На мраморных утесах

Чистая незамутнённая эстетика. Величие природы, гармония человека и природы, сила характера перед лицом насилия, - я не читала об этом более прекрасной книги. Редкий случай - совершенно не хочется копаться в аллюзиях и подтекстах (на дворе конец 1930-х, Юнгер - разочаровавшийся национал-социалист; все предельно прозрачно), хочется просто наслаждаться внешней красотой текста и мрачной, обречённой красотой устаревшего и консервативного мира, который вот-вот разлетится вдребезги.

Я не знаю, что ещё сказать об этой книге, поэтому пусть лучше скажет сам Эрнст Юнгер: "Человек может гармонировать с силами времени, а может стоять к ним в контрасте. Это вторично. Он может на любом месте показать, чего он стоит. Этим он доказывает свою свободу - физически, духовно и нравственно, прежде всего в опасности. А как он остаётся верен себе: это его проблема. Она же и пробный камень стихотворения. 10 декабря 1972 г. Э. Ю."

К чему вообще наркотики на свете, когда есть такие люди как Юнгер? Ошеломительный удар по мозгам, похлеще любого люсясидитдома трипа. Провоцирует неконтролируемые смешения классики и авангарда, изящные жесты рук и тягу к псовой охоте. Остерегайтесь лесничего

Даже среди книг «своего» жанра – иносказательных антифашистских романов, например, «Чумы» Камю, «Войны с саламандрами» Чапека или «Игрушек» Браннера – «На мраморных утёсах» Эрнста Юнгера выделяется особо. Не только потому, что автор романа - немецкий писатель и одновременно капитан фашистской армии, а потому, что романтичность и поэтика этого произведения совершенно, казалось бы, не могут сочетаться, иметь хоть какое-то отношение к ужасам научно-технического-уничтожения-человечества Второй мировой войны.

Выдуманные страны с чарующими названиями (Мавритания, Лагуна, Кампанья, Альта Плана), поэтизация мира растений и животных в традициях немецкого романтизма («росою бы мне выпасть, чтобы пепел впитал меня»), библейские и мифологические аллюзии и Зло в образе Старшего лесничего («он отмерял страх малыми дозами, которые постепенно увеличивал и целью которых был паралич сопротивления»). Но ни подробное описание сюжетных ходов и героев, ни раскрытие многочисленных ассоциаций и аллюзий, ни восторженно-чрезмерные слова не помогут выразить впечатления от «Мраморных утёсов». Подобное не расскажешь, надо читать...

Но в данном случае для понимания романа, безусловно, необходимо и знание личности, биографии писателя. Герой Первой мировой войны, награждённый рыцарскими крестами и даже высшей военной наградой Пруссии Pour le Merite, а после поражения – национал-социалист и автор манифеста тоталитаризма - книга «Рабочий». Но «человек может гармонировать с силами времени, а может стоять к ним в контрасте. Это вторично. Он может на любом месте показать, чего он стоит. Этим он доказывает свою свободу — физически, духовно и нравственно, прежде всего, в опасности. А как он остаётся верен себе: это его проблема». Вот так, без громких отречений от прежних взглядов – в духе, скажем, Томаса Манна, без предательского (а для военного это всегда так) «перехода» на другую сторону, а просто в результате саморазвития, постоянного размышления и осмысления ситуации Юнгер приходит к выводу: «тоталитаризм в действительности – это лишь маска анархии, нигилизма», чему и посвящен в значительной степени этот роман. Затем будет участие в заговоре против Гитлера, что, к счастью для писателя, окончилось только увольнением из армии, и послевоенная аллергия на слово «сопротивление».

Поразительно, но роман немецкого писателя, одного из «провозвестников» фашизма особенно популярен был во Франции, наряду с «Молчанием моря» Веркора. Ещё более удивительно, как распорядилась Судьба: рыцарю старой Европы, умершей в 1916 году где-то под Верденом, обречённому уже тогда, в 30-ые годы XX века тосковать по ушедшему миру Гёте, суждено было прожить долгих 103 (!) года – Юнгер умер в 1998 году, - чтобы увидеть, что осталось от прошлых времён… что ничего не осталось.

П.С. Об одном из героев романа сказано: «он создан, чтобы вступать в высокие градусы огня, как через ворота в отцовский дом». То есть, выносить невыносимое. Символичен в этой связи и финал романа, где речь идёт уже о самом рассказчике-авторе и его брате: «мы вошли через широко открытые ворота, словно в мир отчего дома». Суждено подобное было и Эрнсту Юнгеру…

Невероятной силы текст. Могучий, основательный. Чистая, незамутнённая эстетика переживания, проживания, изживания, умирания. Признание в любви сильного к сильному, мудрого – к преходящему, ищущего, живого ума – к нещадной, жестокой, неповторимой Жизни. Юнгер – действительно последний рыцарь; ни у одного современника писателя я не встречала этой удивительной интонации, смеси из горечи и нежности, вылитой в прочных, крепких и таких изящных словах. На мраморных утёсах живое трепетно любимо во всех формах. Здесь цветок, пёс и человек – равновелики и равнослабы перед лицом смерти. На мраморных утёсах мальчик, сын Рыцаря – то ли святой, то ли рафинированная версия Дэмиана; полнокровный, материальный след ошибок и побед юности, освященный вклад в то, что случится потом. На мраморных утёсах Женщина, которую любил Рыцарь, остаётся только голубоватой тенью в одной доле того момента, когда погружаешься в сон, – вынесенная не то равнодушной, не то заботливой рукой за пределы хронотопа. Беда на мраморных утёсах имеет имя и лицо, но они несущественны в свете выводимой Юнгером идеи о сортах зла: многоликость дурного, убийственного, жестокого написана во вполне метафорических декорациях не как бестелесная «туча», а как сделанный, к несчастью, не из идей, а из плоти и крови человек – самое страшное чудовище. И – самый светлоликий ангел. Мораль Рыцаря, противостоящего Старшему Лесничему – не пластилиновое «добро», но абсолютизированный облик идеального homo sapiens, настолько же реального, насколько и совершенного.

Удивительная полифоничность ассоциаций: птицы, падающие в огонь – Босховский ад («Сад радостей земных», правая створка триптиха). В сцене ухода из Скита – символические голова, зеркало, фонарь; точные, колючие штрихи Дюреровской гравюры «Рыцарь, смерть и дьявол». А лицо насилия, искривлённое злобой, и не пустые, горящие ненавистью, от чего ещё более ужасные, глаза творящего зло – офорты Гойи из серии «Бедствия войны»; беспощадность того, что способен сделать человек с человеческим, сошедшая с листа 39, «Славный подвиг! [Сражаться] С мертвецами!».

Пространство-время – условны, как и во всяком Великом. История Большой Лагуны не просто могла случиться где и когда угодно – она уже случается. Прямо здесь. Прямо сейчас. Прямо у вас на глазах красота снова и снова будет растоптана, результат долгого, упорного труда снова будет выжжен рукой мыслящего, самого страшного на свете, зла; вечное вновь станет пеплом. Рай должен быть утрачен, чтобы однажды он мог быть вновь обретён.