Дело № 113

© ООО ТД «Издательство Мир книги», оформление, 2009

© ООО «РИЦ Литература», 2009

Глава I

Во всех вечерних газетах в среду 28 февраля 186… года, в отделе хроники, было напечатано следующее:

«Сегодня утром вся улица Прованс была взволнована дерзкою кражей, совершенной у почтенного парижского банкира господина Андре Фовеля. С необыкновенной дерзостью злоумышленники проникли в контору и, взломав кассу, которая считалась положительно несокрушимой, похитили из нее банковые билеты на сумму 350 тысяч франков.

Тотчас же прибыла полиция, ревностно принявшаяся за поиски, которые и увенчались успехом; передают, что в краже заподозрен один из приказчиков банкирского дома П. Б., который уже и арестован. Можно надеяться, что и его сообщники скоро попадут в руки правосудия».

Целых четыре дня Париж не мог успокоиться и только и говорил, что об этой краже.

350 тысяч были действительно похищены у господина Андре Фовеля, но несколько иначе, чем описывалось в газетах. Приказчик был действительно арестован, но только в виде предупреждения и пресечения, так как против него не нашлось ни одной положительной улики. Такое громадное воровство так и осталось загадочным и необъяснимым.

Касса открывалась посредством замка с алфавитом. Прежде чем воткнуть ключ в скважину, нужно было расставить буквы в том самом порядке, в каком они находились в тот момент, когда касса запиралась. Как и везде в таких случаях, господин Фовель запирал кассу на какое-нибудь слово, которое он время от времени менял. Это слово было известно только одному банкиру и его кассиру. Каждый из них имел свой особый ключ. Слово это было: «Сезам, откройся!». Касса открывалась при наборе этого слова. И было бы очень опасно позабыть его.

Глава II

28 февраля приказчики банкирского дома сошлись на службу по обыкновению к девяти часам утра. В половине десятого каждый из них уже сидел за своим столом, когда в контору вошел какой-то господин.

Он спросил, может ли он видеть главного кассира. Ему ответили, что кассира еще нет и что касса открывается только в десять часов утра.

– Я полагал, – сказал господин, – что распоряжение уже сделано, так как я говорил вчера с господином Фовелем. Я – граф Луи Кламеран, владелец Олоронских каменноугольных копей; я пришел взять от вас тридцать пять тысяч франков, порученных вашему дому моим покойным братом, которому я наследую по закону. Странно, что до сих пор еще не сделано распоряжений…

– Кассира еще нет… – отвечали ему приказчики. – Без него мы ничего не можем.

– Тогда отведите меня к господину Фовелю!

Приказчики не знали, что ему ответить, пока, наконец, один из них, Кавальон, не сказал ему:

– Хозяин только что вышел… Его нет.

– Тогда я зайду в другой раз! – проворчал Кламеран.

И он вышел, даже не сняв на прощание шляпы.

– Этакий ведь невежа! – огрызнулся ему вслед Кавальон. – А вот как раз и Проспер!

Вошел кассир Проспер Бертоми, главный кассир банкирского дома Андре Фовеля, – красивый, высокий блондин тридцати лет, одетый по последней моде.

– Ах, вот и вы! – воскликнул Кавальон. – Уж вас здесь спрашивали.

– Кто это? Уж не владелец ли каменноугольных копей?

– Он самый.

– Ну что ж! Зайдет в другой раз! Мне сегодня не удалось прийти пораньше, поэтому я еще вчера принял меры…

Весело болтая, Проспер открыл свой кабинет и вошел в него, затворив за собою дверь. Затем дверь эта вдруг отворилась, и в ней показался кассир, еле держась на ногах.

– Украли! – пробормотал он. – Меня ограбили!..

Физиономия Проспера, его хриплый голос и дрожь показывали в нем такое волнение, что все приказчики повскакивали со своих мест и окружили его.

– Украли? – посыпались вопросы. – Где, как, кто?

Мало-помалу Проспер пришел в себя.

– Утащили все, что было в кассе, – сказал он наконец.

– Неужели все?

– Да, три пакета по сто билетов, в тысячу франков каждый, и один – в пятьдесят билетов. Все четыре пакета были вместе завернуты в лист бумаги и перевязаны веревкой.

Весть о воровстве с быстротою молнии облетела весь банкирский дом. Любопытные сбежались со всех сторон и наполнили кабинет.

– Осмотрите кассу! – сказал Кавальон. – Цела ли она?

– Совершенно цела.

– И тем не менее…

– И тем не менее случилось то, что я вчера сам лично вложил в кассу триста пятьдесят тысяч франков, а сегодня их уже нет.

Все молчали. Только один старый приказчик нарушил это молчание.

– Не теряйте голову, господин Бертоми, – сказал он. – Весьма возможно, что деньгами распорядился сам хозяин.

Несчастный кассир воспрянул духом. Он ухватился за эту идею.

– Да, – воскликнул он. – Вы правы! Это хозяин.

А затем в глубоком отчаянии он продолжал:

– Нет, это невозможно! За все пять лет моей службы господин Фовель никогда не открывал кассу без меня. Два или три раза ему как-то понадобились деньги, и он в эти разы или дожидался меня, или же посылал за мною. Но без меня он кассу не открывал ни разу.

– А все-таки вы обратитесь к нему, – возразил другой приказчик, Кавальон. – Нечего отчаиваться!

Андре Фовель тем временем уже сидел у себя в кабинете. Один из писцов поднялся к нему и рассказал ему обо всем. В то самое время как Кавальон советовал обратиться к нему, он уже появился в дверях. Новость, сообщенная ему писцом, поразила его, потому что, обыкновенно розовый, он был бледен как полотно.

– Что такое? – спросил он у приказчиков, которые почтительно расступились перед ним. – Что случилось?

– Милостивый государь, – обратился к нему кассир, – в виду платежа, который, как вам известно, мы должны были совершить сегодня, я взял вчера вечером из банка триста пятьдесят тысяч франков.

– Почему вчера? – воскликнул банкир. – Кажется, тысячу раз я просил вас брать из банка деньги только в день платежа, а не накануне.

– Я знаю это, господин Фовель, мне очень грустно, но случилось именно так. Вчера вечером я положил туда эти деньги, а сегодня их уже нет. Тем не менее касса цела.

– Вы с ума сошли! – закричал Фовель. – Вы бредите!

Эти слова уничтожили всякую надежду, но ужас положения придал Просперу ту безучастную подавленность, которая является следствием неожиданных катастроф.

– Я еще в своем уме, – отвечал он почти спокойно, – я не брежу и говорю только то, что есть.

Его спокойный тон вывел из себя Фовеля. Он схватил его за руку и грубо потряс ее.

– Говорите же! – закричал он. – Говорите! Кто же, по-вашему, отпер кассу?

– Не знаю.

– Кроме вас и меня, больше никто на свете не знал слова. Ключи от кассы только у вас и у меня.

Это было уже формальным обвинением, по крайней мере, так поняли все.

– Во всяком случае, не я взял эти деньги, – отвечал Проспер.

– Несчастный…

Проспер отступил на шаг и, уставившись на Андре Фовеля, прибавил:

– Это вы!

Банкир угрожающе поднял руку, и неизвестно, чем бы это закончилось, если бы вдруг не послышался резкий разговор в передней. Кто-то хотел войти и, несмотря на протесты прислуги, все-таки вошел. Это был Кламеран. Он ничего не хотел знать и, не снимая шляпы, направился к кассе и тем же грубым тоном сказал:

– Уже десять часов пробило, господа!

Никто не отвечал ему. Тогда он направился прямо к банкиру и закричал на него:

– Наконец-то, милостивый государь, мне посчастливилось увидеть вас! Сегодня утром я уже был у вас, но касса оказалась еще запертой; кассир еще не приходил, и вас самого не было тоже.

– Вы ошибаетесь, я сидел у себя в кабинете.

– Меня уверяли в противоположном, и вот господин, который мне сказал, что вас вовсе не было в конторе!

И он указал на Кавальона.

– Но этого мало, – продолжал он. – Я прихожу сюда вновь, и на этот раз меня даже не хотят впускать сюда. Скажите прямо: могу я получить мои деньги или нет?

Фовель задрожал от гнева и покраснел от стыда.

– Я попросил бы у вас одолжения, – отвечал он наконец упавшим голосом, – дать мне маленькую отсрочку.

– Но ведь вы сами сказали мне, что…

– Да, вчера. Но сегодня утром я узнал, что меня обокрали на триста пятьдесят тысяч франков.

– И долго мне еще придется ждать? – спросил с иронией Кламеран.

– Пока не съездят в банк.

И тотчас же, повернувшись спиною к Кламерану, Фовель обратился к кассиру:

– Заготовьте немедленно ордер, – сказал он. – Пошлите его как можно скорее. Прикажите взять карету, чтобы не растерять по дороге и эти деньги!

Проспер не шевелился.

– Вы слышите? – повторил ему банкир, едва сдерживая себя.

Кассир задрожал.

– Бесполезно посылать в банк, – холодно отвечал он. – Ваш текущий счет в банке составлял около пятисот тысяч франков, и теперь там осталось чуть больше ста тысяч.

– Отличная комедия! – пробормотал Кламеран. – Но это только комедия и больше ничего. Я ведь тоже не дурак!

– Будьте покойны, милостивый государь, – обратился к нему банкир, – у меня есть и другие источники для платежа. Подождите немного, я сейчас выйду.

И он пошел к себе в кабинет и через пять минут снова возвратился из него, держа в руках письмо и связку документов.

– Кутюрье, – обратился он одному из приказчиков. – Возьмите мою карету и поезжайте вместе с господином Кламераном к Ротшильду. Передайте ему это письмо и документы. Вам выдадут там триста тысяч франков. Вручите их этому господину. Живо!

А затем, приказав приказчикам заняться делом, банкир после долгого молчания обратился к Просперу:

– Нам нужно объясниться, – сказал он, – пойдите к себе в кабинет.

Кассир молча повиновался. За ним последовал банкир, затворив за собою дверь. Здесь он подставил стул и приказал кассиру сесть.

– А теперь, когда мы одни, Проспер, – начал он, – что вы мне можете рассказать?

Кассир вздохнул.

– Ровно ничего, – отвечал он.

– Как? Ничего? Вы все еще настаиваете на этой нелепой, смешной басне, которой никто не поверит? Как это глупо! Признайтесь мне во всем, в этом ваше спасение. Я ваш хозяин, но я также и ваш друг, ваш лучший друг! Я не должен забывать того, что вот уже пятнадцать лет, как вы поручены мне вашим отцом, и что с тех пор вы служили мне верой и правдой. Да, вы уже пятнадцать лет у меня. На ваших глазах я нажил свое состояние, трудясь упорно и постепенно. И по мере того как я богател, я улучшал и ваше положение: еще такой молодой, вы уже у меня служите старшим приказчиком. С каждым успехом своим я увеличивал и ваше содержание.

Никогда еще патрон не разговаривал с Проспером таким ласковым, отеческим тоном. Глубокое удивление овладело кассиром.

– Ну, скажите, – продолжал господин Фовель. – Разве я не был для вас вторым отцом? С самого первого дня мой дом был вашим домом. Я хотел, чтобы моя семья была вашей. Вы были моим сыном наравне с обоими моими сыновьями и племянницей Мадленой. Но вы предпочли этой счастливой жизни другую… Вот уже скоро год, как вы начали нас избегать, и наконец…

Воспоминания о прошедшем, разбуженные банкиром, пронеслись в душе несчастного кассира; мало-помалу он растрогался и, закрыв лицо руками, заплакал.

– Своему отцу все можно сказать, – продолжал Андре Фовель, которого тронули эти слезы. – Не бойтесь! Отец не прощает, а забывает. Разве я не знаю тех ужасных искушений, которые овладевают каждым молодым человеком в таком городе, как Париж. Его чары сломили не одну сильную волю. Бывают минуты страсти и увлечения, когда человек теряет контроль над собой, когда он поступает как сумасшедший, точно под гипнозом, не сознавая своих поступков. Говорите же, Проспер, говорите.

– Что же мне вам сказать?

– Правду. Человек честный может споткнуться, но он не уронит себя далее и всегда сознает свою ошибку. Скажите мне: «Да, я увлекся, я был ослеплен видом этой массы золота, которое было мне поручено, оно смутило мой рассудок, я молод, и у меня есть свои грешки…»

– У меня! – пробормотал Проспер, – у меня!

– Бедный малый, – продолжал печально банкир. – Неужели вы думаете, что я терял вас из виду весь этот год, когда вы перестали бывать у меня? У вас есть завистники, которые не могут простить вам того, что вы получаете жалованья двенадцать тысяч в год. О каждой вашей шалости я уже получаю анонимное письмо. Я могу пересчитать по пальцам каждую из ваших ночей, когда вы играли и сколько вы проиграли. У зависти есть свои глаза и уши, мой милый…

Он остановился, отчаявшись в признании.

– Смелее, Проспер, – начал он опять. – Будьте добрым! Сейчас я выйду, а вы вновь осмотрите кассу. Бьюсь об заклад, что в состоянии волнения вы плохо ее оглядели. Вечером я приду к вам, и я уверен, что вы отыщете в ней если и не все триста пятьдесят тысяч франков, то большую часть этих денег. И ни я, ни вы – даже и виду не подадим о том, что случилось.

Господин Фовель уже направился к двери, но Проспер удержал его за руку.

– Ваше великодушие бесполезно, – с горечью сказал он. – Я ничего не брал и нечего мне и возвращать. Я все обыскал в кассе, и денег в ней не оказалось. Их кто-то украл.

– Но кто, несчастный, кто?

– Клянусь всем святым, что не я!

Краска разлилась по лицу банкира.

– Так значит я? – воскликнул он.

Проспер опустил голову и не отвечал.

– Я сделал все, чтобы вас спасти, – сказал банкир. – А теперь теперь я должен позвать полицию.

– Зовите!

Банкир отворил дверь и, бросив последний взгляд на кассира, отдал приказание:

– Ансельм, пригласите сюда полицейского комиссара!

Глава III

Полицейский комиссар не замедлил явиться.

– Без сомнения, до вас уже дошли сведения, – обратился к нему банкир, – о тех обстоятельствах, которые понуждают меня обратиться к вашим услугам?

– Кажется, у вас совершена кража? – отвечал комиссар.

– Да, гнусная, загадочная кража, в этой самой комнате, из этой самой кассы, в которой лежали все наши деньги и отпереть которую мог один только мой кассир.

И он указал на Проспера.

– Виноват, господин комиссар, – сказал Проспер хриплым голосом. – Кассу мог отпирать также и мой хозяин, так как у него также имеются ключи от нее и ему также известно слово, на которое запирается касса.

Комиссар насторожился. Очевидно было, что эти два господина сваливали вину один на другого.

По их собственному признанию, один из них непременно должен был оказаться преступником. И один из них был главою значительного банкирского дома, а другой – только простым кассиром. Один был хозяином, а другой приказчиком. Но комиссар отлично умел разбираться в своих впечатлениях и ни одним жестом не дал понять о том, что он думал. Он только пытливо поглядывал то на того, то на другого, точно своим вниманием стараясь выяснить из их слов наиболее полезное для дела. Проспер по-прежнему был бледен и угнетен, а банкир, напротив, был красен как рак и страшно возбужден.

– Похищено на громадную сумму, – продолжал Фовель. – У меня украли триста пятьдесят тысяч франков! Эта кража может повлечь за собою гибельные для меня последствия. В настоящее время лишение такой суммы денег может скомпрометировать кредит любой значительной фирмы.

– Думаете ли вы, что вор проник со двора? – спросил комиссар.

Банкир с минуту подумал.

– Нет, – сказал он, – я этого не думаю.

– Я тоже полагаю, что нет, – отвечал и Проспер.

Комиссар предвидел эти ответы, он ожидал их. И, обратившись к сопровождавшему его человеку, он сказал:

– Господин Фанферло, быть может, что-нибудь ускользнуло из внимания этих господ – осмотрите хорошенько!

Фанферло, прозванный за расторопность Белкой, обыскал все кругом, осмотрел двери, ощупал перегородки, исследовал форточку, поковырял пепел в камине.

– Трудно предположить, – сказал он наконец, – чтобы сюда мог проникнуть кто-нибудь извне.

И он прошелся по кабинету.

– Эта дверь по вечерам запирается? – спросил он.

– Постоянно на ключ.

– А у кого остается ключ?

– Я оставляю его каждый вечер у служителя, который убирает кабинет, – отвечал Проспер.

– У служителя, – добавил и Фовель, – который каждый вечер подвязывает у порога гамак, спит на нем и каждое утро его убирает.

– Он здесь? – спросил комиссар.

– Да, – отвечал банкир и, отворив дверь, закричал: – Ансельм!

Ансельм служил у Фовеля уже десять лет и пользовался доверием. Он не мог быть заподозрен и знал это. Но так как самая мысль о преступлении ужасна, то дрожал и он.

– Вы спали эту ночь у порога? – спросил его комиссар.

– Да, по обыкновению, сударь…

– В котором часу вы легли?

– Около половины одиннадцатого. Вечер я просидел в соседнем кафе с лакеем господина Фовеля.

– И вы не слышали никакого шума сегодня ночью?

– Какой же мог быть сегодня шум? Я очень чутко сплю, и всякий раз, когда хозяин спускается вниз осмотреть кассу, я моментально вскакиваю, едва только заслышу его шаги.

– И часто по ночам приходит к кассе господин Фовель?

– Нет, напротив, очень редко.

– А в эту ночь?

– Я могу положительно утверждать, что господин Фовель не приходил, так как от выпитого с лакеем кофе я страдал бессонницей.

– Отлично, любезный, можете идти.

Ансельм вышел. Фанферло возобновил свои исследования. Он отворил дверь, ведущую на маленькую лестницу к банкиру.

– Куда ведет эта лестница? – спросил он.

– В мой кабинет, – отвечал Фовель.

– Надо ее осмотреть, – сказал Фанферло.

– Это очень легко, – отвечал с готовностью Фовель. – Пожалуйте, господа! Идите и вы, Проспер.

Кабинет Фовеля состоял из двух половин: в одной была роскошно убранная приемная, а другая составляла собственно кабинет. В этих двух комнатах было три двери: одна вела на указанную потайную лестницу, другая в спальную банкира, а третья выходила на парадную лестницу. Через эту последнюю к банкиру входили клиенты и визитеры.

Фанферло одним взглядом окинул комнату, и его огорчило, что и здесь ясности не добавилось.

– Посмотрим с другого конца, – сказал он и вышел в приемную. За ним пошли комиссар и банкир.

Проспер остался один в рабочем кабинете. Он опустился в кресло, стоявшее перед камином, и предался своим мрачным мыслям. Кто-то теперь окажется действительно виновным?

В это время отворилась дверь из спальной банкира, и в ней показалась девушка замечательной красоты. Это была племянница Андре Фовеля, Мадлена, о которой он так недавно упоминал.

Увидав Проспера Бертоми в том кабинете, где она ожидала встретить только одного дядю, она не могла сдержаться и вскрикнула от удивления:

– Ах!

Проспер вскочил, точно пораженный громом.

– Мадлена! – воскликнул он. – Мадлена!

Молодая девушка покраснела, сна хотела уже удалиться и сделала шаг назад, но Проспер, будучи не в силах побороть себя, бросился к ней, она протянула руку, и он почтительно ее пожал. Некоторое время они стояли неподвижно и молчали. В волнении они опустили голову, боясь посмотреть друг другу в глаза; имея столько сказать, они не знали, с чего им начать, и молчание продолжалось.

– Это вы, Проспер, вы? – начала наконец Мадлена.

– Да, это я, Проспер, – отвечал он, – друг вашего детства, заподозренный, обвиненный сегодня в постыдном, грязном воровстве. Это Проспер, которого ваш дядя предает суду и который еще до вечера будет арестован и посажен в тюрьму.

Мадлена испугалась, и глаза ее засветились состраданием.

– Боже мой! – воскликнула она. – Что вы говорите?

– А разве вы еще об этом ничего не знаете? Вам ничего не говорили ни тетя, ни двоюродные братья?

– Ради бога, что случилось? Я ничего еще не знаю!

Кассир медлил. Быть может, ему хотелось открыть перед Мадленой свое сердце, свои сокровенные мысли, напомнить ей о прошедшем, которое разбило ему жизнь, лишило его веры. Он встряхнул головой и сказал:

– Благодарю вас и за это участие. Это последнее ваше участие ко мне, но позвольте мне избавить вас от неприятности выслушивать горе, а меня от возможности краснеть перед вами.

Мадлена сделала повелительный жест.

– Я все желаю знать, – сказала она.

– Увы, – отвечал кассир, – скоро вы и без меня узнаете о моем несчастье и позоре. И тогда вы поймете, что вы сделали.

Она настаивала, затем она стала его умолять, но Проспер оставался непоколебимым.

– В той комнате ваш дядя, – отвечал он. – Вместе с ним полицейский комиссар и сыщик; они могут сюда войти… Умоляю вас, уходите, иначе вас увидят…

С этими словами, несмотря на ее сопротивление, он вывел ее за дверь и затворил ее за нею.

В это время возвратились полицейский комиссар и Фовель. Они осматривали приемную и парадную лестницу и потому не могли слышать того, что происходило в кабинете. Но за них все услышал Фанферло. Эта превосходная ищейка ни на минуту не упускала из виду кассира. Предоставив розыски комиссару и Фовелю, он принялся за наблюдения. Он видел, как отворилась дверь и вошла Мадлена, и не проронил ни взгляда, ни одного жеста в той быстрой сцене, которая произошла между Проспером и Мадленой.

«Так, так… – думал он. – Молодой человек любит эту девушку, которая чертовски хороша. Он сам тоже красив и пользуется взаимностью. Этому роману банкир не сочувствует, что очень понятно, и, не зная, как отделаться от этого влюбленного кассира по чести, он и придумал эту комедию, и довольно-таки удачно».

Таким образом, по мысли Фанферло, банкир сам себя обокрал, а невиновный кассир оказался только козлом отпущения. Но это убеждение полицейского агента в данный момент было мало полезно для Проспера!

«Пусть все идет, как идет, – продолжал сыщик, – а я останусь в стороне со своим особым мнением. Стоит только пошпионить еще немножко, и я сорву маску с этого негодяя».

Успех казался трудным, сомнительным, но Фанферло верил в свой гений.

Покончив с осмотром верхнего этажа, перешли опять в кабинет Проспера. Комиссар, спокойный в начале, стал выказывать признаки тревоги. Приближался момент принять то или другое решение, он не решался его принять и нарочно медлил.

– Как видите, господа, – начал он, – наши исследования привели нас к первым предположениям. Какого вы мнения, господин Фанферло?

Сыщик не отвечал. Занятый осмотром в увеличительное стекло замка в кассе, он стал делать жесты, полные удивления. Без сомнения, он напал на след. Комиссар, Фовель и Проспер подскочили к нему.

– Что такое? – спросил банкир.

– Так, пустяки… – отвечал сыщик. – Я пришел к заключению, что эта касса была отперта или заперта сегодня ночью, я не знаю как, но только силою и очень второпях.

– Как так? – спросил комиссар.

– Видите эту царапину на дверце, которая бежит от замка?

– Вижу, но что же из этого?

– Ровно ничего. Это именно то, на что я и хотел указать.

Но мысли Фанферло были совсем иного сорта. Эта царапина, свежая, чего нельзя было отрицать, имела для него свое особое значение, которое было непонятно для других. Она убедила его, что кассир, укради он из кассы хоть миллион, не мог бы сделать ее уже в силу привычки отпирать замок. Наоборот, банкир, приходя ночью, тайком, боясь разбудить служителя у порога, имел основания дрожать, торопиться и, попадая ключом мимо скважины, мог сделать указанную царапину!

– Я прихожу к заключению, – обратился сыщик к комиссару, – что никто чужой сюда проникнуть не мог. Для посторонних эта касса совершенно недоступна. На буквах замка не осталось ровно ничего подозрительного. Я утверждаю, что для открытия кассы не было употреблено никакого инструмента, кроме ключа, никакой отмычки. Тот, кто отпер кассу, знал слово и имел в своем распоряжении ключ.

Это формальное утверждение покончило с медлительностью комиссара.

– Мне остается только сказать несколько слов господину Фовелю… – обратился он к присутствующим.

– Я к вашим услугам! – отвечал банкир.

Проспер понял, выразительно положил на стол шляпу, чтобы дать понять, что он вовсе не имеет намерения скрыться, и вышел в соседнюю канцелярию.

Фанферло последовал за ним, но комиссар сделал ему едва уловимый жест, на который тот ответил утвердительно. Жест этот означал: «Вы ответите мне за этого человека».

Сыщик не придал этому особого внимания, так как его подозрения были гораздо шире, и его желание добиться истины было слишком сильно для того, чтобы согласиться потерять из виду Проспера. Вот почему, выйдя в канцелярию, он забрался в самый темный угол и, несколько раз потянувшись и, сладко зевнув так, что чуть не сломал себе челюсть, закрыл глаза. А Проспер уселся за письменный стол, и все приказчики, горя нетерпением узнать подробности, окружили его со всех сторон, но не решались его расспрашивать.

Наконец рискнул Кавальон.

– Ну как? – спросил он.

– Неизвестно… – пожал плечами Проспер.

А затем он достал листок бумаги и поспешно написал на нем несколько строк.

«Эге! – подумал Фанферло. – Маленькие излияния перед бумагой! Кажется, мы кое-что узнаем!»

Написав записку, Проспер тщательно ее запечатал, вложил ее в книжку и, бросив украдкой взгляд на сыщика, все еще делавшего вид, что дремлет в своем уголку, передал эту книжку Кавальону.

– Жипси! – сказал он ему одно только слово.

Все это было исполнено так хладнокровно и с таким привычным видом, что Фанферло, которого нельзя было провести на мякине, и тот был этим поражен.

«Черт возьми, – подумал он. – Для невинного в этом молодом человеке слишком много желудка и нервов – гораздо больше, чем у меня опыта. Надо наблюдать!»

А тем временем комиссар говорил Фовелю:

– Теперь уже нет сомнения, милостивый государь, в том, что вас обворовал именно этот молодой человек. Долг повелевает мне принять против него меры. От судебного следствия уже будет зависеть продолжать или отменить его лишение свободы.

– Бедный Проспер! – проговорил банкир.

Позвали кассира. Он явился в сопровождении Фанферло. Ему объявили, что его арестуют.

– Клянусь, что я невиновен! – отвечал кассир просто, без малейшего ломания.

Банкир, взволнованный больше, чем его кассир, ухватился за последнюю надежду.

– Еще есть надежда, сын мой… – сказал он. – Во имя Неба, говорите все!

Проспер не слушал. Он вытащил из кармана небольшой ключ от кассы и положил его на камин.

– Вот ваш ключ от кассы… – сказал он. – Я надеюсь, что настанет день, когда вы узнаете, что я не брал у вас ни сантима. Долго ждать не придется! Вот вам ваши книги, бумаги, вот все, что будет необходимо моему преемнику. При этом я должен сказать, что помимо украденных трехсот пятидесяти тысяч франков в кассе есть еще один дефицит!

Дефицит! Это слово, слетевшее с уст кассира, точно обухом поразило всех присутствующих. Они встрепенулись.

– В кассе недостает еще трех тысяч пятисот, – продолжал Проспер. – Они израсходованы так: две тысячи франков я взял себе в счет жалованья, а полторы тысячи отдал служащим. Сегодня последний день месяца, и так как завтра следовало уже платить жалованье, то я и…

Его прервал комиссар.

– А вы имеете на это полномочия? – резко спросил он его.

– Нет, но господин Фовель не отказал бы мне в позволении сделать приятное сослуживцам. Так делается повсюду. Так поступал здесь и мой предшественник.

Банкир жестом согласился с этим.

– Что же касается лично меня, – продолжал кассир, – то я, по-видимому, имел на это право уже потому, что все свои сбережения, до пятнадцати тысяч франков, я вложил в этот же банкирский дом.

– Это совершенно верно, – подтвердил и Фовель. – Господин Бертоми имеет у меня счет именно на эту сумму.

Миссия комиссара была уже закончена. Он объявил, что уходит, и приказал кассиру следовать за собой.

– Я к вашим услугам, – сказал Проспер, нисколько не теряя присутствия духа.

Комиссар взял свой портфель и, простившись с Фовелем, сказал кассиру:

– Пойдемте!

И они вышли.

– Боже мой! – пробормотал банкир, при их уходе. – Пусть лучше бы украли у меня вдвое больше, чем мне лишиться бедного Проспера и потерять к нему уважение!

Эта фраза не ускользнула от внимания Фанферло и породила в нем уверенность, что она сказана неспроста. Он вышел из кабинета последним, задержавшись в поисках зонтика, которого никогда не имел, и услышал это.

Всю дорогу до управления у него не выходила из головы мысль о записке, написанной Проспером и находившейся теперь в кармане у Кавальона. Но как добыть ее? Попросту арестовать и Кавальона, припугнуть его и потребовать от него записку, а в случае надобности употребить в дело даже силу? Сыщику приходило в голову и такое. Фанферло был убежден, что записка эта была адресована не молодому приказчику, а третьему лицу. Но если сцапать Кавальона, то ведь он может налгать и указать совсем не на то лицо. Поразмыслив хорошенько, сыщик решил, что было бы наивным просить о записке, когда попросту ее можно перехватить. Подслушать Кавальона, проследить за ним и застать его на месте преступления, когда ему уже нельзя будет отпереться, было делом незамысловатым. Поэтому, выйдя на улицу, он вошел в ворота дома напротив банкирской конторы и спрятался в них. Здесь пришлось просидеть ему довольно долго. Но он был терпелив, так как ему приходилось не раз уже простаивать в течение целого дня или целой ночи напролет в ожидании добычи.

Наконец в дверях банкирского дома показался Кавальон. Выйдя на улицу, он пристально огляделся направо и налево. Видно было, что он задумал нечто, но не решается исполнить.

«Он чего-то опасается…» – подумал Фанферло.

Затем молодой приказчик отправился в путь, добрался до Монмартрского предместья и вошел в улицу Нотр-Дам-Деларет. Он шел так быстро, что сыщик едва мог поспевать за ним. Дойдя до улицы Шанталь, Кавальон свернул в нее и вошел в дом № 39.

Не пройдя и трех шагов по узкому коридору, он почувствовал, как кто-то тронул его за плечо. Он обернулся и очутился лицом к лицу с Фанферло. Отлично узнав его, он побледнел и хотел уже бежать, но сыщик преградил ему дорогу.

– Что вам угодно? – спросил он Фанферло дрожащим голосом.

– Сегодня утром, – отвечал сыщик, – Проспер Бертоми тайком передал вам какую-то записочку.

– Вы ошибаетесь, – сказал Кавальон и покраснел до ушей.

Фанферло объяснил ему, как было дело.

– Пожалуйста, не отрицайте этого, – сказал он. – Иначе вы заставите меня пригласить тех четырех приказчиков, в присутствии которых записка была вам действительно передана. Она написана карандашом и свернута в несколько раз.

Приказчик понял, что запираться было трудно, и изменил свой план.

– Да, это верно… – сказал он. – Я получил от Проспера записку, но так как она была адресована лично ко мне, то я прочитал ее, разорвал и кусочки бросил в огонь.

– Позволю себе заметить, сударь, что это не совсем так: записка была вручена вам для передачи Жипси.

Жест отчаяния убедил сыщика, что он не ошибся.

– Клянусь вам… – начал молодой человек.

– Не клянитесь, пожалуйста, милостивый государь! – перебил его Фанферло. – Никакие клятвы не помогут. Вы вошли в этот дом именно для того, чтобы передать записку, и она у вас в кармане.

– У меня ее нет!..

– Нет, вы сообщите мне ее содержание… – продолжал сыщик вкрадчивым голосом. – Поверьте, что без серьезных поводов…

– Никогда! – ответил Кавальон.

И, улучив момент, сильным движением он вырвался из рук Фанферло и бросился бежать. Но сыщик оказался сильнее и быстрее его.

– Берегитесь, молодой человек! – сказал ему Фанферло. – Вам хуже будет! Потрудитесь показать мне записку!