Сквозь призму права. Судебные очерки, статьи, эссе

Фотограф Геннадий Мурзин

Фотограф Радис Сибагатуллин

Фотограф Владислав Панов

Фотограф Николай Винколь

Редактор Геннадий Мурзин

Корректор Геннадий Мурзин

© Геннадий Мурзин, 2017

© Геннадий Мурзин, фотографии, 2017

© Радис Сибагатуллин, фотографии, 2017

© Владислав Панов, фотографии, 2017

© Николай Винколь, фотографии, 2017

ISBN 978-5-4485-4737-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Геннадий Иванович Мурзин, известный в России публицист и литератор. Он – автор двадцати книг. Его перу принадлежит более тысячи романов, повестей, рассказов, очерков, статей, корреспонденций, новелл, зарисовок и эссе. Несмотря на солидные лета, с творческого пути не сходит.

В журналистике, которой автор посвятил без малого шестьдесят лет (первая сатирическая заметка была опубликована в небольшой уральской газете весной 1959 года), значительное место отведено проблемам права и правосознания. Во все времена – как советские, так и постсоветские – Геннадий Мурзин много внимания уделял принципу справедливости, её торжеству, поэтому в его текстах всегда противостояли антиподы: лжи и обману – правда, беззаконию – законность, бесправию – право, субъективности – объективность, бесчестию – честность, безнравственности – нравственность.

На этом довольно-таки скользком пути встречались и весьма часто неудачи. Следовали глубокие разочарования, но, спустя какое-то время, автор вновь лез в драку со злом, брался за перо и писал очередную статью, обличая пороки, поднимая на щит униженных и оскорбленных. Из этих драк чаще всего выходил победителем, однако не без серьезных нравственных травм, а иногда и не без увечий.

Особенно острой реакция была на несправедливость, которой было ничуть не меньше в советскую пору, чем сейчас. Странно, но это факт. Во времена диктатуры компартии, а всякая диктатура непременно порождает чудовищного диктатора, демократия существовала в обязательном порядке в тесной связке с прилагательным «социалистическая»¹, как, впрочем, и законность².

Советские философы утверждали: справедливость – категория морально-правового и социально-политического сознания, понятие о должном… Например, между преступлением и наказанием: чем чудовищнее преступление, тем строже и неотвратимее должно следовать возмездие.

Так ли было на самом деле? Нет, не так. Практически, вне законности находилась партийно-советская номенклатура. Правда, иногда и представителям ее доставалось. Если диктатор тыкал заскорузлым пальцем в чью-либо сторону, даже в сторону своего ближайшего соратника и говорил с акцентом «взять», то жертву, привыкшую считать себя непогрешимым, брали и за несколько дней стряпали приговор, а дальше – либо Колыма, либо, что еще хуже, десять лет без права переписки.

Все это, то есть социалистическая законность, подавалось на стол под вкусным соусом: право – есть возведенная в закон воля советского народа. Получалось, что по воле народа половина его сидела в лагерях, а другая половина смиренно ждала, когда и ее упекут туда же.

Коммунистическая власть рухнула, а вместе с нею и ушло в историю советское государство. Но мало что изменилось в подходах к оценке справедливости и законности. По-прежнему у сильного всегда бессильный виноват. Например, деятельница Минобороны РФ Василькова, запустившая жадные лапы в казну и вытащившая оттуда несколько миллиардов, на воле, ибо условно осужденная, а другая женщина, укравшая фартук стоимостью в несколько десятков рублей, загремела под фанфары. Или, допустим, любимая дочурка высокопоставленного чиновника, сев за руль в нетрезвом состоянии, убивает ребенка и отделывается легким испугом, а другой простенький мужичок, а потому бесправный, которого хозяин заставляет работать без сна и отдыха, совершает дорожно-транспортное происшествие и его награждают несколькими годами колонии. Где тут справедливость? Даже и не пахнет. Избирательное право – это не что иное, как бесправие, произвол, царящий под сенью законности.

Законодатель не понимает, что нельзя давать возможность правоприменителям трактовать норму права расширительно? Все понимает, очень даже прекрасно понимает. Но продолжает стряпать законы по образу и подобию. По этой причине одни уходят от возмездия, а другие получают на полную катушку.

Собственно говоря, этому, то есть вчерашним и сегодняшним праву при бесправии, справедливости при произволе посвящены судебные очерки, статьи, эссе, вошедшие в книгу «Сквозь призму права» и ранее опубликованные в открытой печати.

В книге множество красноречивых фактов, многие из преступлений чудовищны по исполнению, однако не менее циничны и приговоры по ним.

Автор не только прекрасно ориентируется в проблемах права, но он и прекрасный публицист. Его тексты полемичны, проникнуты откровенным сарказмом, за которым видна грустная правда; написаны сочным и понятным языком, поэтому читаются легко. И будут полезны как будущим юристам, которые хотят заниматься своим делом на принципах подлинной законности и реальной справедливости, так и широкому кругу читателей, которым проблемы реального функционирования правовой системы в России не безразличны.

Шпионами не рождаются

Б. Н. Ельцин в своей «Исповеди», в частности, написал, что за десять лет пребывания на посту первого секретаря Свердловского обкома КПСС не знает ни одного случая, когда бы местные чекисты обезвредили шпионскую сеть на Урале.

Автор этих строк также не знает ничего подобного, поэтому не может ни подтвердить, ни опровергнуть слова Бориса Николаевича. Думаю, что надо подождать, не пришло еще время для знакомства с секретами КГБ СССР восьмидесятых годов двадцатого века. Причины? А они, думаю, вполне понятны.

Однако что-то мне подсказывает, что Ельцин ценил деятельность органов госбезопасности. И потому, наверное, в книге почетных посетителей музея УКГБ, на самой первой странице собственноручно сделал похвальную запись.

Когда я был в этом музее, то на выставочных стендах увидел документы и фотографии, свидетельствующие об удачно проведенных чекистами операциях на территории Среднего Урала. Понимаю, что в музее нет и быть не может о провальных делах, но все же…

Ниже я рассказываю об одной из реально успешных операциях чекистов нашей области.

Из воспоминаний полковника милиции В. М. Плотника:

«1951 год. Свердловск, как и тринадцать других стратегически важных городов Союза ССР, принадлежал к, так называемым, городам особого списка. И потому наша милиция входила не в систему МВД, а в состав МГБ. Следовательно, мы отличались не только по сути, а и носили другую форму. Мы знали несколько больше, чем другие. Это, кстати, для ясности».

…Хотя первый июльский день уже клонился к закату, в воздухе по-прежнему чувствовалось дыхание середины короткого уральского лета – жара за тридцать градусов.

Начальник УМГБ по Свердловской области Степан Васильевич Чернышев³ грузно поднялся из-за массивного, сохранившегося еще с царских времен, стола и подошел к настежь открытому окну, выходящему на проспект Ленина. Он, глядя на лениво шелестящую и поблекшую от недостатка влаги листву, не оборачиваясь, сказал, адресуясь к вошедшему в кабинет Некрасову:

– Ну, что, капитан, по домам пора, а?.. Дышать нечем. Скорее бы – под прохладный душ… Как думаешь?

– Товарищ комиссар, я – не против, но…

Чернышев, почувствовав в словах помощника что-то недоброе, резко повернулся.

– В чем дело? Какая-то неприятность?

– И да, и нет… Как ведь поглядеть, – ни слова больше не говоря, подошел и положил на стол лоскуток неказистой бумаги. Только сейчас уточнил. – Срочная шифровка из Москвы.

Степан Васильевич без всякой охоты вернулся за стол, опиравшийся на массивные ножки, похожие на лапы льва, быстро пробежал текст.

– Да, капитан, – в голосе явственно зазвучали нотки разочарования, – тут не до душа.

Из воспоминаний полковника милиции В. М. Плотника:

«Меня, как и, наверное, многих других, в тот июльский вечер нашли дома, приказав срочно прибыть в известный свердловчанам дом на Вайнера, 4⁴.

Прибыл, не мешкая. Кроме меня, присутствовало человек сорок. В основном, люди с большим опытом. Из сосунков, как я, больше никого не было. Нам сообщили, что на Украине выброшены два парашютиста. Один из них после приземления, решив сразу же обзавестись транспортным средством, украл велосипед, на чем и погорел. Задержали. Другой – благополучно скрылся».

Выдержка из шифровки, поступившей в УМГБ:

«Парашютисты – бывшие граждане СССР. В годы войны попали в плен. Находились в концлагере. Освобождены американскими войсками. Завербованы спецслужбой Гелена. Несколько лет обучались в разведшколе».

…Село Светлояр Тамбовской области. В маленький домик на три окна наведался гость. Для хозяев – Прасковьи Николаевны и Митрофана Денисовича – совершенно не знаком. С его приходом в души стариков почему-то поселилась тревога, хотя тот не успел произнести ни слова. Странно вел, загадочно.

«Глаз у гостя нехороший, смурной», – подумала Прасковья Николаевна и недовольно поджала сухонькие губы.

Томилины отнеслись все-таки по-русски, уважительно, ни о чем не спрашивая, усадили в красный угол, за стол, под образа. Сами сели на толстенную и широкую боковую лавку. Они полагали, что гость, если будет надобность, первым заговорит.

И гость действительно заговорил. И обратился почему-то не к хозяину, а к хозяйке:

– Я – из госбезопасности, – представился он и уточнил. – Лейтенант Свинцов… Мне поручено выяснить кое-какие детали… – сделал паузу, цепко всматриваясь в испещренное морщинами лицо Прасковьи Николаевны. – В отношении вашего сына.

– Какого такого сына? – недоуменно спросила Томилина. – У нас было три сына, а сейчас вот… одни-одинёшеньки. Помирать станем – некому упокоить, – старуха приложила к глазам уголок передника.

– Будет, старая, мокроту-то разводить, – прервал Митрофан Денисович. – Горе наше уже трижды выплакано. Чего нет, того нет и не возвернешь. А вам, гражданин хороший, скажу: все сыновья в земле упокоены. Старший, Михаил, у озера Хасан сгинул, погиб, значит. Средний, Сергей, в тридцать девятом на току, в молотилку угодил, всего искромсало, помер. Несчастный случай, сказали врачи, с летательным исходом.

– Летательный или еще какой там случай, – не знаю. – Хозяйка, кажется, пришла в себя. – В несчастный случай – не верю. Чую, сердце материнское подсказывает: подтолкнула нашего Сережку чья-то злая рука. Ходила я в НКВД, да что толку-то?

Гость вдруг стал проявлять нетерпение.

– А что с младшим?

Ответила Прасковья Николаевна:

– В сорок первом мобилизовали, срок пришел, а в сорок четвертом погиб, на белорусской земле.

Лейтенант Свинцов спросил:

– А точно, что погиб?

Старуха хмыкнула, встала, подошла к огромному кованому сундуку, открыла, достала пакет, перевязанный лентой, развязала, достала документ и подала начавшую уже желтеть бумажку.

– Коли не верите, сами смотрите похоронку… С полгода назад ездила в Белоруссию, помогли мне сыскать братскую могилу, молитву сотворила по младшенькому, Васятке. Большой памятник. На нем нашла надпись: «В. М. Томилин». А еще написано желтыми буквами: «Вечная слава героям, отдавшим жизнь при освобождении Советской Родины!»

Как бы из простого любопытства лейтенант Свинцов спросил:

– Позвольте взглянуть на фотографию младшего сына?

Старушка развела руками:

– Нет ни одной. Перед войной как-то фотограф не попался на глаза. Потом, когда писала на фронт, просила Васятку выслать фотку. Ответил так: не артист я, а боец Красной Армии; некогда фоткаться, надо бить фашистскую сволочь.

Хозяин, почти все время молчавший, вдруг встревожился.

– Товарищ лейтенант, а почему вы интересуетесь Васяткой? Вы что-то знаете? Уж не жив ли он?

Свинцов встал и заспешил к выходу. Уже у порога сказал:

– Думаю, что ваш сын действительно погиб…. Кстати, если вдруг весточку получите от «воскресшего из мертвых», то сразу же сообщите в госбезопасность.

Из воспоминаний полковника милиции В. М. Плотника:

«И милиционеры, и чекисты были поставлены, как говорится, на уши. Почему? Дело в том, что из показаний того, который попался на краже велосипеда, стало ясно: задание, с которым прибыли в Союз шпионы, непосредственно касалось Свердловской области. Москва сообщила: второй парашютист направляется к нам, в сфере его особого внимания лагерь „100“. Я, будучи зеленым опером, не знал, что скрывается за этими тремя цифрами, но догадывался: если американская разведка интересуется, то, значит, что-то очень и очень серьезное. Гораздо позднее только узнаю – это не что иное, как секретнейшее оборонное предприятие».

Выдержка из шифровки, поступившей в УМГБ:

«Приметы, направляющегося в Свердловск разведчика: выше среднего роста, плечист, нос горбинкой, сухощав, глаза серые, волосы темные, от природы слегка вьющиеся, стрижётся коротко, лицо круглое, чистое, без каких-либо внешних изъянов, походка – твердая, уверенная, возраст – 35 лет».

Из воспоминаний полковника милиции В. М. Плотника:

«В одно из отделений связи Свердловска (по словам задержанного на Украине) разведчики должны были обратиться, где на их имя предполагались переводы на приличную сумму. Проверили: точно, переводы уже ждут получателей, но пока что никто не обращался. Начальника предупредили: как только кто-либо обратится, немедленно известить органы».

Село Светлояр Тамбовской области. Томилины только что вернулись с сенокосных угодий, где стоговали сено. Умаялись. Присели на завалинку, чтобы передохнуть.

Издалека заприметили знакомую фигуру письмоносицы Дуси. Старики ей не были рады, потому что им некому письма слать. Последний раз Дуся старикам услужила в 1944 году, когда доставила похоронку на серой шершавой оберточной бумаге.

– Здравствуйте! – Поравнявшись с домом Томилиных, радостно воскликнула письмоносица и полезла в тощую кожаную наплечную сумку. – Прасковья Николаевна, тебе телеграмма-молния.

Старушка, поправив ситцевый платок на голове, грустно усмехнулась.

– Насмехаешься всё…

– Никаких шуток, Прасковья Николаевна. Распишись в тетрадке о получении.

Томилина попыталась нацарапать свою фамилию, но трясущаяся рука никак не повиновалась ей, поэтому попросила мужа:

– Распишись, старый… Руки, что крюки… Ни на что уже не годятся. – Потом спросила письмоносицу. – От кого, скажи, телеграмма?

Дуся только рассмеялась.

– Не знаю… Телеграмма заклеена. Не имею права заглядывать.

Махнув рукой старикам, Дуся побежала дальше.

Долго Прасковья Николаевна, вертя в руках телеграмму, не решалась оторвать узкую склейку. Она по-прежнему не верила, что телеграмма именно ей, а не кому-то другому. Она знала: некому ей слать телеграммы, совсем некому, а тут… Нет, на почте не могли ошибиться…

Старик подтолкнул под локоть.

– Не шеперься, старая, скорее читай!

Вот что было в телеграмме:

«Мама зпт здравствуй тчк Я жив и здоров тчк Извини зпт что не писал тчк Подробности потом тчк Я в трудном материальном положении тчк Прошу телеграфом выслать 200 рублей Свердловск жд вокзал почта тчк Твой сын Василий тчк».

Несколько раз перечитала, а все равно не верила. Попросила мужа вслух прочитать. Тот, натянув на переносицу очки на веревочках (душки давно сломаны), раздельно, дрожащим голосом прочитал.

– Что думаешь, старый, а?

– Слышала же, что сказал лейтенант… Злой человек с нами шутит.

– Какой ты после этого отец. – Укорила старуха. – Ничто в тебе не ёкнуло. Дитя родимое в беде, помощи просит, а ты…

– Складно написана телеграмма… Заворчал старик. – Запятые и точки на месте… Не Васятка это… Вспомни письма с фронта…

– Много лет прошло… Образовался… Чует материнское сердце…

– А, – махнул старик рукой, – делай, как знаешь… Тоже сердце имею. Мне Васятка не чужой, сын, худого, если это он, или зла не желаю.

– Соседка сказывала намедни, будто и после похоронки возвращаются живёхонькими. А вдруг писарь насчет Васятки описку сделал?

– Нашла, – забурчал старик, – кого слушать – первую на деревне болтушку.

Прасковья Николаевна не унималась.

– Одна беда: где такие большие деньги взять?

– Сходи к председательше, – посоветовал старик. – У нее есть деньги… К осени телок подрастет, продадим, отдадим долг.

Раздобыла-таки мать деньги. Отпросилась у председателя и на другой день, с утра уже была в райцентре, на почте. Отправила, как и просил сын, телеграфом. Как сказала телеграфистка, через два часа адресат сможет получить деньги.

Выполнила старуха материнский долг, но в душе по-прежнему тревожилась: а что, если деньги отослала в руки прохиндею какому-нибудь? Долго бродила по райцентру и возвращаться в село не торопилась: что-то ее здесь удерживало.

Седьмой час вечера пошел. Прасковья Николаевна в очередной раз остановилась возле районной милиции. Вновь в голове всплыло предупреждение лейтенанта. Госбезопасность, сказывают люди, шутить не любит. Неровен час какому-нибудь бандюге подмогла. А что? В газетах разное пишут.

…Нерешительно, озираясь по сторонам, вошла-таки Томилина в райотдел милиции. Вошла остановилась. Не знает, кого спросить. Тут остановился какой-то парень в форме. Старушка с неприязнью на него посмотрела: молоденький больно, не серьезный. Улыбается.

– Вы к кому, бабуля? – спросил он.

Старушка, поджав губы, недовольно проворчала:

– Да уж не к тебе – точно.

– Тогда – к кому? Если старик пообидел, так это…

– Мой старик – не тебе чета, – отрезала, обидевшись, Томилина. – Сорок лет без малого живем, душа в душу живем, худого слова от него не слыхала… К вам же пришла по сурьезному делу.

– Это по какому же?

– Мне, голубок, нужен сурьезный человек… Строгий… Лейтенант Синцов.

Милиционер тотчас же посерьезнел, веселость с лица как ветром сдуло. Томилина изменение заметила.

– То-то же, – самодовольно сказала она.

– Может, все-таки фамилия не Синцов, а Свинцов?

Старушка быстро-быстро закивала.

– Он самый… Значит, Свинцов. Был у нас и приказал: если что, то сразу к нему.

– Понятно… Так это не к нам… Уполномоченный госбезопасности Свинцов – в соседнем доме.

Из воспоминаний полковника милиции В. М. Плотника:

«Мы получили четкие инструкции, как действовать, если встретим в городе разыскиваемого разведчика. Предупредили: вооружен до зубов, а поэтому будет оказывать сопротивление до конца, при любых обстоятельствах. Имелась в виду и самоликвидация. По другим случаям знали, что шпионам в воротник вшивают стеклянную ампулу с ядом мгновенного действия. Значит, необходимо было не только задержать иностранного гостя, но и не допустить его смерти».

…В кабинет начальника шестого отдела милиции (тогда располагался на улице Свердлова, поблизости от железнодорожного вокзала) вошли двое мужчин.

– По какому делу? – Спросил капитан Шестаков, внимательно оглядывая вошедших.

Вперед выступил мужчина лет тридцати или больше. Шестаков не мог не отметить: «Крепкий парень… Спортивный… И лицом приятен, и улыбкой располагает».

– Сергей Федорович, простите, что от дел неотложных отрываем. Но выхода у нас другого нет. Мы тут вот с приятелем в командировку поехали. В вагоне – выпили и перебрали. Короче говоря, утром у себя денег не обнаружил. В портмоне были. Вместе с паспортом. Видимо, жулье очистило. Пришлось прервать поездку, выйти на станции Свердловск-Пассажирский.

– Я в этом вам не помощник. Казенным деньгам – не хозяин, а своих…

– Что вы, что вы, Сергей Федорович! Не за тем к вам пришли… Не нищие какие-нибудь…

– А зачем?

– На вокзальной почте на мое имя поступил перевод…

– Идите и получайте… Какие проблемы?

– Есть проблема и серьезная. Вместе с деньгами был похищен и паспорт, а без него… Сами понимаете…

– Ну и…

– У дружка-то паспорт сохранился. Чтобы он смог получить перевод на мое имя, я ему написал доверенность, но ее кто-то должен заверить. Не смогли бы вы… А?

Шестаков рассмеялся.

– Какая чепуха… А я-то подумал… Давайте заверю.

Капитан внизу доверенности четко написал свою должность, и даже лихо поставил печать.

Выдержка из шифровки, поступившей в УМГБ:

«Установлено, что объект, избежавший ареста на Украине, уже находится на территории Свердловска. В ближайшие дни должен будет обратиться в отделение связи, что на железнодорожном вокзале, где на его имя, то есть на имя Томилина Василия Митрофановича находится перевод на 200 рублей. Примите меры к задержанию любого лица, которое попытается получить указанный перевод».

Из воспоминаний полковника милиции В. М. Плотника:

«Сразу же кинулись в указанное отделение связи. А там огорошили: перевод уже получен. Кем? Оказывается, неким Глазковым. Но почему им, а не тем, на чье имя перевод? Объяснили: у некого Глазкова имелась на руках доверенность, оформленная честь честью. И есть печать? Ответили: разумеется. Более того, сказал главный почтовик, на доверенности стоит подпись самого начальника райотдела милиции Шестакова. Не может быть! Оператор, выдавшая деньги, хмыкнула: смотрите сами. Тут же Шестакова – к начальнику УМГБ. Комиссар только и спросил: как ты мог, капитан?!»

А тем временем Глазкова нашли и задержали. Оказался обычным вокзальным бродягой.

«А чего? – Удивился тот. – Подошел культурный такой мужик, из интеллигентных. Сказал, что паспорт выкрали с деньгами. Дальше ехать не на что. Пришел на почту перевод. Получишь, сказал, – червонец твой. Не дурак, чтобы от такой лафы отказаться. Четыре пузыря – это вам не фунт изюма. Спросили бродягу: видел ли он мужика до того или после получения перевода? Ответил, что не видел».

Выдержка из шифровки, поступившей в УМГБ:

«По имеющимся сведениям разведчик, потерявший партнера и оказавшийся в затруднительном положении, может пойти на контакт с агентурой, находяйщейся на длительной консервации. Возьмите под наблюдение:

а) Черемисов Макар Семенович, завербован Абвером в 1942 году, когда находился в плену у немцев, и заброшен на Урал без определенного задания, с целью вживания в окружающую обстановку, в настоящее время работает на механическом заводе и живет в Невьянске;

б) Серегина Наталья Алексеевна, бывшая фронтовая подруга майора Серегина Бориса Алексеевича, впоследствии ставшая его законной женой, в сорок пятом году была завербована американской разведкой, муж, будучи комендантом одного небольшого немецкого городка Зальцбург, демобилизовался и вместе с женой вернулся на свою историческую родину, на Урал, в настоящее время Серегин работает редактором газеты, а его жена дежурной по станции Свердловск-Сортировочный, заданий пока не получала, о том, что его жена была завербована, муж не знает».

Из воспоминаний полковника милиции В. М. Плотника:

«Прошла еще одна тревожная неделя. Обнаружить разведчика не удавалось. И однажды возле кинотеатра „Октябрь“ капитан Шестаков (оказалось, он по собственной инициативе вел свой поиск) нос к носу столкнулся со старым знакомым. Мер к задержанию принимать не стал, а сообщил по назначению: объект обнаружен. Комиссар Чернышев приказал всем своим подчиненным: не брать, но пасти неусыпно – и днем, и ночью. Чтобы не имел ни минуты покоя. Зашел в столовую, чтобы перекусить, напротив за тот же столик должен сесть милиционер в форме; прилег ночью на садовую скамейку, чтобы вздремнуть, – тут же должен появиться опять же милиционер. Разведчик понял, что с ним органы просто-напросто играют, как играет кот с мышкой. Долго подобную неопределенность он выдержать не мог. И однажды пришел и сдался, предоставив всю шпионскую амуницию».

Странным мне показалось, что не воспользовался ампулой с ядом. Этот вопрос перед ним поставят. Он ответит:

– Собирался, но духа не хватило. Жить очень хотелось.

Интересно, а какова судьба Черемисова и Серегиной? Мне ответил полковник милиции В. М. Плотник:

– Несколько лет оба по-прежнему находились на консервации, не подозревая, что находятся под наблюдением чекистов. Наконец, Серегину пригласили в УМГБ, где она дала признательные показания, но поскольку заданий не выполняла и ущерба безопасности страны не нанесла, а также, учитывая то, что прошло достаточно много времени, к уголовной ответственности привлекать не стали. Однако коммунисту Серегину, мужу ее (за утерю бдительности) пришлось оставить пост редактора.

Я спросил:

– А что с Черемисовым?

В. М. Плотник усмехнулся.

– У него судьба иная. Черемисов продолжал ударно трудиться на заводе, но однажды к нему пожаловали гости, потребовавшие выяснить, что за объект строится ударными темпами в районе Верх-Нейвинска. Задание выполнил. Возможно, получил сведения не без помощи чекистов. Во время передачи секретной информации американскому дипломату был задержан, осужден.

– Вячеслав Михайлович, неужели шпион – это сын Томилиных?

– Нет, конечно. Данные о погибшем их сыне каким-то образом стали известны американской разведке. Воспользовались, одним словом.

От себя добавлю. Интерес ЦРУ продолжало проявлять к лагерю «100», но, насколько мне известно, все последующие попытки закончились также провалом.

В этом номере (1990 год) впервые был опубликован очерк «ШПИОНАМИ НЕ РОЖДАЮТСЯ», который впоследствии был положен в основу документальной повести «ВОСКРЕСШИЙ ИЗ МЕРТВЫХ».

Первый номер областной газеты, увидевший свет в ноябре 1989 года. Геннадий Мурзин работал вплоть до закрытия в должности редактора отдела социально-политических проблем. Главным редактором бессменно был Вячеслав Михайлович Каменщик, полковник милиции.