Надежда

Галина Романова

НАДЕЖДА

Вместо пролога.

«Ввиду особого статуса планеты Земля Изначальная, именуемой в дальнейшем «Земля» Союза Двадцати Миров постановляется следующее:

…

П.12.

Подпункт 1. Поскольку генофонд Земли является уникальным и в определенной мере общим для более чем 60% гуманоидного населения Галактики, а также ввиду особого статуса Земли (см. п. 1,2,3 и п. 4/1 настоящей Декларации) постановляется присвоить виду homo sapiens vulgaris статус особо охраняемого вида.

Подпункт 2. Объявить генофонд Земли и вида homo sapiens vulgaris особой ценностью планету Земля и полностью запретить представителям этого вида покидать пределы Солнечной Системы без официального разрешения, исключив эмиграцию.

Подпункт 3. Отдельным подпунктом (см. указы «О статусе чистой крови» и «О сохранении биологического разнообразия») объявить женщин вида homo sapiens vulgaris особо охраняемым ресурсом повышенной ценности и установить уголовную ответственность за любые попытки вывезти женщин вида homo sapiens за пределы Солнечной Системы (см. «Уложение о наказаниях за незаконную предпринимательскую деятельность, контрабанду и торговлю наркотиками»).»

Из Декларации Законов Союза Двадцати Миров.

Глава 1.

– Надюха!

Она ловко увернулась от распахнутых рук. Петрович, как всегда, был в приподнятом настроении, хотя до конца рабочего дня оставалось еще почти три часа. Обычно он редко «принимал на грудь» так рано, и его никогда не видели на рабочем месте, не вяжущим лыка – в цеху за этим следили строго, даже строже, чем сама Надежда. Она порой сквозь пальцы смотрела на выпивающих подчиненных, поскольку лучше высшего руководства знала их способности и возможности. Тот же Петрович – мастер на все руки, на него чуть ли не молились на всем заводе. И то, что время от времени он позволял себе лишнего… ну, бывало. Но ведь не часто. Даже не раз в месяц.

Но вот сегодня…

– Надюха, ты чего? – слегка оторопел мастер.

Она холодно взглянула на него, подбирая слова. И это молчание – и невысказанные речи – отрезвили мужика больше, чем ушат холодной воды.

– Ты это… Надюха… Надежда Сергевна, – внезапно вспомнил он. – Ты чего? Случилось чего, а?

Она задохнулась. Случилось. Действительно случилось, только вот ее подчиненным и коллегам знать было не обязательно.

– Все в порядке, – заставила себя сказать. – Как там монтаж в котельной?

– Да продвигается.

– А с материалами что?

– Все есть, Надежда Сергевна. Ты не серчай, а? Просто ну… сын сейчас звонил – внук у меня родился. После трех внучек первый внук, представляешь?

Она покивала, чувствуя одновременно дежурную, «женскую» радость от того, что на земле продолжают рождаться дети, и горечь. Пролепетала что-то похожее на: «Это замечательно! Поздравляю!» – и стиснула зубы, пережидая поток слов от новоиспеченного деда. У самого Петровича было трое детей – старший сын где-то болтался, не собираясь жениться, несмотря на возраст, дочка подарила ему двух внучек и на этом успокоилась, и вот младший сын после первой девочки обеспечил «продолжателя фамилии».

– Ну, как после такого не выпить? – сокрушенно улыбаясь, развел руками Петрович. – Но только ты, Надежда Сергевна, знай – я до конца рабочего дня ни-ни! Сейчас немного продышусь и за дело. А потом проставлюсь, после работы, само собой!

– Ты поосторожней там, – стараясь быть строгой, сказала Надежда. – Не лезь. Вон, пусть Николай сегодня постарается. А то он только баклуши бить горазд…

– Да что твой Николай понимает! Молодые они, – отмахнулся Петрович. – Им бы только деньгу зашибить. Работают тяп-ляп, кое-как, а сами хотят золотые горы получать. И на сторону поглядывают – где платят больше. А мы с тобой, Надежда Сергевна, жизнь прожили, понимаем…

Женщина прикусила губу. Что-то такое отразилось на ее лице, отчего Петрович вдруг смутился, сообразив, что ляпнул что-то не то.

– Ты это… ну… молодая, конечно, Надюха, – опять перешел он на фамильярный тон. – И выглядишь хорошо, и в самом соку… А сегодня вообще красавица – во! – оттопырил большой палец. – Эх, был бы я помоложе и не женатый, приударил бы за тобой, вот ей-богу, приударил!

Надежда покивала, попробовав отшутиться – мол, все вы только обещаете. С коллективом она старалась держаться ровно – с одной стороны, все-таки своя, чуть ли не с училища здесь работает, несмотря на заочное высшее экономическое образование, а с другой – женщина и какое-никакое, а начальство. Распределение работ, сдача-приемка, всякие там комиссии-проверки и начисление зарплат и премий – все через ее руки проходит. Выше ее только начальник цеха, но сидит на своем месте крепко, его только с конторой отсюда и сдвинешь.

Настроение, тем не менее, испортилось – слишком много радости исходило от Петровича. Радости и за долгожданного внука, и просто так, за весь мир. Вот ведь человек! Практически пенсионер, в два раза ее старше, а умеет радоваться жизни. А она…

– Надежда Сергевна, да ты чего такая вялая? Случилось, что ль, чего? Опять наш Козлов дурит? Ну, так наплюй. Козлов – он козел и есть, – Петрович нутром почуял ее настроение. Еще бы ему не чувствовать – дома он жил практически в женском коллективе!

– Да все у меня нормально, – отмахнулась Надежда. – Просто… день рождения у меня сегодня, – помявшись, призналась она.

– Ой! – грубоватое лицо мастера пошло складками и морщинами. – Точно! Сегодня же тринадцатое! А я совсем забыл! И сколько тебе стукнуло?

В этом весь Петрович – где-то умелый и даже чуткий, особенно когда дело касалось работы, а где-то чурбан чурбаном. У женщин не принято спрашивать о возрасте, каковы бы женщины ни были! Но отшучиваться и кокетливо возражать: «Восемнадцать с половиной!» – Надежда не стала. Не то у нее было настроение с утра.

– Тридцать.

– Ух… круглая, выходит, дата? Это… ну… проставиться бы надо, Надежда Сергевна?

– Проставлюсь, – кивнула она. – Само собой.

– Ты да я, да мы с тобой, – Петрович опять попытался ее приобнять, – у меня внук, у тебя юбилей… Сегодня, а? Чего долго откладывать? Практикантку позовем, учетчицу… ну, Николай и Авдеич сами припрутся, куда же без них! Еще Никоненко и Ромаха… Посидим, отметим?

– Посидим, – кивнула она. – Отметим. А сейчас…

Голос ее чуть дрогнул, и Петрович мигом стряхнул с себя и браваду и фамильярность:

– Понял! Пошел работать! – и уже у самых дверей обернулся и снова одобрительно вскинул большой палец: – А все-таки шикарно выглядишь, Надежда Сергевна!

Домой Надежда шла в подавленном настроении.

Петрович за три часа ухитрился раззвонить всему цеху, что у мастера юбилей, так что к концу рабочего дня – всего за три с половиной часа – ее поздравили по разику практически все. Даже начальник цеха, Козлов, и тот пожал руку и что-то промямлил по поводу того, что «ты – прямо наша Надежда, цветешь и пахнешь!» В обеденный перерыв ей пришлось ненадолго отлучиться, чтобы добраться до ближайшего минимаркета и срочно подкупить вина и закусок – той сумки с продуктами, которую она было принесла с утра, теперь казалось недостаточно. Выставил на стол свою лепту и счастливый Петрович – две бутылки водки и две банки домашних солений. Виновникам торжества вручили по конвертику, а Надежде – еще и букет гвоздик, явно купленных в том же минимаркете.

И все-таки настроение у Надежды было плохое, и, когда она в числе последних вышла с проходной – пришлось задержаться, убирая со стола грязную посуду – ей не хотелось ни с кем разговаривать. На остановке ждали автобуса несколько рабочих, среди них были одно-два знакомых лица, но женщине не хотелось к ним присоединяться. Сунув букет в опустевшую сумку так, что торчали только головки гвоздик, она не спеша пошла по обочине дороги. Завод находился на некотором отдалении от жилых домов, сразу за забором начинались дачные участки, и три остановки она собиралась пройти в совершенном одиночестве. А чего бояться? Район у них тихий, маньяков не водится. Кроме того, на женщин с такой походкой, как у нее, редко нападают – слишком она у нее быстрая.

Домой не хотелось. Вечерами – особенно осенними – ей часто не хотелось идти домой. Пока еще был октябрь, завтра Покров, и пока еще была золотая осень. В начинающихся сумерках пламенели клены и березы, через забор дачного кооператива в одном месте перевалилась целая борода дикого винограда – разлапистые листья пламенели насыщенным багрянцем, но многие яблони и груши начали облетать, и тут и там уже виднелись голые ветки с одинокими мелкими плодами.

Надежда не любила осень, еще со школы, когда их в обязательном порядке заставляли учить знаменитое «Унылая пора, очей очарованье…» А эта осень, тридцатая в ее жизни, обещала стать самой печальной. Первой в череде печальных унылых лет.

Полгода назад внезапно и скоропостижно умерла ее мама. Она и раньше замечала за собой «что-то не так», но крепилась ради дочери. А когда, наконец, прихватило так, что пришлось вызывать «Скорую», стало поздно. Рак яичников в последней стадии. Два месяца медленного умирания – и Надежда осталась одна.

Случилось это двенадцатого апреля. И на похоронах растерявшаяся Надежда – ни братьев, ни сестер у нее не было, имелась только родня со стороны матери – последний раз видела своего мужа. Тот, уже несколько месяцев как живший отдельно, явился на похороны навеселе, пожал ее двоюродному брату руку, пьяно пробормотал что-то: «На день космонавтики тещенька преставилась. Теперь сама к богу полетит, узнает, чего там на самом деле-то!» – напился на поминках, испортив все торжество, и исчез. Они развелись примерно за год до того, и с тех пор Надежда жила одна. Как-то так получилось, что за эти полгода она растеряла всех подруг, а родня по матери, пару раз попробовав построить отношения с одинокой родственницей, натолкнулась на стену отчуждения и скоро оставила попытки. Мол, гордая, не хочешь с нами общаться, ну и сиди сиднем в четырех стенах!

Нет, иногда ее пытались с кем-то познакомить. Молодая еще, красивая, с квартирой. Траур – трауром, но личную жизнь устраивать надо. Надежда отмахивалась. Особенно огорчало ее, что потенциальные женихи, которых иногда ей сватали подруги, действительно на нее западали. Она ведь на самом деле была красива и знала это. Ей еще со школы завидовали девчонки: «Какая у тебя коса, Надька! А грудь! А талия! Эх, мне бы твою фигуру!» Все уверяли, что с такой внешностью Надежда непременно будет счастлива. Мол, разглядит ее принц на белом коне, женится, увезет к себе, и будут они с мамой, как сыр в масле, кататься…

Вот тебе и сыр. Вот тебе и масло. Вот и принц на белых «Жигулях». Да, она еще красива – не испорченная родами фигура сохраняла девичью стать – но сегодня обладательнице этой фигуры исполнилось тридцать лет. Да, у нее отдельная двухкомнатная квартира, но без мужской руки она нуждается в ремонте. Да, у нее приличная зарплата, но даже этих денег не хватило на то, чтобы спасти жизнь матери. Да, еще все впереди, но и позади осталось немало – неудачный брак, аборт и сразу за ним выкидыш, после которых врачи сказали, что она не может иметь детей. Этот диагноз – бесплодие – и заставляло Надежду раз за разом отмахиваться от женихов. Даже от тех, которые признавались, что, мол, мне от тебя не детей надо, дети у меня от первого брака уже есть, мне подавай женское тепло и участие! При этом никто никогда не говорил, что собирается давать ей…

Когда Надежда дошла до своего двора, начало темнеть, а во многих окнах уже загорались огни. И только три ее окошка чернели темнотой. Раньше мама зажигала огонь на кухне, дожидаясь дочери. А летом Надежда прибегала домой до того, как стало совсем темно. Скоро начнется зима и вот такое унылое возвращение в пустую квартиру станет в порядке вещей.

Дом встретил ее темнотой пустых комнат и тишиной. Иногда мелькала мысль завести кота или кошку – пусть хоть кто-то радуется ее возвращению! – но сама мысль о том, что где один кот, там и два, где два – там и пять, а потом в сорок лет она окажется классической… ну, не старой девой, но почти старухой с сорока котами. Нет, такой судьбы Надежда пока еще для себя не желала. Что она, что мама – обе мечтали о счастье, верили в него, ждали чуда. Мама, правда, не дождалась. В тридцать три, понимая, что лучшие годы ушли, она взяла и родила «для себя». Надежда была ее надеждой в прямом смысле слова. Мама в юности одевала красивую дочку, как куколку, твердила, что с ее внешностью ей запросто найти себе жениха. Огорчалась, что дочка пошла после школы в училище, а потом – на завод. Мол, где ты там богатого мужа найдешь? Потом успокоилась, притихла.

Мама…

При мысли о ней глаза Надежды наполнились слезами. И ведь надо же, чтобы в такой день…

Праздничный стол был накрыт. Стояли расставленные с утра тарелки, в холодильнике ждали салаты, заливное и нарезка. Был куплен тортик и бутылочка мартини. Подруги, которых она обзвонила накануне, наигранно-веселыми голосами обещали прийти, но честно предупреждали, что у них маленькие дети, что завтра среда и надо на работу, а живут они не в соседнем подъезде, да и сегодня тоже дела есть, так что «мы забежим попозже и только на минуточку, поздравить, хорошо?»

Надежда взглянула на часы. Она приглашала всех к семи часам, понимая, что людям надо собраться и доехать. Оставалось еще полчаса. Она все успеет – и прическу, и макияж. Конечно, кто-то опоздает, кто-то заскочит впрямь на минуточку, но все лучше, чем одной.

В половине восьмого она стала в этом сомневаться.

Никто не пришел. В квартире стояла тишина. Только Минаковы отзвонились, мол, застряли в пробке на Кутузовском, куда заезжали за подарком, опаздываем, так что начинайте без нас. Надежда вздохнула, уверила трубку, что все понимает и, отключившись, чуть не заплакала. Она открыла мартини, поковырялась в салатиках, попробовала заливное – не пропадать же добру! – но в одиночестве кусок в горло не лез. И в восемь часов хлопнула дверью, выйдя из квартиры. Приедут Минаковы или нет, ей хватит сидеть в пустой квартире и ждать неизвестно, чего. Если судьба не стучится в ее дверь, она сама пойдет и постучится!

Кафе-бар находился на соседней улице. Небольшой уютный полуподвальчик, летом выставлявший несколько столиков под цветастыми зонтами. Надежда бывала там всего раз или два, еще при жизни мамы, и никогда так поздно вечером, как примерная девочка с работы сразу возвращавшаяся домой. Но сейчас был особенный день, и она решительно прошагала к стойке, заняла свободный стул и кивнула бармену.

– Мартини. Со льдом!

Играла музыка. Над стойкой вспыхивали и гасли в такт мелодии огни. Под потолком висели два телевизора – там крутили бесконечные клипы. Народа было немного – всего восемь человек, не считая ее. Две влюбленных парочки, уже начавшие самозабвенно целоваться, трое студентов, громко, чтобы перекричать музыку, споривших о достоинствах и недостатках какой-то видеоигры, и одинокий, как она сама, мужчина на другом конце стойки.

Надежда не сразу обратила на него внимание. Она, если честно, лишь мельком скользнула взглядом по сутулой мужской спине, смакуя первую порцию мартини и раздумывая, что будет делать дальше. Тут было все-таки общество, тут она не чувствовала себя такой одинокой. Тут, что греха таить, можно было с кем-нибудь познакомиться. Пусть не на всю жизнь, но известно, что чудеса случаются там, где в них верят. Вот она внезапно и…

Она пила мартини и озиралась по сторонам, стараясь вести себя и выглядеть строго. Пусть не вздумают путать ее с девочками легкого поведения!

Бар постепенно заполнялся народом. Просто удивительно, как много людей вечерами, вместо того, чтобы сидеть дома, отправляются сюда! Как будто завтра суббота и их никто не ждет! А может, и правда никто не ждет. Или им так надоела семья, что хочется сбежать от нее хоть куда-нибудь… Надежда посматривала по сторонам, иногда поднимала глаза к экрану телевизора, висевшему почти над ее головой. Музыка сливалась с гулом голосов, стуком стаканов, шарканьем ног.

Женщина выпила вторую порцию мартини со льдом и задумчиво посмотрела на бокал. Заказать еще или хватит? На нее уже начали обращать внимание завсегдатаи, косились с любопытством, пробовали заговаривать, но Надежда либо не отвечала, либо отвечала так односложно, что мало, кто настаивал на продолжении знакомства. И все же, что ей делать?

– Не стесняйтесь!

Она даже вздрогнула, чуть не подпрыгнув на стуле, и стремительно обернулась, хватаясь руками за стойку. Оказывается, тот мужчина, что вначале сидел, отвернувшись и ссутулившись, теперь выпрямился и вполоборота наблюдал за нею.

– Не стесняйтесь, – повторил он негромко, но вполне отчетливо. – Если хотите заказать третью порцию, не стоит себе отказывать.

– А откуда вы знаете, о чем я думаю? – осторожно поинтересовалась Надежда.

– Догадываюсь, – он слегка улыбнулся.

У незнакомца был удивительно мягкий, бархатный и в то же время сильный и глубокий голос. Почему-то подумалось, что ее любимый певец Дмитрий Хворостовский должен говорить именно так. Надежда бы не удивилась, если бы узнала, что этот мужчина действительно заканчивал консерваторию по классу вокала. В баре было довольно шумно, но голос с легкостью обходил все препятствия, устремляясь к цели, обволакивал, баюкал, ласкал.

Под стать голосу была и улыбка – не бесшабашная мальчишеская усмешка, а что-то такое же спокойное, глубокое, затрагивающее, казалось, не только мышцы лица и взгляд, но и всю его фигуру до кончиков пальцев. Надежда поймала себя на мысли, что скользнула взглядом от лица незнакомца на его плечи и руки, проследив до крепкой загорелой кисти, обнимавшей стакан. А взглянуть снова ему в лицо она почему-то не посмела.

– Вы смущены, – это был не вопрос, а констатация факта. – Вам не часто приходится… общаться с мужчинами?

– Ошибаетесь, – она все-таки подняла взгляд. – С мужчинами мне приходится общаться довольно часто…

У нее целая бригада мужчин, не считая просто рабочих цеха.

– Но? – он опять улыбнулся. – Не стесняйтесь признать – всегда есть это самое пресловутое «но», ведь так?

Надежда кивнула.

– Вы молчаливы, – это опять была констатация. – Я вас смущаю? Мне уйти?

В любой другой день она бы кивнула и указала на дверь. Хватит с нее одного мужа и многочисленных женихов, которые только что слюни не пускали, глядя на ее фигуру, и так и норовили форсировать события, уже на первом свидании настаивая на пресловутой чашечке кофе. Но сегодня…

Надежда прикусила губу, чтобы не вырвалось отчаянное: «Нет!» – но, наверное, что-то было в ее взгляде, отчего мужчина внезапно улыбнулся еще шире, обозначив ямочки на щеках, и повернулся на стуле, непостижимым образом оказавшись рядом:

– Мне остаться?

Надежда выпрямилась, стараясь, чтобы он не прочел радости в ее глазах, скучающе окинула взглядом батарею бутылок:

– Бармен!

Тот придвинулся ближе.

– Двойной бурбон со льдом, – внезапно раздался над ее ухом тот самый бархатный баритон. – А даме чего-нибудь полегче.

Незнакомец уже сидел рядом, сохраняя, однако, дистанцию, и Надежда невольно порадовалась тому, что в кои-то веки раз попался порядочный кавалер. Не спешит полапать, готов платить. А его голос… и улыбка… и взгляд… и вообще он такой… м-м…

Когда принесли заказ, она замешкалась, и незнакомец пришел ей на помощь:

– Нам надо познакомиться. Аскольд, – он отсалютовал бокалом. – Мои родители были слишком… романтичны. Кроме того, у меня было подходящее отчество – Арнольдович.

– Красиво, – согласилась она. – Надежда Сер…

– Просто «Надежда». Можно?

Голос его как-то странно дрогнул, словно он готов был умолять ее о милости. В этом было что-то рыцарское, что-то от героев любовных романов, которые она иногда читала.

– Можно.

– Тогда, – он поднял бокал, – за знакомство?

– За знакомство.

Ей вдруг стало как-то удивительно легко и свободно. Жизнь заиграла новыми красками. «Осторожно, Надя! – шепнула она себе. – Ты едва знаешь этого Аскольда Арнольдовича. Ты познакомилась с ним в баре несколько минут назад! Еще неизвестно, за кого он тебя принимает. Может, за элитную проститутку!»

А, плевать! Сегодня ей исполнилось тридцать лет. Она разведена, бездетна, одинока. Несмотря на свою «модельную», как говорили подруги, внешность работает на заводе старшим мастером в цеху. В конце концов, самое страшное – что он ее убьет или изнасилует, а может, то и другое сразу… Напиться, что ли, чтобы не было так страшно?

– Вам страшно? – шепнул ее новый знакомый.

– С чего вы взяли? – насторожилась Надежда.

– Ну, как же! Одинокая женщина, без спутника, и тут появляется некто, в эти самые спутники набивающийся. Причем они встретились не где-то на приеме, в гостях, их не представляли друг другу, так сказать, официально. Весьма странное знакомство. И подозрительное, не находите?

Она кивнула, но ничего не сказала.

– Вот поэтому я и не стал бы настаивать на продолжении, – мужчина одарил женщину еще одной улыбкой. – Мы с вами едва знакомы. Странно встретились и странно разойдемся. И даже вряд ли пересечемся завтра на улице – я ведь тут случайно, проездом. У меня всего двое суток… то есть, уже меньше, чем двое суток. Завтра в это время я уже буду в поезде.

– И… куда вы поедете? – Надежда все не решалась сделать глоток заказанного им напитка.

– В Архангельск.

– Вы… там живете? – она внезапно почувствовала разочарование.

– Нет, живу я в Красноярске, но моя работа предполагает частые разъезды. Даже за границу, в Прибалтику, Польшу, Европу… хотя туда в последнее время посылают все реже и реже. Да я и сам стал отказываться. Хочется побольше бывать дома…

– С семьей, – понимающе кивнула она.

– Семьи, как таковой, нет. Есть родители, есть сестра и племянница. Увы. А больше никого нет. И никогда не было, к сожалению. Я слишком часто в разъездах. Нет времени остановиться и… заняться личной жизнью всерьез. Я могу задать вам тот же вопрос или это будет нескромностью с моей стороны? Поймите меня правильно, но если у вас есть те, кто о вас беспокоится, вам не стоит подвергать их чувства такому испытанию.

– Нет у меня никого, – Надежда залпом выпила напиток, так толком и не разобрав, что ей налили. Какой-то аперитив, кажется. Она, кроме шампанского и мартини, практически ничего не пила и в напитках не разбиралась. – Даже кошки.

– Неужели? Так не бывает! Есть…

– Никого нет. И родителей, ни близких родственников…

– И друзей? Друзей тоже нет?

– Еще два часа назад я думала, что есть, но они… А, не хочу об этом думать. Я хочу еще выпить. Вот что это сейчас было?

– Бармен, повторите даме! – тотчас же крикнул Аскольд и заговорщически подмигнул: – Пусть это будет тайной. Должны же в жизни быть хоть маленькие загадки!

– Должны, – неожиданно развеселилась Надежда и сама крикнула: – Бармен! Скорее!

Это был необыкновенный вечер. Аскольд оказался таким странным собеседником! Он умел слушать и умел рассказывать, и неизвестно, что у него получалось лучше. Его бархатный голос просто завораживал. Как выяснилось, он действительно какое-то время подвизался на подмостках Красноярского театра, но после жестокой простуды потерял голос и был вынужден оставить сцену. И хотя его уверяли, что голос полностью восстановился, что-то простыло в нем самом. Он трудился консультантом в некоей фирме, раскинувшей филиалы чуть ли не по всей России и отчаянно искавшей выход за рубеж. Выходы имелись, но только как компании-спутнику других организаций. А им хотелось полной самостоятельности, чтобы напрямую заключать договоры с коллегами. На вопрос Надежды, с чем связана его деятельность, Аскольд небрежно бросил: «Компьютерные технологии!» – и переключился на нее. Узнав, что она работает на заводе, он не стал небрежно бросать: «С такой внешностью? Актрисой быть не пробовала? Или моделью?» – а просто кивнул головой, принимая это как данность.

Из бара они выбрались только через полтора часа, когда от духоты и пьяных голосов там стало невмоготу не то, что дышать, но даже просто быть. Прохладный осенний воздух слегка остудил и отрезвил, ночная темнота после ярких огней показалась настолько глубокой…

– Как в космосе, – Аскольд запрокинул голову, глядя в небо.

– Что?

– Как в космосе, – он указал вверх, в бездонную черноту. – Только там звезды. Много звезд. А здесь…

– Неужели ты был в космосе? – рассмеялась Надежда.

– Нет, конечно! – он приобнял женщину за плечи. – Там никто не был… кроме пары сотен космонавтов… И никто не знает, как оно там на самом деле, но у нас дача за городом. Ночью выйдешь, прошу прощения, по малой нужде, поднимешь взгляд в небо – и забудешь, зачем выходил. А если отправиться на Красноярские Столбы с палаткой на пару ночей…Там вообще такое небо…

– Никогда там не была, – осторожно сказала Надежда.

– Решено. В августе берешь отпуск и мы едем в Красноярск. Покажу тебе наше небо. После этого тебе не захочется оттуда уезжать!

Голос Аскольда как-то странно дрогнул, изменившись, и у Надежды сжалось сердце. Неужели это все-таки случится?

– Пойдем к тебе?

Это сказалось как-то само собой, и Надежда, хоть и испугалась, но не удивилась. Сегодня вообще был удивительный день и… должно же и ей хоть когда-нибудь повезти! А если не повезет, то кому какое, в сущности, дело?

– Ты далеко живешь? – видимо, ее молчание Аскольд принял за сомнения. – Пойми, я бы мог вызвать такси до гостиницы, но какой смысл? Пока мы доедем, пока то, да пока се, уже и назад тебя провожать. А ты ведь не такую ночь хочешь?

Он заглянул в глаза как-то странно, требовательно и осторожно, словно боясь спугнуть робкую добычу. Это был взгляд настоящего мужчины, взгляд победителя, умеющего быть милосердным, и Надежда сдалась.

– Нет, это рядом, на соседней улице, только…

– Ты кого-нибудь ждешь?

В такое время суток к ней мог заявиться разве что бывший муж, и он в самом деле некоторое время после развода рвался в подъезд, трезвоня в домофон, пока соседи не пригрозили подать на него в суд. Мелькнула и пропала мысль о Минаковых, которые наверняка уже выбрались из своей пробки на Кутузовском, но… сколько сейчас времени? Не все ли равно?

– Никого я не жду. Но ждала. Так что не удивляйся.

– Ты сама удивительна, – ответил Аскольд и поцеловал ее.

Короткий, даже немного сухой поцелуй прервался почти сразу, но у Надежды подкосились ноги. Она сама не помнила, как дошла до своего дома, как они поднялись на четвертый этаж, как она открыла дверь. Все прошло, как в тумане, и единственной реальностью была рука Аскольда, который твердо и осторожно поддерживал ее под локоток.

Они начали целоваться еще в тесной прихожей, вынужденные толкаться в попытке пристроить верхнюю одежду на вешалке, но Надежда нашла в себе силы отступить:

– Извини, я…на минуточку. Ты… проходи. Это прямо…тут.

И юркнула в ванную, дрожащими руками закрываясь на щеколду. Ее всю трясло от волнения и предчувствия чего-то непоправимого. «Дура! Привела мужика. Ты с ним едва знакома. Откуда он вообще взялся? Краснодар… с таким же успехом он мог жить где-нибудь в Марьино или, на худой конец, в Люберцах! А ты… пить надо меньше», – попробовала она ругать себя за беспечность, но все возражения куда-то словно проваливались. Она не маленькая девочка. Ей уже целых тридцать лет. Тридцать лет! И потом – должно же хоть однажды повезти?

Послышался голос Аскольда. Он позвал ее, спрашивая, все ли в порядке.

– Да! – она рывком выпрямилась, взглянула на себя в зеркало. Вроде, макияж в порядке. Прическа только растрепалась и помаду она «съела». Хорошо, что рядом со стаканом с зубной щеткой стоит «дежурный» тюбик помады! Быстро приведя себя в порядок, Надежда вышла из ванной комнаты.

Аскольд успел зажечь свет в большой комнате и стоял возле накрытого стола, рассматривая салаты, заливное и пустые тарелки. Надежда мысленно похвалила себя за то, что машинально поправила нарушенные горочки салатиков и заменила грязную тарелку на чистую.

– Ты ждала гостей?

– Да, но никто не пришел.

– Это просто свинство с их стороны – бросить женщину в такой день! Не возражаешь, если мы тоже не будем их ждать и все тут сами съедим?

– Не возражаю.

Только тут она заметила, что мартини открыто, и в бокалах уже налито.

– Извини, – в голосе мужчины, тем не менее, была лишь спокойная решимость, – но я взял на себя смелость… поухаживать за тобой. Садись, – и галантно отодвинул стул.

Надежда опустилась на него, дрожащими руками взяла бокал. Все казалось ей сказкой. Каждая мелочь имела значение. Коснувшись губами напитка, она вдруг с удивительной ясностью поняла, что запомнит этот вечер на всю оставшуюся жизнь.

Сон сморил ее незаметно.

Никол Пшемыньски считал себя землянином во втором поколении. «Мой дедушка был родом из Кракова!» – любил повторять он, приписывая этому факту столько значимости, что на всех перевалочных базах и планетах, где Пшемыньски не боялся открыто заявлять о своей родословной и профессии, его не просто уважали, но и побаивались. Благодаря этому и на Кошачьем Глазе, главной пиратской базе в системе Тигровый Глаз, что располагалась на окраине туманности Ведьмина Голова, он сумел занять лидирующие позиции и входил в пятерку самых влиятельных гуманоидов. Правда, первым в пятерке он был с конца, но кого это волнует на базе с пятимиллионным населением?

Под началом Никола Пшемыньски была целая эскадра из пяти крейсеров и около десятка малых катеров, не считая союзников, которые, хоть в свободное время летали сами по себе, по первому зову были обязаны явиться на боевое построение. Больше народа ходило только под рукой знаменитого на всю Галактику Хищника и некоторых его подпевал. И Пшемыньски вполне мог позволить себе купить небольшую планету и обосноваться там, почивая на лаврах, пока его корабли бороздят недра глубокого космоса, лишь принимая отчеты и отдавая приказы по дальней связи. Но космос слишком велик, чтобы позволить себе расслабляться. Вон даже у Великой Звездной Империи не хватает времени, сил и ресурсов, чтобы контролировать отдаленные окраины и колонии, что говорить о каком-то, пусть и успешном, звездопроходце! Поэтому покупка планеты откладывалась на неопределенный срок, а сам Никол Пшемыньски продолжал мотаться по Вселенной на своем флагмане «Краковяк», принимая участие во многих операциях, контролируя все, что может. Тем более, если речь шла о планете Земля. И особенно, если речь шла о землянках.

Солнечная Система, как особо охраняемое место, находилась не только в строго охраняемой экологами и социологами зоне. В этом квадрате Галактики само время порой выкидывало такие фортели, что некоторые корабли опасались даже проходить мимо. Земля была планетой с непредсказуемым временем. И если на Марс, Венеру, Плутон и некоторые спутники Юпитера и Нептуна корабли прилетали исправно, то уже посадка на Луну была сопряжена с определенными трудностями, а уж что касается самой старушки Земли… Садясь на ее поверхность, ты мог с уверенность сказать только одно – посадка будет удачной, насколько тебе позволят приборы и твое умение. То есть, сядешь ты в любом случае и даже в заданной точке, но вот когда ты сядешь и когда взлетишь – большой вопрос. Ибо планета Земля находилась во временной петле, и приземляющийся корабль запросто мог вместо настоящего времени приземлиться в далеком прошлом или недалеком будущем. Ученые Союза Двадцати Миров давно уже установили, что сами факты посещения Земли пришельцами из космоса были тому причиной – каждый корабль, когда бы он ни сел на планету, менял ее прошлое и будущее самим фактом своего существования. Так называемый «Эффект бабочки» действовал в обе стороны. И это было главной причиной ограничения полетов – земляне изо всех сил пытались хоть как-то стабилизировать свою историю. Кому охота каждые пять лет полностью переписывать учебники истории и заново привыкать к тому, что те, кого в детстве считал народными героями, теперь, в результате темпорального феномена, считаются военными преступниками, позорящими само звание человека, а сами преступники вдруг становятся примером для подражания и гордостью «за свое славное прошлое»?