Под лепестком несущего винта. Книга вторая

Часть 1

Глава первая

– Манты! Манты Горячие манты!

Темнокожий человек с узким скуластым лицом и характерным прищуром каштановых глаз стоял у тележки с облезлыми термосами и монотонно зазывал к себе покупателей. Его когда – то белая куртка была заляпана жирными пятнами, брюки на коленях пузырились, а бывшие чёрными ботинки покрывал толстый слой серой пыли. Однако неряшливый вид энергичного и весёлого продавца нисколько не смущал. Соблазнённый дразнящим аппетитным запахом, я, несмотря на непонятное слово, не удержался и попросил:

– Дай – ка парочку на пробу.

Продавец ловко выудил из термоса два варёных пельменя, по форме похожих на трюфели, бросил их на клочок бумаги и обильно посыпал сверху молотым красным перцем.

– С чем они у тебя?

– С мясом! – с гордостью ответил парень, и его раскосые глаза заблестели счастливым бисером.

Брызнул и потёк по пальцам густой тёмный сок, и я с удовлетворением отметил, что запах вполне соответствует вкусу импровизированного завтрака.

– О, – кивнул я на манты, обращаясь к узбеку, – да здесь один лук!

– Зачем один? – откровенно обиделся продавец. – Много лука!

Так состоялось моё знакомство с Азией, стороной для меня загадочной и своеобразной, со скудным ландшафтом и укладом жизни. Чахлая растительность прикаспийской полупустыни давно ожила, вдали, невидимой, но вполне угадывающейся реки, зеленел, опушенный желтизной, камыш и изумрудом светились роскошные лужайки неизвестной растительности. Несколько аборигенов, как бусами увешанные связками копчёной и вяленой рыбы активно торговались с пассажирами, вышедшими из вагонов поразмять ноги. Цены на рыбу были бросовыми, я не удержался и взял кусок осетрового балыка…

Столица Узбекистана поразила меня обилием зелени, чистотой и приземистыми глиняными зданиями, далёкими от шедевров европейской архитектуры. Люди в пёстрых халатах неторопливо спешили по своим делам, совершенно не обращая внимания на длинную фигуру лейтенанта, разинувшего рот от удивления: по противоположной стороне улицы, мелко семеня ногами, двигалась женщина в парандже.

Я остановился в гостинице «Ташкент», привёл себя в порядок, съел на обед вполне приличное и своеобразное местное блюдо под названием лагман и бодро зашагал в расположение штаба Туркестанского военного округа.

Кадровый чиновник в погонах капитана быстро посмотрел мои документы, полистал тонкое личное дело и сообщил, что меня направляют в вертолётный полк, дислоцирующийся в городе Кагане.

– Это в десяти километрах южнее Бухары, – пояснил капитан, вручая предписание и проездные документы. – Места, скажем так, легендарные и экзотические.

«Бог создал три дыры, – провожая меня, сообщил всезнающий Толя Хоробрых. – Термез, Кушку и Мары». Каган в этом списке не значился, стало быть, жить в этом месте сносно. И я безропотно помчался навстречу неизвестности.

Через два дня, преодолев в неторопливом, останавливающимся у каждого столба поезде приличное расстояние, я покинул душный вагон, подхватил чемодан, узнал у станционного смотрителя, где живут военные. И бодро зашагал в направлении к гарнизону, с интересом прислушиваясь к гортанному клёкоту горлиц, прятавшихся в густой листве пирамидальных тополей. Улицы сплошь состояли из глинобитных строений, и низкорослые дома глядели на меня узкими бойницами тёмных, ещё не проснувшихся окон. Мир был полон ароматом весенних запахов, и мягкий, тёплый воздух ласково обволакивал утренней свежестью. Вдоль улиц, сладко мурлыкая, бежала по арыкам кристально чистая вода, и первые лучи пронзительного солнца переливались в ней радужным многоцветьем.

Потревоженный солдат на контрольно–пропускном пункте в защитного цвета панаме вместо привычной глазу пилотке терпеливо разъяснил, как добраться до штаба. И я, достигнув цели, уселся на лавочку в ожидании начальства.

Вскоре гарнизон зашевелился, мимо, окидывая меня любопытными взглядами, проходили офицеры и в одном из них я узнал Володю Шутова, моего родственника по истребительному училищу. Мы крепко обнялись, и Вовка коротко обрисовал местную ситуацию.

– Служить можно, – резюмировал свой репортаж Шутов, – но не нужно: жарища здесь адова. Помнишь фильм про Космодемьянскую? Там есть ещё эпизод, когда Зою ведут босиком по снегу. На самом деле съёмки велись здесь, на солончаках, где от перегрева вся соль земли вылезла наружу. Так – то вот. Ну, я побежал. Заходи в офицерский клуб, там пока пристанище для прибывающего пополнения. Кстати, и Яхновский здесь, – назвал он фамилию нашего однокашника, поляка по происхождению.

Командир полка полковник Бравчук, небольшого роста, сухой и компактный человек, производил благоприятное впечатление. Он сообщил, что полк формируется, кадров не хватает, и если переучивание пройдёт успешно, прямая дорога для меня в командиры экипажа.

– Дерзайте, юноша, ваша судьба в ваших руках.

В тот же день меня определили в эскадрилью подполковника Федоренко, рослого и крепкого хохла с ярко выраженным украинским акцентом.

– Летать будешь лётчиком – штурманом в экипаже старшего лейтенанта Кондратьева, – после недолгой беседы определил он. – С жильём туговато, но что-нибудь придумаем. Программу переучивания начнёшь с завтрашнего дня на «Ми – 4». Слыхал о таком?

Я молча кивнул, и он, посмотрев на часы, благословил:

– Ну, иди с Богом.

Левое крыло офицерского клуба, куда я вошёл, оживлённо гудело. Человек пять, каждый одетый во что горазд, сгрудились вокруг биллиардного стола, заставленного пивными бутылками, и на повышенных тонах выясняли карточные проблемы. Моё появление было встречено с весёлым энтузиазмом и откровенной доброжелательностью.

– Лейтенант, – как к старому знакомому обратился ко мне пухлый блондин со стаканом в руке, – за что сослан в наши прекрасные края?

Я коротко рассказал свою немудрёную биографию и по лицам ребят определил, что был понят.

– Что ж, выбирай себе кровать, а вечером пропишешься, – подытожил мою исповедь словоохотливый блондин, которого все называли Боб, и отвернулся к собеседникам.

Я облюбовал место возле оркестровой ямы и занялся благоустройством.

К вечеру мне удалось повидаться и с командиром экипажа Николаем Кондратьевым. Высокий, подтянутый и вполне накачанный старший лейтенант с небольшим шрамом на нижней губе производил хорошее впечатление. Быстрый в движениях, он и мыслил стремительно и непредсказуемо.

– Обучать вертолётному делу тебя будет замкомэска капитан Лавренёв. Мужик нормальный и знает толк в своём деле. Усёк?

Я усёк.

– И с этого момента станешь моей тенью. Усёк?

Господи, конечно усёк.

– Работа начнётся после первомайских праздников, а пока внедряйся в коллектив. Как тебе, геликоптеры, нравятся?

Откровенно говоря, душа моя противилась этому аэродинамическому безобразию, но в порядке субординации и уважения к профессии командира ответил, что в восторге от возможности летать хвостом вперёд.

Коля заулыбался и поощрительно похлопал меня по плечу.

По случаю Международного праздника трудящихся личный состав полка построили на плацу, и командир части, тот самый Бравчук, небольшого росточка полковник, по облику и манерам похожий на Суворова, поздравил нас с Днём солидарности людей всего мира и его окрестностей и предоставил слово начальнику политотдела подполковнику Воспянскому. Идейный вдохновитель и организатор полковых побед не стал затягивать зажигательную речь, но в заключение напомнил, что отметить праздник достойно заставляет нас осознанная необходимость и сложная международная обстановка.

Я стоял во второй шеренге второй эскадрильи рядом с Шутовым, окутанный лёгкой аурой вчерашней «прописки», и тоскливо ждал команды « разойдись». Вскоре строй действительно рассыпался, но офицеры сбились в кучки по интересам, фотографировались «на память» и экспромтом планировали проведение праздника.

Володька Гвозденко, долговязый нескладный бортовой техник, дыша ароматом вчерашних напитков и закусок, держал в руке рублёвую купюру, шлёпал ею по жёсткой ладони и негромко, но призывно предлагал:

– По рыжему, по рыжему, по рыжему…

Я, Шутов и Яхновский живо откликнулись на страдающий голос техника, и вся компания отправилась на рынок. Только там в это раннее время можно было без особых хлопот обменять «рыжие» на водку.

Базар гудел и жил своей, только ему, свойственной жизнью. Поражало обилие фруктов и зелени. Цены на экзотические продукты были удивительно низкими. Только что произошла денежная реформа десять к одному, но на базарные стоимости это никак не отразилось. Как были «дамские пальчики» по сорок копеек за килограмм, так и остались. «Так привычней», – рассудили торгаши, потирая руки с удовлетворением.

На ребят изобилие южных даров на прилавках не подействовало, привыкли, и Гвозденко уверенно повёл за собой группу к стоящему в сторонке мангалу, от которого исходил дразнящий и знакомый шашлычный запах. Молодой узбек, демонстрируя в улыбке белоснежные зубы, радостно, как родных, приветствовал нас, и без лишних слов сервировал широкое блюдо помидорами, свеженькими огурчиками, изумрудной зеленью и снятыми с мангала шашлыками.

Я не заметил, откуда в руках техника оказалась бутылка, и он немедленно опорожнил её в гранёные стаканы.

– Ну, с праздником! – торопливо произнёс он и ловко выплеснул водку в широко раскрытый рот. Мы последовали его примеру и набросились на шашлыки.

– Хлебца бы не мешало, – заметил я, хрустя сочной молодой редиской.

– А вот, – с готовностью протянул подобревший Гвозденко выуженный из кармана отполированный сухарь. Я засмеялся, но потянул его в рот.

– Эй, ты что! – перехватил мою руку Володька. – Его не кушать – его нюхать можно. Он у меня закусоном уже второй год служит.

Мы развеселились и по достоинству оценили юмор товарища.

Здесь же на рынке я и Шутов сняли подходящую комнату в частном доме минутах в пятнадцати от гарнизона. Жилище было чистеньким, светленьким, с яркими домоткаными ковриками и окнами, выходящими в роскошный сад. Не откладывая, мы занялись переселением, а гостеприимная хозяйка, пожилая узбечка в пёстром шёлковом платье и чёрными, как смоль, глазами, с азиатской щедростью разрешила пользоваться садовыми и огородными дарами, сколько и когда угодно.

На следующий день мы проснулись под гортанные крики горлинок. Солнце поднялось уже высоко, и его жаркие, пробивающиеся через окно лучи, нежно ласкали наши молодые тела.

– Есть предложение, сэр, – сказал Шутов, растирая грудь полотенцем после обливания. – Здесь неподалеку имеется отличное Комсомольское озеро. Может, искупнёмся?

– Без балды, – тотчас согласился я. – Прихватим с собой ребят, закусок, и устроим праздничный пикничок в американском стиле.

– Замётано.

Одетые по гражданке, мы, не торопясь, отправились на завтрак. Людей на улицах почти не было, зато часто попадались разномастные ишаки, неприкаянно бродившие от дома к дому и перекликаясь между собой знаменитым сочетанием букв «и – а»..

– Такое впечатление, будто их повыгоняли, – походя, заметил я.

– Эт верно, – подтвердил мои догадки Вовка. – Вышло постановление Правительства об обложении всякой скотины налогом. Вот и вытурили ослов за ворота. С одной стороны, он как бы ничей, а с другой, – куда ему идти от привычного стойла.

– Умно.

– А как ты думал. Узбек – он смекалистый, и лишнюю копейку из кулака не выпустит.

В столовой наше предложение поддержали Яхновский и Матвейкин, парень основательный, самоуверенный, но суетливый. Он тоже был женат, однако, пока холостяковал ввиду отсутствия жилищных условий.

Если ехать из Кагана в Бухару по асфальтовой дороге, то сразу же за городом, справа от себя увидишь обширное водохранилище, обвалованное песком и глиной. Это и есть Комсомольское озеро, сооружённое энтузиазмом молодёжи. Водоёмы с таким названием имелись в каждом приличном городе. Однако местное население в них купается редко. Узбеки считают неприличным раздеваться на людях, и потому сюда приходят только приезжие и гарнизонные ребята. Вода в озере солоноватая, но кое – какая растительность по краям берегов произрастает.

От водоёма, куда ни глянь, ровная, как стол, полупустыня с чахлой колючкой, которую умудряются жевать верблюды, и перекати – полем. Серый, с желтизной, ландшафт, населённый змеями, варанами, ящерицами, тарантулами и скорпионами наводит тревогу и грозным молчанием предупреждает об опасности. Ни единого деревца не видать до самого горизонта, поэтому Каган, утопающий в зелени, со стороны кажется, сказочно красив.

Мы подошли к пляжу, расстелили прихваченную с собой скатерть, сложили на неё пожитки, быстро разделись и с превеликим удовольствием погрузились в тёплую, как парное молоко, воду.

– Хорошо! – не удержался я от восклицания. – Как в раю.

– Это что! – на правах старожила пробасил Яхновский. – Вот подожди, съездим в Бухару, там такой классный бассейн во дворце эмира!

После купания и по случаю праздника мы дружно раздавили пузырь «московской», и с запозданием поняли, что на четверых этого до смешного мало.

– Я так и знал, – сказал Яхновский. – Вова, тебя за водкой посылали, а ты купил одну. Дуй, братан, в город, исправляй прокол, а заодно и пивка прихвати.

Давным-давно замечено, что на отдыхе мужики говорят о работе, а на работе – о женщинах. Наша беседа не была исключением.

– Тебе повезло, – начал Саша Матвейкин, вычерчивая на песке какие – то фигуры. – Эскадрилья у Федоренко слётанная, да и сам командир умница, своих в обиду не даёт. Но требователен по высшему классу. И заместители у него толковые. Тебя кто вывозить будет, Лавренёв? О, этот от природы лётчик. Ас из асов. И мужик, что надо. Впрочем, сам скоро увидишь.

Мы успели ещё пару раз окунуться, пока не заметили Шутова, и дружно расхохотались. Вздымая пыль, Вова мчался верхом на ишаке, размахивал длинными руками и что – то кричал. Ноги его цеплялись за землю, он их поджимал и, подгоняя, бил пятками по животу иноходца.

– Ну, и дела, бойцы, – ещё не отдышавшись, сказал Вова, сползая с ослиной спины. – Не поверите, но нашего полку прибыло. С сыном тебя, с наследником! – и он протянул мне телеграмму – молнию.

Я с волнением поднёс к глазам серый бланк и прочитал короткое сообщение: «От души поздравляем сыном 2 мая. Всё в порядке». И подпись – «Шамов».

Улыбаясь непроизвольно, я молча перечитывал текст и с трудом осознавал, что стал настоящим отцом. Вовка, толкнув меня в плечо, вывел из стрессового состояния, а Матвейкин телеграмму озвучил.

– Мужики, – проговорил я счастливым голосом, – пикник прекращается. Пошли в ресторан.

Через две недели после напряжённой теоретической подготовки в четыре часа утра я сидел в кабине вертолёта. Вёрткая, своенравная машина никак не хотела висеть над квадратом, рыскала по своему усмотрению, свободно гуляла по высоте и курсу и словно вулкан, вела себя непредсказуемо.

Капитан Лавренёв занимал правое кресло, корректировал мои спонтанные действия и по СПУ отпускал подсказки:

– Не торопись. Шаг – газом пользуйся пореже. Он тебе практически не нужен. Следи за землёй и не дёргай ручку управления.

Я старался изо всех сил, но стервозная машина мои усилия, похоже, игнорировала.

– Ручку управления держи легко, не выжимай из неё сок, всё равно не получится. Вот, смотри, – показал он один из своих эффектных трюков, вращая её, словно шумовкой в кастрюле.

К моему изумлению, вертолёт никак не реагировал на его агрессивные действия. Висел себе на трех метрах от земли, и висел.

– Машина тупая, – пояснил Лавренёв по внутренней связи, – имеет большой момент запаздывания, и чтобы предупредить возможную ошибку, нужно её предвидеть. А ну, давай ещё разок.

Мы садились и зависали, зависали и садились, отрабатывая элементы взлёта и посадки. Пот струился по спине и моему лицу, но руки были заняты, и смахнуть его было не чем. А в стороне от квадрата, над которым я мучился, сидели мои друзья и с любопытством наблюдали за укрощением строптивой.

Когда – то в цирке я видел, как ловко эквилибристы удерживают на вытянутом пальце волчком вращающийся мяч, и пробовал повторить этот трюк, но ничего не добился. Что – то похожее происходило и сейчас, только в роли мяча выступал вертолёт, который никак не хотел устойчиво вращаться на виртуальном пальце.

Наконец, через четверть часа немыслимых истязаний машина опустилась в центре квадрата, двигатель выключили, лопасти прекратили свой сумасшедший бег и уныло, словно усы запорожца с похмелья, повисли по сторонам пилотской кабины. Не покидая сидения, инструктор стал анализировать мои ошибки, и их было так много, что я засомневался, смогу ли освоить это авиационное чудище.

Наверное, я здорово сглупил, расставшись с самолётами – истребителями, где было всё легко и просто.

– А вообще, ты молодец, – закончив разбор, похвалил меня мой учитель. – У других хуже получается.

Я с недоверием поднял на него глаза, ожидая подвоха. Не разыгрывает ли? Но Лавренёв не шутил. Как же тогда другие летали?

Дважды ещё в эту лётную смену я шёл на приступ геликоптера, и с каждой минутой понимал, что нехотя, со скрипом, но строптивая, как женщина, машина уступает свои позиции.

Не прошло и недели, как я стал сносно взлетать, выполнять полеты по кругу и прилично садиться в ворота, обозначенные красными флажками.

С каждым днём становилось всё жарче. В полдень свирепое солнце все металлические предметы разогревало так, что без риска обжечься, прикоснуться к ним было невозможно. Казалось, разбей сырое яйцо, вылей его на капот, и через пару минут получишь готовую яичницу.

К обеду плотность воздуха заметно падала, и аэродинамические характеристики винтокрылых машин ухудшались. Только поэтому тренировочные полёты в районе аэродрома устраивались в утренние часы. Вставали задолго до восхода солнца, и к десяти часам смена заканчивалась.

Каждый вечер я писал жене любовные признания, рассказывал о своей жизни, о своеобразии и экзотике этой страны, расспрашивал о сыне и досадовал на то, что отсутствие жилья мешает нашей встрече.

Дважды я посещал Бухару и был сражён великолепием минаретов, эмирского дворца с его знаменитым зинданом и неповторимым базаром. Я сравнивал его с тем, каким видел в киноленте «Насреддин в Бухаре», и наяву базар заметно выигрывал. От обилия овощей и фруктов, дынь и арбузов, абрикосов, персиков и винограда рябило в глазах. Бойкие зазывалы на весь свет расхваливали свой товар, чуть ли не за руку ловили потенциальных покупателей, предлагая за бесценок фруктовые шедевры. Гвалт стоял неимоверный, и в море людских голосов звонко вписывался перестук наковален уличных кузниц. Восточный базар – это не только место купли – продажи и обмена товарами. Это ещё и место встреч, свиданий и деловых отношений, место, где можно узнать свежие новости со всего Узбекистана и даже про отдельных лиц, живущих от Бухары за сотни и тысячи километров. В дни религиозных праздников сюда стекаются огромные толпы паломников, чтобы поклониться священной Бухаре, прикоснуться к её святыням, почерпнуть духовной энергии.

Зиндан – внутренняя дворцовая тюрьма – расположен в трехметровой толщины стенах дворца. В случае осады удар будет нанесен, прежде всего, по узникам, догадался я. В глубине стен за массивными решётками виднелись искусно выполненные муляжи осуждённых, закованных в цепи. Ужасающие условия их обитания вызывали трепет перед жестокостью правителя. Рядом, на дворцовой площади, словно космические ракеты, уходили в небо стройные минареты, облицованные голубой плиткой. Удивительно, но за многие века цвет её под неистовыми лучами разъярённого солнца никак не изменился. Впечатление было такое, что минареты сдали в эксплуатацию только вчера.

Я смотрел на неприступную твердыню эмира Бухарского и с трудом верил, что какие – то сорок лет назад его свергли революционные войска под командованием пролетарского полководца Михаила Фрунзе.

Обо всём этом я подробно рассказывал жене, стараясь сгладить её вынужденное одиночество, и настойчиво «пробивал» квартиру у начальника политотдела Воспянского и жилищной комиссии.

По обоюдному согласию со Светланой мы нарекли своего сына Сергеем.

Между тем, вертолётный полк посетил корреспондент окружной газеты «Фрунзевец». Вполне понятно, что заражённый однажды военкоровским вирусом, не встретиться с ним я не мог. К сожалению, фамилию его я запамятовал, зато портрет журналиста даже теперь стоит перед моими глазами. Это был высокий майор с пронзительным, как у гипнотизёра, взглядом из – под кустистых белесых бровей, с квадратным боксёрским подбородком и большими пудовыми кулаками. Более всего он отвечал требованиям, предъявляемым молотобойцам, чем к представителям изящной словесности. Шумливый, общительный непоседа, он сразу же взял меня в оборот и обязал подготовить ряд материалов, от которых дух захватило.

– Я у вас пару дней поработаю, а ты постарайся что–нибудь подготовить к моему отъезду. Лады?

Не знаю, беседа ли с ним о моём семейном положении, или другие сложились обстоятельства, но через неделю мне предложили крохотную квартирку в бывшем караван – сарае. Одноэтажное и глинобитное П–образное заброшенное здание не эксплуатировалось со времён революции, но предприимчивая КЭЧ, сделав профилактический ремонт, приспособила его для проживания лётно–подъёмного состава. Комнатка площадью метров в двенадцать и кухонька – лилипут с газовой плитой привели меня в восторг, несмотря на то, что туалет и вода находились во дворе.

Я немедленно отстучал телеграмму – приказ в Сиверскую о приезде жены и интенсивно начал заниматься обустройством нашего гнёздышка. Жара стояла невыносимая, и чтобы поскорее заснуть, я вымачивал простынь, оборачивался ею, и в таком вот коконообразном виде засыпал.

Нет, решил я, без холодильника с маленьким ребёнком нам не выжить.

– Езжай в Учкудук, – посоветовали старожилы, – только там реально можно приобрести холодильную камеру.

Я уже слышал об этом месте. Под большим секретом мне рассказали, что там находятся урановые копи, и шахтёров материально снабжают на порядок выше остального населения, поскольку опасная работа заметно сокращала продолжительность их жизни. Однако без специального разрешения попасть на рудники никому не удавалось.

Собственно, я и не рвался на рудники, мне не уран был нужен, а банальный холодильник.

Не знаю, то ли форма моя помогла ( узбеки военных глубоко уважают), то ли личное обаяние, но я нашёл на станции снабженца, который за небольшую мзду выделил для меня холодильник самой последней модификации, и в тот же день я с триумфом установил новенький «ЗИЛ» на кухне.

Ранним июльским утром на Бухарском аэродроме я встречал жену и сына. Неторопливый «Ан –2» важно зарулил на стоянку, выключил двигатель, и через минуту пассажиров стали выпускать на волю. Стоя в толпе встречающих, я во все глаза смотрел в проём двери, боясь упустить момент их появления.

Жена вышла в числе последних, бережно прижимая к груди небольшой серый свёрточек. Она быстро дошла до зоны ожидания, и мы встретились глазами. Я нежно обнял и поцеловал супругу, а она заплакала.

– Ну, что ты, что ты, – успокаивал я Светку. – Всё позади, и мы снова вместе.

– Ты посмотри, какое я тебе чудо привезла, – откинула она край простынки с лица младенца, и я впервые увидел моего сына, мирно посасывающего голубую пустышку. Кукольные черты парня с белесыми, как у матери, бровками и курносым, с пуговку, носиком, пухленькие щёчки и широкий подбородок вызывали умиление, и я осторожно принял из рук Светланы нашего наследника. На нас смотрели, и старик в ватном халате, заглянув через моё плечо внутрь приоткрытого кокона, щёлкнул языком и в восхищении сказал:

– Настоящий батыр будет!

Через час на стареньком такси с нехитрыми Светкиными пожитками мы торжественно въехали во двор нашего пристанища. Я открыл дверь и внёс Серёжу в помещение. Будто чувствуя важность момента, он проснулся и скривил губки. Глаза его бессмысленно уставились, пытаясь, очевидно, понять, кто такой этот дядька, позволивший его взять себе на руки.

Светка быстро осмотрела комнату, скользнула взглядом по кухне и разочарованно произнесла:

– И это ты называешь квартирой?

– Временной. Сейчас в Пролетарабаде, новом районе Кагана, строят коттеджи, каждый на две семьи. К осени сдадут, и мне обещали. Зато посмотри, какой холодильник! – похвастался я.

– Ну, осваивайтесь, обустраивайтесь, а я побежал в полк. Завтра с утра полёты.

Наступил август месяц, жаркий в прямом и переносном смысле слова. Я втянулся в работу и легко, ступень за ступенью осваивал азы летного мастерства. Меня допустили к полётам в качестве лётчика – штурмана, и теперь неотъемлемой частью моей экипировки стал ветрочёт, прибор, с помощью которого я вычислял скорость, направление ветра и давал командиру поправку в курс, по которому следовали. Ветрочёт и логарифмическую линейку. Кондратьев, самолюбивый и тщеславный, с пренебрежением благоволил к бывшим истребителям и ревностно относился к каждому моему успеху. Но, как мог, учил.

Как – то нам поставили задачу вылететь на Ашхабадский полигон для обеспечения учений. Задание было не ахти, какое сложное, но чтобы добраться до цели, нужно было преодолеть четыре сотни километров над безориентирной местностью. В однообразном ландшафте полупустыни не за что зацепиться взглядом. Привязкой для нужных расчётов служили, как правило, нанесённые на карту колодцы, действующие и заброшенные, похожие друг на друга, словно морды верблюдов, и растворённые в серо – жёлтом белесом мареве, как крупицы риса в молоке: попробуй, найди. Правда, к северу от маршрута проходила железнодорожная магистраль Ташкент – Ашхабад, но она была вне видимости и годилась на случай блудёжки.

Ранним утром, попрощавшись с женой и сыном, я взял курс на аэродром, и с первыми лучами солнца вертолёт оторвался от земли. Командир по радио отработал с диспетчерским командным пунктом и поинтересовался, прихватил ли я с собой « тормозок». По неписанному правилу все лётчики – штурманы на путь следования запасались провиантом. На всякий случай, на случай вынужденной посадки, например.

– Обижаешь, командир, – с укором ответил я. – Харч – дело святое.

– Тогда всё в ажуре. Бери управление, – успокоился Кондратьев, и я перешёл к технике пилотирования.

До особого распоряжения мы получили корректировку произвести посадку на аэродроме Мары. С высоты птичьего полёта городок показался приплюснутым к земле, а истребители, выстроенные в одну шеренгу вдоль рулёжной полосы, будто приклеенными алюминиевыми силуэтами на гигантский лист серой бумаги.

Зачехлив лопасти несущего винта, мы отправились на поиски гостиницы. Ей оказалась длинное здание барачного типа, такое же серое и унылое, как и всё вокруг. Зато рядом с гостиницей маняще сверкал чистейшей водой настоящий бассейн с отбортовкой и лестницами. Однако никого вокруг не было.

– Днём купаться запрещено, – опередил командир мой вопрос. – Начальник гарнизона считает, что в рабочее время надо работать.

Кроме нас в экипаж входил и летающий техник вертолёта старший лейтенант Панкратов. Скромный и ничем не привлекательный, спокойный и невозмутимый в любых ситуациях, офицер добросовестно тянул трудовую лямку и содержал машину в образцовом состоянии. Его часто «песочили» за пристрастие к игре в нарды на рабочем месте, но даже самые придирчивые проверяющие не находили изъянов на обслуживаемом им вертолёте.

– Я, конечно, могу растянуть работу на весь день, – откровенно признавался Панкратов технику звена, – но это во многом сложнее, чем сделать её быстро и качественно. Так что не насилуй меня, капитан, – говорил он инженеру эскадрильи, – по – человечески прошу.

Панкратов хранил в памяти сотни анекдотов, и с непревзойдённым мастерством рассказывал их на заданную тему. Рассудительный и серьёзный, среди друзей он пользовался безоговорочным авторитетом, и его мнением дорожили. Кроме того, он отлично готовил шашлыки и понимал толк в вине.

Я знал о нашем технике больше, чем остальные, потому что познакомился с его личным делом. Кадровик вначале заупрямился: кто ты такой, чтобы рыться в секретных документах, но я подключил к этому начальника политотдела, объяснил, что участвую в конкурсе на лучший очерк, объявленный окружной газетой, что Панкратов – мой будущий герой, и проблема была решена.

Вечером мы подошли к бассейну. Ни женщин, ни даже детей не было. А жаль: ничто не украшает более водную гладь, чем полуобнажённая рядом девушка. Не знаю, почему, но в моём восприятии это связано с Афродитой, выходящей из морской пены. Картины, более привлекательной, я не встречал.

Мы с удовольствием погрузились в тёплую, прогретую за день воду, я исследовал дно и убедился, что бассейн недавно чистили. Ни ила, ни мусора не было. Кроме того, я понял, что навыки подводного плавания, приобретённые в раннем юношестве, не утратились. К тому же сказались тренировки по задержке дыхания. Однажды, ожидая вылета по тревоге, я установил в кабине вертолёта своеобразный личный рекорд. Мне заткнули рот и ноздри, и я продержался в таком состоянии около пяти с половиной минут. Справедливости ради следует заметить, что перед экспериментом я дышал чистым кислородом из бортовых баллонов жизнеобеспечения через кислородную маску.

Я вынырнул рядом с подъёмной лестницей и обратил внимание на человека в очках, ощупывающего свою одежду.

– Какие – то проблемы? – смахивая с лица капли воды, спросил я.

– Да вот, кажется, часы уронил в воду. Уже и нырял, но не нашёл. И куда они запропастились?

Бассейн – не река, здесь течения нет, рассуждал я, просматривая дно и для страховки шаря по нему руками. Если и упали, то где – то здесь.

И действительно, часы нашлись. Я вынырнул и вручил их растеряхе:

– Твои?

– Вот спасибо, дорогой, обрадовался очкарик. – С меня причитается. Назовите свои координаты.

Довольный собой, я пренебрежительно ответил, что не стоит благодарности, но для знакомства…

Не понял намёка потерпевший, не пришёл. А может, как и мы, был в командировке и по тревоге сорвался в иные края.

Климат в Марах ещё теплее, чем у нас. Плодовые деревья растут плохо, зато шелковица, подстриженная под «ёжик», и пирамидальные тополя чувствуют себя прекрасно. Иссиня – чёрную ягоду шелковицы, похожую на ежевику, называют тутовником. Среди детишек она пользуется большой популярностью. А темно – зелёные листья её с удовольствием пожирал тутовый шелкопряд, из коконов которого производят самый выносливый и лёгкий шёлк. Мне объяснили, что с одного кокона сматывают нить, длиной в двести метров, крепкую и тончайшую, словно паутина. Впрочем, длина нити находится в прямой зависимости от качества и количества листвы, съеденной червями.