёт.

Город сумрака в лапах ненастья

верит в сентиментальное всё.

 

 

И осталось мне тоже поверить,

всё как есть до конца полюбить,

остальное – безбожная ересь,

что клюют по утрам воробьи.

 

 

Эти путы-прогулки у края,

где нисходят с небес этажи,

одиночества гордость смиряют

с неизбежностью попросту жить…

 

Мутация

 

«Девушка пела……….»

 

А. А. Блок


 

Мальчики пели в церковном хоре.

К вере причастность ловя во вторе

эха под сводом, в мерцанье свечек.

День растворялся в тревожный вечер.

 

 

Будет всё после: разруха, горе,

боль, помешательство на раздоре

братьев меж братьев… Всё будет после,

после, где станешь зачем-то взрослым.

 

 

Всё неминуемо канет в вечность.

Всё позабудется.

Бесчеловечно

жаждать мутации гласа веры

в мире, где звуки так липки, серы…

 

 

Мальчики пели в церковном хоре.

К вере причастность ловя во вторе

эха под сводом…

 

Дядя Ваня

1
 

Детство, двор-колодец, северный оскал

неба хмурого над ленинградской жизнью.

Дворник дядя Ваня, – это твой причал,

чуть рассвет в окне, а ты уж рисовал

чистоту метлой по камням, точно кистью.

 

2
 

Кто удержит неуемного птенца,

как шаги утихнут утром на работу

мамы ласковой и строгого отца?

Мигом сдунет озорного сорванца

в коммуналке душно-нищей несвободы.

 

3
 

Во дворе без солнца, будто на посту,

нас встречал с обыденной в губах усмешкой

дядя Ваня. Аккуратно под метлу

сор сгребал он, вглядываясь там, в углу,

в жизнь дворовую, где был он просто пешкой.

 

4
 

Но судьба готовила свой страшный ход:

крик раздался как-то на рассвете раннем

с чердака, где чёрный дядиванин кот

терся преданно у висельника ног

в вое дворничихи, жутком и прощальном…

 

5
 

Ваня, боль твоя, как жизнь вошла в петлю…

Из войны, подлюги, боль, – гласила справка… —

Миллионы безответных «почему»

и сегодня, падая в глухую мглу,

давят, вопрошая, как твоя удавка…

 

6
 

…Двор всё тот же, и обшарпан, как тогда,

но помельче, вроде, погрязнее стало…

Чудится, как тянет что-то из угла, —

точно, боль сердечная, иль от ума…

то, что время изначально заметало?

 

7
 

Кто же ныне «дядя Ваня» во дворе?

Кто «из пешек» подметает камни в вечность? —

Те же люди бродят, жмурясь, по заре…

Так же тесно, но привычно плыть в толпе

под клочками неба в дождь и неизбежность…

 

В аквариуме поезда

 

В аквариуме поезда всегда

живу подохшей рыбой – кверху брюхом,

в глазах напротив скуки пустота,

замаринованная мерным стуком…

 

 

В любимый город еду – Ленинград,

чтоб утонуть на Невском в захолустье…

чтобы Михайловский (английский сад)

листвой накрыл меня в аллее грусти…

 

 

Спрессованная жизнь летит к концу,

её разгон опасен виражами.

И хлещут тени в окна по лицу

забытыми из детства миражами.

 

Откройся дверь

 

Откройся дверь в несказанное слово,

разбей бокал дрожащая рука, —

сегодня я во власти дорогого

изысканного красного вина.

 

 

Улыбок сон, и похотливый шёпот,

изнеженный телесный аромат,

и страсти вожделенный ропот

настроят на сознанья полумрак,

 

 

где на пути руки в одеждах шёлка

раскроется настроенная плоть,

где кровь клокочет волнами настолько,

сколь можно в жилах по вискам колоть…

 

 

В заснеженном пространстве Ленинграда

я Петербург безвременья отпил, —

блаженство в горячи земного ада,

холодный рай, беспечный, как тротил.

 

Среда

 

Убийца-чай на нет свел шумный спор…

Мы распрощались как-то неумело,

но лужи отражали разговор,

косыми брызгами кусая тело.

 

 

По городу натоптаны круги,

где в сумраке сопровождают тени,

пути из прошлого привычно нелегки. —

В созвездьях петербургских настроений

в безвыходность замкнулись, как всегда…

 

 

В беспомощность, глядящего спросонья

на город, где привычная среда

волшебна столь,

сколь вредна для здоровья…

 

 

Четверг не заступил. И вкус застолья

бродил в ночи…

Но кончилась среда.

 

Исаакиевский собор в тумане

 

Был утренний туман

густой и влажный,

в нём прятал великан

свой облик страшный.

 

 

Лишь контуры видны,

подходишь ближе, —

плывут из глубины

порталы, крыши.

 

 

Колонн ритмичный ряд

вверху дым растворяет

в причудливый наряд

неведомого края.

 

 

Но тает в вышине…

Парит там колоннада,

мерцанье, блеск в огне,

горит туман от злата!..

 

 

Торопят дни, года, —

всё жизнь пустая.

Находим, – что, когда?..

Кого теряя.

 

 

Кидая тень в версту,

проходим мимо,

с глазами в пустоту,

с улыбкой мима.

 

 

Обман-обман-обман

пустой, продажный.

Всё поглотит туман

густой и влажный.