Записки. 1875–1917

© Издательство им. Сабашниковых, 2018

* * *

Граф Эммануил Павлович Беннигсен с женой Екатериной Платоновной Охотниковой 1903 г.

От издательства

Удивительным образом порой переплетается личная, семейная хроника с историей жизни страны и государства. Прапрадед автора публикуемых «Записок» – генерал Леонтий Леонтьевич Беннигсен – известен прежде всего тем, что был одним из участников заговора, результатом которого стало убийство императора Павла I, и 12 марта 1801 года императором стал его сын Александр I.

А двоюродный прапрадед жены автора – кавалергард Алексей Яковлевич Охотников – был тайным возлюбленным супруги Александра I, императрицы Елизаветы Алексеевны. Охотников погиб от раны, нанесенной ему наемным убийцей, подосланным предположительно братом Александра I – в. кн. Константином Павловичем.

Спустя сто лет после этих драматических событий, в мае 1900 года автор «Записок» граф Эммануил Павлович Беннигсен и Екатерина Платоновна Охотникова обвенчались и прожили рука об руку 55 лет. «Мы до сих пор вместе, и ни жена, ни я до сих пор не жалуемся на судьбу, которая нас свела вместе», – пишет в своих воспоминаниях Э. П. Беннигсен.

Исторический отрезок более чем в 150 лет охватывают два тома повествования, в котором соединились семейные предания, собственные воспоминания, русско-японская и Первая мировая войны, две революции и вынужденная эмиграция. Сотни людских судеб запечатлел автор на страницах своих записок, работая в земстве, на государственной службе, уполномоченным Красного Креста, в Государственной Думе 3-го и 4-го созыва, был очевидцем боевых действий в составе Северо-Западной армии Юденича, последних отчаянных попыток свергнуть большевистский режим.

Как и большинство соотечественников, вынужденных покинуть Россию, семья Беннигсенов осталась за пределами родины без средств. Каждый устраивался как мог. Кто-то из офицеров шел служить в Иностранный легион, кто-то, как брат автора Адам Павлович, завербовывался в английскую армию, кто-то пытался начать новое дело. Сам граф, выпускник Училища Правоведения, работал некоторое время бухгалтером в Доме моды Шанель, а когда в конце 30-х в Европе запахло новой войной, решено было перебраться с семьей в Бразилию, в Сан Пауло.

Свои мемуары Э.П. Беннигсен писал в течении многих лет, в частности, в 1930-е годы подолгу работая в Нью-Йоркской Публичной библиотеке, просматривая думские стенограммы, уточняя забытые детали.

О записках графа Э.П. Беннигсена

В 1974 году моя троюродная сестра М.Э. Степаненко (урожд. Беннигсен), пригласила меня посетить ее в Бразилии и помочь разобрать архивы ее покойного отца, графа Эмманула Павловича Беннигсена (1875 – 1955). Он, как и мой отец, Г.А. Римский-Корсаков, приходился внуком Н.Ф. фон Мекк, известной меценатки и корреспондентки композитора П.И. Чайковского, называвшего ее своим лучшим другом. Кроме того, граф, как и многие члены Российских дворянских фамилий, был связан родством или близким знакомством со многими людьми, оставившие свой след в истории. Та к жена его, Екатерина Платоновна – внучка известного адмирала Г.И. Невельского, исследователя Амура и Сахалина. А сам граф – праправнук соратника Кутузова, генерала Л.Л. Беннигсена.

К архивам Э.П. Беннигсена проявил интерес Дом-музей П.И.Чайковского в Клину. И благодаря ходатайству Музея перед Министерством культуры разрешение на мой выезд в Бразилию было дано, и в ноябре 1975 года я прибыл в Сан-Пауло.

В архиве М.Э. Степаненко-Беннигсен, кроме различных семейных материалов (писем, фотографий и пр.) оказались и объемные, около 1000 страниц, «Записки» Э.П. Беннигсена, которые и были мне подарены хозяйкой с пожеланием доставить их в Москву для возможного опубликования в будущем. При беглом ознакомлении с текстом, напечатанным на портативной машинке, где почти на каждой странице мелькали фамилии Гучков, Милюков, Юденич, Деникин, имена великих князей и княгинь, стало ясно, что нечего и думать везти эту «крамолу» через советскую границу. Пришлось обратиться в советское консульство, с помощью которого 1-я часть «Записок» была переправлена в СССР в Дом-музей Чайковского, откуда затем она была передана мне. Спустя год 2-ю часть «Записок» на свой страх и риск смогла провезти в Москву и сама Марина Эммануиловна.

«Записки» эти Э.П. Беннигсен начал писать еще до революции, но все им написанное пропало после отъезда из России в 1917 году. Писал он и в эмиграции на протяжении многих лет (сначала в Дании и во Франции, затем в Бразилии). Дочь графа Марина Степаненко отмечала, что прекрасная память и привычка заносить в записные книжки отдельные фамилии и даты, очень помогали ее отцу восстанавливать в памяти многие пережитые события. Кроме того, когда была возможность, он пользовался библиотеками, чтобы уточнить факты, о которых писал. Семейное несчастье – гибель в автокатастрофе в 1933 году старшей дочери, привела его в США. Долгая бюрократическая процедура оформления наследства, с судами и тяжбами, задержала графа в Нью-Йорке на год с лишним. Но деятельный граф времени даром не терял и каждую свободную минуту пропадал в Публичной Библиотеке. В ее славянском отделе, насчитывавшем около 80 тысяч книг на русском языке, граф мог читать как все дореволюционное, так и самое свежее, вышедшее в Советской России. «Лично я интересовался в библиотеке разными историческими вопросами и, в частности, теми, в которых принимали участие представители нашего рода и других, связанных с ним», – вспоминал позднее граф. И в одном из каждодневных писем-отчетах, какие писал он жене в Канн, он отмечал: «Опять обычный день – адвокат, потом библиотека. В последней я просматриваю думские стенографические отчеты и вспоминаю по ним сцены, совершенно теперь забытые. Интересно перечитать, что я тогда говорил. В общем, мне кажется и теперь, что я тогда был прав и, кроме того, у меня остается впечатление, что то, что я говорил, было дельно и сказано, во всяком случае, гладко».

В 30-е годы в Европе и Америке вряд ли могли читать труды Ленина, в огромном количестве экземпляров издаваемые в СССР. А значит Э.П. Беннигсен так и не узнал, будучи в эмиграции, что вождь мирового пролетариата в свое время очень его недолюбливал в качестве «думца-октябриста», и не раз саркастически писал о деяниях графа-помещика в своих статьях. Впрочем, и Ленин никогда не узнал, что вскоре его ненавистник оказался среди тех, кто откликнулся на призыв генерала Юденича идти на Петроград в 1918 году, против него, Ленина.

Нет сомнения, что это «нью-йоркское сидение» в библиотеке очень помогло графу в написании собственных воспоминаний о давно прошедшем. Все, чем здесь напиталась его память, выливалось позже в обширное повествование о дореволюционной жизни в России, изобилующей самыми неожиданными поворотами.

Для сегодняшнего россиянина фамилия Беннигсен мало что скажет. А для советских историков эта фамилия всегда была связана с прапрадедом автора, генералом Л.Л. Беннигсеном, который характеризовался ими самыми нелестными эпитетами: интриган, взяточник, бездарность и пр. Это повелось еще с Льва Толстого, с романа «Война и мир». Возможно, что всему виной была немецкая фамилия. В своих мемуарах автор пытается дать более справедливую оценку своему прапрадеду, отдавшему почти полвека служению России. Автор подробно останавливается на деяниях людей своего круга, прослеживает судьбы своих именитых родственников, дает характеристики государственных и военных деятелей. В первой части «Записок» подробно описано его детство и юность, затем – пребывание в стенах Императорского Училища Правоведения, государственная служба в Москве и Петербурге, а также в Новгороде и Старой Руссе. Большая часть «Записок» посвящена работе на фронтах сначала японской, а затем Первой мировой войн в качестве уполномоченного Красного Креста и, конечно, работе в III и IV Государственных Думах. Вторая часть – жизнь и деятельность автора и всей русской эмиграции в Дании, во Франции, а затем и в Бразилии. «Записки» охватывают период с 1880-х годов по 1955 год. Все эти периоды жизни автора, отраженные в «Записках», изобилуют малоизвестными подробностями и интереснейшими деталями и штрихами к портретам современников автора. Всего в «Записках» насчитывается около 4-х тысяч имен людей самых разных сословий и профессий, среди которых и люди, наделенные властью, и члены семей Дома Романовых, и крупные военачальники, и деятели культуры.

Мне известно, что один экземпляр «Записок» их автор переслал в США вдове генерала Деникина, которая собирала такие материалы от русских эмигрантов. Отдельные выдержки из «Записок» были мною опубликованы в книге «П.И.Чайковский – Н.Ф. фон Мекк. Переписка» (том I, изд. 2007 г., Челябинск), в главе «Из семейного архива». Фрагменты «Записок» (о 1917 годе) публиковались в журнале «Возрождение» (Париж), 1954. № 33.

Свыше сорока лет пролежали эти воспоминания в наших семейных архивах, но теперь мы имеем возможность без купюр и идеологических шор ознакомиться с судьбой незаурядного человека, свидетеля и прямого участника многих судьбоносных для России и для эмиграции событий.

Андрей Георгиевич Римский-Корсаков

Москва, 2018 г.

Пояснение

Еще в 1906 г. начал я писать мои записки и довел их тогда, насколько мне припоминается, до лета этого года. Затем избрание меня в гласные СПб-й Городской Думы и в члены 3-й Государственной Думы отвлекли меня от подробных записей о моем времяпрепровождении, и я делал только краткие ежедневные отметки о том, где я был и что делал. Как эти записные книжки, начатые в 1905 году, так и мои первоначальные записки остались в России, и что с ними сталось, я не знаю.

Затем еще в Дании, в 1918 г., я написал записки о революционных днях, и в Париже, вскоре после 1920 года, о моей работе в Северо-Западной Армии. Для последних я использовал в значительной степени мои письма жене. Затем в Париже, уже в 1926-1927 годах, написал я записки сперва о моем детстве, учебных годах и службе до 1907 г. Период 1907-1917, когда я был членом Государственной Думы, я тогда пропустил, ибо события Думской жизни я затруднился точно распределить по годам, и только в 1933-1934 годах, будучи в Нью-Йорке, нашел в «Паблик Лайбрари» стенографический отчеты Гос. Думы, послужившие мне основой для записок о Думе.

Все эти отдельные части моих воспоминаний я пересмотрел в 1947-1948 гг., кое-что к ним добавил, кое-что исправил и кое-что согласовал, но в основе первоначальный текст остался неизмененным. Изменил я кое-где и мою оценку событий, ибо ясно, что, принимая известное участие в их развитии, я не мог не смотреть на них иначе, чем теперь, когда меня от них отделяет от 50 до 30 лет. Кое-что, что тогда казалось важным, теперь вызывает только улыбку, и наоборот, теперь видишь, что известные, по тогдашнему суждению, мелочи породили позднее важнейшие события. Возможно, конечно, что и настоящие мои оценки далекого уже сейчас прошлого, окажутся ошибочными, но, во всяком случае, излагая прошлое, я старался не поддаваться посторонним влияниям (главным образом, печати того или другого лагеря), а сохранять независимость их оценок, как это не является подчас трудным.

Введение

Уже более полувека тому назад началась моя так тогда называемая «государственная и общественная деятельность», так что сейчас я являюсь одним из сравнительно немногих оставшихся в живых осколков того «потонувшего мира», от которого мало что сейчас сохранилось. Ушел он в прошлое не только внешне, но ушла с ним и его психология и его понимание жизни, и ныне многое в нем кажется странным, а подчас или смешным или преступным. Между тем, многое из этого, может быть, если не оправдано (чем я и не собираюсь заниматься), то понятно, если обратить внимание на постепенное развитие русской жизни и всего ее прежнего политического и экономического уклада. Между тем, если период до царствования Александра III более или менее освещен различными материалами и в числе их многочисленными воспоминаниями современников, то последние 40 лет империи обрисованы пока лишь по официальным данным, неизбежно оставляющим в тени ту духовную подкладку событий, которая подчас более всего интересна для понимания происшедшего. Поэтому мне казалось, что и мои воспоминания могут быть интересны для будущего историка нашей родины, как человека, в течение ряда лет стоявшего вблизи от власти. Мне не пришлось занимать видных ответственных постов, но наблюдать нашу общественную жизнь, вплоть до ее верхов, я мог с юношества, и позволяю себе думать, что кое-что из этих наблюдений будет небесполезно передать.

Я предвижу, что кое-что из моих заметок покажется сейчас не только странным, но даже непонятным – настолько радикальна перемена всего строя жизни в России. Прекрасно сознаю я также, что мой подход к тем или иным событиям будет иным, чем тот, в котором выросло настоящее поколение русских людей как в самой России, так и в эмиграции. Но если этим запискам доведется когда-нибудь увидеть свет, пусть мои читатели учтут, что я жил и работал в обстановке совершенно других идей, чем они. Пусть поверят они также, что пишу я не для того, чтобы подлаживаться под те или иные взгляды, чтобы обвинять или оправдывать кого-либо: целью моей является лишь рассказать то, что я видел или слышал, а насколько удачно я это сделал, судить, конечно, не мне.

1946 г. Граф Эм. Беннигсен г. Сан-Пауло, Бразилия

Детство и немного истории

Когда я читал пресловутый «Mein Kampf» Гитлера, мне всегда казалось, что мои родители могли бы служить ярким опровержением националистических теорий «фюрера»: в жилах отца моего не текло ни капли русской крови, а в материнских ее была только половина, однако они были исключительно русскими людьми, ничего чужестранного в себе не сохранившими. И нас, детей своих, они воспитывали в том же духе, так что служение родине явилось для нас первым нашим долгом, в чем мы, впрочем, только разделяли общее всем русским убеждение.

Род наш до XIX века был почти исключительно военным, да и позднее не военные были в нем в меньшинстве, так что не удивительно, что не менее четверти взрослых его представителей за шесть с половиной веков существования рода сложили свои головы в боях в самых разнообразных странах света. Хотя род наш и был с 1311 г. дворянским, но богатым не был, и чтобы жить, надо было служить, а служба была в те времена только военная и то больше вне Германии. Таким образом, и мой прапрадед Левин Беннигсен, в виду затруднительного материального положения перешел в 1773 г. на русскую военную службу. Пробыл он на ней 45 лет, но, как сказано в его послужном списке, русского подданства никогда принимать не пожелал. Вообще, в смысле национальном его личность, несомненно, курьезна: немец по происхождению, он был, как ганноверец, подданным английского короля, бóльшую часть своей жизни пробыл в России, но говорил и писал всегда по-французски.

Начал он службу пажом при Ганноверском дворе, 13-ти лет был офицером и сражался в Семилетней войне, попав вскоре в плен. После войны он женился и вышел в отставку. Овдовев и денежно запутавшись, прапрадед отправился в Россию и вскоре женился в Москве на дочери аптекаря Мейера, умершей после первых же родов, оставив сына Адама, моего прадеда. После этого прапрадед, переименованный в России в Леонтия Леонтьевича, был женат два раза – на немке графине Швихельт, которую он похитил во время отпуска в Германии и увез в Россию, где она умерла через несколько лет, тоже, по-видимому, в родах, и наконец, в последний раз, уже почти 60-ти лет, на польке Андржейкович, которая была уже невестой его сына и которую он перебил у него. По семейным преданиям все его жены были красавицами, а относительно Андржейкович это подтверждается и печатными указаниями.

Прапрадед был очень высокого роста (Денис Давыдов в своих воспоминаниях говорит, что он возвышался, как знамя над рядами) и красив. У Ермолова в его записках есть указание, что Беннигсен был «лично известен Екатерине II», сделанное в форме, позволяющей предполагать, что он был в числе ее мимолетных фаворитов, но подтверждения этому не невозможному факту я нигде не нашел. Во всяком случае, его военной карьере это не помогло, и через 15 лет службы, начатой в России майором, он был еще только полковником. У Воейкова есть указание, что, когда Суворов был командирован против Пугачева, в числе взятых им с собою офицеров, был и Беннигсен, но и этому других подтверждений нет.

В периоды, когда он бывал в Москве, он принимал участие в масонских ложах и, по-видимому, к нему относится указание у Пыпина на майора Беннигсена, открывшего в Москве по полномочию великого мастера шотландских лож великого герцога Брауншвейгского русскую Великую ложу этого ордена.

Во вторую турецкую войну Екатерины он был командиром Изюмского гусарского полка, в полковой песне которого он остался в числе других командиров как «…и Беннигсен, судьбой хранимый для битв иных, в стране иной». С полком он принимал участие в штурме Очакова. Все это, однако, была служба рядовая, как и участие с полком, но уже в чине бригадира, в Польской кампании 1791 г. Надо сказать, что вся армия генерал-аншефа Кречетникова, в которой был тогда и Изюмский полк, потеряла за всю эту кампанию всего что-то около 100 человек. В частности, Изюмский полк принимал участие в осаде Несвижа. Полякам сразу предложили сдаться, однако сдача были принята только после того, как замок был подвергнут бомбардировке, правда, по-видимому, несерьезной.

Самостоятельная деятельность Беннигсена началась только в 1794 г. во время военных действий против поляков, приведших к 3-му разделу Польши. На его долю выпала борьба против них в Литве, где в ряде сражений под Зельвой, Олитой и Вильной он одержал блестящие победы, по представлению Суворова был произведен в генерал-майоры и награжден новым тогда орденом Георгия 3-й степени. Сверх того он получил 2.000 душ из конфискованных тогда владений Виленского епископа. Во время этой войны ему пришлось сражаться совместно с Валерианом Зубовым, братом фаворита и мужем «Суворочки», а после нее он оказался в подчинении у Палена: таким образом уже тогда оказались соединенными на полях сражения трое из четырех главных деятелей заговора против Павла I. В 1794-1795 гг. Беннигсен охранял новую границу с Пруссией со стороны, с которой в Петербурге опасались нападения немцев, впрочем, судя по донесениям Беннигсена, без оснований, что и подтвердилось.

В Персидском походе 1796 г. Беннигсен был одним из подчиненных В. Зубова, командуя кавалерийской бригадой. В военном отношении этот поход интереса не представляет. Довольно быстро войска Зубова дошли до Персидского Азербайджана, но здесь застряли из-за отсутствия продовольствия и фуража, а также воды. Развились болезни, лошади стали падать, и, вероятно, отряду пришлось бы вернуться, даже если бы не пришло распоряжение об отходе в пределы России от нового императора Павла I.

Первоначально отношение этого последнего к Беннигсену было благоприятным. Он был произведен в генерал-лейтенанты и получил благодарность за блестящий смотр подчиненных ему частей, но уже в 1798 г. был отставлен от службы и выслан в свои поместья. По-видимому, причиной этого были его добрые отношения с Зубовыми, ибо, когда вскоре после этого генерал Ласси формировал корпус, который Суворов повел в Италию, и наметил Беннигсена для командования в нем одной из дивизий, то получил за это строгий выговор от Павла со ссылкой в этот раз именно на связи с Зубовыми.

История заговора 11 марта 1801 г., казалось бы, достаточно известна, и как раз одна из немногих сохранившихся частей записок Беннигсена говорит об этом событии, однако, кое-что остается в ней недоговоренным. Например, известно, что группа заговорщиков под командой Палена значительно запоздала на пути с Миллионной до Инженерного Замка, что по семейным рассказам объясняется тем, что Пален якобы продолжал играть свою двойственную роль и рассчитывал в случае неудачи группы Беннигсена явиться спасителем Павла. Можно ли, однако, доверяться таким рассказам? Мне пришлось, например, слышать еще от отца, что после убийства Павла Беннигсен пошел предупредить о нем императрицу Марию Федоровну, которая пожелала пойти сразу к телу мужа. Опасаясь, что она сможет поднять против заговорщиков караул (у солдат отнюдь не было против Павла того озлобления, которое существовало у офицеров), Беннигсен не пустил ее туда, на что она ему сказала: «Je ne vous l’oublierai jamais»^[1]. Этим мелким событием в семье объясняли позднейшее враждебное отношение государыни к Беннигсену, которое она передала и сыну Николаю. Однако, в 1807 г., когда после Эйлау шли разговоры о смене Беннигсена, в числе его защитников едва ли не первой явилась Мария Федоровна. Пример того, что семейные предания не всегда отвечают действительности.

На войну 1806 г. Беннигсен пошел корпусным командиром, и стал главнокомандующим в декабре, когда выяснилось, что Каменский окончательно впал в детство. Положение армии было очень тяжелым: бросая армию, Каменский не оставил заместителя, отдав лишь приказание корпусам отступать в пределы империи. При отходе армия потеряла в грязи немало обозов и орудий и, главное, у нее не было продовольствия. Вся война прошла на прусской территории и, согласно договору с пруссаками, продовольствие должно было быть заготовлено ими. Это, однако, выполнено не было, и Беннигсену пришлось в первую очередь заняться добыванием не только продовольствия, но и фуража. В этом ему помог его тесть Андржейкович, председатель Виленской палаты гражданского суда, а поставщиками явились местные евреи, которые вообще в то время сосредоточивали в своих руках в этой местности все торговые операции. Несмотря на все затруднения, уже в середине марта снабжение армии было налажено, но именно к этому периоду относится обвинение прапрадеда в нечестности. Единственное, однако, указание на это я нашел в письме князя Куракина Марии Федоровне, и потому меня удивила фраза профессора Тарле о Беннигсене, как об «известном взяточнике».

Беннигсен, несомненно, был плохим хозяином, не любил этих дел и лично бóльшей частью жил выше средств. 2.000 душ, пожалованных ему Екатериной, были очень крупным состоянием (недаром позднее Писемский дал одному из своих романов название «Тысяча душ», обозначив им провинциального богача), но хватили ему только до 1812 г. Ему принадлежало еще тогда последнее из этих имений Закрет, позднее одно из предместий Вильно, в котором дан был известный бал, на котором Александр I узнал о вторжении Наполеона. Как раз в эти дни, во время посещения императором Беннигсена, к Александру подошел его маленький крестник Левин-Александр, сын генерала, и произнес заученную им фразу: «Крестный, возьми Закрет в казну». Действительно, как говорил мне отец, вскоре это и было сделано. Таким образом, Беннигсена, казалось бы, можно было бы обвинять в бесхозяйственности, но не в злоупотреблениях. Как раз к войне 1806-1807 гг. относится фраза Дениса Давыдова в его «Записках», подчеркивающая честность Беннигсена. Еще раньше про его честность говорит Бакунина, жена командира Нижегородского драгунского полка, входившего в бригаду Беннигсена. Она сопровождала мужа в Персидском походе, и говорит о Беннигсене вообще очень хвалебно, подчеркивая его честность, но признавая его несамостоятельность пред Валерианом Зубовым.

В феврале 1807 г. в армию прибыл Попов, знаменитый помощник Потемкина по хозяйственным делам, дабы наладить ее снабжение, но в это время главное уже было сделано.

Битва под Прейсиш-Эйлау была первым не выигранным сражением Наполеона, и вечером после нее в штабе Беннигсена произошли горячие прения, продолжать ли бой на следующий день или отойти. Во время споров Беннигсен и его начальник штаба Кнорринг были готовы броситься друг на друга со шпагами в руках. Надо сказать, что уже в это время Беннигсен, сам немец, разошелся с так называемой «немецкой» партией генералов; они были балтийцы, и он, как ганноверец, оказался среди них нежелательным пришельцем. Беннигсен не решился продолжать боя под Эйлау и отошел, что, по-видимому, было ошибкой и вызвало жалобы царю его противников. Беннигсен послал тогда в Петербург Багратиона, бывшего – и тогда, и позднее – его сторонником. Говорю это, ибо летом 1812 г. великая княгиня Екатерина Павловна, бывшая любовницей Багратиона, отстаивала в своих письмах Александру назначение Беннигсена главнокомандующим, чего, вероятно, не было бы, если бы Багратион относился к нему критически.

Весной 1807 г. армия Наполеона оказалась почти вдвое многочисленнее русской, и Беннигсену пришлось избегать решительных боев. Притом и здоровье его в это время было плохо, и он еще в конце зимы просил об увольнении его от командования армией, что, однако исполнено не было. Во время удачного боя под Гейльсбергом у него сделался припадок почечных камней, и он часть боя пролежал под деревом в обмороке. Прохождение камней было у него ночью и утром в день Фридландского сражения, начавшегося после полудня, когда он еще лежал. В самом начале боя одним ядром были контужены начальник штаба Эссен и генерал-квартирмейстер армии Штейнгель, и, как говорит Ермолов, армия в этот день была без командования. На следующий день Беннигсен донес, что армия более неспособна продолжать войну, недооценив способность русских войск быстро оправляться после самых тяжелых боев, а когда через несколько дней он донес, что армия вновь боеспособна, Александр уже решил заключить мир.

После Тильзита Беннигсен жил до 1812 г. в Закрете в полуопале, и в это время сблизился с Кутузовым, тоже тогда опальным Виленским генерал-губернатором. Добрые их отношения продолжались до оставления Москвы; и еще в день Бородинского сражения Кутузов в письме жене шлет привет «Марии Фадеевне» (жене Беннигсена) и дает ей сведения о ее муже.

Есть сведения, со слов Барклая, что в Вильне Александр предлагал Беннигсену быть главнокомандующим, но тот отказался, считая, что в такой войне немцу неудобно быть во главе русской армии. (Отмечу еще, что в своей переписке с Александром великая княгиня Екатерина Павловна летом 1812 г. признаёт, что Беннигсен является лучшим кандидатом в главнокомандующие, но не подходит из-за немецкой фамилии). Трудно судить теперь о мыслях тех, кто жил полтораста лет тому назад, но мне кажется, что у Беннигсена была надежда, что Александр примет на себя командование армией и возьмет его к себе начальником штаба. Александр, однако, не решился после Аустерлицкого прецедента взять на себя ответственность личного командования, а Беннигсена назначил только «состоять при особе Его Величества», на эту, специально для него созданную должность. В ней он и состоял все это время, но лишь номинально, будучи назначен Кутузовым начальником его штаба. По-видимому, у него были в это время плохие отношения с Барклаем, который ряд лет был его подчиненным в Изюмском полку и которого он осуждал за отсутствие инициативы.

Серьезные разногласия у него начались с Кутузовым, по-видимому, с военного совета в Филях; несомненно, Кутузов был прав, хотя, быть может, и преувеличивал неспособность тогдашних наших генералов производить сложные маневры, вроде предлагавшегося тогда Беннигсеном. Несомненно также, что дисциплина в командном составе армии была тогда недостаточно сильна, и интриги в армии были очень развиты. В этом, однако, виноват был сам Александр, никогда никому полностью не доверявший и, в частности, назначивший Кутузова вопреки собственному своему желанию. Весьма вероятно, что как в 1807 г. Толстой должен был следить за Беннигсеном, также в 1812 г. Беннигсену было поручено следить за Кутузовым. Курьезно, что именно в это время в армии развились особые национальные партии, главным образом немецкая (именно тогда Ермолов просил якобы Александра пожаловать его в немцы), а Беннигсен считался якобы главою польской партии, хотя ни одного видного поляка в армии не было. Отношения между обоими генералами испортились, однако, окончательно лишь после Тарутинского боя, имевшего лишь частичный успех, что Кутузов приписывал сложности плана Беннигсена, а этот – тому, что Кутузов преждевременно прекратил бой.

Из Красного Кутузов выслал Беннигсена из армии, но сразу после смерти главнокомандующего этот подучил командование «Польской», или резервной армией, с которой он и участвовал в кампаниях 1813 и 1814 гг., после чего еще командовал, живя в Тульчине, 2-й армией. Будучи уже стариком и начав дряхлеть, он, по-видимому, распустил армию, что вызвало командирование в нее для ревизии известного тогда генерала Киселева, который, однако, нашел рассказ о беспорядках в армии преувеличенными.

В 1818 г. Беннигсен ушел в отставку и вернулся в Ганновер, где и жил на пенсии. В это время Киселев узнал, что Беннигсен оставил в Тульчине вексель на 30.000 рублей какому-то еврею, поставщику армии, о чем и сообщил в письмах Закревскому, ставя это генералу в укор. Одобрить этого, конечно, нельзя, хотя мой отец объяснял это тем, что вообще в эти годы прапрадед, уже начавший слепнуть, был под влиянием своей последней жены, которая вообще в семье оставила неблагоприятные о себе воспоминания. Могу, однако, привести в оправдание прапрадеда еще один рассказ, как иллюстрацию того, что если берут взятки, то документов об этом не оставляют. Уже в эмиграции из семьи потомков Морозовых мне пришлось слышать, как сто лет тому назад в отсутствии основателя этой фирмы к его жене приехала в Москве просить 5.000 р. на благотворительность графиня Нессельроде, дочь тогдашнего генерал-губернатора Закревского; деньги эти и были ей выданы. А вскоре потом вернулся Морозов и сразу спросил, выдала ли Нессельроде расписку, и, узнав, что да, воскликнул: «Эх, беда, придется, значит, еще другие 5000 отвезти».

Еще в Тульчине Беннигсен написал свои записки, которые и читал там многим, в том числе военному историку Михайловскому-Данилевскому, нашедшему их очень интересными и верными. Когда в 1826 г. прапрадед умер, к вдове его приехал посланник наш в Гамбурге Струве и потребовал выдачи ему этих мемуаров под угрозой прекращения пенсии. Наскоро дочери прапрадеда успели переписать несколько отрывков (о заговоре против Павла и о Персидском походе), но через несколько дней записки были переданы, и с тех пор след их пропал. Позднее великий князь Николай Михайлович, написавший ряд книг об эпохе Александра I, говорил моему брату Георгию, что он тщетно искал их в разных архивах, и думает, что они попали в число документов о смерти Павла и других, уничтоженных Николаем I в немалом количестве по настоянию Марии Федоровны. Тогда же Николай Михайлович рассказал брату, что он видел первоначальный проект постановки памятников Кутузову и Барклаю, рядом с которыми предполагалось поставить 3-й, Беннигсену. Однако Николай его исключил, ввиду участия Беннигсена в заговоре 1801 г.