© Давыдов Б., 2016
© ООО «Издательство «Э», 2016
Мужчина старался говорить с безупречной вежливостью, как и подобало благородному шляхтичу. Но казалось, что каждое слово застревает у него в горле:
– Прошу мою крулевну войти в этот скромный дом, стать в нем полновластной хозяйкой! Все, что имею, брошу к ее ногам!
Женщина с застывшим, напряженным лицом, даже не повернув к нему головы, кивнула:
– Теперь я вижу, что была несправедлива к пану…
– Як бога кохам, слова моей богини, будто бальзам на рану! – торопливо воскликнул Данило Чаплинский, просияв. – Хвала Езусу, наши ссоры, недоразумения – в прошлом! Теперь ничто не помешает нашему счастью…
– Пан не дослушал меня! – с ледяным презрением перебила Елена. – Я хотела сказать: хоть в чем-то пан не соврал! Теперь я вижу, что он все-таки способен хоть изредка говорить правду! Дом действительно скромен. Даже очень скромен! По сравнению с Суботовым…
Гордо вскинув голову, она жестом поманила за собой камеристку и пошла к парадному входу. Прислуга, выстроившаяся по обе стороны аллеи, торопливо и низко кланялась, испуганно косясь на новую хозяйку.
Чаплинскому, до боли стиснувшему кулаки, вдруг страстно, безумно захотелось выхватить у кучера кнут, размахнуться и ожечь ее что есть силы поперек спины. Пусть это позорно и недостойно шляхтича, но лишь бы согнать с этих змеиных губ презрительную усмешку, услышать пронзительный бабий визг… С великим трудом подстароста чигиринский одолел дьявольское искушение. От лютой обиды, жгучего стыда и ненависти перехватило дыхание, кровь прилила к голове.
«Дьяволица… Будь ты проклята! Зачем, зачем только попалась мне на глаза?!»
Дьяк Астафьев, опасливо косясь на рассерженного царя, договорил:
– Уж не прогневайся, государь… Все перерыли, со всем тщанием! Стены и те простукали, потайные ходы выискивая… Ушел лиходей! И след простыл.
Алексей Михайлович как-то странно дернул головой, сердито, по-кошачьи, фыркнув.
– А что ж люди, которые снаружи стерегли? Спали, что ли?
– Боже упаси! – торопливо закрестился перепуганный дьяк. – Глаз с Англицкого подворья не спускали…
– Ну, так где же он? Где этот Андрюшка?! – голос царя, налившись силой, загудел, задребезжал, лицо покраснело от ярости. – Упустили, щучьи дети?!
Дьяк, всхлипнув, повалился на колени:
– Твой топор – моя голова, государь… Коли хочешь – вели казнить. Только Христом Богом клянусь, сам не ведаю, каким чудом тот лиходей скрылся! Уж не нечистая ли сила ему помогла?..
– Чур меня, чур! – едва не подскочил на месте юный царь, осенив себя крестным знамением. – Типун тебе на язык!
– Прости, государь… То по глупости, по испугу…
Алексей Михайлович перевел дыхание, силясь прогнать подступившую ярость. Негоже государю в гнев впадать, это смертный грех и делу не подмога, а лишь помеха… Вон как дьяк перепугался: лицо белое, губы трясутся, пот течет ручьем… С такого человека много ли толку?
– Встань! – махнул рукой царь. – Нечего в ногах валяться, пыль собирать… И не трясись, как заяц! Что упустил лиходея – не похвалю. Но и казнить не буду. Оплошал – сам и исправишь. Воля моя такова: искать Андрюшку денно и нощно! Найти хоть на краю земли! Живым взять и сюда, в Москву! Чует сердце, не просто так он начал народ баламутить…
– Будет сделано, государь! – выдохнул взмокший дьяк. – Живота не пожалею, все силы отдам, до последней капли… Изловим подлеца! Все до донышка выложит: по чьей воле али уговору подбивал на лихое дело люд православный! Какому заморскому государю служил!
– Вот-вот! – кивнул Алексей Михайлович. – Вижу, понимаешь ты меня. Наверняка следы за границу ведут… А пока Андрюшка не пойман, возьмись-ка за тех воров, что на него показали, да покрепче! Прежде всего за упертых, кои только под пыткой и заговорили… И тех, что сразу языки развязали, – тоже на дыбу! Нечего их жалеть, смутьянов! За то, что по их милости на Москве творилось, шкуру заживо драть надобно… Учини допрос строгий да усердно сверяй с прежними сказками[1]: не начнут ли переменные речи[2] молвить?
– Учиню, государь! – сверкнул глазами дьяк. – Проклянут воры тот день и час, когда решились против помазанника Божьего выступить!
– Только не переусердствуй! – наставительно погрозил пальцем царь. – С покойников-то какой спрос…
– Боже упаси! Живы останутся! Пока ты, государь, казнить их не повелишь. Или, может, пожелаешь милость свою им оказать…
Алексей Михайлович вновь как-то странно фыркнул. «Будто кот чихает!» – подумалось вдруг дьяку, и он тотчас же опасливо поежился. Хоть никто мыслей его подслушать не мог.
– Кому-то, может, и окажу! – усмехнулся юный царь. – Хоть все до единого смерти повинны, а все ж вины их разные… А вот Андрюшка пусть и не мечтает! Такой лютой казни злодея предадим – сам царь Иоанн лопнул бы от зависти! Прости, Господи… – усердно и торопливо закрестился он, кладя поясные поклоны перед иконостасом.
Дьяк поспешил последовать его примеру.
– Что тебе потребно для розыска? – обернулся к нему царь, выпрямившись. – Людей, денег? Бери, требуй моим именем! Грамоту тебе на то дам, действуй! Ни перед кем не отчитывайся, ничьего позволения не спрашивай! Дело-то больно важное, государственное… Ты, дьяче, теперь важнее иного думного боярина, пусть хоть от самого Рюрика род свой ведет! Только передо мною одним будешь ответ держать, ясно? Но гляди у меня, вольности лишней не бери, страх Божий не забывай. А не то… Я тих, добр, но могу и по-настоящему прогневаться!
– Государь, да чтоб мне…
– Помолчи! – оборвал дьяка Алексей Михайлович. – Верю тебе! Верю. Однако же предупредить не лишне. Вон Морозову тоже верил, а что вышло в итоге?! Ступай, дьяче! Принимайся за дело.