Его звали Батый

Это было давно, примерно лет двадцать назад, в середине восьмидесятых годов. Тогда у меня был охотничий пес по кличке Батый. По породе это была лайка с легкой примесью другой породы, скорее всего, фокстерьера, очевидно, его прабабка была легкомысленной особой. Из-за этой примеси он имел своеобразную внешность. Как выразился мой знакомый, пес имел шарм «небритого паренька». И то правда – на нижней челюсти росло что-то наподобие легкой, незатейливой бородки. Но характер имел как у настоящей лайки, правда, с легким «расширением». Однако на охотничьи качества это отрицательно не влияло, скорее влияло на появление атмосферы юмора при его присутствии.

Еще с юности у него стали проявляться задатки высокого природного охотничьего интеллекта, его способности к самообучению. Я помню, как однажды шел с ним, пересекая дорогу с довольно редким движением. Батый бежал впереди меня свободно, без поводка. И тут, как на грех, из-за поворота вы вернул небольшой автобус с обеими ведущими осями, а потому с высоким расстоянием от днища до поверхности дороги. Для Батыя это было полной неожиданностью – он запаниковал, начал бессмысленно метаться по асфальтовому полотну, в результате чего оказался под автобусом. Однако псу сильно повезло: скорость автобуса была небольшой, а просвет между днищем и дорогой, напротив, большим. Он отделался легкими ушибами и «массой впечатлений». С тех пор это происшествие можно было бы использовать отделом пропаганды ГИБДД как пример полного обучения и последующего соблюдения правил дорожного движения пешеходом. Теперь, пересекая улицу, он смотрел влево, а после осевой линии полотна дороги – только вправо.

На охоту я с ним ходил часто, почти каждый выходной в течение всего охотничьего сезона. В то время я жил и охотился в горнозаводской части области. Батый жил у меня и зимой и летом в городской квартире многоэтажного дома на лоджии, которая, естественно, не отапливалась, что благотворно влияло на его закалку и лохматость. Там же я хранил свое ружье и охотничью амуницию, правда, кроме боеприпасов. Если я в его присутствии доставал из ящика ружье, то его поведение резко менялось. Он начинал прыгать на одном месте буквально на полуметровую высоту, затем подбегал к двери и, оглядываясь на меня, начинал поскуливать, но стоило мне поставить ружье обратно в ящик, его внешний вид полностью начинал соответствовать изменившемуся настроению – полное разочарование. Однако когда он замечал, что я взял ружье, да еще охотничью амуницию, то его энергия радости просто умножалась – хоть автомобильный аккумулятор от него заряжай!

Поездка на охоту для него было целое событие. До места охоты я с Батыем добирался комбинированно: до сторожки лесника на личных «Жигулях», а затем десяток километров пешком. В автомобиле он ездил только на переднем сиденье, высунув голову в проем двери (стекло для этой цели я опускал). Встречным потоком воздуха ему приглаживало всю шерсть на голове, а уши прижимало к черепу, брылы раздувало, и они вибрировали, глаза были прищурены, взгляд устремлен вдаль. Орел да и только!

К охоте я его стал приучать, когда он был еще щенком-подростком. Охота была «ходовая», и мы часто отдыхали – пока Батый не возмужал, он быстро уставал. Охотничьи угодья у нас очень хорошие: лес крепкий, можно сказать тайга, дичи много, причем самой разнообразной.

Однажды в одном из таких «учебных» походов ему, и соответственно мне, пришлось столкнуться с медведем, точнее со свежими его следами. Дело было так.

Я только что поставил машину у лесной сторожки, и мы с Батыем шли до охотничьих угодий. Ружье еще было в разобранном виде, в чехле. В то время у меня был охотничий дробовой полуавтомат марки МЦ, и в чехле он представлял собой набор отдельных узлов и деталей. Ночью выпал небольшой снежок – друг следопыта. Дорога, кусты, деревья – все было покрыто белым снежным покрывалом. Вся живность, очевидно, огорошенная неожиданно выпавшим снегом, затаилась, затихла. Ничего примечательного не было, мы шли, беззаботно.

Вдруг я заметил на нашей тропе, впереди, следы, как мне показалось, босых человеческих ступней. Подойдя ближе, я с оторопью увидел, что это следы медведя! Очевидно, он шел по этой же тропе навстречу нам и заметил нас значительно раньше, чем мы его следы, и резко изменил свой маршрут, приняв вправо к ближайшим кустам. Об этом я догадался, увидев, как следы под прямым углом к тропе уходят в густые заросли придорожных кустов. Можно было предположить, что он затаился в кустах и оттуда наблюдает за нами. Дело было поздней осенью, медведи уже должны были залечь в берлоги, следовательно, это был «паренек» с нетрадиционным поведением, скорее всего – кандидат в шатуны. А это уже серьезная угроза!

Батый, наткнувшись на следы, тщательно их обнюхал и инстинктивно понял, что от хозяина этих следов лучше держаться подальше, но его юношеское собачье самолюбие, еще не потрепанное жизнью, не позволяло ему, поджав хвост, скрыться, и потому оставался только один вариант – вести себя достойно. Для того чтобы продемонстрировать воображаемому хозяину следов, что он достойный противник, пес вздыбил шерсть где только мог – на загривке, на спине, по бокам и даже на брюхе. В таком виде он скорее напоминал сантехническую щетку, чем «достойного противника», но это я оценил лишь потом.

А пока я, как солдат-первогодок, лихорадочно собирал и заряжал свой полуавтомат. Затем, переведя дух, не выпуская из виду кустов слева, принял значительно правее от тропы, и мы обошли опасный участок – от греха подальше. Причем Батый еще долго не опускал свою шерсть и далее чем на метр не отходил от меня, считая, что чем ближе ко мне, тем менее он подвержен опасности. Таким образом Батый получил первый опыт реальных опасностей. Я думаю, с тех пор ему его «охотничья служба медом не казалась».

Охотились мы с ним вдвоем, и нашу пару он считал стаей, а меня держал за вожака стаи. Кстати сказать, эту особенность собачьего «мировоззрения» люди нещадно эксплуатируют, когда держат пса на цепи – якобы он сторожит хозяйское добро. На самом деле на хозяйское добро ему, мягко говоря, наплевать, он охраняет территорию «своей стаи» от вторжения непрошеных гостей. Все, наверное, видели такой «собачий парадокс»: пес на цепи лает на человека, но при этом машет хвостом, то есть улыбается ему по-собачьи. Объясняется это просто: пес не имеет зла на этого человека, возможно даже, тот ему симпатичен, но долг обязывает предупредить незнакомца, что это территория его стаи и присутствие незнакомца здесь нежелательно.

Столь частое посещение охотничьих угодий повлияло на появление у него некоторых привычек, я бы сказал хобби. Как только на маршруте нашего движения появлялись свежие лосиные следы, это обстоятельство активизировало его «самостийность».

Как известно, у далеких предков собак существовал преимущественно один способ охоты – стаей из засады. Находясь в засаде или скрадывая добычу, очень важно было либо не источать своего запаха, либо иметь запах, который не насторожил бы потенциальную жертву. Не источать запах – это слишком сложно, учитывая полное отсутствие банных дней. Следовательно, надо иметь маскировочный запах. Ну а поскольку охотились в основном на копытных, то лучше запаха экскрементов этих самых копытных и не придумаешь.

Так вот это обстоятельство однажды всплыло из генной памяти Батыя, и он моментально начал им злоупотреблять. При встрече Свежих лосиных следов он начинал выразительно смотреть на меня, дескать, вот, пожалуйста, объект охоты, надо организовывать засаду. Но я, не обращая внимания на следы, шел дальше. Это обескураживало Батыя, и он самостоятельно принимал решение провести разведку.

Бежал по лосиным следам, находил этих лосей и, не удержавшись от соблазна, строил их в круг, беспрерывно облаивая. Он, конечно, сильно рисковал – запросто мог получить удар копытом передней ноги лося так, что мало бы не показалось. Через несколько минут, считая разведку удачно завершенной, бросался в погоню за мной, но ему на пути, как на зло, попадалось несколько кучек свежего лосиного навоза. Батый тут же извлекал практическую пользу из этого обстоятельства. Вспомнив, что он еще без маскировочного запаха, тут же начинал кататься на спине по каждой кучке навоза. Через некоторое время шерсть, имевшая от природы палевый с белыми пятнами окрас, на спине приобретала темно-зеленый цвет, а его повседневный запах менялся на тяжелый смрад свежего лосиного навоза, что над ним даже мухи теряли сознание, но он, по его же мнению, приобретал большие преимущества на охоте.