Под покрывалом белых облаков

© Элеонора Александровна Кременская, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Элеоноре Кременской сорок пять лет, живет она в Ярославле. Поступив пятнадцати лет в ярославскую Школу Юных Журналистов (ШЮЖ) имени Николая Островского немедленно начала публиковаться в областной молодежной газете «Юность».

Ее произведения выходили в таких газетах и журналах, как «Юность», «Северная Магистраль», «Караван-Рос», «Автолига», «Ярославский агрокурьер», чикагском «Лексиконе», «Союзе писателей», «Моссалите», «PS-журнале». Ее рассказы были опубликованы в альманахах «Российский колокол», «Лауреат», «Пишущая Украина».

Будучи членом Международного Союза Писателей «Новый Современник», она была отмечена союзом многочисленными дипломами за писательское мастерство.

Являясь, по сути, чрезвычайно общительным и эрудированным человеком, в считанные дни Элеонора собрала вокруг себя целую армию поклонников своего таланта.

В православной церкви, она – непризнанный демонолог. Частенько, в ее небольшой квартирке, на окраине Ярославля, можно встретить ведущих экзорцистов Ватикана, к которым она проявляет максимум участия.

Автор серии книг «Пьяная Россия», автор подростковой фантастики «Покорители мира. Живые истории», «Гении». Автор «Записок о Терпелове» написанных в юмористической манере о реальном человеке, до сих пор терроризирующем многих ярославцев, она ни на секунду не останавливаясь, пишет буквально на ходу, создавая порой настолько фантастические миры, что только диву даешься.

Евстафий Евдокимов, глава Александровской и Юрьевской церкви.

Под покрывалом белых облаков

1

Майский вечер весь пропитанный девическим смехом совершенно не радовал девушку восемнадцати лет по имени Кристина.

Старшая сестра выходила замуж и в доме царила предсвадебная суматоха.

– Кто же в мае женится, – ворчала бабушка, подшивая кружева к подолу свадебного платья, – всю жизнь маяться!

– Это предрассудки! – смеялась невеста, кружась по комнате в одной сорочке.

– Смотри, не улети, стрекоза! – погрозила пальцем бабушка.

– Я бы улетела, – с восторгом произнесла Надежда и протянула руки к окну, – если бы могла!

– Ты счастлива? – с грустью спросила сестру, Кристина.

– Еще как счастлива! – расхохоталась Надежда и, схватив младшую сестру, пустилась в пляс.

– Наплачешься! – пригрозила бабушка.

Но внучка лишь отмахнулась и запрыгала беззаботным кузнечиком по квартире.

– Чего не ложишься спать? – прикрикнула на старшую дочь, мать.

Мать торопилась привести в порядок отцовский костюм, накрахмаленная белоснежная рубашка уже висела на плечиках, в бельевом шкафу.

Отец сидел на диване в нижнем белье, в полной прострации.

– Отчего ты диван не разложишь? – сгоняя отца и легко превращая диван в двуспальную кровать, спросила Надежда.

Кристина достала из шкафа постельное белье, подушки, одеяло.

– Родители, вы с ума сошли, второй час ночи, а вы до сих пор не спите! – выговаривала Надежда, укладывая отца в постель. – Вам предстоит такой тяжкий день!

– Доченька! – неожиданно расплакался отец.

– Ну и раскис! – пробурчала бабушка, появляясь в дверях комнаты.

Невеста обняла отца.

– А меня? – ревниво потребовала мать.

– И меня! – заплакала Кристина.

– Прямо хороните! – покачала головой бабушка, пока без пяти минут молодая, обнимала отца с матерью и младшую сестру.

– В самом деле, прекратите реветь! – потребовала Надежда, размыкая объятия, и устремилась за бабушкой.

– С дочерьми всегда так, – утирая слезы, пожаловался отец, – вот и ты скоро улетишь из гнезда, бросишь нас с мамкой!

– Не улечу! – покачала головой Кристина. – Мой жених не существует!

– Как это? – не поняла мать, вытирая мокрые от слез глаза.

Кристина бросилась в детскую, которую делила с сестрой, здесь, в большой картонной папке у нее хранились карандашные наброски.

– Разве, он реален? – продемонстрировала она родителям десяток рисунков с изображением прекрасного, как бог, молодого мужчины.

– Почему бы и нет? – удивился отец. – Ведь откуда-то ты срисовала его?

– Нашли чему дивиться! – вмешалась бабушка. – Его многие люди в лицо знают!

– И ничего не многие, – обиделась Кристина, – он, наверняка, лишь мне снится!

Бабушка пренебрежительно фыркнула:

– И в кого ты такая глупая, не пойму!

Кристина, молча, прибрала рисунки в папку, момент откровения, навеянный общими слезами, прошел. Повеяло дыханием отчуждения, смиренно вздыхая, отправилась она в детскую, где, сидя на подоконнике еще долго глядела на мигающие звезды, слушая, как укладываются спать ее родные, сестра в детскую так и не заглянула, осталась ночевать в комнате у бабушки и Кристина затосковала, так тоскует ребенок-сирота в детском доме и не с чем сравнить то горе, то чувство одиночества, которое охватывает душу брошенного человечка, разве с состоянием безнадежно влюбленного человека!..

2

– Вот так, добавь сюда немного белого и будет подходящий оттенок, – говорил, стоя за ее спиной, мастер, Егор Павлович Грошев.

– Гляди, подруга, как он возле тебя вьется! – когда мастер отошел к другим студентам, заметила Ленка Кузнецова, считавшая себя подругой Кристины.

В ответ Кристина лишь пожала плечами, с недоумением провожая фигуру сорокачетырехлетнего препода.

– Он мне в отцы годится, – перенося на акварельный лист восхитительный вид на березовую рощу, напомнила она Ленке, – у меня мать того же года рождения, что и Егор Павлович, а отец на три года его старше.

– Ну и что? – выпятила нижнюю губу Ленка. – Вот если бы мне он оказывал такие знаки внимания, я бы своего не упустила!

Произнесла она со значением в голосе и, не скрывая зависти, поглядела на льняные волосы Кристины.

– Почему одним все, а мне ничего? – вздохнула Кузнецова и брезгливо провела рукой по собственным волосам настолько жидким, что сквозь пряди виднелась розоватая кожа головы.

Тут надо пояснить, в один день, не выдержав мук черной зависти, Кузнецова перекрасила свои темно-медные волосы на белые, чтобы хоть немного походить на подругу, но не рассчитала с шевелюрой. У Кристины волосы были густые, волнистые, свободно спускающиеся по плечам, а у Ленки – мышиный хвостик.

Новый цвет волос Кузнецовой, Кристина едва ли заметила.

В училище она приезжала одна, из другого района города и Ленке Кузнецовой приходилось томиться на крыльце, чтобы ее встретить.

– Будто на свидании, – говорила она с натянутой улыбкой.

– А ты не встречай, – равнодушно роняла Кристина и, повесив курточку на крючок в раздевалке, шла, не оглядываясь, в классы.

Сказать, что подобное отношение не бесило Кузнецову – ничего не сказать.

Втайне она мечтала, чтобы Кристина подвернула ногу или «залетела» от Грошева и бросилась ей на шею, со слезами и жалобами на судьбу.

Однако с Кристиной ничего такого не происходило и знаки внимания от препода, она явно игнорировала или попросту не замечала.

– Нет, ты только посмотри, он же тебя съесть готов! – старалась Кузнецова, когда они собрали этюдники и тронулись вслед за одноклассниками с холма, где проходил урок изобразительного мастерства.

Кристина посмотрела и вздрогнула, наткнувшись на страстный взгляд Егора Павловича.

– Не понимаю, чего ему от меня надо? – зябко поежилась она и прислушалась к робкой трели соловья доносившейся из буйно расцветшего ивняка, неподалеку.

– Осторожно, девоньки, не то клещи закусают! – заорал, указывая на ивовые кусты, Сережка Буренков, лапая всех подряд, постепенно перемещаясь под градом кулаков возмущенных девушек в самый хвост процессии.

Когда в его объятия попала Кузнецова, ситуация переменилась, Ленка не оказала Буренкову никакого сопротивления, только заискивающе захихикала, но поглядев на ее жидкие волосы, заметив пролысины и невольно мысленно сравнив ее кожу с кожей розового поросеночка, он сам оставил Ленку и резво переместился вперед. Скоро, оттуда послышался его преувеличенно веселый бас.

– Очень надо! – хмыкнула обиженная Кузнецова и потуже перетянула резинкой для волос свой мышиный хвостик.

– Кристиночка! – воспользовался паузой, Грошев и, приблизившись к студентке, глубоко вдохнул воздух. – Какой чудесный запах у твоих духов!

– А? – рассеянно глянула на него Кристина, вспоминая флакон духов с нежным ароматом сирени, подарок сестры, теперь уже не невесты, но жены.

И улыбнулась, вспоминая счастливые моменты свадьбы.

Грошев жадно следил за выражением лица девушки и вышагивал рядом, стараясь кончиками пальцев как бы невзначай дотронуться до пальчиков ее руки.

– Егор Павлович, – встряла тут Кузнецова, ревниво переводя взгляд с задумчивого лица подруги на лицо препода, моментально, при свидетеле, переменившееся.

– Ему бы в актеры пойти, – зло процедила ему вслед сквозь зубы, Ленка, – так играет в порядочного человека, куда деваться!

– Что?! – очнулась Кристина.

– Я говорю, возле тебя крутился, пытался тебя за руку взять, – злобно проговорила Кузнецова.

Кристина снова посмотрела на Грошева и он, почуяв ее внимание, оглянулся, одарил настолько горячим взглядом, что девушка задрожала.

– А что я тебе говорила! – торжествовала Кузнецова.

3

Кухня наполнилась табачным дымом. Курили двое: отец и зять.

Кристина следила в щелку закрытой двери. Зять, веснушчатый парень выглядел беззаботным юнцом по сравнению с сосредоточенным, мрачным отцом.

– М-да, ситуация, – тяжко вздохнул отец, – а это точно?

– Точнее не бывает, – кивнул зять.

– Ну, Алешка, ты даешь! – безо всякого восхищения, проговорил отец и крикнул. – Мать, жена, Надя с Кристей, подите сюда!

– Совещание! – коротко бросил отец.

– Ну и? – резко потребовала бабушка.

– У них будет тройня! – указал на зятя и Надежду, отец.

– Хорошо! – засмеялась мать и смолкла под мрачным взглядом мужа.

– Тройня! – повторил отец и поглядел, по очереди задерживаясь, в лица бабушки и матери.

– Как же так, Алексей? – строго сдвинув брови, насупилась бабушка. – Могли бы повременить с беременностью, куда теперь деваться? Честное слово, будто дети малые!

– Мы же квартиру снимаем, – осторожно напомнил бабушке, Алеша, – и сами за нее платим!

– Трое детей – не шутка! – забегала бабушка по кухне и остановилась перед притихшими родственниками. – Ну, вот что, Наде уход нужен, тройню выносить да еще на съемной квартире, невозможно!

– И что делать, мам? – робко спросил глава семейства.

– Переезжать! – быстро ответила бабушка. – Дачу можно под дом использовать, дрова придется подкупить, баня есть, опять-таки газовая плита с привозными газовыми баллонами.

– Надю на дачу? – заколебался Алеша. – Мы не поедем!

– Вы не поедете. Они поедут! – указала пальцем на отца, мать и Кристину, бабушка. – Не переломятся, мы с отцом всю жизнь так жили и вы поживете. После, как Надежда родит, как детки до трехлетнего возраста вырастут, можно будет молодым и о собственной квартире задуматься, поучаствовать в правительственных программах для таких семей, деньги за детей на ипотеку пустить, одним словом, посмотрим!

– Но, мама, – попыталась, было, возразить мать Кристины и Нади.

– Не мамкай, – резко оборвала ее бабушка, – я сказала!..

– Какой же он красивый, похож на ангела! – рассматривая рисунки сестры, говорила в тот же день, Надежда.

И посмотрела с тревогой:

– Ты меня прости, сестричка, так получилось нехорошо, что вы из-за нас переезжаете!

Кристина поспешно захлопнула крышку чемодана и подошла к письменному столу, собирая учебники.

– Если хочешь, мы поедем на дачу! – закричала Надежда, по-своему расценивая молчание сестры.

– Успокойся, – всхлипнула Кристина, – просто такие перемены и так быстро происходят! У тебя будет трое детей, и я должна покинуть свой уютный уголок в детской.

– Прости! – заплакала Надежда, обнимая сестру.

Она закрыла лицо дрожащими руками.

– Я сама боюсь перемен. И эти дети еще, и Алешка – сам, будто ребенок!

– Не волнуйся, у тебя есть бабушка! – грустно улыбнулась Настя. – И мы!

– Какое счастье! – проговорила сквозь слезы, Надежда. – У Алешки не такая семья, чужая! Отец с матерью в особняке живут, на окраине Москвы, сестра в огромной квартире с видом на Кремль. Есть дом в Подмосковье и квартира в Звенигороде, но нам они ничего не уступают, а сдают в аренду, за большие деньги. Представляешь?

Заглянула она в глаза сестры.

Кристина не нашлась, что сказать, мелькнуло только воспоминание о горящем взоре Грошева.

Захотелось отряхнуться, Кристина поспешила в ванну, поскорее умыться и смыть с прохладной водой ощущение омерзения, столь плотно захватившего душу, что девушку затошнило.

4

Из предложенного в столовой меню, Кристина одновременно с эффектным блондином лет тридцати, выбрала: куриный суп, пюре с биточками и компот из сухофруктов. Хотя выбор был намного больше и мужчины предпочитали борщ или жирные щи, а из вторых блюд просили у раздатчиков пюре с бифштексами или жареные окорочка.

Кристина покосилась на него, когда блондин, будто ее собственная тень, положил на поднос ватрушку с творогом, и отправился на кассу.

Ничего не замечая, он уселся в обеденном зале за стол, прямо напротив ее столика и, покопавшись в плоском кожаном портфеле, достал книгу «Суть мироздания».

Кристина ахнула, потому что точно такая же книга, лежала в ее портфеле и, когда он от ее вскрика поднял глаза, продемонстрировала ему книгу.

Он улыбнулся понимающе, назвал номер страницы, на которой лежала изящная закладка. Девушка в ответ назвала номер своей страницы и помахала в воздухе изящной закладкой. Излишне говорить, что и страницы совпадали.

Блондин пересел за столик Кристины, не заметив как, они проболтали два часа. Кристина упивалась его захватывающими историями о поездках в другие страны, блондин оказался заядлым путешественником, а он выслушал ее исповедь о беременности сестры и вынужденном переезде в дом.

– Да, – произнес блондин, когда Кристина пожаловалась на Грошева, – это распространенное явление, старый развратник и молодая невинная девушка.

– Мне необходимо доучиться, – жалобно произнесла Кристина, – но теперь из-за удаленности дома от художественного училища, приходится вставать, ни свет, ни заря, чтобы поспеть на рейсовый автобус.

– А ты подумай о тех, кому еще хуже, чем тебе, – посоветовал он и улыбнулся, – к примеру, о жителях Подмосковья вынужденных каждый день трястись в электричках по два часа на работу, а после еще по часу в метро, чтобы добраться до своих рабочих мест, в столице.

– Вот где, непруха, – согласилась Кристина и взглянула в синие, почти ультрамариновые глаза блондина.

Он показался ей удивительно родным, человеком, с которым без обиняков можно было быть откровенной.

Но тут, взглянув в окно, он засуетился и коротко раскланявшись, распрощался с ней.

Девушка подскочила, ни имени чудесного знакомца, ни номера телефона она у него не спросила. Однако на душе пели птички, и только одно воспоминание внезапно подпортило ей настроение.

Она вздрогнула от отвращения, когда Грошев подстерег ее, однажды, одну, возле дома. Запах пива смешанный с запахом пота вызвал у Кристины такую антипатию, что ее вырвало ему под ноги. Грошев отступил, с изумлением глядя на девушку, а Кристина бежала, и только оказавшись вдали от препода, ужаснулась. Что теперь будет? Но Грошев ни словом, ни делом не упоминая о случившемся, ходил, после, между учениками, склонившимися к мольбертам и лишь раз застрял возле девушки, обдав ее запахом мускуса, спросил вкрадчивым голосом, как она себя чувствует, на что она не смогла ответить, а зажав рот рукой, поспешно бежала в туалет, в панике обдумывая, что ей теперь придется учиться не дышать в обществе похотливого препода.

Однако, вернувшись мысленно в обеденный зал обширной городской столовой, Кристина подивилась той тоске, что нахлынула на нее с невероятной силой. Блондин с его красивым мелодичным голосом пронизанным нотками грусти, с его все понимающим, мудрым взглядом, ярким лучом света пронзил ее душу и засиял теплым солнечным лучиком в груди.

5

Егор Павлович Грошев не всегда преподавал мастерство в художественном училище. Его биография была полна событий.

Болтать ни о чем у Егора Павловича получалось лучше всего. Но мало того, почти каждую фразу он заканчивал словами:

– Ты меня понимаешь!

Делая упор не на вопросительный знак в конце предложения, а как раз, наоборот, на восклицательный.

И, если слышал в ответ, что, нет, не понимаю, шумно вздыхал, возмущенно сопел и вел себя в целом, как сильно обиженный ребенок.

Работал Егор Павлович тогда в сфере дополнительного образования, вел кружок и, забегая в центр внешкольной работы, а по-народному, дворец пионеров, всегда приставал к вахтершам с вопросами:

– Для меня что-нибудь есть?

И видя неизменное отрицание, поджимал губы:

– Как так ничего нет, а вы посмотрите хорошенечко, может и есть, в корреспонденции?

В связи с этим, редко кто из вахтерш любил Грошева. Некоторые, чтобы отвязался, совали ему в руки бесплатные газеты, так называемые, одноразовые. Схватив дешевку, Егор Павлович отправлялся наверх, по ступеням, на второй этаж, в свой кабинет, где усаживаясь за стол и водрузив на нос очки, прочитывал с большим вниманием от корки до корки все рекламные объявления, короткие заметки, призванные продать тот или иной товар.

Ничего не запомнив из прочитанного, Грошев окинув кабинет бездумным взглядом неизменно натыкался на свое отражение, зеркало висело прямо напротив его стола, поморщившись, отводил взгляд.

Он не любил своего отражения, считал себя не красивым, но при этом не переносил критики по поводу своей внешности со стороны других людей, а надувался, краснел и, обижаясь, громко хмыкал.

Вообще, он не был вежливым человеком, напротив, ругаясь матом при детях, что приходили к нему на занятия, оправдывал себя тем, что, дескать, и дети сейчас все сплошь матерщинники. Конечно, возмущенные родители писали жалобы в народное образование и министерство культуры, но Грошев всегда уходил от возмездия. В этом ему помогала директриса центра.

Частенько, под новогодние праздники, объединив свои усилия, они зарабатывали неплохие деньги и тогда, каждый год повторялась одна и та же сцена.

– А я не смахиваю на Санта-Клауса? – спрашивал Грошев, с сомнением, медленно кружась перед зеркалом.

– Санта-Клауса? – рассеянно переспрашивала директриса, наряжаясь в наряд снегурочки и водрузив на голову голубенькую шапочку, подвигала Грошева, чтобы в свою очередь, делая перед зеркалом пируэты и глядя на свое морщинистое лицо, с сомнением произнести. – Снегурка-перестарок!

– Не беспокойтесь, я загримирую! – уверенно кивал Грошев и с энтузиазмом брался за дело.

Но сколько он, ни старался, сколько, ни наводил лоск на бледные дряблые щеки директрисы, все едино, возраст, по крайней мере, бабушки снегурочки выдавал, так сказать, с головой.

– Чертова тварь! – ругалась директриса на свое отражение.

– Не молоды мы, однако! – с деланной веселостью соглашался Егор Павлович.

– Вам-то что, – огрызалась директриса, – вы еще вполне молодой и интересный мужчина!

И ругаясь, на чем свет стоит, она шла с Грошевым на выход, где залезала за руль своей «Сузуки», чтобы покатить по частным адресам, поздравлять детишек и зарабатывать.

Играть деда Мороза Грошеву казалось не трудным, не обременительным делом. Когда-то на заре своей юности, он устроился в драматический театр монтировщиком сцены, а после стал набиваться на эпизодические роли, случайные и безмолвные. Словно в немом кино, выходил он, следуя разученной мизансцене, и подносил актерам поднос с бутафорскими бокалами. Старательно изображал дворецких и так наловчился, что режиссер уже подумывал ввести его в актерский состав, но тут знакомый клоун, частенько захаживающий в драматический театр на прогоны спектаклей, обронил фразу, отчего-то запавшую в душу Грошева и прожегшую там большущую дыру. Клоун сказал, что фокусник ищет ассистента. Цирк, вот о чем всю жизнь мечтал Грошев. Маленьким он очень любил бывать на цирковых представлениях. Недолго думая, помчался и был принят. Но жизнь в постоянных разъездах, с холодными гостиницами, изматывающими репетициями охладила пыл вчерашнего актера немого театра.

В драматическом Грошева встретили равнодушно, ушел и ушел, а возвращению твоему, брат, никто не рад! Предатель, шипели у него за спиной вчерашние коллеги и друзья.

Грошев подался на улицу, пыльный этюдник, карандаш и листы ватмана, вот что теперь составляло, в целом, его жизнь. Он рисовал юношей и девушек, мужчин и женщин, стариков и старушек. Ему платили, недовольных не было, но он сам был недоволен. Он не любил улицу, не желал мерзнуть, не желал зарабатывать на хлеб в поте лица своего и тут нашелся один товарищ, из актеров драматического, пожалел беднягу, шепнул, иди, мол, устраивайся преподавателем театрального кружка. Он пошел и был принят.

К нему приходили всякие дети, но чаще горделивые, чванливые. Таких Грошев сразу же «ломал», пройдя через горнило грошевских приемчиков по обкату «звездной» болезни, дети эти непременно уходили, а Егор Павлович потирал руки и радовался, что сломал очередную «звездушку».

– А ты поработай, ты узнай, сколь горек актерский хлеб, – говаривал он.

Не нравились ему и заморыши, этакие робкие души, боящиеся сцены.

Грошев кричал тогда, сидя в зрительном зале:

– И зачем позволь спросить, ты пришел? Зачем пришел, я спрашиваю, если сцены боишься?

Робкий заморыш заливался слезами и убегал, прикрывая лицо ладошками, а Грошев радовался:

– Туда тебе и дорога!

Непонятное управление театральным кружком приводило к тому, что к маю, у него оставалось один-два человека, и не с кем было играть заключительный спектакль.

С уходом на пенсию директрисы, закончилась и карьера Грошева, в качестве преподавателя театрального кружка он выказал полную бездарность.

Недолго промаявшись без работы, Егор Павлович устроился мастером в художественное училище, которое когда-то заканчивал сам. И был потрясен, когда одна студентка, девушка восемнадцати лет, Кристина взглянула на него. По сути, он влюбился с первого взгляда, и одержимость этой девушкой приковала его цепями и к училищу, и к преподаванию, и к нормальному общению со студентами, потому как материться в обществе ангела он не имел никаких сил…