Лучше чем когда-либо

Славному городу Жмеринка и всем тем, кто жил там в середине шестидесятых. И тем, кто не жил там…

Ведь у каждого в молодости была своя Жмеринка.

Посвящаю

Контракт

Я, Эзра, беру на себя обязательство написать и закончить эту книгу.

Я понимаю, что мне предстоит напряженная, управляемая свыше работа над ней, и я полностью посвящаю себя этому.

Я беру на себя обязательства ежедневно заниматься творчеством, думать и выполнять все, что необходимо для него.

Я также осознаю, что работа выявит серьезные проблемы в моем образовании. Их я буду компенсировать ежедневными занятиями по повышению знаний в тех областях, которых потребует моя книга.

Моя творческая работа возбудит во мне чувства, мысли и воспоминания, с которыми мне придется постоянно бороться, и я сознательно иду на это.

Будет тяжело… Но чертовски приятно!

Да поможет мне тот, с кем я не всегда ищу близких отношений.

Езра Бускис

Сентябрь, 2010

Пролог

«Если бы Бог тебе не помогал, ты столько бы не выдержал».

Хасидская поговорка

Театр… Сцена… Красные, желтые, оранжевые цвета… Кресла красного цвета. Занавес темно-красный. Задник желто-оранжевый с огромным красным пятном посередине. На сцене два актера в ярких одеждах нищих. Первый актер:

– Итак… Второй актер:

– Итак, увидел я, что нет ничего лучше, как наслаждаться человеку делами своими: потому что это доля его. Ибо кто при ведет его посмотреть на то, что будет после него?

Он обвел сцену грустным взглядом, вышел на авансцену и, смотря в зал, театральным голосом продолжил:

– Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем.

Грустно улыбаясь:

– Это говорю я, Кохэлет, сын Давида, царь над Израилем в Иерусалиме…

Занавес падает. Мы слышим бурные аплодисменты и крики «Браво!»

Занавес поднимается, и на сцене никого… Мы смотрим в зал – и там никого…

Кухня…

Эзра сидит за столом, пьет кофе и смотрит телевизор, Хана складывает посуду в посудомоечную машину.

– У нас на работе сегодня была аттестация, ничего особенного, но все же мне было приятно….

Эзра слушает ее вполуха, смотрит футбол.

– Но тебе как всегда неинтересно, что происходит у меня на работе.

Не отрываясь от телевизора:

– Почему? Мне интересно…

– С тех пор, когда ты бросил работу в такси и стал «великим писателем», тебя ничего, что касается работы – я имею в виду нормальной работы: идти утром на работу, работать там, приходить с работы домой, отдыхать… ну, как раньше у тебя было – ничего не волнует. А между прочим, сейчас кризис, ты знаешь об этом? И сейчас увольняют…

Хана говорит все это, стоя к нему спиной. Он сидит немного сзади, смотрит футбол, иногда делает рожи, когда ее голос его раздражает, мешает ему смотреть… Кошка подошла к своей тарелке на полу и стала есть. Собака подошла к двери на задний двор и стала проситься на улицу. Эзра, не обращая внимания, продолжает смотреть свой футбол. Хана повернулась, посмотрела с осуждением на Эзру. На собаку.

– Ну, где я тебя нашла такого идиота? Открой собаке дверь! Она подняла руку, чтобы выключить ящик.

– Не трогай!

Эзра встал и открыл дверь на задний двор, продолжая смотреть.

– Так вот продолжаю про мою аттестацию. Чарльз сказал, что мне волноваться не о чем. Меня, мол, увольнять не будут. Я ценный работник. – Она улыбнулась. – Так что тебе нечего волноваться. Можешь продолжать ничего не делать… Ой! Я забыла! Ты же у нас «великий писатель»…

Вдруг Эзра оторвался от телевизора и стал смотреть кругом. На Хану, на кошку, на собаку которая гуляла во дворе. У него в голове стали появляться какие-то образы, сцены… И что удивительно: ему вдруг стало казаться, что это уже было… все это…

– Это уже было… Я это уже видел…

– Так какого же черта ты уставился в ящик, если уже это видел?

Эзра не обратил внимания на Ханино замечание.

– Ты понимаешь, Хана?! Я это уже видел! Хана повернулась к нему. И, увидев его тупой взгляд в никуда, как-то заволновалась.

– Ну?! Он приложил руку к сердцу. Ему трудно стало дышать, и стало жечь там, в груди… И левая рука как-то обвисла, но он этого словно не замечал, а тупо повторял:

– Невероятно… Это уже было…

Хана не выдержала. На повышенных тонах:

– Да что с тобой?! Эзра отключился от окружающего его мира, он что-то видел.

– Как такое может быть? Ты не поверишь… Я знаю, что будет дальше… Я знаю продолжение…

Он посмотрел на Хану отстраненно странным взглядом. Она так испугалась, что впервые за столько лет не знала, как себя вести, что сказать.

А Эзра смотрит во двор… двор уходит в лес… Поляна… На поляне стоит стол с двумя стульями… Стол покрыт красивой, дорогой, белой скатертью…

Все в черно-белом цвете…

Из леса появляется очень красивая высокая стройная девушка с рыжими волосами, в черном платье, на голове черная шляпа с большими полями. Она смотрит на Эзру и улыбается. Машет ему рукой.

Элегантно, с достоинством, садится за одиноко стоящий стол, вынимает золотой портсигар для сигар, вынимает тонкую сигару, подносит ее ко рту…

Ниоткуда появляется официант в смокинге. Руки в белых перчатках. В одной руке у него серебряный поднос, на котором белый кофейник с двумя белыми чашками, бутылка шампанского и два хрустальных бокала.

Свободной рукой он щелкает золотой зажигалкой и подносит огонь к девушке, которая прикуривает сигару и при этом продолжает смотреть на Эзру.

И дальше как в замедленных съемках…

Официант медленно ставит поднос на стол… Открывает шампанское… Со звуком вылетает пробка… Он медленно наливает в хрустальные бокалы шампанское, которое медленно выливается через края бокалов… В чашки он медленно наливает кофе и с гордо поднятой головой медленно и с достоинством уходит…

Девушка все это время смотрит на Эзру.

Улыбается и жестом приглашает его к столу:

– Эзра, остановись на минуту… Подумай… Это ведь твоя жизнь!

И снова жест. Она снова приглашает его к столу. Она такая красивая… Он не может выдержать. Он хочет к ней… Он хочет за ее стол… Он хочет шампанского… кофе… Он хочет сидеть с ней рядом…

Эзра, медленно растягивая слова, говорит:

– Это ведь моя жизнь… И я с ней могу делать все, что захочу. А я хочу к ней… хочу за ее стол… хочу сидеть с ней рядом… говорить ни о чем… курить сигару, пить шампанское… кофе и смотреть… смотреть… смотреть… на нее…

Эзра с тоской смотрит во двор.

Кафе…

Эзра вошел в кафе. Сел за столик. Заказал кофе. Стал смотреть по сторонам. Подошла официантка, с улыбкой поставила кофе на стол и с интересом посмотрела на него. Кокетливо виляя бедрами, пошла в сторону барной стойки. Обернулась и еще раз посмотрела. Он на нее не смотрел. Но чувствовал ее взгляд.

Открылась входная дверь.

Высокая стройная девушка с рыжими волосами вошла в кафе и стала смотреть по сторонам в поисках кого-то. У него перехватило дыхание. Она показалась ему невероятно красивой, он не мог оторвать от нее взгляд. Как вообще можно быть такой красивой?! Ее лицо… Глаза… волосы… губы… Невероятно… Красивой такой больше нет! У него заныло в груди. Он не выдержал, улыбнулся ей, поднял чашку, как бы чокаясь. Она ему в ответ улыбнулась. И у него опять перехватило дыхание… Она решила, что это тот, к которому она пришла. Ее походка… походка кошки, нет, не кошки, ягуара… медленно переставляя ноги, с независимо поставленной головой, она шла к его столику… Короткая юбка, сапоги на высоких каблуках еще больше подчеркивали ее великолепную фигуру. Она приближалась, как в замедленных съемках, с улыбкой, намереваясь сесть за его стол…

– Нет, это не он, то есть это не я… – смутился он.

Она растерялась, не зная, как себя вести.

– Ты мне просто понравилась…

И он ей улыбнулся.

Она растерянно продолжала улыбаться, глядя на него. И отошла в поисках того, к кому пришла. Вдруг резко обернувшись, посмотрела на него еще раз, как бы не веря, что он не тот, к которому она пришла…

Я представляю…

Театр… Сцена… Красные, желтые, оранжевые цвета…

Кресла красного цвета. Занавес темно-красный. Задник желто-оранжевый с огромным красным пятном посередине.

На сцене два актера в ярких одеждах нищих. Появляется девушка из кафе в порванном желтом платье и босиком. Прижимая руку к груди, с театральным выражением она обращается к первому актеру:

– Я тебе благодарна.

– За что?

– За то, что ты был со мной столько времени. Спасибо…

– Не понимаю…

– Просто не все могут быть счастливыми. Кому-то нужно быть и несчастливым.

– О чем ты?

В ответ девушка грустно улыбается.

Занавес падает. Мы слышим жидкие аплодисменты. Одинокие крики «Браво!»

Занавес поднимается, и они втроем кланяются под робкие аплодисменты.

Кафе…

Эзра сидит один за столом. Пьет свой кофе, смотрит по сторонам. И видит ее… И такое впечатление, что она везде, везде, куда бы он ни смотрел… Не может быть, чтобы все кафе заполнено ей! Не может быть, что все посетители состоят из нее!

Он озирается…

– Вот! За каждым столом сидит она, и напротив нее сидит она, и рядом с ней сидит она… Очередь за кофе состоит из нее. И девушка, которая варит кофе за стойкой, тоже она…

И все они говорят, шутят, смеются… Или я тихо схожу с ума… Нет! Со мной что-то происходит…

Он посмотрел по сторонам задумчивым взглядом.

«Ощущение безысходности, – подумал он. – И ничего нельзя сделать… Абсолютно».

И вдруг вспомнил… Как будто это было вчера…

– Знаешь, Эзра, до того, как я встретила тебя, у меня была абсолютно скучная, однообразная, неинтересная жизнь. А с тобой … с тобой было всегда весело и непредсказуемо… Помню, на мой день рождения… ты помнишь? На мой день рождения утром ты бросил камешком в мое окно… помнишь? Я не слышала, и ты опять бросил, но я спала. Тогда ты нашел камешек побольше и бросил его. И окно разлетелась вдребезги. Как же я испугалась, проснулась… С опаской посмотрела из окна и увидела тебя…Ты прижал голову к плечам, и лицо у тебя при этом было тоже перепуганное. Но когда ты увидел меня, ты обрадованно крикнул: «Слава богу, это твое окно, а то мне вдруг показалось, что соседское!» И лицо твое при этом было ликующее. А твой акцент… Жмеринский акцент… Он заставлял и заставляет всегда меня улыбаться… До тебя я никогда не слышала такого акцента и некоторые слова… Я даже не знала об их существовании…

– Например?

– Ну, не знаю, например, «колобаня». Это лужа по-твоему.

– А мне нравится… А еще?

– Лох… Шлэпар…

– В твоем исполнении они звучат клево. Давай еще!

– Тухыс! Это попа на идиш.

– Еще!

– Вэй Змир! «Боже мой» по-русски. Помнишь, мы могли с тобой поругаться и помириться десять раз за вечер… И тогда я злилась и не соображала, какое это было счастье. А сейчас… – И она посмотрела в прошлое. – А еще помню… Когда ты мне сказал: «Я нашел тебя неотразимой!», я чувствовала, что это не твоя фраза. Так в Жмеринке не говорят. И ты где-то ее услышал или прочитал. Но ты сказал ее как-то по-особенному будто она твоя. И я тебе поверила. Меня это настолько поразило… Мне она так понравилась… Мне это даже снилось…

– Ха! Что тебе снилось? Как мои слова могли тебе сниться?

– Я просто… Мне такого… Мне так не говорил никто…

И она улыбнулась в пространство.

– А однажды мы гуляли в парке, и совершенно незнакомая женщина, посмотрев на нас, сказала: «Вы очень подходите друг другу». Но как только она ушла, почти сразу мы поругались, как всегда. Почему мы расстались с тобой?

– Я помню, почему мы расстались… Я болел. Я очень болел…

– Почему же ты не пришел ко мне?

– Я пришел… Но тебя уже не было…

Он посмотрел на нее и спросил:

– Да что с тобой? Ты как будто прощаешься со мной…

И… Он очнулся… Он в кафе…

– Мой стол и мой кофе… – сказал он в пространство.

И с тоской посмотрел на девушку…

Я вспоминаю…

У нее очень белая кожа… Рыжие, почти красные волосы… Веснушки и необычный разрез глаз…

Мы в кинотеатре.

Я представляю…

Она сидит у меня на коленях и пьет красное вино прямо из бутылки.

У нее плохо получается. Вино выливается из ее губ на мою рубашку на мои штаны, на мою душу… И я красный, вонючий и пьяный.

Я хочу поцеловать ее полные, липкие, красные губы и, не отрываясь, смотреть в ее глаза. В глаза со странным необычным разрезом…

И я целую ее губы… И я смотрю в ее глаза…

И они увеличиваются, увеличиваются, увеличиваются… Становятся огромными, заполняя весь экран…

Только вот как же ее зовут?

И опять кафе…

Она все еще везде…

Он следит за ней боковым зрением, не поворачивая головы.

Оглянулся… Кафе… Полупустое кафе… Посмотрел на девушку.

Невероятно красивое создание… Смотрит по сторонам. Ищет того, к кому она пришла. Неужели она не видит, что кроме нее и меня в кафе никого нет? Она сидит за каждым столом… Очередь за кофе состоит только из нее… И девушки за стойкой… Которые делают разные кафе-латте – это все она…

Я представляю…

Театр… Сцена… Красные, желтые, оранжевые цвета…

Девушка из кафе в порванном желтом платье и босиком. Прижимая руку к груди, с театральным выражением говорит:

– Ты уверял, что я хорошо пишу, верно?! Вот что я писала для тебя… Дорогой…

Читает:

– Я знаю, ты меня не любишь. И знаешь почему? Как сказала одна семилетняя девочка, любовь – это когда папа видит маму утром без макияжа или вечером уставшей после работы, и все равно говорит, что она умнее и красивее, чем Мерилин Монро, целуя ее. А для тебя любая девушка, даже если она глупая и неинтересная, лучше и красивее меня. – И склонив голову набок: – И ничего поэтому сделать нельзя… Любимый!

Она отворачивается от него, и одинокая, крупная слезинка катится по ее щеке.

Первый актер подходит к ней, ладонью обнимает ее мокрую щеку, осторожно губами дотрагивается до ее полуоткрытых мягких губ… Целует.

– Обними меня, – просит она.

– Тебе холодно?

– Мне всегда холодно, когда ты рядом, но не со мной.

– Я с тобой…

Помолчали.

– Когда я родилась, Бог сказал, что я не буду счастлива.

– Какая глупость!

– И ничего не глупость! Может, у Него настроение было не очень… И Он сказал: «Да! Ты будешь несчастлива». И может, Он потом пожалел, но было поздно. Он уже сказал….

– Кто?

– Бог.

Первый актер улыбнулся.

– Смеешься?

В ответ он утвердительно махнул головой.

И глядя на него, она осторожно говорит:

– Знаешь, мне иногда с тобой страшно… – Она вопросительно смотрит на него. – Я не знаю твоего прошлого. У тебя есть оно?

– Есть, но я его не люблю!

– Ты когда-нибудь мне расскажешь?

– Нет! Незачем… – И обращаясь в зал: – Нельзя брать прошлое с собой и нельзя оглядываться, от этого умирают…

Занавес падает. Мы слышим жидкие аплодисменты. Одинокие крики «Браво!»

Занавес поднимается, и они втроем кланяются под робкие аплодисменты.

Кафе…

– Она делает вид, что не видит меня. Глупая… Но я ведь чувствую… Она обращает на меня внимание, даже когда смотрит мимо. Ха-ха-ха! Я умный… Я чувствую… – И глядя на нее неожиданно: – Я так часто вспоминаю тебя… А может, не тебя, а то время, когда я был с тобой. Помнишь? «Дяденька шофер, остановись в этом селе, а то мне еще три километра пешком идти». Это когда мы летели в том кукурузнике. Самолет был старый, пассажиров человек десять, и сидели мы на скамейке которая шла вдоль борта самолета. Я никогда такого не видел, дверь в кабину самолета была открыта, она болталась и скрипела. «Дяденька шофер… Ну пожалуйста!» – кричала она летчику через наши головы. С тобой была истерика. Ты никак не могла поверить, что это происходит наяву. И что это самолет а не трамвай. Никаких кресел, одна скамейка на всех, и эта девчушка с дрожащим голосом в шуме моторов, и трясло нас неимоверно.

А как ты плакала, когда я тебе сказал, что все, мы расстаемся… Ты ревела белугой… Ты не могла остановиться. Я не мог уйти и взял тебя с собой. У Ганса было полно народу. Сидели на кухне… Пили… Болтали… Кто-то играл на гитаре… И вдруг ты, всех перебивая, начала говорить. Ты говорила и говорила, уже никто не пел, не играл на гитаре. Все повернулись к тебе и слушали… Ты говорила долго и много. Но никто так и не заметил, что ты плачешь…

Да! Ты была самая клевая моя подружка! Когда мы были вместе, я был счастлив. Правда. Ты создавала такую атмосферу… Когда ты была рядом, хотелось жить. Хотелось беситься. Хотелось гулять. И смеяться!

Ты помнишь? Познакомились мы на работе. Сидели в одном кабинете, и я был скорее твоим коллегой, чем начальником. В первый день ты сказала, что тебе надо поработать в кабинете соседнего здания и, если ты мне понадобишься, то будешь там. И конечно, ты мне понадобилась. Я пошел в соседнее здание в кабинет, где ты работала. Была зима, и ты носила вязаную шапку. Я заглянул в кабинет и увидел блондинку, очень даже симпатичную, которая что-то печатала. Увидев, что тебя нет, я обратился к ней: «Ты Таньку не видела?» Ты посмотрела на меня как на идиота и сказала: «Отмороженный какой-то… Это же я!» И недоуменно пожала бедрами. Только ты это умела делать. Я рассмеялся. И мы стали друзьями. Ходили обедать вместе… Удирали с работы попить кофе и поболтать…

Помню, как мы решили в очередной раз сбежать на кофе. Ты пошла чуть раньше, чтобы не было подозрительно. Дорожка шла мимо нашего здания, затем были два поворота и улица. Дойдя до первого поворота, ты обернулась и, увидев меня, чуть притормозила. Затем зашла за угол, остановилась и, не оборачиваясь, ждала меня. В этот момент из соседнего здания вышел мужчина. Услышав его шаги и думая, что это приближаюсь я, ты пошла медленно, неимоверно крутя задом. Мужчина, увидев это, сказал: «Ого! Это для меня?» Ты повернулась, увидела, что произошло, и начала истерически смеяться. «Нет, – сказала ты. – Это я для того отмороженного», – и показала на меня. Мужик ответил: «Могла бы и соврать». – «И что бы было?» – съязвила ты… Я подошел, ты взяла меня под руку со словами: «Я это сделала правда для тебя». «Танька, – ответил я. – Если ты надеешься спать со мной, забудь! У меня девушка есть». – «Ой! Ой! Геморрой большой! Та на хрен ты мне сдался! Подумаешь, у него девушка есть!» И забрав руку, пошла вперед. Но уже через минуту, повернувшись, сказала: «Ну чего идешь так медленно? Кофе остынет!»

Ты была потрясающая… В тебе сочетались грубость и сентиментальность. Помню, голос твой был слегка грубоват. Как у заядлого курильщика. И этим голосом и своим поведением ты вводила многих в заблуждение. Ты как-то рассказала, что однажды в общежитии, где ты жила, к тебе обратилась соседка с просьбой прикурить. На что ты своим грубым голосом и тоном ответила: «Я не куру». Соседка, не поверив своим ушам, удивленно спросила: «Ты не куришь? – И обращаясь к своим в комнате: – Хорошенькое дело! Как вам нравится? На ней пробы негде ставить, и она не курит».

Никто не верил, а ты ведь действительно никогда не курила. Но, как мне помнится, страшно материлась. Как последний биндюжник.

Однажды ты познакомилась с парнем. Он только освободился, отсидев срок, но что удивительно, остался, несмотря ни на что, порядочным. После вашего первого свидания он жаловался мне: «Хорошая баба Танька, но так матерится! Понимаешь, когда я с ней, у меня такое ощущение, что, блядь, с зоны не выходил…».

Я смеялся и не мог остановиться.

Но Танькина история закончилось обычно. И очень грустно. Она встретила какого-то обалдуя. Вышла за него замуж. Родила девочку. И пожив с ним лет пять, развелась. Вот и все… А мне казалось, что ее жизнь сложится более удачно. Она этого заслуживала.

И… Его взгляд остановился на девушке.

– К кому же она пришла? И почему его нет? Или он здесь, но мы его не видим?

Эзра посмотрел кругом и внезапно подумал: «Смысл жизни… В чем же смысл жизни?..»

Еще раз окинул кафе задумчивым взглядом.

– Нет! Его здесь нет! Не понимаю… Как можно не прийти или опоздать к такой девушке? Она здесь. А он где-то там…

И опять подумал: «Так в чем же смысл всего этого? Жан-Поль Сартр, например, говорил: ”Если мы должны умереть, то наша жизнь не имеет смысла, потому что ее проблемы остаются нерешенными и остается неопределенным само значение проблем”. И еще он сказал, что “все сущее рождено без причины, продолжается в слабости и умирает случайно. Абсурдно, что мы родились, абсурдно, что умрём”. Какая невыносимая правда! Или нет?!»

Я представляю…

Театр… Сцена… Красные, желтые, оранжевые цвета…

На сцене два актера в ярких одеждах нищих.

Первый актер:

– Я почувствовал прикосновение грусти…

Второй актер:

– Будьте хозяином своей воли и рабом своей совести.

Девушка из кафе в порванном желтом платье и босиком.

Прижимая руку к груди, с театральным выражением произносит в зал:

– Эзра! Не верь ей, Эзра! Не верь! Мы должны быть вместе, Эзра! Когда мессия придет, мы должны быть вместе!

Первый актер:

– Я умираю… И почему эта жизнь должна закончиться? Я не хочу этого…

Он посмотрел на девушку и на второго актера.

– Мне нужно еще так много рассказать…

Второй актер:

– Ты не должен еще умирать… Ты должен еще много рассказать.

Девушка из кафе:

– Да! Ты обязан рассказать о тех людях, которых встречал на своем жизненном пути.

Первый актер:

– Я знаю! И если я о них ничего не скажу, то они как бы и не существовали. – И в зал: – И может, и обо мне кто-то расскажет…

Девушка из кафе:

– Не умирай…

Занавес падает. Мы слышим жидкие аплодисменты. Одинокие крики «Браво!»

Занавес поднимается, и они втроем кланяются под робкие аплодисменты.

Кафе…

– Так. Пора уходить. Да! Она обращает на меня внимание. Мне кажется? Нет! Я чувствую… Ах! Как бы мне хотелось еще раз ее встретить…

Эзра обвел кафе грустным взглядом, взглянул еще раз на девушку и…

«Куда все уходит? – подумал он. – И почему? Вот смотрим фильмы семидесятых, и слезы капают… Актеры молодые, красивые… И она… Ах! Как же она хороша…»

– Почему ты не стал актером? У тебя ведь все данные, и внешность подходящая, – спрашивает она. И смотрит на него с какой-то неописуемой нежностью.

Он в ответ пожимает плечами и случайно, незаметно для нее, кладет руку на спинку ее стула. Она, не видя этого, прижимается спиной. И… Чувствует прикосновение, чувствует спиной его руку и боится шелохнуться. Ах, трепещет она… И он от волнения молчит, смущаясь.

«Не забирай свою руку, – проносится в ее голове. – Не забирай…».

И все их чувства на их лицах, в их позах.

И как же на это приятно смотреть… Мы смотрим и переживаем.

– Не забирай свою руку… – повторяем мы вслед за ней с замиранием сердца – Не забирай…

– А сегодня ему восемьдесят… А она умерла пять лет назад… И он одинокий… И он старый… И все, что ему остается, это воспоминания.

«Не забирай свою руку – проносится в его голове. – Не забирай…».

– Ах! Как это грустно…

Раньше я завидовал актерам: они могут видеть себя молодыми, стройными и влюбленными.

– Сколько это мне здесь? Двадцать-двадцать пять… – вспоминают они. – А сейчас я думаю: как хорошо, что я не актер! Не хочу себя видеть молодым и влюбленным в нее. Ведь уже пять лет, как ее нет, а я есть, и я старый и одинокий… Нет! Хорошо, что я не актер… Достаточно фотографий.

– Да что это со мной сегодня? – спросил он себя. – Мне ведь еще не восемьдесят… И Хана моя при мне…

– The falling leaves drift by my window… – поет Эдит Пиаф. На все кафе. И у него такое ощущение, что актриса поет оттуда, где она сейчас…

The falling leaves of red and gold

I see your lips the summer kisses

The sunburned hands I used to hold

И он чувствует прикосновение грусти. А Эдит Пиаф продолжает:

Since you went away the days grow long

And soon I'll hear old winter's song

But I miss you most of all my darling

When autumn leaves start to fall

(Падающие листья дрейфуют под моим окном,

Падающие листья красного и золотого цвета.

Я вспоминаю твои губы, летние поцелуи,

Загорелые руки, которые я держал…

Дни стали очень длинными без тебя,

И скоро я услышу песни зимы.

Но знаешь, когда мне больше всего тебя не хватает,

любимая?

Когда осенние листья начинают опадать)

«Так в чем же смысл жизни? – подумал Эзра. – И есть ли он вообще?

И опять он вспоминает фильм… Нет! Он видит…

Актер, еще молодой, подходит к ее дому… Заходит в подъезд… Садится в лифт и поднимается на ее этаж… Подходит к ее двери… Указательным пальцем нажимает кнопку звонка… Мы слышим один короткий звонок. Мы видим, как он прислушивается. «Интересно, она дома?» – проносится в его голове. За дверью ничего не происходит, тишина… И он никак не может решить, звонить ли еще раз. И внезапно мы слышим шаги, а затем сонный, как нам кажется, голос спрашивает:

– Кто там?

– Я! – смущаясь, говорит он.

– Ты?! – радостно спрашивает она.

– Я! – радостно говорит он.

Резко и широко распахивается дверь. Она молодая и голая в лучах утреннего солнца. Он ничего не видит: солнце бьет прямо ему в глаза. Он видит (и мы тоже) только ее силуэт. Желто-золотистые цвета… Ее счастливая улыбка… Она бросается в его объятия… И они соединяются в одно целое…

Ах! Какая красивая сцена… Нет, не сцена, а картина, и они, застывшие в ней…

И…

Эзра поворачивает голову к девушке. Она действительно хороша и чем-то напоминает актрису. Она одиноко сидит за своим столом и ждет того, к кому пришла, и не подозревает, как быстро все проходит. Ему вдруг захотелось подойти к ней и сказать:

– Знаешь, дорогая… Мы не можем изменить конец… Это невозможно!

Я вспоминаю…

Она голая… Надевает мой халат… Хитро улыбается… Он для нее невероятно большой: длинный и широкий. Она может обернуть себя им три раза. Выглядит она потрясающе. Смуглое тело… Великолепная фигура… Длинные ноги… Маленькая грудь… Рыжие волосы и прическа а ля Анжела Дэвис… Она распахивает халат и медленно, с улыбкой и рычанием, приближается ко мне. Я стою завороженный и голый. Нет! Мне красивой такой не найти… Она надевает мой черный галстук, другой, красный – мне… Смотрит на нас в зеркало. Мы голые и в галстуках…

– Мы такие с тобой красивые… – И склонив голову набок: – И элегантные…

Затем она медленно поворачивается ко мне, обнимает меня, держа края халата, и мы вдвоем внутри халата. Ах! Как же это уютно… Я могу стоять так вечность… Или нет? Она опускает руки ниже моей попы и поднимает меня. Откуда у нее силы поднять меня? Все с тем же рычанием она бросает меня на кровать. Прыгает и садится сверху… смеется… я лежу на спине, она сидит на мне, раздвинув ноги… распахнутый халат… ее маленькая грудь… Нет! Мне красивой такой не найти… Она наклоняется, прижимается маленькой грудью к моей груди… И наши сердца бьются как одно… Или нет? И она шепчет мне на ухо:

– Люби меня… Ржавенький!.. Люби меня…

И целует… целует прямо в ухо… Ощущение блаженства… И я исчезаю…

Как же ее зовут?..

Театр…

Сцена… Красные, желтые, оранжевые цвета….

Второй актер:

– Если лежат двое, то тепло им, а одному как согреться? – Грустно улыбаясь: – Это говорю я, Кохэлет, сын Давида, царь над Израилем в Иерусалиме…

Занавес падает. Мы слышим бурные аплодисменты и крики «Браво!»

Занавес поднимается, и на сцене никого…

Мы смотрим в зал – и там никого…

Кафе…

– Я должен встать и уйти… Какая же она была красивая в моем халате и одинокая… И эта одинокая… Она одна сидит за столом и пьет кофе…

Она уже не везде… она за столом одна… и в очереди ее нет, и за барной стойкой ее нет… И выглядит она очень одиноко… Прямо как у Пикассо «Любительница абсента». Но вместо абсента кофе… И сидит она за столиком, который тоже в углу зала, и линии угла комнаты напоминают крест. Такой же, как на картине, и такое же ощущение, что она несет крест на себе за всех, за нас…

Он задумчиво оглядел кафе.

– Приходит момент, и ты вдруг осознаешь, что все, жизнь прошла. И совсем не так, как ты ожидал. Но иногда, когда выпьешь абсента, появляется надежда… Что все-таки есть возможность выбраться из этого болота… Спастись… Ведь может быть… А?

Настойка абсента была самым модным напитком Парижа начала XX века. Согласно легенде люди которые ее пили, не были обычными алкоголиками, а страдали какой-то возвышенной формой зависимости. И еще якобы абсент – это не просто алкогольный напиток, а напиток, погружающий тебя в особый мир, мир фантазий, где все фантастически красиво. Но когда проходило его влияние, ты чувствовал не просто одиночество, а великое одиночество, и тебе хотелось себя обнять, чтобы почувствовать: ты как бы не одинок…

Разве это мы руководим своей жизнью?

Разве все в наших руках?

Разве это мы делаем выбор?

Разве это я себя обнимаю, руками с тонкими и длинными пальцами?

И он опять посмотрел на нее. На девушку…

Ха! А она следит за мной… Я чувствую… Может, она чувствует мое одиночество… Или мне кажется… Или нет… Сомнения…

Посмотрел вокруг невидящим взглядом:

– Главное в отношениях – это сомнения! Да! Сомнения… Определенность убивает отношения, я точно знаю! А может, и нет! – С еврейским акцентом: – Я знаю???

Я вспоминаю…

Мы в парке… Осень… Листья… Солнце… Детская качалка… И она напротив… Красотища…

Мы сидим на детской качалке, курим и треплемся. То молчим, то треплемся. Прохладно. Даже холодно… И все же я люблю осень. Это моя любимая пора года. И все самые значительные события моей жизни происходили осенью. Ха! Только сейчас до меня это дошло. И с ней… Мы встретились с ней тоже осенью… Да! Осенью…

Я вспоминаю…

Стою в трамвае, в проходе, и держусь за поручень. О чем это я тогда думал?

Я представляю…

Театр…

Сцена… Красные, желтые, оранжевые цвета….

Девушка из кафе в рваном желтом платье и босиком. Прижимая руку к груди, с театральным выражением произносит в зал:

– Нет, нет, нет! Не верь ей, Эзра, не бросай на ветер волшебство, которое существует между нами! Не верь ей! Мы должны быть вместе, Эзра! Когда мессия придет, мы должны быть вместе!

Первый актер:

– Когда я думаю о таких людях, как Миля, Яша Столяров, Боря Клейман, Мика Воловодовский, меня берет ужас. Только представьте! Они прожили ту жизнь, и другой у них не будет… Никогда!

Обводит всех взглядом.

Девушка из кафе:

– Поэтому ты должен о них всех рассказать.

– Как же мне выбрать? Как выбрать? Их ведь так много… Неизвестных, которые исчезли в никуда… А у меня так мало времени… Вот, например, Ганс. Кто о нем расскажет, если не я? Или моя мама, Ольга Бускис… Мой Зейда Абрам… Мой папа Хаим… А городские сумасшедшие?! Миля, Боря Клейман… Сумасшедшие… Нет! Они не были сумасшедшие… Мы думали, что они сумасшедшие. Нет! Сейчас я знаю: они не были сумасшедшие. Они были свободные… Они говорили и вели себя, как чувствовали, а не как надо, как положено… Свободные люди… А мы называли их сумасшедшими…

После паузы:

– Лучше быть сумасшедшим, чем рабом! Лучше быть сумасшедшим…

Девушка из кафе:

– Почему?

Первый актер:

– Быть сумасшедшим – значит быть свободным! Свободным от всего! – Задумавшись: – Нет! Они не сумасшедшие… Они были другие… Они просто освободили свой разум от всякого контроля и позволили своим мыслям витать без всяких ограничений, без какой-либо последовательности. Они брали образы, знакомые нам с детства, и соединяли их каким-то им одним ведомым способом, так что в их сознании получались какие-то сюрреалистические картинки. Они видели то, что нам не дано видеть… И еще… Слова, которые мы используем в обычной жизни, они использовали по-своему по-другому, и поэтому у них возникали идеи, на которые мы ну просто не способны. Недаром великие умы, на наш взгляд, тоже немного сумасшедшие. «Ненормален тот, кому не интересно, который час на моих растекшихся циферблатах, а они ведь показывают точное время…» – говорил Сальвадор Дали.