Тайна священного озера

Глава 1

Тропическая ночь… Мягкая, бархатная, с тысячью глядящих с неба глаз; наполненная таинственными криками леса… Та ночь была иной. Укрытые под пальмами барабаны выбивали зловещую дробь, на поляне рвались к небу алые языки костра. Вокруг огня цепью двигались черные воины в красных балахонах, с деревянными копьями в руках. Шаг – копья вскинуты вверх, другой – древки стукают по земле. На каждом шаге – хриплый выдох:

– Хха! Хха! Хха!

Лица воинов скрывались под раскрашенными масками – мордами то ли быков, то ли демонов; позолоченные рога масок тускло блестели. На балахонах скалили клыки вышитые ягуары; пламя костра малиново отсвечивало в их глазах. Кровавые капли переливались и в длинных бусах, на осколках вулканического стекла.

– Хха! Хха! Хха!

По земле скользили чудовищные тени; невидимые барабаны рассыпали глухую дробь.

У костра лежал человек. Негр – полуголый, с мускулистыми плечами и грудью, в белых штанах и сандалиях. Он лежал на спине, вытянув руки вдоль тела; глаза закрыты, лицо запрокинуто.

Живая цепь вокруг костра распалась, черные воины стали двумя шеренгами по сторонам огня. Барабаны подсыпали дроби. Раздался пронзительный вой, воины выбросили к огню руки с копьями. Острия коснулись пламени, вспыхнули – и погасли. Снова послышался леденящий сердце вой; он перешел в глухой стон и затих. Крайний воин в левой шеренге выступил вперед; казалось, рога на его маске чуть длиннее, а ниток бус больше, чем у прочих. Он подошел к лежащему; взмахнул копьем, словно намереваясь вонзить его в обнаженную грудь. Острие замерло над сердцем.

– Оюркатамбе! – выкрикнул воин.

Грохнули барабаны, эхом возвращая колдовское слово.

Дрожь прошла по бугристым мускулам лежащего. Больно здорово бугрятся, подумалось мне. Прежде я не замечала, что мой старший брат – такой атлет.

– Оюркатамбе!

Тело Игоря опять содрогнулось; приподнялись и опали сжатые кулаки. Справа и слева от меня, в чернильной мгле под кокосами, ежились иностранные туристы, приведенные в рощу тайком, под большим секретом. И, разумеется, за немалые деньги.

– Оюркатамбе!

Игорь выгнулся, как в конвульсии, снова вытянулся на земле. Я вглядывалась. Что с ним такое? Валька, младшенький, отчаянный ныряльщик, – тот да, девяносто килограммов сплошной мускулатуры. Игорь тоже не задохлик, но не в такой же мере… Я вздрогнула от ужасной мысли. Ему впрыснули сок какого-то кактуса, чтобы мускулы бугрились нагляднее! Ой, мамочки! Хватаясь в темноте за шершавые стволы, я двинулась к границе тьмы и пляшущего света. Так и так было пора.

– Оюркатамбе! – в четвертый раз проорал негр в маске и коснулся копьем горла Игоря.

Мой брат открыл глаза. Я всмотрелась в знакомый профиль: высокий лоб, приплюснутый нос, полные губы. Черная, выкрашенная соком какого-то растения кожа блестела, точно полированное дерево. Я успокоилась. Мышцы как мышцы, мне просто почудилось; под таким макияжем и родную мать не узнаешь, не то что сводного брата. Нервы, Анастасия: держи в узде нервишки.

– Оюркатамбе! – в пятый раз прогремело над поляной; я подалась еще ближе к опушке.

А Игорь поднялся, как в фильмах восстает от смерти зомби, – медленным, гибким, змеиным движением он оказался на ногах. Высокий, сильный, до пояса выкрашенный в черный цвет; его белые штаны ловили красноватые отблески костра.

Кто-то дернул меня за рукав и прошипел по-английски:

– Назад! Вас увидят!

Я не шелохнулась. Сердце трепыхалось в груди. Вообще-то я не трусиха, но в эту ночь Игорь уж слишком смахивал на подлинного зомби.

Он повернулся лицом ко мне и к туристам, и стал виден только его силуэт, охваченный по контуру языками огня.

– Бунда ачу менге! – рявкнул колдун.

Игорь вскинул голову, расправил плечи. Барабаны внезапно стихли. Колдун, поднявший Игоря от вызванного тайным ядом сна, воздел копье над головой.

– На языке белых людей приказываю, – загремел он на чистом английском, – убей белую женщину!

В наставшей за этим тишине Игорь снялся с места и направился в нашу сторону. Меня поразила хищная плавность, которую приобрели его движения. Пожалуй, он даже переигрывал: шел пригибаясь, согнув руки в локтях и скрючив пальцы, словно когти. Перебор, Игорек: зомби так не ходят.

– Назад, кому сказано! – меня сильно дернули за пиджак. – Вы – белая женщина!

Что правда, то правда. Мой костюм из идущего на капитанские кители хлопка буквально светится во мгле.

Непрошеный доброжелатель обхватил меня за талию и попытался уволочь от опушки. Провалит наш спектакль, скотина! Я рванулась. Нам с Игорем и в ум не приходило, что однажды кто-нибудь бросится меня спасать.

Игорь черно-белой тенью возник передо мной и занес сцепленные в замок руки. Я извивалась в объятиях незнакомца. Не ожидав столь яростного сопротивления, он никак не мог со мной сладить. Ого! Попробуйте сдвинуть с места Анастази Бернстайн, урожденную Настю Соболеву, когда она против.

Рыцарь выпустил меня так внезапно, что я мячиком отлетела и врезалась в пальму. Игорь метнулся ко мне. Не дай Бог, промахнется. Ну как вдарит тяжелым замком рук по моей хрупкой черепушке, а не по древесному стволу – и я свалюсь замертво на самом деле. Я присела, невольно втягивая голову в плечи.

Короткий хруст, вскрик… Игорь летит вверх тормашками. Нокаут! Мой спаситель, будь ему неладно, сгреб меня в охапку и поволок вон из кокосовой рощи. Я безвольно перебирала ногами. Следом с топотом ринулись туристы, позабыв о наказе соблюдать тишину и конспирацию: ведь сборище на поляне якобы не подозревает о присутствии зрителей.

Бедный Игорь! Что, если ему сломали челюсть? Туристы выложили денежки за возможность подглядеть, как зомбируют человека, и получили ворох впечатлений. А что до Игорька, еще вопрос, сможет ли он принять участие в следующем представлении. На его место возьмут другого, и тогда – прощай, жалованье зомби. И мой скудный приработок тоже.

Позади галдели оставшиеся на поляне актеры. Мой спаситель крепко прижимал меня к себе.

– Пустите, – начала я отбиваться, когда мы выскочили из рощи и над головой вместо листьев показались звезды.

На открытое место вырвалась взволнованная стая туристов. Три наших джипа стояли слева, в тени манговых деревьев; их не было видно в темноте. Сеньор Лосано, сопровождающий группу, пытался навести порядок.

– Господа, умоляю: тише, тише! – шипел он поочередно на английском, французском и испанском языках. – К машинам, пожалуйста, к машинам.

– Вы были крайне легкомысленны, мисс, – буркнул мой рыцарь на безупречном Royal English, на котором говорят дикторы БиБиСи и три процента населения Великобритании.

И руки такие сильные… Я сяду с ним в одну машину.

– Доброй ночи. – Он подтолкнул меня к джипам, куда устремились любители экзотических зрелищ, а сам зашагал вдоль края рощи. Над ним, на фоне звездного неба, топорщились взлохмаченные верхушки кокосовых пальм.

Я смотрела вслед моему герою, едва различая его силуэт на фоне стволов. Почему он уходит? Разве он не с нами?

– Живее, мисс! Шевелитесь! – обрушился на меня сеньор Лосано.

Компания рассаживалась по машинам – с непременными разговорами и хлопаньем дверец. Разве туристы умеют вести себя тихо?

В кроне дерева подала голос ночная пичуга, ей в ответ заквохтала другая. Внезапно раздался конский топот, в звездном свете я различила фигуру верхового. Мой рыцарь! Вот еще загадка. На Гвантигуа туристам лошадей напрокат не дают. Кто бы это мог быть?

Потеряв терпение, Лосано хлопнул меня по спине.

– Поторопитесь, Настя!

Это уже оскорбление словом. «Настя» созвучно английскому nasty, что значит «отвратительная», «безобразная», «мерзкая», и я не зря уже давным-давно зовусь Анастази.

– Бобика тебе лысого, – вякнула я по-русски, чтобы Лосано не понял, и направилась к джипам.

Уехал мой герой. Экая досада, ей-богу.

Глава 2

Гвантигуа – один из Малых Антильских островов, из группы Подветренных, что находятся к северу от Сент-Лусии. Вся Вест-Индия – это рай на Земле, и наш остров не исключение. Чудесный климат: температура редко опускается ниже 20 градусов и не зашкаливает за 30; бесподобные пейзажи, ослепительные цветы и бабочки с попугаями; величественная гора Голден-Маунтин, и вулкан Нурриальба, закутанный в вечные снега, ослепительно белый, с желтым ожерельем серы вокруг кратера; обглоданные ветрами и прибоем скалы на севере острова; горное озеро под названием Водяная Курочка, на дне которого покоятся древние сокровища… Однако я увлеклась.

Вы спросите, как наше семейство очутилось на Гвантигуа? Очень смешно. Ваш вопрос, я имею в виду. Два года назад Леонид Борисович, второй муж мамули, задумал эмигрировать; а чтобы мы все стали Бернштейнами и обрели право на поддержку и заботу зарубежья, он усыновил нас, Соболевых, – двадцативосьмилетнего Игоря и двадцатичетырехлетнюю меня. Ничего себе детишки!

Мы покинули Россию Бернштейнами, а в Нью-Йорке превратились в Бернстайнов. Там было скверно. Нью-Йорк – шумный, душный, раскаленный город. Слава богам, мы в нем надолго не застряли. Надо отдать должное папе Лене – он крутился как мог, и не успели мы глазом моргнуть, как он организовал переезд в Вест-Индию.

На Гвантигуа нас приняли с фанфарами. Сходу предоставили особняк с телефоном и мебелью, назначили пособие. Это был, конечно, политический жест, а вовсе не признание наших выдающихся заслуг. Год с небольшим мы как сыр в масле катались. Пять ленивых головок сыра в золотистом, растопленном на солнце масле. Ни один не озаботился тем, чтобы подыскать работу. Да и не больно ее отыщешь на крохотном островке, стотысячное население которого держится за свои места руками и ногами, и даже в сезон наплыва туристов работы на всех не хватает. Увы нам, увы – разжиревшим ленивцам. В один прекрасный день было объявлено: грядут выборы. Политика! Наше пособие отменили, за дом велели платить. И электричество грозились отключить, а это уже ни в какие ворота не лезет. В тропиках – без холодильника?!

Вот так и вышло, что мы с Игорем подрядились изображать зомби у ритуального костра и белую женщину – жертву покушения. Какой-никакой, а доходец. Но только – тсс. Папе Лене с мамулей – ни слова.

Валюха, наш бравый ныряльщик, спортсмен, у которого мозги отшибло при ударах о воду, тоже нашел занятие: он прыгает в кипящие волны в заливе Лебрада, а богатый приезжий люд глазеет, восторгается и выкладывает за экзотику гроши, каких не жалко. Львиную долю кладет себе в карман Валькин импресарио, который собирает деньги со зрителей. А Валька прыгает с немыслимой высоты в такую кипень, что и глядеть-то страшно. У него, видно, чувство страха отбито напрочь заодно с умом.

Мамуля – та вышивает, покачиваясь в гамаке или устроившись в гостиной. Ее кредо: «Обо всем должны хлопотать мужчины». Она могла бы организовать кружок вышивания для девочек, я сколько раз ее уговаривала, но мамуля ни в какую. Она даже не продаст вышивки любопытствующим туристам, так как бросает панно, не закончив. Не могу же я за нее вышивать самые сложные куски!

Папа Леня. Он считает свою миссию исчерпанной. «Я, – твердит он каждый день, – вывез вас из России и не дал протухнуть в Нью-Йорке. Теперь, молодежь, дело за вами. Добейтесь чего-нибудь от жизни, покажите свою стать.» Ну, мы и показываем, как можем.

Ах, вы еще спрашиваете, какого лешего я ввязалась в авантюру с эмиграцией. Я бы и не ввязывалась, кабы не разрыв с Сергеем. Когда в стране началась эта заваруха с перестройкой, мне страшно нравилось. Свобода, свобода! Что денег нет – не беда, эка важность. Поэтому когда Леонид Борисович развил активность, готовя семейство к выезду за бугор, я подняла мятеж и заявила, что остаюсь. Дескать, Россия мне мила, я патриотка и стану Сереженьке верной женой. И тут у нас с ним все развалилось. В один день. Бесповоротно. Всей памяти о нашей любви – «капитанский» белый материал, идущий на пошив кителей. Отрез мне подарила Сережина мать, а костюмчик вышел такой классный, что я до сих пор его таскаю, и сносу нет.

Да, кстати: евреев у нас – половинка с четвертинкой, потому как мы с мамулей чистокровные русаки, папа Леня полукровка, а Валька, само собой, «квартерон». Я уж молчу про Игоря. Он – безотцовщина, сын иностранного студента, внук африканского царька. Причем он даже не мулат, а невообразимый белый негр, с характерными чертами лица, шапкой черных волос и совершенно европейской, светлой кожей.

И этот вот белый негр, наш недоделанный зомби, в ту ночь не вернулся после спектакля домой.

Глава 3

Ночью я спала вполглаза, прислушивалась: не явится ли Игорь, не просквозит ли на второй этаж в свою комнату? Нет как нет! Под утро я крепко заснула, а пробудилась от шумного пения папы Лени:

 
– Эх, Настасья, ты Настасья,
Отворяй-ка ворота.
Отворяй-ка ворота,
Принимай-ка молодца!
 

Что дальше в песне поется, никто из нашего семейства не в курсе, поэтому папа Леня ревет страшным голосом ударный аккорд:

 
– Эх, Настасья, пляши-и!
 

Порой он варьирует: «Настасья, дрожи!» Или она же «круши», «кружи» и так далее.

Я влезла в халат, сунулась в спальню Игоря. Постель не разобрана – брат не приходил. Неужто он в больнице со сломанной челюстью?! За больницу придется платить… Я спустилась в гостиную.

– Смир-рна! – заорал при моем появлении папа Леня.

Обращался он не ко мне: на плетенном из пальмовых волокон ковре подскочил и стал во фрунт маленький мангуст. У него, видно, с головой тоже непорядок, как у Валентина. Ну, какой разумный зверь будет стоять на задних лапках перед Леонидом Борисовичем, в котором генеральского – один голос, а сам он армии не нюхал?

Мангустов раньше на Антилах не было; зато во множестве водились змеи, и превредные. Вам что-нибудь говорит название «копьеголовый гремучник»? Эта зараза одним духом рождает семьдесят одного детеныша, а ее укус ведет к мучительной смерти. Для борьбы с нею на острова завезли мангустов; славные зверушки со змеями не совладали, но сами расплодились до безобразия.

Вот и у нас в доме поселился Рики. Он не такой симпатяга, как на рисунках в книжке моего детства – и мордочка у него длиннее, и хвост пожиже, но все равно живой Рики-Тики-Тави придает особое очарование дому.

– Вольно! – скомандовал папа Леня, Рики опустился на все четыре лапки и побежал мне навстречу. – Гутен морген, буэнас диас, – приветствовал меня приемный папочка. – Завтрак сегодня вегетарианский, для соблюдения фигуры, – он с кисловатым видом кивнул на огромное блюдо на столе.

На блюде громоздились истекающие соком, ароматные дольки папайи. Я не великая поклонница «тропической дыни», однако мы собираем ее возле дома бесплатно.

– Еще предлагаются овсяные хлопья, замоченные в кипятке, – добавил папа Леня бодрым голосом.

Мой отчим сидел в шезлонге у окна. Одет он был в пронзительно-синие шорты и демонстрировал миру крепкие ноги и начинающее набирать жирок, но пока что упругое брюшко. У папы Лени крупные, величественные черты лица, совершенно не подходящие инженеру по электротехнике, которым он работал в России. Такое лицо требует императорского титула, не меньше.

– Кто знает, где Игорь? – в комнату вошла мамуля.

У меня упало сердце: выходит, брат даже не позвонил. Может, он умер там, в роще?!

Мамуля прошла к телефону на журнальном столике, подняла трубку и послушала сигнал.

– Еще не отключили, – объявила она. – Твой брат, Анастасия, мог бы не заставлять меня волноваться.

Когда провинятся братья, почему-то всегда корят меня. Как будто я их родила и такими воспитала. Мамуля придвинулась к столу, взяла с блюда ломтик папайи и начала аппетитно хрумкать.

– Восхитительно, – она прижмурилась от деланного наслаждения. – Пища богов.

В свои сорок восемь мамуля по-прежнему красотка хоть куда, а ее фигуре позавидует любая молодуха. Счастье, что фигурой я в нее. По дому мамуля непринужденно ходит в вышитых трусиках и лифчике. Это единственная работа, которую она довела до конца: на одной чашечке вышит зимний пейзаж, на другой – летний, а трусики изукрашены золотыми кленовыми листьями. С первого взгляда и не скажешь, что на мамуле нижнее белье.

– Ты подыскала себе мужа? – осведомилась она, прикончив ломтик.

Старшие Бернстайны убеждены, что я каждый божий день слоняюсь по пляжам и кафе в надежде подцепить богатого парня из туристов. Знали бы они, чем я занимаюсь на деле…

– Унылый вид юной красавицы – свидетельство, что достойный кандидат не обнаружен, – изрек папа Леня. – Ищи, душа моя, ищи. Смир-рна! – гаркнул он на бедолагу Рики, и ошарашенный мангуст взвился и встал столбиком.

– Вольно, – вздохнула я и побрела вон из гостиной.

На лестнице мне повстречался Валька с пакетом сухого печенья в руке: он прыгал вниз через ступеньку и был наряжен в одни только плавки. Страсть к наготе – у Бернстайнов семейное. По-моему, это порнография: белые плавки с желтым солнцем на передке, однако Валюха уверяет, будто они пошиты из японского флага.

– Слыхала?! – начал он возмущенно. – Опять кормят папайей и отвратными хлопьями!

– Ненавижу, – согласилась я с младшим братом. – Игорь не звонил?

Если Валентин снял трубку и поговорил с Игорем, он мог и не передать это остальным, с него станется.

В ответ Валька обидно расхохотался.

– Игореха – не дурак, чтобы жрать мерзкую зелень и хлопья. Он свалил от вас навсегда!

Ну и шуточки у моего стукнутого о воду братишки.

– Ты – урод, – пробурчала я, поднимаясь по лестнице.

Это вранье, конечно. Валька сногсшибательно хорош собой. Когда после прыжка он из ревущей, пенистой воды вылезает на скалы – бронзовый от загара, сплошные мускулы, отцовский императорский профиль – туристки яростно ему аплодируют, я свидетель.

– Печенья хочешь? – спросил он снизу.

– Ешь сам. А то не выплывешь, – отозвалась я – и прикусила язычок. Не накаркать бы…

Где же Игорь? Я походила из угла в угол в своей комнате, побродила вокруг дома – среди розового, красного, фиолетового неистовства цветущих бугенвиллей, покачалась в мамулином гамаке. Над крышей соседского дома виднелся снежный конус вулкана, увенчанный лимонной полосой выброшенной серы, словно Нурриальба поверх снежной мантии надел королевскую корону. Над короной курился желтовато-белый дымок, таял в синем небе. Нурриальба – беспокойный сосед, он то и дело погромыхивает и плюется серой и пеплом. Согласно легенде, вулкан – повелитель Гвантигуа и трясет остров в наказание за проделки его жителей.

Поплатится ли кто-нибудь за то, что приключилось с Игорем? Я подскочила в гамаке. Довольно прохлаждаться, ни минуты больше не потеряю! Я побежала переодеться для поездки в центр.

В гараже стояло единственное в семье транспортное средство. На Гвантигуа такие каракатицы зовутся громким именем скутер, а на деле – велосипед с маломощным моторчиком. На нем можно ездить, экологично крутя педали, а можно с треском мчаться, распространяя бензиновую вонь. Я выбираю вонь: позапрошлой ночью Игорь прокрался к соседскому «форду» и через трубочку отлил бензин в две банки с завинчивающимися крышками. Сейчас эти банки стояли в его спальне под кроватью; на этикетке был изображен салат из овощей.

Никому не сказавшись, я залила бензин в бачок скутера и покатила каракатицу по аллее к воротам. На асфальтовой ленточке лежало несколько разбившихся плодов манго. Досадно; такое добро пропадает. Над головой в кронах деревьев возились и орали попугаи, и когда я очутилась за воротами, на седле сиял привет от пернатых друзей человека. Нарвав листьев с окружающей участок живой изгороди, я стерла кляксу, оседлала скутер и двинулась к центру столицы.

Город Гвантигуа лежит на берегу моря в долине. Он с трех сторон окружен лесистыми, ударяющими в синеву небольшими горами, и осенен величавым присутствием Нурриальбы. Слева поднимается заснеженная Голден-Маунтин, вопреки своему названию вовсе не золотая, а синеватая: гора иссечена глубокими складками, в которых лежат голубые тени. Долина в окрестностях города покрыта изумрудными, желто-зелеными, сизоватыми пятнами, а вдали появляется серебристый оттенок инея. Все это – поля, плантации и рощи. На острове выращивают тростник, кокос, манго, бананы, кофе, какао, папайю – всего понемногу.

Гвантигуа – город не шибко богатый, но и не бедный, живущий туристическим бизнесом. В нем нет особой разницы между окраинами и центром, местные одеты чисто, по-европейски (или по-американски), либо в национальные индейские одежды, такие красочные и яркие, что на солнце делается больно глазам. Городские улицы широки, обсажены деревьями и спокойны; они пронумерованы, и те, что идут с севера на юг, называются авенидами, а с востока на запад – калье. Дома в основном одноэтажные, только на окраинах недавно начали строить в два этажа, да в центре есть несколько высоких сейсмоустойчивых зданий. Особняки времен испанской колонизации по большей части лежат в развалинах: землетрясения испанцев не щадили. За год с лишним, что мы прожили на Гвантигуа, я успела полюбить и остров, и столицу… Но вот – в этом раю пропал Игорь!

Я побывала в городской больнице, брата не нашла и обзвонила из регистратуры частных врачей, которых мне назвали. Игорь как в воду канул.

Может, негры в балахонах уволокли его с собой и выхаживают в лесной чащобе? Он лежит в шалаше из пальмовых листьев, обмазанный настоем колдовских трав, а над ним бубнит заклинания местный шаман? Меня передернуло. Хоть Игорь и внук чернокожего царя, но он – белый и получил европейское образование, он загнется от шаманских заклинаний и настоев. Надо его спасать. Найти бы господина Лосано, распорядителя спектакля с зомбированием, – только где ж его сыщешь? У меня – ни адреса его, ни телефона, он связывался с Игорем сам, высвистывал на представление. Ничего не попишешь: придется идти в полицию.

При виде монументального здания с большими окнами и дверью черного стекла я порядком струхнула. Ведь наш с Игорем бизнес совершенно незаконен, никаких налогов мы не платили, лицензию не получали. Ну и наплевать, подбодрила я себя. Пускай ушлого Лосано ищут и сажают, а мы – люди маленькие. Оставив скутер на автостоянке перед зданием, я толкнула дверь и проскользнула в кондиционированную прохладу полицейского управления.

Дежурный в холле отправил меня на второй этаж, к майору со звонким именем Элисео Колорадо. Пожилой черноусый майор принял меня вежливо, все тщательно записал, ни словом не попрекнул за нелегальные заработки и обещал по возможности сохранять тайну и не рассказывать всей правды мамуле с папой Леней.

– Разумеется, – изрек он серьезно, – вашей матушке хочется думать о своем сыне как о белом, а не как о негре. Понимаю.

Мамулю привело бы в ужас вовсе не упоминание об африканской крови первенца, а его идея косить под зомби, однако я согласно покивала.

Черные глаза Колорадо вдруг блеснули и уставились на меня. Я ощутила себя загарпуненной рыбой. Сейчас задаст вопрос, от которого я рухну из кресла.

– Расскажите-ка еще раз про лошадь, сеньорита, – велел майор.

– Лошадь? – промямлила я. – Какая лошадь?

Он что-то проворчал, буравя меня пронзительным взглядом. Я не разобрала ни слова. Со мной такое случалось в университетские годы: испанский – второй язык – шел у меня лучше всех в группе, но на экзамене будто выключали рубильник, и я испуганно таращилась на экзаменаторов, не понимая ничего и не в силах выдавить ни звука. Двойка, пересдача… Подозрительность в глазах майора была похуже всякой двойки. Он продолжал говорить.

– Трам-бам-бам, тра-та-та, тру-лю-лю, – звучало у меня в ушах. – Куда-да ты-ты дела-ла брата-та? Уби-ла сама-ма в лесу-су? – слышалось мне по мере того, как мрачнело смуглое лицо полицейского.

Я отчаянно покраснела – ненавижу краснеть! – и замотала головой. Затем бешеным усилием воли смирила волнение и выпалила:

– Don't understand!

Он заговорил по-английски – но это был совсем не тот английский, который я привыкла понимать. Я сидела, оцепенело глядя на шевелящиеся черные усы майора, а под пиджаком стекали по телу капли пота. Что за лошадь от меня требуют?!

Потеряв терпение, Колорадо повысил голос. В фильме «Золото Маккены» был бандит, которого тоже звали Колорадо; обаятельный такой… Я вздрогнула, поймав себя на идиотских мыслях. Майор смотрел на меня, как на пойманную с баулом кокаина наркоделичку. Откинувшись на спинку кресла, он сердито хлопнул ладонью по листкам, куда заносил мои показания, – и тут я вдруг позорно разревелась.

– Не знаю про лошадь… Мне Игорь нужен! – всхлипывала я.

Майор тяжко вздохнул – непросто иметь дело с истеричками – достал из сейфа бутылку амонтильядо, плеснул вина в бокал и протянул мне.

Я успокоилась; однако от вина, выпитого на пустой желудок, меня сейчас же развезло. Я по-дурацки захихикала, криво расписалась на листе бумаги, который подал Колорадо, и на нетвердых ногах выбралась в коридор. Не сомневаюсь: майор смотрел мне вслед с отвращением.

О том, чтобы в пьяном виде сесть за руль, не могло быть и речи. Я покатила скутер по Одиннадцатой авениде. Хоть бы найти приличное место, где посидеть в затишке и очухаться.

Впереди показалась приподнятая на сваях бело-розовая терраса кафе «Альварада». Я доплелась до кафе, прислонила каракатицу к дереву, покрытому лиловыми орхидеями, и по лесенке поднялась на террасу. Здесь оказалась орава высоченных развеселых парней – похоже, в «Альвараду» нагрянула команда баскетболистов. Они были в разноцветных бермудах и майках с картинками и походили на стаю невоспитанных попугаев. Но не уходить же теперь; я пробралась к самому дальнему от баскетболистов свободному столику.

Лошадь! Меня озарило. Майор Колорадо зацепился мыслью за то же, что и я прошлой ночью: никто из туристов не мог прибыть на спектакль в седле. Это был кто-то из местных. Может, вступившийся за меня таинственный незнакомец имеет отношение к исчезновению Игоря? Наверное, на Гвантигуа не так уж много верховых лошадей – при желании полиция опросит их владельцев…

– Что закажете, сеньорита? – медовым голоском пропела подошедшая официантка.

– Спасибо, ничего. – Смутившись, я начала бестолково врать: – Я жду одного человека. Он должен вот-вот подойти.

Утратив ко мне интерес, девушка удалилась. Хорошенькая латинос: тонкие черты лица, точеная фигурка, сплошная грация – но при этом темно-коричневая кожа, от вида которой меня передернуло. Кажется, я начинаю слишком болезненно воспринимать все негритянское и цветное…

– Сеньорита, вы позволите? – раздался над ухом неважный испанский, и на шею мне легла гирлянда оранжево-красных цветов. Концы ее свисали до пола.

Сердце сладко замерло. Он! Искомый будущий муж, надежда и опора семьи Бернстайнов, умный, галантный, обеспеченный. Он сам нашел меня, лапушка… Я подняла глаза от пламенеющей гирлянды – цветы были роскошные, вот только запах у них не ахти – и замершее в сладостном предчувствии сердце разочарованно застучало дальше. Не Он. Присевшему напротив господину можно было дать лет восемьдесят пять. Впрочем, его голубые глаза живо блестели, а движения были легки и энергичны. На незнакомце была тростниковая шляпа местного плетения и дорогой светлый костюм.

– Питер Блуай, – представился он.

Непереводимая игра слов: blue eye означает «синий глаз», а глаза у старика и впрямь были голубей голубого.

– Чем вас угостить, сеньорита?

– Мороженым, – ответила я по-английски, не в силах противиться требовательным воплям голодного желудка.

– Мы можем общаться на английском! – Открытие привело Блуая в восторг; выговор у него был американский. – Как вас зовут, прекраснейшая из женщин?

– Анастази, – сказала я, однако он уже не слушал.

Играющие небесной лазурью уставились мне на грудь – туда, где была расстегнута верхняя пуговица пиджака. У меня руки дернулись вверх – застегнуть.

– Не надо, – Блуай поймал мои запястья.

Я рванулась. Тщетно.

– Русская финифть! – вскричал он, не отрывая глаз от треугольника кожи под горлом.

Так и сказал: finift, а не «эмаль», как говорят все иностранцы. Ценитель финифти? Я успокоилась и позволила ему рассмотреть кулон, браслет и перстень, которые одна мамулина подруга давным-давно привезла из Чернигова. Простенький комплект, однако Блуай принял напыщенный вид и объявил:

– Пожелай вы продать эти украшения, я бы заплатил сто сорок долларов.

Я любезно улыбнулась.

– Это память о России. Не продается.

Синеглазый Питер театрально зааплодировал:

– «Не продается»! Вы великолепны, Анастази!

Затем он обратил взор на ожидавшую его внимания официантку и заказал целую гору мороженого и бокал кока-колы. Я шустро заработала ложечкой, а Блуай смотрел, как я ем.

– Большое спасибо, – я отодвинула пустую вазочку и бокал. – Извините, мне пора.

Он глянул на меня с неожиданной печалью.

– Вы полагаете, будто я – старый сатир, который вздумал купить красивую девушку гирляндой цветов и мороженым.

В точку; возразить было нечего. Блуай покачал головой.

– Торговка всучила мне эту гирлянду за два доллара, и я шел с ней, как дурак, и не знал, куда деть. И вдруг увидел вас – такую красивую и одинокую. Вот и все. – Он коротко улыбнулся сухими старческими губами. – Прощайте, Анастази. – Он положил на столик деньги за мороженое и коку, с легким поклоном коснулся своей шляпы и твердым, энергичным шагом покинул террасу кафе.

Мне стало грустно. И стыдно. За то, как поначалу думала о Питере Блуае, за свое безденежье, за безработность, за общую бестолковость семейства.

Хоть бы майор Колорадо поскорей сыскал Игоря. Хоть бы с Игорем не случилось дурного…

Я поднялась. К столику тут же порхнула официантка, цапнула коричневой лапкой положенные Синеглазым Питером деньги. Видно, он оставил щедрые чаевые – судя по скорости, с какой долларовые купюры исчезли в кармашке прелестного фартучка.

Я забросила концы пламенеющей гирлянды за плечи. Анастази Бернстайн, ты – прекраснейшая из женщин, повторяла я себе, спускаясь по лесенке к скутеру. Так сказал один немало повидавший и весьма неглупый человек.

И тут мое умиротворенное настроение было испорчено шумной толпой, которая вывалилась из-за угла на авениду.

Негры – причем не коричневые, не черные, а фиолетовые! Я глазам своим не поверила – такого явного фиолетового оттенка они были. Женщины в обмотанных вокруг тела красных, синих и желтых тряпках, мужчины в коротких штанах попугайных расцветок, увешанные стеклянными, каменными, ракушечными бусами. Руки были унизаны браслетами и увиты тесьмой с бахромой и кисточками, в ушах качались немыслимые серьги, в волосах торчали цветы, перья, пучки разноцветной соломы. Это красочное сборище приплясывало, лупило в бубны, дудело в хрипатые дудки, голосило:

– У-у! У-у! У-у!

Я вцепилась в руль своей каракатицы. Галдящая волна захлестнет, завертит и утащит – оглянуться не успеешь. С террасы высунули головы баскетболисты, отовсюду сбегались туристы с фотоаппаратами, щелкали крикливую толпу. Бесплатная экзотика!