Становясь Милой

© Сухляева В., перевод на русский язык, 2022

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

* * *

Посвящается двум ярчайшим звездочкам на небосводе, малышу Бакену и Дженсену Бакену

Глава 1

Что ж, я налажала. Причем по-крупному.

Теперь изо всех сил стараюсь не расклеиться под грузом горьких сожалений и страдая от пульсирующей головной боли. Впрочем, после вчерашнего мои мучения вполне заслужены.

В кухне повисла напряженная тишина, которую нарушает лишь едва слышное гудение кондиционера. Мой взгляд приклеен к пятну на белоснежном мраморе стола.

– Ну и как нам теперь выкручиваться? – наконец сердито вопрошает Рубен, кипя от негодования. Он даже не пытается скрыть, насколько его достали подобные экстренные собрания, где все пытаются придумать, как замять неприятные последствия от моей очередной выходки.

– Выкручиваться – твоя обязанность, – парирует мама, не отрываясь от телефона; ее пальцы с идеальным маникюром скользят по экрану. – Вот сам и думай.

– Марни, не всякую шумиху так легко замять, – возражает Рубен. – Твоя дочь становится верным поставщиком скандалов для таблоидов, а они уж своего не упустят.

Подавив волну тошноты, приподнимаю голову и мельком оглядываю помещение. Рубен стоит ко мне спиной, уткнувшись в «Макбук» на кухонном островке. Мама разрывается между двумя мобильниками – рабочим и личным. Несмотря на несусветную рань, она умудрилась уложить волосы и накраситься, одновременно пытаясь потушить пожар от последнего скандала. Также в кухне присутствуют двое из продюсерской компании – какие-то там младшие продюсеры, наверное, я даже их имен не знаю. Знаю одно – они в ярости.

– Нельзя просто сказать, что у нее голова закружилась? – предлагает один из них.

– Ага, отличная мысль, наверняка все купятся, – язвительно тянет Рубен, затем поворачивается ко мне – лицо суровое, челюсти плотно сжаты, на щеках играют желваки.

Я знаю его уже лет десять, но все еще порой боюсь до чертиков. Он кладет ноутбук прямо передо мной.

– Гляди! – Я стыдливо отворачиваюсь, он настаивает: – Мила, посмотри на экран!

Лицо у меня вспыхивает, и я неохотно поднимаю глаза. На рабочем столе открыто сразу несколько окон, которые занимают все свободное пространство; от такой словесной каши тиски, сдавливающие грудь, сжимаются еще плотнее.

«ДОЧЬ ЭВЕРЕТТА ХАРДИНГА ВЫШЛА ИЗ-ПОД КОНТРОЛЯ?»

«МИЛА ХАРДИНГ УСТРАИВАЕТ СЦЕНУ НА ПРЕСС-КОНФЕРЕНЦИИ ФИЛЬМА “ВСПЫШКА: ТОЧКА НЕВОЗВРАТА”»

«ЭВЕРЕТТ ХАРДИНГ НЕ СПРАВЛЯЕТСЯ СО СВОИМИ РОДИТЕЛЬСКИМИ ОБЯЗАННОСТЯМИ?»

– Простите, – шепчу я. В горле пересохло, поэтому слово выходит слабым и неуверенным.

– Извинения не заткнут этих писак! – отрезает Рубен. Его злость обращается к продюсерам: – И вообще, кто из ваших бесполезных помощников додумался на таком важном мероприятии дать шестнадцатилетней девчонке шампанское?.. Тот, кому не место на его должности, вот кто.

– Никто мне ничего не давал. – Я и так паршиво себя чувствую, не хочу еще кого-то тянуть за собой на дно. Кроме того, мне действительно никто ничего не давал. Решения и поступки мои собственные, а значит, я одна и должна за них отвечать. – Бокалы с шампанским стояли на столе, и я просто взяла один, когда никто не видел.

Рубен бросает на меня презрительный взгляд.

– Мила, в твоем возрасте уже полагается понимать, что таблоиды способны раздуть слона из любой мухи. Стоит лишь немного оступиться, и в их глазах ты превращаешься в пачку долларов. Они даже ребенка не пощадят, тем более дочь самого Эверетта Хардинга.

По кухне разносится звон телефона. Один из продюсеров берет трубку и выходит, резким голосом раздавая приказания звонящему.

– Мне ужасно жаль, – вновь извиняюсь я – который раз за прошедшие двенадцать часов, и все же, кажется, этого по-прежнему недостаточно. Ну а что еще мне остается? Прикусываю нижнюю губу и роняю взгляд на стол, едва сдерживая слезы.

– Знаю, солнышко, – ласково говорит мама. Убрав телефоны, она придвигается ближе и обнимает меня за плечи; от нее исходит аромат полевых цветов. – По большому счету не произошло ничего из ряда вон выходящего: подростки постоянно экспериментируют, что вполне нормально, поэтому я на тебя не злюсь, просто… – Она кладет подбородок на мое плечо и вздыхает, поток воздуха щекочет мне шею. Ее голос становится тише. – Остальные могут время от времени влипать в неприятности. Но не ты. Наша семья постоянно на виду. Особенно сейчас, когда за нами следят чуть ли не через лупу.

В ее теплых, ароматных объятиях я наконец не выдерживаю и даю волю слезам.

Мои предыдущие оплошности меркнут в сравнении со вчерашней. Не так давно Рубен едва меня не придушил, когда я показала средний палец папарацци с пассажирского сиденья нашего «Рейндж-Ровера», позабыв о том, что окна у нас не тонированные. А в прошлом месяце, когда я поцапалась в «Твиттере» с какой-то начинающей моделькой, Рубен наложил полный запрет на соцсети на целых две недели. Теперь эти выходки выглядят безобидными шалостями; вчерашний инцидент вышел на совершенно новый уровень.

Представьте себе помпезную пресс-конференцию перед выходом одного из самых нашумевших блокбастеров лета, долгожданной третьей части франшизы с мировой известностью под названием «Вспышка». Действо в самом разгаре, фешенебельный кинотеатр в Беверли-Хиллз под завязку набит журналистами. В зале присутствует основной актерский состав, однако все внимание приковано к главной звезде Эверетту Хардингу и его сногсшибательной коллеге Лорел Пейтон. Актеры сидят на сцене, весело отвечают на вопросы и с энтузиазмом рассказывают о новом фильме. В это время за кулисами празднует продюсерская компания. Шампанское льется рекой. Элегантная жена Хардинга грациозно расхаживает по залу, вступая в оживленные беседы то с одним начальником, то с другим и активно щелкая селфи для соцсетей.

И вот она я, их единственная дочь, совершаю глупую, невероятно детскую ошибку – втихушку угощаюсь шампанским на светской вечеринке, к которой приковано пристальное внимание прессы. Уж мне-то следовало понимать, что время и место совсем не располагают к экспериментам, но я с чего-то решила, будто за кулисами никто не заметит.

Как же я ошиблась.

Мероприятие заканчивается оглушительными аплодисментами. Папа уходит за сцену, мама его радостно обнимает. Рубен вызывает водителя, поскольку папа совершенно изнурен и хочет поскорее вернуться домой, затем вылавливает из толпы меня и ведет вслед за родителями к черному выходу. На улице на нас обрушивается целый шквал вспышек от фотокамер – когда-то я восхищенно сравнивала их с мерцанием звезд, теперь же они лишь ослепляют.

Именно тут и приключается катастрофа. Свежий воздух моментально ударяет мне в голову. Запнувшись на ровном месте, я лечу вперед, машинально пытаясь уцепиться за маму, но не успеваю и валюсь на барьер, ограждающий нас от папарацци. Заслышав шумиху, папа оборачивается, однако Рубен запихивает его в ожидающий нас минивэн. Вслед за ним во тьме салона исчезает и мама. К тому моменту, как Рубен возвращается за мной, я стою на коленях на холодном бетоне, пытаясь унять головокружение. К горлу подступает волна тошноты – слишком сильная, чтобы подавить. И вот я уже опорожняю желудок прямо на землю, стараясь припомнить, сколько именно бокалов шампанского я в себя опрокинула.

Вспышки камер становятся ярче и чаще. Будто сквозь плотный слой ваты слышатся щелчки затворов, папарацци пытаются перекричать друг друга: одни зовут меня по имени в надежде, что я на них взгляну и им удастся заполучить идеальную фотографию случившегося; другие задают мерзкие вопросы, стараясь вызвать еще более скандальную реакцию.

Рубен хватает меня за локти и резко дергает вверх, ставя на ноги, затем едва ли не на руках тащит к минивэну, расталкивая папарацци, и запихивает меня в салон. Громко захлопывается дверца, и шум резко приглушается, однако настырные журналюги принимаются колотить по окнам.

– Мила! – вскрикивает мама, соскальзывая с противоположного сиденья и плюхаясь передо мной на колени. У меня голова клонится набок, и она берет ее в ладони. На ее лице, с по-прежнему идеальным макияжем, написано удивление и испуг. – Ты как? Что…

– Какого черта?! – резко обрывает ее папа громогласным голосом; он возмущен. – Ты пила?!

Вот так все и произошло. Так я села в лужу, причем с оглушительным всплеском.

И теперь, утром следующего дня, масштаб беды кажется еще значительнее. Таблоиды смешивают нашу фамилию с грязью. Мои мерзкие фотографии разлетелись по всему интернету. Я выставила папу на посмешище.

– А ведь это далеко не первый ее проступок! – рычит Рубен с противоположного конца кухни.

Его недовольство вполне понятно. Он – папин менеджер, ему платят за управление нашей жизнью. А я усложняю его работу тем, что постоянно, хоть и не нарочно, ворошу осиное гнездо желтой прессы.

– До выхода фильма всего месяц. И нам нисколько не помогают гуляющие по таблоидам фотографии пьяной Милы Хардинг, стоящей на коленях и опорожняющей желудок на пресс-конференции.

– Да и после выхода фильма ни к чему нам черный пиар, – добавляет оставшийся продюсер. Она скрещивает руки на груди и окидывает меня злым взглядом. Ее нисколько не заботит благосостояние нашей семьи – компания печется лишь о том, чтобы выжать из предстоящего фильма как можно больше денежек.

– Плюс школьный год закончился, а значит, ты, юная леди, теперь будешь чаще появляться на людях, – говорит Рубен, потирая щетину на подбородке, словно о чем-то усиленно размышляя.

Вытерев слезы и покинув мамины ласковые объятия, я выпрямляюсь и заглядываю Рубену прямо в глаза.

– Как мне все исправить?

Тот передергивает плечами.

– В идеале? Исчезнуть на несколько недель, чтобы никому не пришлось переживать о твоей зарождающейся теплой дружбе с желтой прессой.

– Рубен! – сердито шипит мама, сжимая мое плечо, словно в попытке защитить меня от жестоких слов. Она прожигает папиного менеджера откровенно враждебным взглядом.

– А что? У тебя есть идея получше, Марни? – сухо отвечает тот.

Скрипит деревянный пол. Я оборачиваюсь и сквозь опухшие веки различаю отца, который стоит, опершись о дверной косяк и спрятав руки в карманы джинсов. На нем его любимые солнцезащитные очки – должно быть, после вчерашнего изнурительного дня у него болят глаза. Мы все молчим и про себя задаемся вопросом, как давно он тут стоит. Мама берет меня за руку и крепко сжимает.

– Мила, – начинает папа, прочистив горло. Низкий, хриплый голос – одна из причин, по которой его так обожают дамы по всему миру, – а по утрам это качество проступает еще отчетливее. Он касается края очков и слегка приподнимает, взгляд его темных глаз, красных и опухших от недосыпа, встречается с моим. – Думаю, будет лучше, если ты уедешь домой и какое-то время там поживешь.

У меня душа уходит в пятки.

– Домой? – повторяет мама. – Наш дом здесь, Эверетт. Мила дома. С нами. Давай все хорошенько обсудим, прежде чем…

– Рубен, организуй поездку, – твердо говорит папа, полностью игнорируя мамины возражения, будто она и рта не раскрывала. Его взгляд продолжает сверлить меня, и я успеваю заметить в нем искру сожаления, прежде чем папа вновь опускает очки и спокойно добавляет: – Мила, собирай вещи. Ты проведешь лето в Теннесси.

Глава 2

«Имение Хардингов».

Эти слова выгравированы золотыми буквами на табличке, прикрученной к сплошному каменному забору, окружающему ранчо площадью в пятьдесят акров. Автоматические ворота, судя по всему, открываются с помощью кода, который нужно ввести на панели. Однако его у меня нет, поэтому я жму на кнопку вызова хозяев и поворачиваюсь к камере наблюдения в ожидании ответа или иной реакции.

Личный водитель, встречавший в аэропорту, уже отчалил, высадив меня с багажом в какой-то глуши под палящим солнцем. На проселочной дороге стоит жуткая тишина – ближайшее ранчо километрах в двух отсюда, – и без привычного городского шума мне становится не по себе. В Лос-Анджелесе подобную тишину даже представить трудно.

Смахиваю со лба бусинки пота. На панели оказывается микрофон, который я замечаю, только когда из него раздается писк, покашливание, а затем и голос:

– Мила, ты добралась! Погодь минутку.

Тетя Шери! У меня на лице тут же расползается широкая улыбка. Я лет сто не слышала ее голос вживую – со столь родным южным говором. В Теннесси все чудно разговаривают: немного через нос и порой коверкая слова.

Я жду еще какое-то время, все больше покрываясь по́том, и продолжаю разглядывать высоченный забор.

Когда я была маленькой, ранчо прекрасно виднелось с дороги – этому не препятствовали никакие ограждения. Лишь на обочине стоял видавший виды деревянный столб, на котором висела табличка с названием ранчо, написанным вручную. Тогда в ином не было необходимости. Однако позже стали заявляться папины ярые фанаты, чтобы полюбоваться на ранчо, где вырос их кумир (тоже мне, велика важность!). Поэтому тетя Шери потребовала от папы обезопасить территорию. Он нанял рабочих и оплатил все расходы на постройку забора. Таким образом решили проблему незваных гостей, сующих повсюду свои любопытные носы.

Тем не менее не припоминаю, чтобы забор был настолько монументальным. Богатый серый камень выглядит совершенно неуместно посреди полей; ранчо больше похоже на крепость, чем на жилой дом.

С громким звоном ворота медленно отворяются, и навстречу мне бежит тетя Шери.

– Мила! – Она заключает меня в объятия – медвежью хватку, от которой трещат ребра и перехватывает дыхание – и качает из стороны в сторону. – Боже мой, дай на тебя глянуть!

Потом отстраняется, вцепившись мне в плечи, и оглядывает меня с ног до головы, как некий музейный экспонат.

Тетя Шери – папина родная сестра, однако они нисколько не похожи. Папа темноволосый и темноглазый с резкими чертами лица, в то время как у тети лицо круглое и розовое, обрамленное светлыми кудряшками. А свежее сияние кожи напоминает, что она младше папы.

– Привет, теть Шери, – говорю я, глупо улыбаясь. Мы не виделись почти четыре года. Тетя, кажется, нисколько не изменилась, однако вполне понятно, почему меня она рассматривает с таким интересом. Я уже не тот неловкий ребенок с кривыми зубами и очками с розовой оправой – уроки танцев, брекеты и контактные линзы исправили положение.

– Какая ты ужо взросленькая, да еще и красавица! Наконец-то мы увиделись вживую, а не через экран компьютера. – Внезапно она хмурится и щиплет мои щеки. – Здесь нету никакой надобности во всей этой штукатурке, дорогуша, особенно с нами…

Ну, тут не поспоришь, поэтому просто пожимаю плечами. На самом деле я привыкла, что передо мной в любой момент может выскочить папарацци или фанат с камерой, и необходимость постоянно выглядеть на все сто буквально въелась под кожу – благодаря Рубену, а также безупречному примеру мамы.

Я шумно выдыхаю. Косметика уже сползает с лица вместе с ручьями пота.

– Фух, ну и жарища у вас!

Тетя Шери усмехается и закидывает руку мне на плечи.

– С возвращением в Теннесси!

Точнее, в город Фэрвью, штат Теннесси.

Полагаю, папа до сих пор считает Фэрвью своим домом, и, пожалуй, в некотором смысле так и есть. Я тоже здесь родилась и прожила какое-то время, разве не это делает место домом? Однако мы уехали, когда мне было всего шесть, и большую часть жизни я провела в Лос-Анджелесе, поэтому именно его я воспринимаю своим домом, а не Фэрвью, к которому не испытываю особой привязанности.

Считай, только отъезд-то мне и запомнился. Я успела отучиться полгода в первом классе, когда пришлось собрать игрушки, последний раз обнять рыдающих бабушку с дедушкой и сесть на самолет в один конец до Лос-Анджелеса. Я тогда слабо представляла, что такое переезд, но родители постоянно называли его «нашим маленьким приключением». Я и не догадывалась, насколько изменится наша жизнь. Значение имело лишь одно – мы будем жить рядом с океаном!

А переехали в другую часть страны мы по единственной причине – чтобы реализовывать папины мечты.

В школьные годы он считался шутом класса, а потом один случай кардинально изменил курс папиной жизни – в наказание за шалость его отправили помогать театральному кружку. Сперва он рисовал декорации к спектаклю, однако совсем скоро и сам попробовал силы в постановке, что, в свою очередь, быстро привело к «обнаружению» папиных скрытых талантов, которые, вкупе с впечатляющими внешними данными и природной харизмой, стремительно превратили его в настоящего покорителя девичьих сердец.

Он удивил всех еще больше, когда решил перевести увлечение в разряд карьеры и поступил в университет на театральный, где и встретил маму. В двадцать с лишним лет он снимался в низкобюджетном независимом кино, медленно, но верно нарабатывая опыт; его имя все чаще мелькало в титрах. Затем как снег на голову свалилось утверждение на роль в фильме, которому пророчили судьбу следующего блокбастера – так оно и вышло. Эта роль и стала трамплином, стремительно закинувшим его в мир богатых и знаменитых.

И вот мы отчалили в Калифорнию. Мама бросила работу и на первых порах взяла на себя обязанности папиного личного помощника. Она поддерживала его и во всем помогала, одновременно перестраивая собственную карьеру. Последнее, как позже выяснилось, вышло у нее превосходно, и теперь она вполне востребованный визажист. Надо отдать родителям должное: они работали не покладая рук, чтобы создать себе имя.

В Калифорнии мы живем уже десять лет, переезжая из одного дома в другой – каждый превосходит предыдущий по размеру и роскоши. Теперь мы вполне уютно обосновались в фешенебельном охраняемом коттеджном поселке недалеко от Лос-Анджелеса. Там моя школа, друзья и в целом вся жизнь.

От Теннесси у меня остались лишь отрывочные воспоминания раннего детства. Среди них более или менее внятные сохранились только с наших редких поездок к родственникам на праздники, а последний раз мы приезжали, когда мне было тринадцать.

Сейчас я приехала не на праздники. Папа так и не смягчился, и Рубен решил, что мне лучше пожить здесь до тех пор, пока не уляжется шумиха вокруг премьеры фильма. Ведь сложно напортачить, будучи в тысячах километров от отца и голливудской прессы, верно?

– К счастью, – говорит тетя Шери, – у нас кондей фурычит на полную катушку. Ну, давай в дом.

Ранчо не сильно изменилось за прошедшие четыре года. Перед нами простираются поля, на которых прежде паслись коровы и овцы – давным-давно, когда хозяйством занимались бабушка с дедушкой. Теперь из живности остались только лошади. Парочка из них виднеется в загоне у конюшни, расположенной недалеко от трехэтажного дома, к которому мы приближаемся.

Пожалуй, забор вокруг – самая роскошная и дорогостоящая часть имения. Все остальное выглядит… заурядно. Двор зарос травой, конюшням не помешала бы рука маляра, а на доме заметны признаки преклонного возраста – старомодные оконные рамы, проржавевшие элементы декора и деревянное крыльцо. Скромно, но тем не менее очаровательно. Нет и намека на голливудский шик – самое обычное южное ранчо.

– Я точно вам не помешаю? – Мысль отправить меня сюда на целый месяц, а то и дольше, зародилась два дня назад, поэтому для всех на ранчо мой визит весьма спонтанный. Скорее всего, тетя Шери даже толком не обдумала эту затею, и я чувствую себя некомфортно, будто причиняю им неудобства.

Остановившись перед входом в дом, тетя поворачивается ко мне.

– Дорогуша, мы семья? – Она тепло улыбается, склонив голову.

– Ага, – смущенно киваю я.

– Ну вот и ответ! – Тетя распахивает дверь и жестом велит мне заходить. – Кроме того, нам тут не помешает юная компания.

Я вхожу, и в лицо сразу ударяет холодный ветер из кондиционера, что весьма приятно для разгоряченной кожи. Тетя затаскивает мой чемодан в широкую прихожую с вполне обычной деревянной лестницей, ведущей наверх.

Впереди просторная комната с аркой, которая ведет в кухню. Внезапно в душе разливается теплое чувство узнавания. Кажется, с моего последнего визита ничегошеньки не поменялось: все та же мебель, стоящая здесь несколько десятилетий, стены завешаны семейными фотографиями в рамках, собирающих пыль. Кухня тоже не видела ремонта уже долгие годы, дверца на одном из шкафчиков перекосилась и буквально болтается на единственном креплении. Однако мне даже нравится, что не все так идеально. Дом уютный – не картинка из глянцевого журнала, а жилище реальных людей. Ко всему прочему, повсюду витает умопомрачительный запах тетиной стряпни, которую я помню прекрасно.

– Говяжье рагу, – объясняет она, заметив, как я принюхиваюсь. – И столько вкусняшек, что и не вообразишь. Мы хотим отпраздновать твой приезд!

С лестницы раздается скрип половиц, и сердце пускается галопом, едва не выпрыгивая из груди.

– Моя малышка Мила приехала?

Голос принадлежит дедушке. Мгновение спустя перед нами предстает и он сам; мои губы моментально расплываются в широченной улыбке.

– Попай! – Я с топотом забегаю вверх по лестнице и кидаюсь в его объятия.

Попай одной рукой хватается за перила, удерживая равновесие, а другой прижимает меня к себе. От дедушки пахнет кондиционером для белья и немного – сеном, отчего в носу начинает чесаться. Я так крепко его обнимаю, что боюсь, как бы у него не треснули ребра. Насладившись сердечными объятиями, отстраняюсь. Хоть мы время от времени и общаемся по видеосвязи, которую помогает устанавливать тетя, при взгляде на реального Попая после стольких лет разлуки меня прямо-таки душит радость, а глаза застилают слезы счастья.

Я хватаю его ладони и замечаю, как они мелко дрожат. Кожа на них жесткая и шершавая от ежедневного физического труда. Лицо малость худее, чем я помню, щеки впавшие, да и морщин прибавилось. Впрочем, вполне естественно, что за прошедшие годы он немного постарел. Однако на голове по-прежнему шапка густых, теперь уже белоснежных волос, а мое лицо отражается в стеклянном глазе, которым пришлось заменить реальный, потерянный на Вьетнамской войне. В детстве дедушка напоминал мне мультяшного персонажа моряка Попая, особенно прищуром на один глаз, так он и получил свое прозвище.

– Эти ваши компутеры даже близко не воздают должное твоей красоте, малышка Мила, – говорит Попай, нежно сжимая мои ладони. – Поглядите, какая ты стала прелестная юная леди! Подумать только, ужо пятнадцать…

Я решаю умолчать о том, что он-то вживую выглядит старее, поэтому лишь смеюсь и сжимаю его пальцы в ответ.

– Шестнадцать, Попай. Не помнишь, ты ведь присылал мне открытку на день рождения?

– Как же быстро ты выросла!

Когда мы с дедушкой заканчиваем приветствия, тетя Шери тащит меня на ознакомительную экскурсию по просторному сельскому дому, чтобы освежить мою память. Четыре года назад мы приезжали на День благодарения и останавливались на неделю. Поэтому, хотя ранчо я почти забыла, дом я запомнила неплохо. И теперь тетя выделила мне ту же комнату, в которой я жила в прошлый раз: с окном на конюшню. Я затаскиваю туда свой чемодан, затем быстренько принимаю душ, провозившись минут десять со старыми кранами, после чего спускаюсь на обед.

На столе еды в несколько раз больше, чем в состоянии съесть три человека: как мясные блюда, так и всевозможные закуски. Не хочется, чтобы все эти вкусности пропадали зазря, поэтому накладываю в тарелку гору всего и приступаю к трапезе. К тому же я помираю с голоду. Последние пару дней я почти не ела из-за тошнотворного привкуса вины и сожаления.

– Так чем у вас тут можно заняться? – спрашиваю, доедая остатки салата. Все настолько вкусно, что хочется еще и тарелку вылизать. Мама, по папиному распоряжению, держит нас на строгой высокобелковой диете, и меня уже тошнит от рыбы и пропаренной спаржи.

– Можешь подсобить с чисткой конюшни. С навозным душком довольно быстро свыкаешься, – говорит тетя. Я гляжу на нее во все глаза, и она смеется. – Да шучу, Мила. Хотя мне вправду не помешала бы помощь по хозяйству.

– Готова взять на себя стирку. И уборку в доме. – Я отодвигаю тарелку и тем самым даю понять, что наелась, затем ставлю локти на стол. – Но серьезно, где тут в городе гуляют? Вряд ли мне сейчас сгодятся детские площадки, на которых я играла в четыре года. А в Нэшвилл^[1] съездить можно?

Попай хрипло усмехается, затем берет пустой стакан и с трудом встает.

– Туда можно доехать разве только на машине, – говорит он, сочувственно похлопав меня по плечу, и отходит к раковине.

Тетя откидывается на спинку стула и сцепляет пальцы на коленях – вид у нее серьезный.

– Вообще-то, Мила… Покаместь ты здесь, придется придерживаться некоторых правил.

– Правил?

– Правил, установленных самим Рубеном Фишером.

– Экий шельмец, – бурчит Попай, наливая воды в стакан. – Жуткий тип…

– Да, знаю. – Рубен уже меня проинструктировал, последние пару дней буквально вдалбливая в голову одно и то же распоряжение, которое я сейчас цитирую, закатив глаза: – «Сиди тише воды ниже травы и не привлекай внимание ни к себе, ни к отцу».

– Это еще не все, – говорит тетя и замолкает. Какое-то время она смотрит на свои переплетенные пальцы, затем поднимает на меня встревоженный взгляд. – Рубен велел не выпускать тебя за пределы ранчо.

– Чего?! – Сердце уходит в пятки. – Мне нельзя никуда выйти?

Вдруг на тетином лице расползается озорная улыбка.

– Кто сказал, что мы послушаемся Рубена? Мы с тобой… у нас будут свои правила.

– Значит… – с надеждой тяну я, распрямляя плечи, – мне все же можно выходить?

– Можно! Только, Мила, обещай держаться подальше от неприятностей, – просит тетя. Голос у нее серьезный, улыбка исчезла. – Я должна всегда знать, где ты, с кем и что делаешь. Покаместь ты передо мной отчитываешься, можешь поступать как заблагорассудится, а о Рубене я позабочусь. Справедливо?

– Да! Обещаю, никаких неприятностей. – Я застегиваю воображаемую молнию на губах и невинно хлопаю глазами.

Вернувшись со стаканом, Попай с трудом опускается на стул, немного расплескав воду.

– У тебя тут остались друзья?

– Я уехала в шесть лет, – мягко напоминаю я. – Так что нет.

– Тогда шуруй на улицу и найди новых, – говорит он просто, словно это плевое дело. Может, в годы его детства так и было, но в двадцать первом веке? Вот уж нет!

Тетя Шери вдруг подпрыгивает и восклицает:

– Ой! Ведь у Беннеттов есть детишки! Они живут на соседнем ранчо. Премиленькое семейство. – Она возводит глаза к потолку и задумчиво потирает подбородок. – Ихнюю девочку вроде как зовут… Саванна.

– Саванна? – повторяю я. Имя звучит знакомо, на поверхность всплывает давнее смутное воспоминание: низкие парты начальной школы, сидящая рядом светловолосая девочка.

– Она вроде бы твоих годов.

– Хм, что-то припоминаю… – Я зажмуриваюсь, напрягая память, но больше ничего выудить не удается.

– Ну, уже неплохо, – радостно восклицает тетя, затем встает и начинает спешно собирать посуду. – Могу подбросить тебя к Беннеттам, и ты сызнова с нею познакомишься.

– Погоди, чего? – Я в ужасе пялюсь на тетю. Какая нелепая затея! Знакомиться с девочкой, которую не видела целых десять лет? Кто вообще так поступает?

Тетя торопливо бросает в раковину посуду и принимается рыться в шкафчиках.

– Нашла! – Она поворачивается ко мне с противнем в руках. – Вот, одолжила у Пэтси на прошлой неделе, хотела опробовать рецептик печенюшек с арахисовой пастой – к слову, эксперимент провалился. Было бы ох как славно с твоей стороны его вернуть. И прекрасный повод к ним наведаться.

– Нет, так… так не делается! – испуганно возражаю я, запинаясь. Неужели она в самом деле хочет отправить меня в гости к незнакомцам, чтобы вернуть какую-то посудину? Сейчас так не принято! – Нельзя же просто постучаться в чужую дверь и предложить дружбу!

– В Теннесси можно, – уверенно говорит тетя и запихивает противень мне в руки.

Я оглядываюсь на Попая в поисках поддержки, но на его лице сияет довольная улыбка. Боже, как они отстали от жизни!

– Давай хотя бы завтра?

Однако тетя Шери настроена решительно. Убрав со стола остальную посуду, она хватает со столешницы ключи от машины.

– Нет! Завтра у тебя появится сотня отговорок. Коли хочешь свободы действий, нужно́ обзавестись товарищами. Папа, справишься один, пока я отвезу Милу к Беннеттам?

– Шуруйте. – Попай машет руками, прогоняя нас. Но, прежде чем я встаю, он берет меня за ладонь. – Заведи друзей, Мила. Иначе мы тебя тут до смерти утомим.

У меня даже не выходит рассмеяться. Сердце колотится, и я медленно прижимаю противень к груди.