Сочинения. Том 2. Стихотворения и проза

© Евграф Жданко, 2024

ISBN 978-5-0051-1037-4 (т. 2)

ISBN 978-5-0051-1036-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Евграф Жданко

2022 г.

Стихотворения: XX век

Нежно и тихо

 
Всюду слёзы, милая, вижу с болью тихою.
Где же радость прячется, затаивши дух?
Может, вовсе нет её и тоскою дикою
Мир заполнен доверху, сгорбленный от мук?
 
 
Сколько бы ни думал я о тебе, хорошая,
Всё звучит мелодия, как сама печаль,
Заунывно-длинная, на реку похожая,
Что теченьем пенистым мысль уносит вдаль.
 
 
Ты мне сказкой призрачной в серых буднях кажешься,
По ночам избавиться не могу от грёз:
Чуть засну, и сразу же ты во сне мне явишься —
Славная, любимая, близкая до слёз.
 
 
Май, 1986
 

Пожелание
И. А. Кархановой

 
Печальна жизнь в многообразии своём.
Одни клянут её, другие воспевают.
А я живу и не жалею ни о чём,
Поскольку жизни смысл нехитрый понимаю.
 
 
Я понимаю, что придёт всему конец,
Что век недолог мой и радость мимолётна,
Лавровый вряд ли уготован мне венец:
Судьбу мне Бог определил бесповоротно.
 
 
Живи и ты, не сокрушаясь без нужды,
Крупицы радости цени, что так минутна,
И лиц друзей ушедших милые черты
На полке памяти храни с тоскою смутной.
 
 
Ноябрь, 1986
 

Откровение

 
Чувство усталости давит на плечи,
Резкая дробь раздаётся в висках;
День промелькнул, и настал скучный вечер,
Еле держусь на тряпичных ногах.
 
 
День промелькнул… Ничего не случилось,
Всё – как вчера, как неделю назад.
«Хоть бы весна, что ли, ночью приснилась», —
Мямлю под нос, закрывая глаза.
 
 
Есть лишь одно у меня утешенье —
Ящик зелёный¹, набитый в края;
В нём – весь мой мир, всё моё откровенье:
Музыка в нём  неземная моя.
 
 
Если бы Бог наказать меня вздумал
(чёрт разберёт, за какие грехи!),
Он бы недолго над карою думал —
Просто бы сделал Евграфа глухим.
 
 
1986
 

Благодарно

 
Пустынна местность без строений рукотворных,
Безлик портрет без красок сочных и живых,
Бледна мелодия без всплесков нот мажорных,
Безжизнен стих без слов душевных и простых.
 
 
И так же точно жизнь без грустных расставаний,
Без встреч случайных, без несбывшейся мечты,
Без сильных чувств и дорогих воспоминаний
Утратит сразу свои лучшие черты.
 
 
Пусть мы не стали друг для друга утешеньем,
Пусть порознь век наш скоротаем до конца,
Нет-нет, да вспомню с благодарным сожаленьем
Овал прекрасного и милого лица.
 
 
31 мая, 1987
 

Фантазия

 
Спой мне, родная, тихо песню о чужбине,
О той земле, где нет ни горестей, ни бед,
О тех краях, где в тёплом море тёмно-синем
Берёт начало лучезарное рассвет.
 
 
Но не жалей меня так трогательно-нежно,
Не окропляй души солёною водой:
Мне вдоволь той, что в океане слёз безбрежном
Мой утлый чёлн качает пенистой волной.
 
 
Не убеждай меня, что счастье лишь на время,
Ко мне спеша, призадержалось по пути:
Поверь, что мёртвое, загубленное семя
Не сможет в почве, льдом подёрнутой, взойти.
 
 
И не зови меня пройтись по влажной ниве,
Пройтись по травам, ветром смятым, не зови:
Те травы, смоченные вешним добрым ливнем,
Тоску пробудят по несбывшейся любви.
 
 
Ты лучше спой мне тихо песню о чужбине,
О той земле, где нет ни горестей, ни бед,
О тех краях, где в тёплом море тёмно-синем
Берёт начало лучезарное рассвет.
 
 
5 октября, 1987
 

Бессилие

 
День осенний,
          хмурый и холодный,
Дождик нудный
          по стеклу стучит,
И мотив негромкий,
          грустный, старомодный,
В голове усталой,
          как сквозь сон, звучит.
 
 
Листьев жёлтых
          хоровод печальный
Закружился
          над сырой землёй,
И куплет для песни,
          тихой и прощальной,
Из груди стеснённой
          рвётся сам собой.
 
 
Льются слёзы
          ручейком солёным
И стекают
          по щеке сухой,
Капают на строки
          и пятном зелёным
След на белом поле
          оставляют свой.
 
 
Как охота
          выбежать из дому,
Увяданье
          приостановить
И хоть на минуту
          сердцу молодому
Дать возможность биться,
          дать возможность жить.
 
 
Но наивно
          верить в Провиденье:
Осень жизни
          не предотвратить…
И сижу тоскливо
          я в уединенье —
Злой и не способный
          никого любить.
 
 
1987
 

Naïvement

 
Когда последний луч холодного заката
Погаснет, тихо растворясь в вечерней мгле,
Ты приходи в мой дом убогий, как когда-то,
Дверьми рассохшимися скрипни виновато,
Пройди, присядь на ложе ветхом, небогатом,
Прочти бумаги, что пылятся на столе.
 
 
В моих стихах найдёшь ты бездну откровенья,
Услышишь вод мятежно-грозных мерный плеск
И ощутишь души моей больной смятенье
И силу добрую святого вдохновенья,
Увидишь трав густых любовное сплетенье
И расписной, полунагой осенний лес.
 
 
И ты поймёшь, с какой невысказанной болью
Покинул я жестокосердный этот свет,
Как я хотел хоть раз увидеться с тобою,
Припасть к груди твоей устало головою,
Мой милый друг, наивно выдуманный мною.
Прощай навек, я отстрадал. меня здесь нет.
 
 
1987
 

Одинокий капитан

 
Судьбы безрадостной волнуемое море,
Подспудных чувств моих безбрежный океан,
Убогий чёлн мечты на гибельном просторе
И в том челне – я, одинокий капитан.
 
 
Поблёкший парус, бывший розовым когда-то,
Весло, избитое в борьбе с стихией злой,
Рубцы пробоин на борту челна покатом
И ветхой мачты крест могильный над душой.
 
 
Последней чайки силуэт у края неба —
Как всплеск надежды, превратившийся в мираж;
Он не сулит ни сна, ни бодрости, ни хлеба,
Он так же мёртв, как окружающий пейзаж.
 
 
Прошедшей бури затихают грозно звуки,
Солёной пены на лице шипит плевок;
Висят безжизненно опущенные руки:
Я так устал от вечной качки и тревог.
 
 
Где берег счастья и желанного покоя,
Где мыс надежды доброй в дымке голубой,
Где бухта грёз, не омрачаемых тоскою,
Где скромный угол – долгожданный, тёплый, мой?..
 
 
Молчит в ответ судьбы волнуемое море,
Чувств, обречённых на безвестность, океан.
Пропал из виду чёлн на гибельном просторе:
Убрал свой парус одинокий капитан.
 
 
10 ноября, 1987
 

Два одиночества

 
Задёрнут занавес, иллюзии конец,
Конец трагедии комического рода
Об одиночестве двух страждущих сердец,
О грустной встрече без счастливого исхода.
 
 
Задёрнут занавес, усталый режиссёр
Не слышит шелеста восторженных оваций:
Финал, он выполнил свой долг. Молчит актёр,
Присев в тени уже ненужных декораций.
 
 
Обоим больно от сознанья, что ушла,
Как сон, иллюзия душевного покоя:
На мозг опустится опять густая мгла;
И снова спад и ощущение застоя.
 
 
И так вся жизнь для них циклически пройдёт:
Подъём стремительный, триумф и оживленье,
И следом – спад очередной, и новый взлёт,
А там и новое жестокое паденье.
 
 
Но дисгармония двух творческих натур
Не пропадёт вотще и эхом отзовётся
В груди взволнованной сквозь чувственный сумбур…
Волненье это словом «катарсис» зовётся.
 
 
Задёрнут занавес невидимой рукой,
Ушла иллюзия открывшейся вселенной;
Молчат, терзаемые болью неизменной,
Два человека, проводившие покой,
Два одиночества, соединённых сценой.
 
 
Декабрь, 1987
 

Одиночество

 
В полночный час, когда назойливые звуки
Людской возни растают в сонной тишине
И мысль, уставшая от событийной скуки,
В мозгу останется с собой наедине,
Я не могу закрыть глаза и погрузиться
Всем существом в животной спячки забытьё:
В пустую грудь полночным призраком стучится
Рукой незримой одиночество моё.
 
 
Оно, как тень, меня преследует повсюду,
Идёт за мною псом бездомным по пятам;
Ничем из глаз его не вытравить, паскуду:
Оно нашло себе прибежище и там…
Прокралось в душу, притаилось в ней коварно
И всякий раз, как только радость мне блеснёт
Улыбкой счастья белозубой лучезарно,
Под сердцем болью неожиданной кольнёт.
 
 
Декабрь, 1987
 

Зов

 
Ночь, бессонница, тревожное томленье;
Фраз обрывки, зыбких мыслей толчея;
Смутных образов в мозгу нагроможденье,
Одиночества холодная змея.
 
 
Звёздный купол, лик вселенной, надо мною,
Солнц бесчисленных полуреальный свет —
Запоздалый слепок с вечного покоя,
От которого следа уж, может, нет.
 
 
Объективно для вселенной я не значу
Ничего, ни капли смысла не несу;
Даже если горько-горько и заплачу,
Я безмолвия её не потрясу.
 
 
Я песчинка в бесконечности вселенной,
Век мой – миг её гигантов бытия.
Вспышка Новой, молодой и дерзновенной, —
Вот событие! А что такое я?..
 
 
Я, живущий здесь, на крохотной планете,
На задворках мирозданья, в тесноте;
Я, с душою, точно стиснутой в корсете
И тоскующей по чистой красоте.
 
 
Я песчинка… В то же время я частица,
Скромный камень в своде Млечного Пути,
Я материи космической крупица,
С нею мне одной дорогою идти.
 
 
Не поэтому ль сквозь тысячи парсеков
Слышу я душой, закрытой на засов,
Доносящийся с далёких звёздных треков
Не дающий спать средь ночи тихий зов.
 
 
Словно кто-то на другом «конце» вселенной
Знает что-то о Земле и о Луне,
Смотрит в небо, Млечной вспрыснутое пеной,
Среди ночи и тоскует обо мне.
 
 
То души моей вторая половинка
Грезит встречею в томлении ночном;
Разделённая на капельки слезинка
Ждёт слияния в просторе неземном.
 
 
13 января, 1988
 

Рота

 
Промозглый вечер при последнем издыханье.
Безлюдье улицы чужого городка.
Последних листьев на деревьях трепетанье.
Мрак. Безысходность. Безнадёжность. И тоска.
 
 
По камню мокрому ухоженной брусчатки
Угрюмо топают ступни усталых ног;
Гниют мозолями изъеденные пятки
В тисках казённых износившихся сапог.
 
 
На лицах сумрачных с потухшими глазами
Лежит бессонницы тяжелая печать;
Ртов кулаки не разрешаются словами,
Нет силы даже помянуть «едрёну мать».
 
 
Противный дождь сырой, холодной, мелкой пылью
Упрямо лезет в ухо, в глаз, за ворот, в нос.
И нет конца его досадному засилью,
И хочет лопнуть в голове свинцовой мозг.
 
 
А в окнах, залитых манящим тёплым светом,
Кипит другая жизнь: звучит весёлый смех,
Кого-то любят, кто-то спит, укрывшись пледом,
В качалке в бликах голубых телепомех.
 
 
Безлюдна улица, лишь призрачная рота
Идёт куда-то от тепла и света прочь.
Блеснув, исчезла, замерла за поворотом
Чужая жизнь… Осталась только ночь.
 
 
3 марта, 1988
 

Параллели

 
О чём-то шепчет тихо-тихо мне берёза
В лучах закатных беспокойною листвой;
О чём-то льёт и льёт невидимые слёзы
Плакуша-ива над извилистой рекой;
О чём-то грезит на исходе дней печальных
У края леса одинокая сосна,
И среди редких звёзд осколочков хрустальных
Молчит о чём-то недоступная луна.
 
 
Как та берёза беспокойною листвою,
Тихонько шепчет мысль в сознании моём;
Подобно ивушке, склонённой над водою,
Душа рыдает в одиночестве своём;
О чём-то грезит мозг в томленье безысходном,
Как та печальная и дряхлая сосна,
И я бреду в безмолвье вечности холодном,
Как недоступная и гордая луна.
 
 
15 марта, 1988
 

Осенний ноктюрн

 
Сентябрьский дождь уныло сеет безнадёжность
В промозглом воздухе, нависшем над землёй;
Туман и дождь, поблёкший мир и невозможность
В немом соседстве ждут исхода, жребий свой
Влача безропотно, уныло, безучастно,
Как будто жизнь их смысл утратила давно
И смерть с минуты на минуту беспристрастно
Безмерной вечности накинет полотно.
Огромный город, рассечённый на две части
Когда-то мощною, державною рекой,
Подобно спятившей кобыле пегой масти
С безумным взглядом и закушенной уздой,
Несётся каменной бесформенной громадой
Туда, где сутки тихо празднуют предел
И неуспевший с нескрываемой досадой
Клянёт безрадостный, пожизненный удел.
В огромном городе нет места ощущенью
Того, что жизнь водой уходит сквозь песок.
Здесь все спешат, и неприкаянною тенью
В огромном городе, где каждый одинок,
Нахохлясь зябко и подняв потёртый ворот,
В вечерней мгле скользит по улицам фантом:
То Одиночество с тоской обходит город,
И всяк себя при встрече с ним узнает в нём.
В полночный час, когда дыханье спящей дочки
Ознаменует дня прошедшего конец
И мыслей нудных поредевшие цепочки
Утратят связь их составляющих колец,
В преддверьи сна, нейтрализатора невроза,
Кто знает, может быть, в груди твоей на миг,
А может, дольше, как подспудная заноза,
Вдруг шевельнётся, породив чуть зримый блик
В мозгу усталом, боль с гнетущим ощущеньем,
Что кто-то ждёт за плотной сыростью дождя
Тебя в ночи, неясным, призрачным виденьем
К тебе в преддверье сна неслышно приходя,
А ты не можешь отогнать тот дух бесплотный
И от реальности укрыться до утра,
Сознанья светоч погрузив в туман дремотный,
Чтобы забыть всё, что тревожило вчера.
Знай: это я в твоей душе бужу тревогу
И безотчётную о чём-то в сердце грусть.
И даже если не угодно будет Богу
Толкнуть навстречу нас друг другу ─ ну и пусть,
Я всё равно в полночный час сквозь тьму густую
Тебе пошлю моё печальное тепло,
Чтобы оно согрело комнату пустую
И на минуту стало больно и светло.
Мы все умрём когда-нибудь, и в этом свете
От нас, былых, не сохранится и следа;
Недолго взрослые о нас поплачут дети.
Да и что слёзы их? Солёная вода!
Пока живые, надо взять у этой жизни
Хотя бы часть её бесчисленных щедрот,
Ибо в земле живут с уютом только слизни:
Природа лучшего им просто не даёт.
 
 
Сентябрь, 1988
 

Уналашка

 
Далёкий остров Уналашка
Пред взором внутренним моим,
Суров, как истая монашка,
Стоит, скалист, неколебим.
 
 
В старинной книге это слово
Мне повстречалось невзначай,
И до сих пор оно мне ново;
В нём безысходная печаль.
 
 
Я вижу берег Уналашки,
Тяжёлый камень и траву
И слышу лай цепной дворняжки…
Всё предо мной, как наяву.
 
 
Далёкий остров, детский образ,
Я не увижу камень твой:
В другой пожизненно я пояс
Заброшен матушкой-судьбой.
 
 
29 декабря, 1988
 

Господи, если Ты есть…

 
Вечер, преддверие ночи,
День позади, околел,
Хочется выть что есть мочи —
Глупо и глухо; согрел
Чай, сел на стул колченогий,
Взрезал консервную жесть:
Ужин – дешёвый, убогий…
«Господи, если Ты есть…».
 
 
Улица, мёртвые лица
В петлях из воротников,
Каждый другого боится:
Мир состоит из врагов.
Встречных безликое племя,
Много прохожих – не счесть,
И никого в то же время…
«Господи, если Ты есть…».
 
 
Бары и видеозалы,
Очередь, клочья афиш;
Аэропорты, вокзалы,
Лозунги, ржавчина крыш;
Съезд болтунов на экране,
Серость, призывы и лесть;
Трёшник последний в кармане…
«Господи, если Ты есть…».
 
 
Боже, убей меня тихо,
Без ожиданья и мук.
В жизни нет места для психа;
Жизнь – это замкнутый круг:
Кружишь, утративши целость,
Злой и издёрганный весь…
Сделай, как мне бы хотелось,
Господи, если Ты есть…
 
 
16 октября, 1989
 

Смысл

 
В холодных комнатах темно и неуютно,
Пар изо рта и лёд в ведре, снег по углам.
Всё это было, вспоминается уж смутно,
И всё же мысленно в который раз я там,
В том старом доме, где застыло моё детство,
Где я – мальчишка, где мой мир, где мать жива,
Откуда я пустился в призрачное бегство
В большую жизнь… И завертелись жернова.
 
 
Пока мололся, дом снесли, мир испарился,
Оставив в памяти свой светлый вечный след;
Мать умерла, и с нею как-то удалился
Мираж стабильности. Иллюзий больше нет.
Есть лишь работа, угол с койкою в общаге,
Раз в год поездка на другой конец страны;
Есть одиночество и строки на бумаге,
Что смысла здравого как будто лишены.
 
 
А где же смысл? В неверном завтра? В Перестройке?
В жестокой ломке под названием «прогресс»?
В хмельном галопе по ухабам «птицы-тройки»?
А может, в буквах четырёх – КПСС?..
Смысл был в том доме, где темно и неуютно,
Где снег лежал, сухой и белый, по углам,
Где мать жива была, хотя и помню смутно.
Смысл был вчера. Сегодня, завтра – это хлам.
 
 
10 января, 1990
 

Содом

 
Потёмки, потёмки, потёмки кругом.
Потомки, потомки, потомки – потом.
Сомненье, сомненье, сомненье – распад.
Движенье, движенье, движенье – назад!
Художник, художник – маляр у холста.
Безбожник, безбожник – гайтан без креста.
Всё в кучу смешалось, и сдавленный крик:
Кому-то за правду отрезан язык!
Ручей ярко-красный журчит: это кровь;
Невестка отчаянно душит свекровь,
Отец озверевший насилует дочь,
Ему помогает ехидная ночь.
Я чувствую: что-то течёт из ноздрей —
То плавится мозг; у раскрытых дверей
Стоит мой двойник и вопит мне: «Сюда!
Оставь своё Я и забудь навсегда,
Что был ты когда-то на этой земле,
Карабкайся вверх, вслед за мной, по скале;
В расселине есть очень узкий проход,
Он к самой вершине тебя приведёт.
Взберёшься наверх – обретёшь сам себя,
Сорвёшься – пучина поглотит тебя!».
 
 
• • • • • • • • • •
 
 
Написано в свете неоновых ламп.
Мой критик, найди хоть единственный штамп!
 
 
15 января, 1990
 

Езда на Пегасе

 
Слово, придумано слово —
Можно садиться писать!
Мысленно всё уж готово,
Нужно лишь взять и сказать.
Тут-то Пегас и споткнётся:
Ум и рука – вразнобой;
Чиркнешь пером – остаётся
Строчка сухой и пустой.
 
 
Слёзы, закапали слёзы
Из затуманенных глаз:
Как оживить мои грёзы
(пошлая рифма!), хоть раз
Всё написать так, чтоб кто-то
Строки прочёл и вздохнул:
«Складно, вот это работа,
Крепко ты, парень, загнул…»?
 
 
Капают слёзы, и с ними
Боль вытекает на свет.
Странно: как будто живыми
Стали слова, словно нет
Больше преграды Пегасу —
Крыльями мах! и – вперёд…
Странно как: даже к Парнасу
Боль охраняет проход…
 
 
24 апреля, 1990
 

Ожидание

 
Как дует ветер, Боже мой, как дует ветер…
Зачем он дует? Где покой? Где тишина?
Где рифма к «ветер»? Только, кажется, – «катетер»…
Зачем она в стихах об истине нужна?
Зачем об истине стихи? Мне непонятно,
Что значит «истина», что может изменить
Её познанье. Всё толкуется превратно,
И рвётся смысла осязаемая нить…
 
 
Я так устал, что жизнь давно уже не в радость,
Но что-то держит, не даёт мне умереть…
Пишу стихи, а значит, к «радость» рифма – «гадость»…
Как пошло, просто. Может, вовремя стереть
То, что написано ленивою рукою?..
Но есть желание о чём-нибудь писать.
И потому я не сотру: я всё же стою
Того, чтоб что-нибудь кому-нибудь сказать.
 
 
• • • • • • • • • •
 
 
А что сказать, когда слова лишились смысла?
Мне остаётся только ждать, терпеть и ждать.
 
 
12 мая, 1990
 

Смятение

 
Что-то тяжко на сердце, смутно у меня,
На стене колеблются блики от огня:
То свеча оплывшая гаснет в тишине.
Ох, как тяжко на сердце, ох, как тошно мне.
 
 
Образы забытые из прошедших лет
Оживают, грезятся, излучают свет,
Будят память, спящую беспокойным сном,
День вчерашний пасмурный брезжит за окном.
 
 
Сон ли, явь ли жуткая: всё вокруг плывёт,
Кто-то тихим голосом в прошлое зовёт;
Мысль, как ошалевшая лошадь, рвётся вспять.
Всё зовёт, зовёт меня в день вчерашний мать.
 
 
Я пытаюсь вырваться к ней из бытия,
К ней из мира этого, где не нужен я;
Но не получается: держат на земле
Силы неизвестные, в этой сизой мгле.
 
 
Господи, прости меня, если что не так,
Как мой срок закончится, Ты подай мне знак.
Стану вечным бликом я, как на той стене.
Может, вспомнит кто-нибудь завтра обо мне?..
 
 
16 июля, 1990
 

Безнадёжность

 
Вернуться в дом с заснеженным окном,
Вернуться в поле за родным селом,
Вернуться в детства сказочный мирок,
Где сердцем помню каждый уголок.
Где мать жива и ждёт меня всегда,
Где в роднике холодная вода,
Где лес хранит мой призрачный покой,
Где солнце льёт свет благодатный свой.
 
 
Приходит утро, сон уходит прочь,
Уходит с ним и образами ночь,
Уходит сказка, снившаяся мне,
И тает снег на крохотном окне.
Пора вставать, одеться и бежать
В тот чуждый мир, где можно только ждать,
Где жизнь сокрыта тяжестью оград,
Откуда мне дороги нет назад.
 
 
28 августа, 1990
 

Ожесточение

 
Лица, руки, души и сердца
Снятся ночью, снятся без конца,
Словно кто-то хочет раздавить
Мозг мой белый, по полу разлить.
 
 
Я не плачу: время слёз прошло;
Даже если битое стекло
Разбросают под моей ногой,
Я останусь век самим собой.
 
 
На осколках я станцую степ,
Пусть увидит даже тот, кто слеп,
Как сочится кровь моя из ног,
Я же буду знать, что это смог.
 
 
Знать, что можешь, – сладостная мысль;
Снизу кто-то спросит: «Ты повис ль?».
«Нет, – отвечу, – я ещё живой,
Ну вас к чёрту с чёртовой роднёй!».
 
 
Кто-то скажет: «Ты обидел нас».
Я в ответ им: «Дайте же хоть раз
Миг один послушать тишину,
Вспомнить маму, дочку и жену!».
 
 
31 августа, 1990
 

Письмо
И. А. Кархановой

 
Мой добрый друг, мне, видно, скоро уходить
За тот предел, откуда мне не возвратиться.
Но в декабре, под Рождество, я, может быть,
К тебе приеду на денёк, чтобы проститься.
 
 
Найду на улице свободный автомат,
Вложу копейки в щель и буду ждать ответа
(совсем как восемь долгих-долгих лет назад!)
В лучах холодного неонового света.
 
 
Услышу голос твой, совсем почти чужой,
Договорюсь о краткой встрече на работе,
Явлюсь к тебе с тяжёлой, гибнущей душой
И через час уйду. А ты в своём цейтноте
Продолжишь бег, как лошадь, взгретая вожжой.
 
 
1 октября, 1990
 

Ходьба по краю

 
Снилось что-то из былого
Накануне ночью мне;
Видел пса-дворнягу злого,
Тоже ночью, при луне;
Пёс неистово вцепился
Хваткой мёртвою в рукав;
Помню, как перекрестился,
Пса насилу отодрав.
 
 
Ночь осталась безучастной,
Лишь луна холодный взгляд,
Видно, будучи несчастной,
Мне послала, и я рад
Был тому, что хоть покойник,
Отдалённый и немой,
Пооправил туч повойник
И с тоской следит за мной.
 
 
Жизнь и вечность, явь и грёзы,
Жар и холод, «есть» и «нет»,
Ожидание угрозы
И спокойствие планет —
Всё во мне, я это знаю,
Ибо космос – это я…
Сон мой был ходьбой по краю
Неземного бытия.
 
 
10, 11 января, 1992
 

В ожидании будущего

 
А мир подлунный всё бледнее и бледнее,
Всё холоднее и беднее с каждым днём,
Всё чаще с петлей представляется на шее
Мне человечество, и гибельным огнём
В воображении моём живом бывают
Объяты лица безразличных мне чужих…
Порой мне кажется, что силы убывают
И с миром вместе меркнет мой печальный стих.
 
 
Как он мне дорог, стих мой светлый и печальный,
Моё сомненье, оправданье, мой прикол,
Держащий дух мой, бесконечный, безначальный,
В прибрежных водах, чтобы вечный не ушёл
Туда до времени, где Свет и есть реальность,
Которой жаждет воплотившееся Я.
Скрежещет мир, ему чужда сентиментальность,
И бестолковей всё двуногих толчея.
 
 
В безбрежном космосе Земля есть лишь песчинка
С наростом временным из чувствующих боль;
Эон-другой – остынет жаркая начинка,
И шар умрёт, сыграв положенную роль;
А мы, оставив пережитых Рас цепочку
В глубоком прошлом, обретём наш новый дом.
Каким он будет?.. Поживём и по кусочку,
Глядишь, по крошке представленье обретём.
 
 
14 февраля, 1992