Слушайте, дети: сейчас начнется сказка про Щелкуна и Мышиного Даря. Сказку эту написал по-немецки знаменитый немецкий писатель Гофман, а я вам ее перескажу по-русски. К сказке этой есть даже особая музыка; сочинил ее для Фортепиано немецкий композитор Рейнеке. Если папа с мамой захотят, они купят вам всю эту музыку в две или в четыре руки, целую большую тетрадь. Теперь садитесь и сидите смирно. Начинается сказка.

I. Вечер под рождество

Было было пред Рождеством, накануне самого праздника. У нас елку делают в самое Рождество, на первый, на второй или на третий день. В Германии елка непременно бывает накануне Рождества, то есть 24 декабря. Вот в этот-то день вечером и сидели прижавшись в уголке столовой двое детей доктора Штальбаума, брат и сестра. Сестру звали Машей, брата – Фрицем. Фриц – это уменьшительное слово от имени Фридрих, а Фридрих по-немецки то же что по-русски Федор. Следовательно Фриц по-русски будет Федя. Так как дело происходило не у нас в России, а в Германии, то я так и буду называть этого маленького мальчика Фрицем. Ну, так вот 24 декабря Машу и Фрица целый день не впускали в гостиную. Это уж раз навсегда так было заведено в доме у доктора Штальбаума.

В столовой, где сидели Маша и Фриц, мало-помалу сделалось совсем темно. Все было тихо. Слышалось только, как рядом, в гостиной, все что-то устанавливали, приносили, развертывали какие-то бумаги, ходили взад и вперед.

Фриц шепотом рассказывал своей сестре, как в сумерки какой-то человек, весь закутанный в шубу, потихоньку пробрался в комнаты чрез заднее крыльцо. Человек этот нес в руках большой ящик. Как ни старался он спрятать свое лицо, но Фриц сейчас узнал, что это был дядя Дроссельмейер. Маша чрезвычайно обрадовалась этому известью. Дядя Дроссельмейер был худощавый человек, очень маленького роста; лицо его было все в морщинах, а на голове он носил парик. Дядя Дроссельмейер любил заниматься механикой и даже умел делать часы. Когда в доме у Штальбаумов случалась какая-нибудь беда с часами, когда часы вдруг переставали ходить, или не хотели бить как следует, об этом посылали сказать дяде Дроссельмейеру. Он сейчас же являлся, снимал сюртук, снимал парик, надевал голубой Фартук и какими-то острыми инструментами принимался колотить внутри часов. Маше всегда становилось жалко бедные часы, но часам от этого никакого вреда не было. Напротив, они сейчас же принимались весело стучать, маятник опять начинал ходить взад и вперед, часы громко били по-прежнему, и все в доме были довольны и рады. Дядя Дроссельмейер всегда что-нибудь приносил детям. То принесет им человечка, который открывает и закрывает глаза, то ящичек, из которого выскакивает птичка, то еще что-нибудь в этом роде. А к Рождеству он каждый год непременно готовил какую-нибудь большую механическую игрушку; игрушка эта сейчас-же после елки убиралась от детей и становилась в особый шкаф. Услыхав от Фрица, что дядя Дроссельмейер принес какой-то ящик, Маша начала угадывать, что бы такое придумал сделать дядя на этот раз. Фриц решил, что в ящике непременно помещается крепость. В ней ходят взад и вперед солдаты; другие солдаты хотят крепость взять, а из крепости в них стреляют из пушек. Маша думала совсем другое. Дядя Дроссельмейер рассказывал ей раз про прекрасный сад, где на большом озере плавают лебеди и поют удивительными голосами. К озеру приходит маленькая девочка и кормит лебедей пирожным.

Ну вот видишь, сказал Фриц, – вот сейчас и видно, что ты говоришь пустяки. Разве лебеди станут есть пирожное? Разве дядя может сделать целый сад? Да впрочем я его игрушки и не очень люблю. То ли дело те вещи, которые дарят нам папа с мамой! Вещи эти остаются у нас, и мы с ними делаем что хотим, а игрушки дяди Дроссельмейера сейчас же от нас убирают.

Погадав про то что бы такое могло быть в ящике у дяди Дроссельмейера, дети принялись угадывать что им подарят на елку родители. Маша со вздохом сообщила Фрицу, что её большая кукла Женни в последнее время все падает носом на пол, и скоро, пожалуй, исколотит себе все лицо. Происходит это от того, что Женни стала очень слаба на ногах; тут уже ничем нельзя помочь, и Маша даже перестала делать ей выговоры. Мама про это знает. А то вот раз Маше очень понравился чудесный маленький зонтик, который она увидала у одной подруги; Маша сказала маме: ах, мама, вот бы мне такой зонтик; а мама ничего не ответила, только посмотрела на Машу и при этом улыбнулась. В свою очередь Фриц уверял сестру, что его деревянный конь никуда уже не годится, а между оловянными солдатиками совсем почти нет конницы. Отцу это очень хорошо известно.

В комнате становилось между тем все темнее. Свеч не приносили. Дети наконец совсем затихли. Им казалось, что где-то далеко, далеко слышится какая-то тихая музыка. Быть-может это звенели где-нибудь колокола или играли часы на башне. Вдруг в гостиной послышался звон маленького колокольчика. Двери в столовую распахнулись. Дети вскочили и хотели бежать в гостиную, но так и замерли в дверях. Так хорошо и ярко сияла им навстречу елка, милая Рождественская елка.

II. Елка

Отец и мать взяли детей за руки и повели их в гостиную. Маша только и могла выговорить: Ах как хорошо! Ах как хорошо! А Фриц даже и этого не сказал, он от радости только несколько раз подпрыгнул. Да и как было не радоваться? Большая, высокая, стройная, зеленая елка вся была украшена яблоками, золотыми и серебряными орехами, конфетами и разными лакомствами. На ветвях елки сверкали, точно звездочки, сотни свеч и Фонариков. При свете их казалось, что нет и конца зеленой глубине между густыми ветвями елки, а вокруг дерева лежали все подарки. Должно-быть дети особенно хорошо учились и вели себя в этот год. Маша увидала несколько кукол и множество разной посуды. Тут были чашки, тарелочки, под носики, горшочки, маленькие кастрюли, – много тут было разных вещей. Фриц между тем успел уже несколько раз объехать вокруг стола на новом коне, которого он нашел совсем взнузданным и оседланным. Кроме коня отец подарил Фрицу еще целый полк прекрасных гусар; все они сидели на белых конях и были одеты в чудесные красные мундиры с золотом. Дети хотели уже приниматься за разглядывание прекрасных книг с картинками, как из-за ширм, расставленных в углу гостиной, опять послышался звон колокольчика. Ах, это дядя Дроссельмейер! закричали Маша и Фриц и бросились к ширмам. Дядя Дроссельмейер отодвинул эти ширмы, и дети внезапно увидали прекрасный замок, стоявший на столе. В замке этом было множество зеркальных окон и башен с вызолоченными крышами, а вокруг него находился большой зеленый луг, весь усаженный цветами. Дядя Дроссельмейер подавил какую-то пружинку. Заиграла музыка, двери и окна замка растворились, и можно было видеть, как внутри его расхаживали нарядные кавалеры и дамы в платьях с длинными шлейфами. В большой зале замка, ярко освещенной множеством маленьких люстр, танцевали дети. Какой-то господин в зеленом плаще часто выглядывал из окна, кивал головою и исчезал опять, а в дверях замка показывался время от времени маленький человек, как две капли воды похожий на самого дядю Дроссельмейера. Фриц долго смотрел на все это и наконец сказал: дядя Дроссельмейер, пусти-ка меня в твой замок! Дядя Дроссельмейер объявил Фрицу, что этого нельзя сделать; да Фрицу и не следовало говорить таких пустяков, потому что замок со всеми своими башнями был ниже, нежели сам Фриц. Прошло еще несколько минут. Кавалеры и дамы все продолжали расхаживать взад и вперед; дети все танцевали; человек в зеленом плаще все выглядывал в то же самое окно; дядя Дроссельмейер все показывался в дверях и уходил опять. Фриц потерял наконец терпение и сказал:

– Дядя Дроссельмейер! выдь-ка теперь из другой двери!

– Нельзя этого, сказал дядя.

– Ну так вели этому господину в зеленом плаще немножко погулять с другими, а не выглядывать все только из окна.

– И этого нельзя.

– Так пусть дети выдут из замка на луг, я на них хорошенько посмотрю.

– Ничего этого нельзя сделать, сказал дядя и немножко рассердился. – Как уж раз устроена механика, так все и должно оставаться.

– Послушай, дядя Дроссельмейер, что я тебе скажу. Мои гусары гораздо лучше, чем эти твои маленькие человечки. Гусары мои делают все, что я захочу: скачут вперед, скачут назад, могут хоть по всему дому ездить, а твои человечки разрядились и все только ходят по одной комнате да танцуют. Видно они ничего больше и делать-то не умеют, а тогда что в них толку? Нет, мои гусары лучше!

Фриц побежал опять к елке и начал командовать своему гусарскому полку: – Марш! Заезжай направо! Стреляй! Весело было смотреть, как лихо скакали у него красные гусары на своих белых конях. Маша также отошла потихоньку от стола. Ей также скоро наскучило, что куклы в замке все только расхаживали да танцевали. Но Маша была очень добрая и умная девочка и не стала так разговаривать, как Фриц. Дядя Дроссельмейер заметил, что его подарок не особенно понравился детям. Это его несколько огорчило, и он сказал, что уложит свой замок и унесет его домой, что дети слишком еще глупы, чтоб оценить такую хитрую механику. Но тут к нему подошли родители и попросили показать им мудреное внутреннее устройство, которым приводились в движение куколки. Дядя Дроссельмейер разобрал весь замок, потом собрал его опять и снова стал веселым. Он подарил детям еще несколько коричневых кавалеров и дам с белыми лицами и руками. От них чрезвычайно приятно пахло шоколадом, и дети им очень обрадовались.

III. Щелкун

А Маша между тем нашла под елкой еще новую игрушку. Когда гусарский полк Фрица отъехал со своего места, то оказалось, что сзади этого полка стоял, прислонившись к самому дереву, скромный и тихий маленький человечек. Стоял и спокойно дожидался, чтобы очередь дошла до него.

Нельзя было сказать, чтоб этот человечек был особенно красив. Нет. Его туловище и в особенности голова были слишком велики сравнительно с худенькими, тонкими ножками. Но зато он был прекрасно одет, и можно было сейчас же видеть, что это благовоспитанный и образованный человек. На нем была надета прекрасная гусарская синяя куртка со множеством белых шнурков и пуговиц; на ногах были отличные синие панталоны, а высокие блестящие сапоги сидели так ловко, что в пору хоть настоящему офицеру. Одна только вещь немножко портила все дело. На спине у этого человечка был приделан узенький, нескладный плащ, совсем точно какая-то деревяшка. Маше сначала плащ этот очень не понравился, потом она вспомнила, что дядя Дроссельмейер также носит очень плохую шинельку, а что он все-таки милый дядя. С дядей Дроссельмейером у человечка оказалось, впрочем, еще и другое сходство. На голове у него была некрасивая большая шапка, а дядя Дроссельмейер также носил престранный большой картуз. Но во всяком случае человечек был гораздо красивее дяди, и чем более приглядывалась к нему Маша, тем более нравилось ей его доброе и ласковое лицо.

– Милый папа, сказала Маша, – а вот этот чудесный маленький человечек около елки, кому он?

– Он будет вам всем грызть орехи, сказал доктор Штальбаум, – тебе Маша, Фрицу и сестре Луизе. Он будет ваш общий.

Тут доктор Штальбаум осторожно снял человечка со стола и приподнял к верху его плащ. В ту же минуту человечек широко, широко раскрыл рот и показал два ряда чудесных, острых и белых маленьких зубков.

– Положи ему в рот орех, сказал доктор Штальбаум.

Маша положила орех; человечек в одну минуту его разгрыз; скорлупа посыпалась на пол, а ядро покатилось Маше прямо в руку. Тут Маше и всем сейчас же сделалось ясно, что маленький человечек происходит из знаменитой игрушечной семьи Щелкунов и что он продолжает заниматься ремеслом своих дедов и прадедов. Маша даже вскрикнула от радости. Когда доктор Штальбаум увидал, что Маша так радуется Щелкуну, он отдал ей его на особенное попечение. Ты будешь его беречь и за ним ухаживать, сказал он Маше, а пользоваться им будете вы все. Маша сейчас же взяла Щелкуна на руки и стала давать ему грызть орехи. Она нарочно выбирала все самые маленькие, чтобы Щелкуну не приходилось так широко раскрывать рот, что к нему вовсе не шло. К ней подсела старшая сестра Луиза, и Щелкун по-видимому с большим удовольствием грыз им обеим орехи,’ у него с лица не сходила приятная улыбка. Между тем Фриц уже устал командовать своими гусарами. Он услыхал, что щелкают орехи, подбежал к сестрам и расхохотался на Щелкуна. Каждому хотелось поесть орехов; Щелкун пошел ходить по рукам. Работы ему досталось не на шутку, только и слышалось что „щелк» да „щелк», а Фриц нарочно вкладывал в рот человечку самые большие и крепкие орехи. Вдруг послышалось трах! трах! – и у Щелкуна вывалились три зуба, а нижняя челюсть отвисла и зашаталась.

– Ах, бедный мой Щелкун! – закричала Маша и поскорее взяла его из рук Фрица.

– Он дурак! – сказал Фриц. – Хочет быть Щелкуном, а у самого порядочных зубов нет, да должно-быть он и дела-то своего не знает как следует. Дай-ка его сюда, Маша. Пусть он мне грызет орехи, а если у него вывалятся остальные зубы, да хоть бы даже и вся челюсть, не беда, туда ему и дорога!

– Ах нет, сказала Маша и заплакала, – Я тебе не дам моего милого Щелкунчика. Посмотри, как он жалобно смотрит на меня. Ты, Фриц, жестокий человек. Ты бьешь своих лошадей и застреливаешь иногда своих солдат.

– Это все так и должно быть, ты этого не понимаешь, сказал Фриц. – Щелкун наш общий, давай его сюда.

Маша горько заплакала и поскорее завернула Щелкуна в свой носовой платок. К ней подошли родители и дядя Дроссельмейер. К великому огорчению Маши, дядя принял сторону Фрица. Но доктор Штальбаум сказал, что он отдал Щелкуна под особое покровительство Маши, что теперь за Щелкуном нужен особый уход, и что Маша следовательно может им распоряжаться как она хочет.

– Удивительно, говорил отец, – каким образом Фриц требует, чтобы Щелкун продолжал служить, когда тот захворал на службе. Как же это Фриц командует полком и не знает, что раненых никогда не ставят в строй?

Фрицу сделалось очень совестно. Не говоря ни слова, он отошел к другому концу стола, где его гусары уже расположились спать, выставив по всем правилам караулы. Маша собрала зубки, вывалившиеся у Щелкуна, и подвязала ему подбородок хорошенькою белою ленточкой, которую она отколола от своего платья. Бедный Щелкун казался очень испуганным и весь побледнел. Маша еще крепче завернула его в свой платок, взяла на колени и начала качать точно маленькое дитя, а сама в это время рассматривала книжку с картинками. Ей сделалось очень досадно, когда дядя Дроссельмейер начал над ней смеяться и все приставал к ней с вопросом: почему ей так нравится безобразный маленький Щелкун? Ей опять припомнилось странное сходство между Щелкуном и дядею, и она очень серьезно сказала:

– Милый дядя, если бы ты нарядился так же хорошо, как мой маленький Щелкун, и если б у тебя были такие же прекрасные сапоги, ты все-таки, пожалуй, не был бы так хорош, как он.

Маша никак не могла понять, почему рассмеялись её родители при этих словах, а дядя Дроссельмейер покраснел и совсем перестал смеяться. Должно-быть на это были какие-нибудь особые причины.