Где

 

Я спрятался в комнате, но забыл, где.

В шкафу меня нет.

И нет за занавеской.

Нет в большой крепости между ножками стола.

В зеркале пусто.

На секунду показалось, что я в картине на стене.

Однажды, если кто-нибудь придет и позовет,

я отвечу – и узнаю: вот я.

 

Прятки

 

На заднем дворе мира

мы играли, он и я.

Я закрыл глаза, прячься:

раз, два, три,

ни спереди, ни сзади,

ни внутри.

 

 

С тех пор я ищу,

столько лет.

Что делать, если я тебя не найду.

Выходи уже, выходи,

ты видишь, я сдался.

 

Речевая проблема

 

Девушка, которую зовут Иврит,

дочь пожилых родителей из хорошей семьи.

И что же? Она очень легкомысленная,

каждый день новые увлечения.

Невозможно на нее положиться.

Ее слово – это не слово.

Она даже не красива: подростковые прыщи,

большие ноги. Крикливая

и упрямая как осел.

Но что еще хуже:

она не дает тому, кто хочет,

задушить ее дикий голос

и похоронить достойным образом

в гробнице праотцев.

 

Выйдет легко

 

«Наружу, наружу,

тужьтесь еще, еще,

ничего ему не поможет, выйдет легко»

 

 

Резкий воздух прорвался внутрь,

и взрывом вырвался обратно:

«Мама мама почему мама.»

 

 

Эту длинную жалобу он сократил

До одного звука:

Ииииииии –

 

 

В бездонном мерзком пространстве, куда он попал,

нашлась первая опора,

наручники из пальцев на пятке:

 

 

акушерка подняла его головой вниз,

маленькие ручки в разные стороны,

перевернутое распятие.

 

 

Но вот, через бесконечное мгновение

пришел ангел, старый чиновник,

проверил номер удостоверения личности

 

 

и в великой милости, по обычному распорядку,

закрыл ему рот

и помог забыть.2

 

 

Теперь опять мягко и тепло, опять материнское лоно,

и откуда-то очень издалека он слышит

первую добрую фразу:

 

 

«Здоровый мальчик, и сколько у него сил!

Ревет как бычок,

в добрый час»

 

Планирование

На углу улицы Яркон разрушают дом. Морская соль разъела железные сухожилия. Он умер в возрасте пятидесяти двух лет. Рабочие начали, конечно, сверху, в направлении, обратном строительству. Уже при первых ударах молота открывается комната: у нее был цвет идеальной плоти, розовый как у двадцатилетних. Две или три проститутки стоят на улице в утренней скуке. Средиземное море развалилось напротив, лениво вылизывает себя. Только один серьезный человек, видимо, строительный подрядчик, тщательно проверяет могилу, которую вскрывают у него на глазах, и видит новорожденного: здесь будет установлена стелла, квадратная, многоэтажная, в память о доме.

Сувенир

Город, в котором я родился, Радауц в Буковине, выбросил меня, когда мне было десять лет. В тот же день забыл меня, как мертвого, я тоже забыл о нем. Так было спокойнее нам обоим.

Вчера, через сорок лет, он прислал кое-что на память, будто заботливая родственница, проявляющая внимание по причине кровных связей. Новый снимок, последний зимний портрет. Повозка с балдахином ждет во дворе. Конь понурил морду и смотрит с симпатией на старца, запирающего какие-то ворота. Итак, похороны. Двое остались в Хевра Кадиша3: могильщик и лошадь.

Но похороны роскошные: вокруг, на сильном ветру, собираются тысячи снежинок, каждая со своим кристаллическим рисунком. До сих пор страстное желание быть особенной, до сих пор те же иллюзии. При этом у каждой, у всех один и тот же костяк: шесть концов, Звезда Давида, на самом деле. Через секунду они растают, слипнутся, превратятся в комья, просто в снег. Среди них мой старый город приготовил могилу и мне.

Ошибки

 

Ты думаешь, я пришел наконец – а это

всего лишь первая волна зимнего дождя.

 

 

Ты думаешь, вот новая печаль – а это

всего лишь белая стена – как всегда.

 

 

Это извивы искушения – думаешь ты,

а это лишь бумажный змей.

 

 

Ты думаешь – одиночный выстрел,

а это сквозняк хлопнул дверью.

 

 

Ты думаешь – это я,

а это только я.

 

Спорт

 

Плавать я не учился. Однако на небольшой глубине,

на границе водорослей еще как-то получается

держаться на воде. Даже большая волна

превращается у меня в руках в спасательный круг. Но почему?

 

 

Ведь для плавания мне не нужна вода. На самом деле, только дома

проявляются мои способности отличного пловца.

Кроль или брасс или баттерфляй – любой стиль:

Я скольжу как угорь между кухней и ванной,

 

 

и побиваю все собственные рекорды,

и выигрываю кубок, и медленно цежу бренди.

Но что это? Хорошее во мне просыпается,

начинает приставать, поднимается и воет:

 

 

это наглость жить и плавать среди утопающих,

и еще устраивать из этого спорт? Как ты мог!

Оно право: пора возвращаться. Я бегу к радио,

ныряю в волны новостей, и тону.

 

Угощение

Неожиданный гость в моей студенческой квартире: отец, а у меня ничего нет дома, никакого угощения. «Я поехал в Бюро по торговле, но оно закрыто, и я вспомнил, что ты сейчас живешь поблизости оттуда, и заскочил. Я не мешаю?» В последние месяцы он, кажется, еще пополнел. Рубашка подмышками в пятнах пота, и действительно, сегодня в Иерусалиме жарко и влажно, больше, чем обычно. Ему когда-нибудь приходило в голову, что я его люблю? Он садится на кровать, кладет полиэтиленовый пакет на колени, достает из него коробку для конфет (сладости мне принес?), стягивает с нее скрученную резинку (я всегда ненавидел резинки) и снимает крышку: «Ты помнишь, Данеле, мы искали фотографии, которые мама мне послала, когда тебе было четыре года, за месяц до ее смерти? Я нашел их в шкафу. Здесь тебе, наверно, пять лет, очень милый, в русской рубашке. И, Данеле, у меня тут отчет, который я должен завтра сдать в бюро. Можешь проверить иврит?» «Жалко, нечем тебя угостить», говорю я (что я делаю, извиняюсь?), «Я только позавчера сюда переехал, и шкаф еще пустой». Он смеется приятным смехом, который сохраняет для шуток. «Ничего, есть вода. Как говорят у нас в высшем обществе? Бокал Аква-де-Кран». И уже подходит к раковине в углу комнаты. «Папа, я все-таки сбегаю в лавку принести что-нибудь, секунду». Когда я закрываю дверь, он, конечно же, говорит: «Правда, не надо».

На улице пусто. Рядом со мной ковыляет только растрепанный пес, которого я откуда-то помню. В конце улицы он поворачивает ко мне голову и говорит: «Опять ты сдался. Ведь отец приехал не предупредив, можно было и без угощения, и вообще, эти попытки понять, когда все уже потеряно… Был бы у тебя характер, цены бы тебе не было, как говорят у нас собаки в квартале». Поскольку я не нахожу подходящего ответа, он покидает меня и исчезает за мусорными баками. Когда я добираюсь наконец до лавки, она оказывается закрытой, железные ставни опущены. Как я забыл, ведь сегодня День памяти. Праздник. Даже легкое угощение невозможно купить. И вот, чтобы не возвращаться с пустыми руками, я наклоняюсь и начинаю собирать камешки по краям дороги. Уже поздно, папа, наверное, отчаялся и ушел. Но не все потеряно: эти камешки я положу на могильную плиту4 и еще успею сказать кадиш по нам обоим.