Его путь к Троице

© Галина Сафонова-Пирус, 2021

ISBN 978-5-0053-9899-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Его путь к «Троице» – повествование о моём брате Викторе Сафонове (1928—2013), посвятившему жизнь написанию романа «Троицын день», в котором он прослеживает пути русской деревни и своих героев с начала 20 века, в послереволюционные годы, в период коллективизации тридцатых годов, в Великой Отечественной войне 1941—45 годов. Повествование написано по дневниковым запискам, воспоминаниям и телефонным разговорам с братом.

Его путь к Троице

Привет, братец! А мы на даче, Агнешка нас привезла и вот сейчас внучку на качелях качаю… Нет, у нас тепло, солнышко светит, а у тебя?.. Вот и хорошо… Ага, завтра иду закупать продукты для тебя… Ладно, успокойся, не так уж это мне и трудно. Конфет каких купить?.. Ну да, знаю, «Алёнка» называются. А еще каких?.. Хорошо, сама посмотрю. Пресервы из горбуши брать?.. Хорошо, не буду, но как и всегда – творожку вкусного в банках, шоколадного плавленого сыра и, конечно, котлеты из трески испеку, зельца «Деревенского» куплю, да?.. Ой, аж два килограмма!.. Ну да, если заморозишь… всё, заказ принят, но пока выползай-ка на солнышке погреться! А ты потихонечку, помаленечку, со своим Кейтом поговоришь… Ага, на этот раз я сама всё привезу. Да ладно, возьму сумку на колёсиках, так что не надорвусь… Пока, до вечера, до «спокойной ночи»!

И то был последний телефонный разговор с братом.

Конец сороковых, начало пятидесятых годов прошлого века. Отец наш, хотя и возвратился с войны, но уже в 46-м от медленной парализации после ранения и контузий умер в госпитале Москвы. Старший брат Николай, тоже фронтовик, уже учился в Ленинградском институте и к нам приезжал только на каникулы, так что, по сути, Виктор стал мне отцом. Тогда он работал в деревне под Карачевом преподавателем физкультуры и, приезжая домой, привозил мне гостинец, – несколько пряников… нет, тогда они назывались жамками, и почему-то всегда были чёрствыми, но когда я залезала на печку и подолгу их грызла, то казались настоящим лакомством.

В 23 года Виктор начал писать свой роман, с трудом доставая ленту для печатной машинки, которую привёз из Германии старший брат Николай, а вот с бумагой было совсем плохо. Но как-то Женя, будущая жена брата, прислала из Смоленска, где училась в Медицинском институте, две пачки («Пиши, мой дорогой!»), а денег, чтобы получить посылку с наложенным платежом, у нас не было, но всё же наскребли, получили, а через какое-то время – еще одна, мне, из Москвы, и прислал её мой поклонник Юрка, который в тот год поступил в военную Академию. И снова сбились на получение, а в ней – килограмма три серо-зелёного пластилина («Лепи, моя дорогая!»). Ну да, я же так мечтала научиться ваять! Вот потом и лепила с увлечением руки, ноги, а как-то заинтересовался моим творчеством Виктор, посмотрел, посмотрел на только что изваянную серо-зелёную ступню, а потом загнул один палец верх, на другой прилепил что-то вроде мозоли, маленький подогнул, ближе к пятке сделал несколько вмятин и странно, моя, вроде бы правильная, но безжизненная ступня ожила! И то был урок, преподанный братом: если в «творении» нет следов жизни, то зачем оно? А тогда изваяла я еще и голову, которая потом долго валялась на чердаке и каждый раз пугала того, кто туда лез.

…Пытаюсь, но не могу вспомнить: сохранилась ли обида на брата хоть за что-то? А, впрочем… Я лежу на печке и с упоением читаю роман «Кавалер золотой звезды», роман прославленного тогда писателя Семена Бабаевского. Так вот, с увлечением читаю, но входит Виктор, спрашивает: что за книга? Показываю. А он выхватывает её и бросает под стол. Я – в слёзы! Но он даже и утешать не стал, а только сказал: «Никогда не забивай себе голову барахлом». И других обид не помню, а вот такое… Пошла я встречать корову из стада, но та пришла сама, а меня мама нашла в двенадцатом часу ночи, висящей на заборе городского парка, – там шел концерт заезжих артистов, – и гнала домой толстой верёвкой, а я, вбежав в хату, забилась меж кроватью и стенкой, ожидая: вот-вот достанет! Но вступился Виктор, прикрыв собой:

– Да ладно, прости её. Она больше не будет.

2013-й

Да, Ви, что так рано звонишь-то, не случилось ли чего? Ведь ты обычно около двенадцати… а тут… Всё в порядке, ну, и слава богу. А нога¹ твоя как?.. Да не ругай ты её, несчастную, а лечи, если в больницу не хочешь… Облепиховым маслом пробовал?.. Но, может, всё же – к врачу?.. Ну, чего ты их к чёрту посылаешь? Мне они помогали, может, и тебе… Да помню, помню, как два года назад к одному ездили, а, может, на этот раз получше попался бы… Ну, смотри, Ви, я не знаю, чем тебе помочь… Да котлет тебе я всегда…

А в последние я свинины добавила, вот они и вкусные… А в паштет печеночный – яиц… ну да, лук сладость придает… Да брось ты, не перетружусь я два-три раза в месяц всё это привезти… Да ты что? По две в день есть многовато, они ж большие, ты лучше пряники, с молоком… Вкусные? То-то ж, а ты не хотел. Ага, пока. Держи хвост пистолетом!

…Да-да, слушаю… Нет, Ви, дети еще не приехали из Европы, деталь какая-то в их машине сломалась… Ага, поставь, поставь свечку перед Христом и помолись за них, ты же у нас, как отшельник. Как, не замёрз в своей келье, на улице-то минус одиннадцать… А в хате шесть? Ой, и как же ты там?.. А-а, если печка… но весь дым – в хату? По курному, значит, топишь, как твои предки далёкие? Угореть же можешь!.. Дверь открыл, так ведь холод же – в хату. Сколько раз тебе летом твердила, что б трубу починил, а ты всё над романом своим сидел… Сына надо было заставить… Начал, но не закончил? А теперь как без печки?.. Мало ли что обогреватели, их же на ночь не оставишь… Ну, три одеялки согреют, конечно, но… А-а, ну если еще и три кошки… Ага, говорят, что они лечат, вот ноги твои больные и подлечат, так что не гоняй их с кровати… Ну, как не волноваться? Если б приехала да смогла трубу твою подправить… Конечно, теперь уж с такой – до лета, а сейчас заворачивайся в одеялки, включай обогреватели и… да не забудь отключить их перед сном… Ну да, да, а то… Пока, спокойно ночи.

…Привет, братец, как дела?.. Да ты что? И чего ж это Кей выл?.. Ну да, ты ж его с цепи не спускаешь, вот и… И я завыла б, если б меня – на цепь… Ну и что, что на ночь в коридор берешь, он же молодой, ему охота общаться с особями по виду, а ты… Нет, надо, надо тебе хотя бы на ночь его отпускать. Ну да, прямо сегодня и отпусти… Вот и молодец, набегается твой Кей и не будет выть… Да у нас-то всё нормально, дети деталь сменили, так что выезжают в Россию… ага, наверное, завтра приедут… Да нормально моё здоровье… И у Темы в принципе, вот только руки дрожат всё больше… Не, травы ему уже не помогут… Нет, Ви, не помогут, а чаем зелёным пою. А твои ноги как?.. Болят. Но ты же сказал, что если в нашем возрасте ничего не болит, то уже померли… Держишь хвост пистолетом? Вот и молодец. И у меня – пистолетом… и у Тёмы… Пока-пока.

1975-й

Еду в Карачев. И как всегда, за утешением. Нет, рассказывать маме про «удары судьбы» Платона не буду, а просто Карачев всегда врачует. И уже шарю глазами по прилавкам базара, ищу Виктора, а не маму, – она уже почти не торгует. Да вот же он, с рассадой сидит, и по всему вижу: стесняется!.. но улыбается:

– Не-е, здесь хорошо-о. Как в театре! Девки, бабы молодые идут и все жопа-астые! – смеется. – А вон там, как раз напротив меня, Лёха торгует, тоже университет закончил и прилавки теперь – наши с ним кафедры.

А дома мама уже нервничает, ждет сыночка, и через полчаса говорит:

– Иди, узнай, что там… как там у него?

И часам к двум… Вроде бы его мотороллер застучал? Ага, приехал. И уже сидит на ступеньках в коридор, рассказывает:

– Остались у меня последние огурцы здорове-енные, сложил их на прилавок в кучу, собираюсь домой, а тут подходят две бабы деревенские, смотрят, смотрят на них, а потом одна и спрашивает: «За сколько отдашь-то?» «Да берите даром» – отвечаю. Нет, не берут, а от огурцов глаз не отрывают. Я опять: да берите! Тогда та, что постарше и говорит: «Давай, кума, возьмём. Хоть огурчиков наядимси.» – И смеётся: – А вчера старуха подошла… ну, точно с картины Рембрандта! И сама черная, и одежда черная, а лицо го-орестное! Попросила огурчика, а я говорю: «Да берите любой». Посмотрела, посмотрела на меня, отвернулась и пошла.

– Подумала, наверное, что пошутил.

– Да я догнал её, дал несколько штук.

Ну, еще бы, как же ты мог не дать?

Конечно, стесняется Виктор продавать, но в тоже время базар для него в какой-то мере и развлечением. Как-то рассказывал: идет баба вдоль рядов, за ней пацан лет шести тащится и гугнявит, дёргая за подол: «Ма, ну купи лучкю-то, купи»! Та вначале вроде бы и не замечает его, но вдруг останавливается и рявкает: «Мо-олчи, змей, сластена»!

А теперь мама сидит на ступеньках и, опершись на лыжную палку, слушает сына, улыбается:

– Ох, и как же я страдаю, как страдаю, когда ты на базар едешь! – И губы ее подергиваются. – В следующий раз сама поеду. И не держи, и не упрашивай.

– Не-е, матушка, – смеется, – ты уже своё отъездила, больше не пущу тебя. Меня, наверное, бабы и так засудили: как, мол, не стыдно матку мучить!

А она смотрит на него с любовью и я слышу:

– Ох, сколько ж горя он мне приносить!.. и сколько радости.

Я ухожу на огород, оставляя их вдвоем и думаю: да, жалела мама нас со старшим братом, да, была заботлива и самоотверженна, но и только, а вот Виктора… Только при нём вот так загораются ее глаза любовью и радостью.

…Жили мы огородом. Выращивали рассаду, зелёный лук, редиску, раннюю капусту, огурцы и мама всё это продавала, так что весна для нас была, как и для всех «тружеников полей», самым напряжённым временем года. И до сих пор – в памяти: наконец-то земля подсохла, согрелась и Виктор вытаскивает из коридора своего Гошу – плуг собственной сборки, на котором собирается пахать огород и который собирал всю зиму. И где доставал детали? О всех не знаю, но какие-то находил на городской свалке, ибо в те времена с металлом не считались и выбрасывали. Оттуда же как-то привёз и несколько металлических ёмкостей, которые из колонки и по ночам, (чтобы днём не мешать соседям) наполняли водой, а днем поливали всё, что нужно. Согревающим воспоминанием живет и до сих пор такое: тёплый весенний вечер, мы еще хлопочем над парниками, поливаем рассаду, укрываем её рамами, а меня уже ждут подруги, в парке духовой оркестр играет вальс и сейчас Виктор разожжет горелку, подсунет ее под бочку с водой, я окунусь в тёплую воду, потом надену красивое платье и побегу с подругами навстречу тому вальсу.

Пашет огород «Гошей»

2013-й

Слушаю, Вить… Нет, не разбудил, еще не ложилась, досматриваю передачу… Да разбирается московская элита: что такое гражданство и что с ним делать… Да, конечно, нет у нас еще гражданского общества, выбили из нас коммунисты даже понятие это… Ладно, не заводись, не трать свои мобильные денежки на Сталина² и его окружение… да, да, конечно, но ты мне лучше скажи: сколько градусов у тебя в хате?.. Всего восемь… Хорошо, да не очень. У нас восемнадцать, и то я в двух свитерах, трех носках… Ага, конечно, жалко, что только в Италии от морозов уже больше ста замерзли… ну да, и в Европе… Может, и конец света… Ментолом тот газ называется, он при потеплении воды со дна океанов начинает подниматься и менять погоду… Да ладно тебе об их пророчестве, просто у этих майя на две тысячи двенадцатом году закончился тот камень, на котором выбивали свои предсказания, а наши предсказатели теперь и каркают: конец света, конец света!.. Ага, пока не наступил, топи свою печку пожарче. Кстати, а котлеты еще не все съел?.. Ну и хорошо, через неделю еще привезу… Конечно, кошки будут смотреть в глаза, им тоже котлеток хочется, дай по кусочку… а как же, и собаке. Кошки тебя от мышей спасают, собака – от воров… Пока, спокойной ночи и тебе.

…Ви, привет! Не замерз, еще живой?.. Ну и не вылезай из-под одеялки, полежи, ты же ночами романы пишешь… Ой, так уж и умыться нечем?.. А что, сам уже за водой не ходишь?.. Да ты у нас работодателем стал! И сколько пьяницам за ведро платишь?.. Неплохо, почти на буханку хлеба… Нет, Ви, не вся Россия спивается, как твои наёмные работнички, вокруг Брянска такие дома работяги строят!.. Ну да, да… так что, будем надеяться, что не все… ну да, не вся Россия спилась. Что тебе купить?.. Музыкальным центром это штука называется, но она дорогая… Ага, хорошо, поищу в Интернете подержанную, а пока скажи: что тебе в следующий раз с женой переслать? Паштет печёночный еще не съел?.. Хорошо, не буду его делать, а смалец?.. Хорошо, три баночки. Котлет сколько?.. Двадцать. Всё, заказ принят… Да не бойся, не растолстеешь. Значит, созваниваюсь с Наташей и… А пока топи свою железку подольше и дров не жалей, летом еще напилишь-нарубишь. Пока.

…Что ты, Ви?.. Да поздно звонишь, не случилось ли чего?.. А-а, что б только спокойной ночи мне… Вот и молодец, что топишь свою железку и аж до восьми градусов нагнал… не задохнись от жары-то… Да у нас никаких новостей… Вот-вот, и хорошо, что никаких… Что-либо весёленькое рассказать? Ну, ладно, слушай анекдот… ага, из Интернета, но прежде… Знаешь, что такое навигатор?.. Да это прибор такой придумали, он и у моих детей в машинах есть, по Европе с ним ездили, задавали этому навигатору конечную точку, а он и указывал дорогу… Ну да, конечно, молодцы учёные, а теперь – не о Европе, а о России слушай. В глухой деревне сидят две бабки на лавочке и вдруг по улице крутой внедорожник едет, объезжает лужи, цепляет угол дома, врубается в куст, в забор, тот валится, а дальше – овраг и он тормозит. Тормозит, значит, а одна из бабок и говорит другой: «Во, Мань, ишшо один приперси!» «Ну да, ишшо, – отвечает та: – И тоже, нябось, с ентой навигаторой ехал». Смешно?.. Ну вот тебе и раз, сразу ты – о заброшенных деревнях. Лучше посмейся на сон грядущий да ложись… Ага, пока, до завтра… Спокойной ночи и тебе.

1981-й

Ах ты, мой родной Карачев, как же ты выматываешь меня! Уже и к поезду пора собираться, а еще не полита высаженная капуста, не укрыта пленкой помидорная рассада и брат мечемся по огороду, а мама… Она беспомощно стоит у ступенек дома, «хлопает крыльями, и кудахчет» моему сыну:

– Глебушка, ну помоги ему! Глебушка, пожалуйста, помоги!

Жалкое зрелище… Но вот уже и десять минут до выхода на вокзал, а Виктор всё суетится по хате, натягивая рубашку, – «Где мой портфель, где брюки, рюкзак?» Но успели. Сели в вагон, он сразу достает блокнот и-и писать. Ну, а я читать буду, исподтишка наблюдая за ним: да, годы берут своё, – сидит брат напротив грузный, осунувшийся, и уже не шутит, как прежде. Посоветовать прилечь? Полки-то пустые.

– Некогда. Писать надо.

Но потом откинулся, закрыл глаза. Спит? Да нет, снова – за блокнот.

И приехали. Тяжело спускается со ступенек вагона, с трудом переставляет ноги… А ведь совсем недавно как же легко и счастливо… Может, и не надо говорить ему об этом? Но всё же:

– А помнишь, как недавно ездили с тобой в Брянск не поездом, а на мотороллере? – Помнит, конечно. – А теперь… Ви, силы уходят, и надо бы вам бросать огородничество.

Согласен, надо. Но как же смуро глядит:

– Мамка не хочет… хотя ничего уже и не делает на огороде.

А как ей делать-то? Уже восемьдесят. Опустился на лавку, понурил голову, а я… Ну почему так несправедливо устроен мир? Всю-то жизнь он пишет, пишет свой роман, повести и ни-ичего не издано, а вот у наших местных писак, угождающих «великой и созидающей», по несколько книг вышло… Но опять, словно вопреки гнетущим мыслям: ведь совсем недавно какие же мы были счастливые, когда на мотороллере ездили туда-сюда меж Карачевом и Брянском! Как же благостно было в жаркий день подставлять себя напоённому ароматами леса ветру, схватывать и увозить вспыхивающие перед глазами поляны и перелески! И овевал лицо ветер, и метались сосны у дороги, и грудь наполнялась настоем полевых трав, а однажды… Вдруг завилял мотороллер, затормозил, и мы оказались в канаве.

– Ну, что ты в канаву-то съехал? – только и сказала, не успев испугаться.

И оказалось, заднее колесо вдруг спустило. Что делать? До Карачева-то еще восемь километров. Но мой изобретательный брат набил покрышку травой, и мы кое-как докатили до дома.

На мотороллере брат возил на базар и маму с рассадой, на нём же ездили мы в Белые берега к озеру купаться, загорать и за грибами в лес, где однажды, уже в ноябре, набрели на рыжики, – плетьми те разметались меж молодых сосен. И насобирали их аж целую корзину, а приехав домой, поставили её перед мамой, и та только руками всплеснула. А как-то за деревней Новенькой, заехав подальше в лес, зарыли под дубом фотокассеты с переснятыми листками его романа, – боялся, что КГБ³ может до него добраться. И в те времена это могло случиться запросто, ведь даже печатные машинки надо было регистрировать, а уж писать роман, напитанный неприятием социалистической идеологии, и вовсе было чревато. Правда, этого, к счастью, не случилось, так что зарытые кассеты и до сих пор лежат под тем дубом.

2013-й

Да, Ви… Так Иван же вроде давно умер, ему много лет было… Только месяц назад? И Нинка теперь собственного брата… Ну и что, что Иван только дочке дом подписал, сын тоже имеет право… Конечно, есть чего Сашке бояться! В пятьдесят лет остаться без дома?.. Нет, гони его к адвокату обязательно, у нас теперь правовое госуд… Да не все суды плохие, и справедливо могут… Конечно, Нинка – зараза, что брата выгоняет… ну, да, да… так что скажи Сашке насчет адвоката… А у нас всё нормально, только вот Глеб… (Сказать, что у него деньги украли? Нет, не скажу.) Да дело в том, что когда он в дороге, то всегда волнуюсь… Вот и поставь, поставь за него свечку. (Хорошо, что не сказала, а то через каждый час начал бы звонить.) Пока, пока.

…Привет, Ви! Как ты там?.. Еще под одеялкой. Что ж залежался-то так?.. Ну, конечно, опять до четырёх писал. Зря ты так… Да что сон сбиваешь с ритма и не даешь серотонину вырабатываться, а серотонин – гормон радости, который только с одиннадцати и до часа ночи выраб… Ну как обойдёшься без серотонина? Радость – это… Ну, коне-ечно, до четырех ночи писать о немецком генерале фон Боке для тебя и есть радость… Нет, Ви, пусть твоя жена и дети ищут в Интернете про фон Бока, а я… Да не обижайся, у меня глаза и от своих фонбоков устают, а тут еще и… Ну да, да. Кстати, Наташка ж тебе уже много наискала, может хватит?.. а еще и о нём роман писать затеешь. Кстати, а котлеты у тебя еще есть?.. Может, только куриные сделать?.. Хорошо, Платон завтра и отвезёт… Да не волнуйся, время у него есть, силы – тоже, так что отвезёт. Встречай… Ага, пока-пока.

1982-й

Платон ходил на собрание местных писателей.

– И выглядело это жалко, – выдохнул, когда рассказывал.

– А что именно? – не поняла.

– Да предложил Виктор собранию послать в Москву коллективное письмо с просьбой о создании при Доме творчества отделения, куда писателям можно было бы сдавать свои не опубликованные труды на хранение.

– Ну да, конечно, – поддержала… то ли брата, то ли мужа?

– А еще, при обсуждении рассказов «начинающего» Шелгунова… о рабочем классе тот пишет. Так вот, брат твой вроде бы хотел защитить его от нападок, но получилось, что разнес в пух и прах. – Помолчал, взглянул на меня: говорить ли дальше? Но сказал: – Я теперь понял Виктора: он абсолютно не принимает действительности и верит лишь в то, что придумает, что только ему самому кажется или нафантазирует.

И Платон прав. Жить «тварным миром» Виктор не может и не умеет, – скучно ему! – подавай драмы, а, лучше трагедии. И чтоб мистики – поболе! Он и в роман столько её вписал!..

…Вот уже несколько лет хлопочет о молодежной подпольной организации Карачева, в которой и сам в тринадцать лет участвовал, – обрядившись в длинный отцовский пиджак, крался тёмными вечерами по улицам и ставил штампы на немецких объявлениях: «Смерть немецким оккупантам!». Так вот, недавно ходил брат в райком, а какой-то чиновник сразу и начал: Вы, мол, всё это выдумываете, никакой организации не существовало. Тогда пошел он к секретарю по идеологии, и та вроде бы сочувственно отнеслась к его просьбе, но ничего не пообещала. А ведь совсем недавно прислала ему письмо связная партизанского отряда Катя, живущая в Суземке, и пишет, что карачевская подпольная группа сделала очень много и что она готова подтвердить это.

–Хотя б кто-нибудь взялся за это дело! – сказал и посмотрел на меня грустно: – Я-то неблагонадежным считаюсь, моих корреспонденций даже в газету «Рабочий» не принимают. – И снова скорбный взгляд: – Надо б увековечить наших подпольщиков, документы какие-либо достать.

И предложил мне обратиться к партийному секретарю нашего Комитета Полозкову, тот как раз пишет о войне и имеет право пользоваться архивами области.

…Снова ехали с ним поездом в Брянск. Вначале, прислонившись к опущенной полке, вроде бы задремал, но потом встрепенулся, отыскал в своём потёртом портфеле блокнот и начал что-то писать. Но, видать, не сложилось. Бросил блокнот на столик, подошёл к приоткрытому окну и стоял, смотрел на мелькающие сосны, а ветер метал его седые волосы.

…Ходила к Полозкову:

– Вам дозволено рыться в архивах, так, может, узнаете что-либо о подпольной организации Карачева?

А он ответил:

– Разыскивать документы, а тем более писать об этих подпольщиках – труд напрасный, в КГБ не признают факт ее существования.

Так что пока приходится брату увековечивать «факт существования» подпольной организации в своём романе «Троицын день», а у меня о ней есть рассказ мамы:

«После Сталинградской битвы⁴ люди стали головы подымать: оказывается, не так страшен черт, как его малюють, можно и немца победить. А вскорости пришла к нашей соседке Шуре Собакиной связная от партизан, и стали мы через нее кой-какие сведения им передавать: сколько немцев, как себя вядуть, сколько машин, какие… Партизанам же все интересно было, да и соли, бывало, соберем, табачку переправим. Господи, а как же при этом режиме и помогать-то? Вот и объявила Шура себя портнихой, чтоб с людьми связываться. Как пошли к ней!.. Прямо дорогу протолкли. А разве ж можно так ходить-то?.. под самым носом у немцев? Рядом же комендатура была. Вот я и говорю Виктору:

– Не ходи туда, не обойдется без провокатора, обязательно какой-нибудь вотрётся.

Но куда там! Витя-то мой: надо с немцами сражаться, надо одолеть их! А раз приходить ко мне эта Шура и говорить:

– На-ка, возьми себе…

И подаёть штамп «Смерть немецким оккупантам!» да список какой-то: распишись, мол, что получила.

– Да иди ты к свиньям! – аж затряслася я! – Что мы, для этих бумажек работаем? Мы для себя работаем. Каждый по крошечке сделаить, а немцам – во вред.

И расписываться не стала, а печать взяла. И что ж мой Витечка? Как вечер, нарядится в батькин пиджак, в валенки его большие и по-ошёл. Повесють немцы листовку, какие они хорошие да милосердные, какое счастье нам нясуть, а Витька хлоп сверху: «Смерть немецким оккупантам!» Вот руки у него всегда и в чернилах. Что если поймають? Доказательства ж сразу видны! И вот, бывало, как пойдёть с этой печатью, а я стану возле окна и задеревенею вся… и гляжу в конец улицы, и не могу с места сдвинуться: никогда больше не увижу моего Витю!.. А уж как покажется, да еще ровным шагом идёть, и начнёть мое сердце отходить, отходить. Уж очень волновалася за него, он же такой безоглядный был! Когда наши бомбить-то начали… так что удумали с Володькой Дальским! Как самолеты начнуть заходить на бомбежку, а они залезуть на крышу дома, где немцы живуть, да и опустють в трубу лампу, вот самолеты потом и лупють по этим хатам.

Когда к Шуре начала связная от партизан ходить, то некоторые стали проситься, чтоб она провела их к ним, а немцы, видать, и распознали про эту связь, и подослали к Шуре провокатора. Приходить раз одна к ней, назвала себя Александрой, будто сама из Москвы, попала в окружение, немцы над ней издевалися… Наговорила много! А я как глянула на нее, так сразу и определила: провокатор это! Глаза то её верту-учие так и нижуть, так и нижуть насквозь!

– Шур, – говорю, – знай, недобрая эта женщина, напрасно ты ее привечаешь.

А она и слушать не хочить, ведь Александра эта так к ней уже подладилася! Ну, под Новый год устроили они вечеринку, пригласили ребят. И ребят – самых вожаков. Тосты!.. Эта Александра с Авдеевым милуется, на шею ему вешается: нам, мол, больше, больше народу надо! А он и давай ей хвалиться, кто и что уже сделал. Вот потом-то всех их и поарестовали вскорости после Нового года. А началось с того, что собралася Шура одну семью к партизанам переправить, а провокатор эта и увязалася с ними. Собралися они, пошли. Только от Карачева отошли, а их возле Мылинского моста и схватили, и покидали в машину. Ну, после этого и началися аресты. Забрали Шуру Собакину, дочку Марии Васильевны Инну… семнадцать лет ей только и было-то. Потом Мария Васильевна ходила проведать их, так Шура аж синяя вся была… так ее избили, а Инна даже встать не смогла, к матери выйти. Быстро их расстреляли. А с ними и еще человек пятнадцать, листовки и списки разные у них нашли… Это моей золовки Рипы тогда отец работал на железнодорожной будке, а мимо нее дорога к складам проходила, где их расстреливали. Видел он, как их туда везли… из машины кто-то выглянул, крикнул: передайте, мол, нашим…»

2013-й

Привет, братец! Ну как, всё в целости-сохранности Платон доставил и угодила ль тебе?.. Ага, на этот раз котлетки только из курятины, поэтому и мягкие. А пресервы из скумбрии пробовал? Объяснил тебе Платон, что они не для кошек, а для… Ну, что ж ты, попробуй, а потом позвонишь, скажешь, присылать ли в следующий раз… Да ты что? Люда уже в типографию роман отдала?.. Ага, помню её, она ученицей твоей была, когда ты во Дворце пионеров литкружок вёл. Здорово, если б… Ну, конечно, почитаем, если издаст… конечно, и дети, и внуки… Вот и надейся, что еще подержишь в руках свой роман книгой… Нет, Ви, Платон уже ничего не пишет… Да не будет он писать даже и рассказы… Ви, ну, как его заставлять, он же не маленький… А что во сне Белинский⁵ о твоём романе сказал?.. Вот и верь Виссариону, что заиграет всеми гранями. Конечно, раз ты всю жизнь на него… да и теперь, хоть и по стеночке к нему добираешься… Вот-вот, сиди у горящей печки, лакомись тем, что есть и мечтай… Ну, конечно, о Нобелевской⁶! Пока, пока.

…Привет, Ви!.. Да у нас всё по-прежнему, а ты как?.. Ну, эту новость твою знаю, вчера Наташка с Настей хотели тебе телевизор отвезти, да?.. Конечно, конечно, снег пошёл, дорога плохая… Да сейчас она мне звонила, приглашала с ними ехать, но я… Не, Ви, для меня такая поездка слишком утомительна, я как-нибудь одна приеду, когда потеплеет, посидим с тобой, поболтаем… Ну, да, да. Пока.

…Ой, опять ты… А что тебе не нравится?.. Да не физически я устаю, а от разговоров… Да ничего у меня не болит!.. Ви, твой сосед уставал и помер потому, что в нём рак развивался, а во мне, надеюсь не… Ну не выдумывай ты, пожалуйста, и не надо мне из-за этого звонить через каждые полчаса!.. Обещаю, обещаю, что схожу к врачу. Ну да, может и сего… или завтра… Ой, ты у нас прямо миллионер, деньги за меня заплатишь! Да сама я… если пойду… Пойду, пойду! Обещаю… Ага, пока.

…Привет, Ви! Нет, ничего не случилось, просто хочу спокойной ночи тебе… Я-то постараюсь спокойно, а ты опять за своего фон Бока – до четырех?.. Да ты что? Нога сегодня не болит… Ну, я же с год тебе твержу и твержу: «Леотон» боль снимает, а ты… Вот и молодец, что наконец-то… Да, да, три раза в день… Да, дороговато, но для здоровья не скупись… И всё-таки ложись-ка спать, пока ничего не болит, а фон Бок подождет… Ну да, может, он и… Может, он и так… Может, и помешал Гитлеру Москву захватить… Да, конечно, ты имеешь право так думать… и писать – тоже, но ночью лучше спать… Ну, если тебе с фон Боком ночами интересней, то оно конечно… Тогда пока, пока, интересного общения с немецким генералом!

1983-й

Тогда Виктору шёл пятьдесят пятый год, и он работал в заводской многотиражке Брянска, здесь же была у него кооперативная квартира, в которой жила его третья и любимая жена Натали с дочкой и сыном, но по-прежнему, каждый день уезжал он за сорок километров в Карачев, – там и мама, и огород, с которого они ещё что-то продавали, а самое главное, его роман «Троицын день».

А первый раз он женился на студентке медицинского института и когда та закончила его, а ему надо было ехать с ней куда-то на три года «по распределению», то он отказался, и они развелись. Помню Женю: красивая была. И длинные, волнистые волосы её помню, – не любила их прятать под шапками, вот и… Вызвали как-то зимой к больному, а в дороге с машиной что-то и случилось. Простояли долго, а Женя-то без шапки!.. вот и простудила голову, и умерла. Долго брат ходил холостяком, но потом снова женился на местной поэтессе. И сын у них родился, но всё так же, после работы, уезжал он в Карачев к маме и своему роману, а когда из-за этого начались нелады и с новой женой, то из заработанных с огорода денег дал он ей сумму на вступительный взнос для кооперативной квартиры, и они развелись.

…Женщины брата… И первой была Людмила. Никогда её не видела, но запомнилось это имя потому, что мама и брат говорили о ней не раз. Виктору было тогда только восемнадцать, а ей… В общем, как говорила мама, была она «опытной женщиной», но брат настолько потерял голову, что подарил возлюбленной золотые часы, которые мама берегла на всякий случай, – ведь продав их, могли бы прокормиться какое-то время.

Потом была первая жена Женя, о которой уже писала. Почему они расстались? Да, он не поехал за ней по распределении, но только ли из-за того, что хотел писать роман? А может… Есть в моих дневниках вот такая покаянная запись, сделанная много лет спустя:

«Мне – тринадцать, Виктору – двадцать два. С компанией его друзей, в которой была и Женя, пошли мы как-то в лес, на маевку, как называли тогда такие вылазки. Повеселившись, возвращались пешком в Карачев, – автобусы тогда еще не ходили. И вот шли мы шли, а когда до дома оставалось километров пять, вдруг какой-то грузовик притормозил, все устремились к нему, стали прыгать в кузов. Прыгнула и я, а мой брат, который приотстал из-за больной ноги… И сейчас перед глазами: он удаляется от нас, становясь все меньше, меньше, а веселая, гогочущая компания машет ему руками… Да нет, было, было мне жалко брата! Но вот попытаться остановить машину… Нет, не сделала этого. Конечно, Виктор пришел домой и, ничего мне не сказав, так взглянул!.. И этот его взгляд потом преследовал меня до-олго. Да и теперь хочется крикнуть: никогда не предавайте!.. и особенно тех, кого любите, ибо поступок этот нельзя исправить и тенью зловещей будет он висеть над вами до конца жизни.»