Прочь, ведьма, прочь!
За гнилые болота,
За пни и колоды,
Где люди не живут,
Собаки не лают,
Петухи не поют,
Там тебе место.

Славянский фольклор

Паденье – неизменный спутник страха,
И самый страх есть чувство пустоты.

Осип Мандельштам

Пролог

Лето. Страсть

Ночь была такая, что вытяни руку – и пальцев не увидишь. Даже Меч Шелама – сверкающая полоса на небе – повернулся сегодня лезвием и казался лишь цепочкой тусклых жемчужин. Притихла, заснула маленькая лесная крепость. Вздыхая, рылись в сене коровы, вздрагивали во сне псы, изредка негромко плескала в реке рыба, да потрескивал на берегу маленький, желтоглазый, умело сложенный костер.

Человек, лежавший у огня, поднял вдруг голову и осмотрелся. У кустов, не приближаясь к границе светлого круга, маячила какая-то тень.

– Ты что здесь делаешь, пигалица? – сурово спросил человек.

– Не спится, – донеслось из темноты.

– Младая грудь томится? Гляди, добродишься – отец проснется.

– Ничего, небось не проснется. Погреться у тебя можно?

– А с чего это ты озябла? Говори путем, зачем пришла. Или спать иди.

– Я спросить хочу. Клайм, я тебе нравлюсь?

– Откуда мне знать? Я тебя и не вижу толком.

– Так мы лет десять, почитай, знакомы.

– То-то ты десять лет от меня по всяким темным углам и прячешься. Хочешь, чтоб я тебя увидел, – иди ближе.

Из темноты в неверный свет костра послушно вынырнула, махнув подолом нарядной юбки, девушка. Остановилась, теребя кончик бледно-рыжей косы, потом потянулась рукой к пестрым пуговицам на кофточке.

– Да погоди ж ты! – поморщился мужчина. – Хочешь, чтоб у всех водянников глаза от любопытства повылазили? Стой смирно, я и так все, что надо, вижу.

И, окинув критическим взглядом ее фигурку, заключил:

– Ничего. Толк будет. Скоро совсем созреешь. И достанется все это добро какому-нибудь славному парню, который отлично умеет выбивать перины.

– Ничего ему не достанется, – сказала девушка.

Она, не дожидаясь приглашения, опустилась на колени и протянула руки к огню.

– Вот как… – протянул мужчина, забавляясь. – Что ж ты без мужа делать будешь, юница неразумная?

– А ты меня обольсти.

– Ага. Я – тебя, а ты – меня. И будем мы навек друзья. Не получится, милая. Я на тебе не женюсь. Колдуну жениться смысла нет. Дома мне не надо: мне весь лес – дом. А женщин на свете много.

– Да ведь и ты не единственный тут мужик, Клайм, – сказала девушка, улыбаясь. – Не единственный и не самолучший. Да я и не прошу тебя сватов слать.

– Так что ж тебе надо, в третий раз тебя спрашиваю?

– А я понову отвечаю. Не спится. Хочу с тобой спать.

– С чего ж это?

– Девки говорят, ты это здорово умеешь. Вот я и хочу проверить. А потом уходи – за штаны тебя держать не буду.

– А есть хоть с кем сравнивать? Да не красней ты, я же сам все узнать могу.

– Вот и узнай.

– А отца не боишься?

– А ты?

– Ох, рот-то тебе и вправду пора заткнуть. Ну, иди сюда, обольстительница.

Осень. Власть

Такого, чтоб пес забежал в храм Пантеон перед самой коронацией, еще не бывало. Впоследствии это сочли дурным предзнаменованием.

Но сейчас маленький кудлатый черныш повизгивал, жалуясь на холод, и жался, будто нарочно, к пьедесталу статуи Вольпана – покровителя охоты. Молодые служки не знали, что и делать.

Наконец один из старших жрецов махнул рукой и, пригрозив незваному гостю пальцем, велел: «Тихо сиди, а не то попросим твое сиятельство отсюда метелкой!» Песик, к немалому удивлению служек, тут же замолчал, припал к усыпанному тростником полу и благодарно забил хвостом.

На том и порешили. В осенние праздники и людям, и зверям позволялось многое: никто не знал, сколько из них не доживет до весны.

Осень в этот раз выдалась ранняя, холодная. По узким улицам столицы вольно гулял западный ветер, и люди, толпившиеся у дверей храма в ожидании молодого короля, стучали зубами и дули на замерзшие пальцы.

В храме было не теплей.

Сайнем, Сын Неба и Маг Солнца, нареченный на Острове Магов именем Вианор – Указывающий Путь, ставший совсем недавно Хранителем Равновесия Эона, втиснутый в одну из ниш толпой таких же «почетных гостей», все время ощущал спиной леденящее прикосновение каменной стены.

Нишу с ним делила маленькая бронзовая статуя – одна из трех сотен богинь и божков храма. Судя по полураскрывшимся цветам в волосах и знакам воды на одежде, то была богиня весеннего дождя.

Пар, заполнивший храм от дыхания людей, соприкасаясь с холодным металлом, превращался в капли, и Сайнему казалось, что маленькая богиня плачет. Он хотел бы утешить ее, но не знал как.

В храме звонко пели трубы, славя святость королевской власти. Их голоса метались под каменными сводами, создавая причудливое эхо и превращая торжественные гимны в бессмыслицу.

Короля облачали.

Кожаная куртка. Кольчуга. Серый плащ. Фибула в виде копья – на плечо. Пояс. Золотая цепь с рубином «Волчий Глаз».

Родственники короля: троюродные братья, сестры, девери, невестки и свояки – выстроились в ряд, каждый со своим предметом в руках, и подносили их сначала Верховному Жрецу – для благословения, а потом наследнику – для облачения.

Королевская Семья. Хардинги. Почти все они собрались сегодня в храме, все уцелевшие в кровавых войнах за престол прошлого Эона. Все – и женщины, и мужчины – бывалые бойцы, волки-оборотни, много лет охранявшие Королевство от Напасти с Севера. От дивов.

Король был худеньким и бледным шестнадцатилетним мальчиком. Облачаемый в доспехи своего отца, он все больше и больше походил на огородное пугало. Он покорно позволял делать с собой все, что предписывали обряды, и только испуганно поглядывал на свою родню и жрецов Пантеона из-под длинной челки. Густые волосы до плеч – знак магической власти Королевского Рода – делали его лицо еще более длинным и худым. Если бы не надвигающаяся война, его, конечно, не стали бы короновать так рано.

Но облакопрогонники предсказывали малоснежную зиму. Северные реки будут по весне скудны водой, и летом голодные дивы вновь придут на землю Королевства.

Вся столичная знать собралась, разумеется, тут же, и Сайнем чаще видел затылки своих соседей, чем короля. Впрочем, это не слишком его печалило. Главные герои сегодняшнего действа не переступали священного круга, в котором находились Королевская Семья и жрецы.

Нет, они стояли в первом ряду и сохраняли на лицах благочестивое и непроницаемое выражение, как и подобает людям, приближенным к великому таинству Королевской Власти.

Они – Кельдинги. Стакад Мудрый – бывший регент, Хильдебранд – его младший брат, главнокомандующий королевскими войсками, и Рагнар – сын Стакада.

Кельдинги сами не обладали магической силой, но умели приманивать удачу. Они были сказочно богаты. Владели землями лишь немногим меньшими, чем корона. Их зеленые одежды (родовой цвет) так и сверкали золотом. И они славились своей щедростью. Их, а не малохольного короля-оборотня, обожала армия.

И многие из стоявших в храме спрашивали себя сейчас: не поторопится ли новый король Кольскег Хардинг, праправнук Харда Юного, расстаться со своими бывшими опекунами?

Тяжкие мысли, похоже, одолевали и учителя Сайнема – Хугина, Видящего Мыслью, Верховного Мага Солнца. Он также стоял в первом ряду чуть в стороне от Кельдингов, тяжело опирался на посох и кутался в синий плащ Сына Неба.

Но больше всех сейчас интересовал Сайнема его сосед – Армед, гость с Севера, получеловек-полудив. Как узнал Сайнем в Башне Памяти Острова, Армед был младшим сыном дивьего князя и пленницы Королевского Рода. Кельдинги и жрецы сочли, что в нем достаточно королевской крови, и пригласили его на коронацию. А он не побоялся приехать.

Сейчас молодой чужанин мирно дремал, прислонившись к цветному витражу и сложив руки на груди. Очевидно, святость происходящего в храме таинства нисколько его не трогала. Одет он был в рыжую меховую куртку (то ли лисью, то ли собачью), сверху донизу расшитую алым бисером, и казался огненным кустом рябины в сумрачном осеннем лесу. Из своей ниши Сайнем внимательно изучал лицо Армеда, отмечая про себя широкий лоб, тонкие губы, твердый подбородок и, пожалуй, демонстративно коротко остриженные темные волосы. И ясно видел, что проклятый недочеловек вовсе не прост, не туп да и, пожалуй, не слишком дик.

По знаку Верховного Жреца король преклонил колено, и Жрец возложил на его голову корону Харда – боевой шлем с оскаленной волчьей мордой на гребне.

Сайнем снова глянул на Армеда и остолбенел. Он сам не заметил, когда стал смотреть магическим зрением, и сейчас ясно видел знаки будущего на каждом, находящемся в храме. Край плаща Хугина лизали языки алого и голубого пламени. Сайнем понимал, что Маг творит сейчас какое-то могучее заклятие. Корона Харда на голове юного короля светилась холодным мертвенным светом. Но ее живой двойник, сотканный из тончайших золотых лучей, сиял над головой чужанина-полудива.

Только теперь Сайнем осознал, что давно уже слышит негромкий рокот Колеса Судьбы – предвестье грядущих перемен.

Меж тем два брата и две сестры Кольскега вынесли на сером парчовом покрывале меч Хардингов. Он был не слишком велик – и все же неподъемен для рук простого человека. Лишь в руки короля он шел сам и лишь королю дарил силу снести бремя священной власти.

Кольскег поднялся с колен и бросил быстрый косой взгляд на регента. Тот ободряюще улыбнулся. Наследник взялся за рукоять. Смолкли трубы, и в храме воцарилась тишина. Слышалось только дыхание людей.

И вдруг тишину прорезал звон металла, ударившегося об камень. Король уронил меч.

Казалось, все, кто был в храме, вскрикнули в один голос. Кольскег оглянулся испуганно, сжался, словно ожидая удара, но все же снова потянулся к мечу.

И снова выронил его или, как уверяли потом те, кто стоял в первых рядах, отбросил и затряс рукой, словно от ожога.

Меч отлетел за пределы священного круга и упал под ноги отпрянувшим людям. Рагнар бросился вперед, подхватил меч и, преклонив перед наследником колено, протянул ему оружие.

– Возьмите его, господин, – произнес он и, кажется, только тут понял, что сделал.

По храму прокатился ропот. Кольскег в третий раз протянул руку к мечу, но даже не посмел его коснуться и отступил на шаг назад. Ропот превратился в настоящий вой. Лицо Кольскега перекосилось, он с криком скинул с себя шлем и рванул плащ. Хильдебранд первым понял, что происходит, и бросился снимать с Кольскега кольчугу. Молодой Хардинг кричал от боли. На его лице и руках вздувались пузыри ожогов.

Армед быстро взглянул на Стакада, затем на Верховного Мага и Рагнара, повернулся и стал пробираться к выходу. Сайнем последовал за ним.

– Тише! – напрасно взывал Верховный Жрец. – Пусть будет тишина!

Его перебил звонкий девичий голос. Одна из принцесс крикнула:

– Братья, спасайтесь! Здесь измена!

И Хардинги прыснули в разные стороны как стрелы Вольпана. Однако уйти не удалось никому. Оружие на коронацию приносить с собой запрещено: меч Харда не терпит соперников близ себя. А в храме как-то разом оказалось не меньше сотни солдат Стакада и Хильдебранда.

В пределе храма диву преградил дорогу стражник.

– Куда это тебя несет? – мрачно поинтересовался он, поглаживая алебарду.

Армед согнулся, приложил руку к животу и, скорчив жалостную гримасу, показал, как крутит ему кишки.

Стражник сплюнул:

– Что за жизнь такая? Знай, всякую нечисть сторожи. Скоро, верно, зад им подтирать прикажут, – грустно поведал он Сайнему. – Обожрался, видно, с непривычки. Ну пошли, дристун. Да не шали у меня, вперед иди.

Армед благодарно закивал головой. Правой рукой он придерживал занедуживший живот, а левой осторожно вытягивал из рукава кинжал. Сайнем быстро засунул руку за пояс, сорвал завязку с маленького кожаного мешочка, смочил пальцы и окликнул стражника.

– Эй, топтыга, подожди-ка!

Стражник, обернувшись, буркнул:

– Ты тут еще…

Сайнем брызнул ему в глаза. Стражник удивленно зевнул, кулем повалился на пол и сладко захрапел. Сайнем нагнулся, снял с пояса стражника фляжку и вылил ему на одежду больше половины содержимого.

– Ты чей такой? – спросил Армед на языке Королевства.

– Я теперь твой, – ответил Сайнем.

Но тут двери в придел наконец вывалило еще полдюжины солдат, и чужанин с волшебником дикими котами выскочили за порог и нырнули в толпу. На бегу Армед скинул куртку, под ней оказался простой темный камзол, какие носили подмастерья или писцы Королевства.

Поплутав по темным переулкам и (стараниями Сайнема) сбив погоню со следа, они остановились на маленькой треугольной площади. Армед свистнул, и из темноты бесшумно появились трое дивов. На Сайнема они даже не взглянули.

Чужанин повернулся к волшебнику.

– Зачем ты помог мне? – спросил он. – Какую плату за это хочешь?

Сайнем улыбнулся.

– Я маг, Хранитель Равновесия. Я должен следить за тем, чтоб маги не колебали своей Силой основы мироздания. Только что в храме этот закон нарушил Верховный Маг. Его Сила перед моей – как солнце перед свечой. Я не смогу его покарать, а вот он меня уничтожит с легкостью. И я подумал: если вы сегодня не захотите выезжать из столицы через главные ворота, то я покажу вам иные выходы из города.

Армед покачал головой. Сайнем подумал было, что совершил ошибку, вновь потянулся за сонным зельем, но див неожиданно сказал:

– Хорошо. Ты быстро соображаешь, лучше будет держать тебя поблизости.

Один из воинов что-то спросил на своем языке. Армед нахмурился:

– Здесь не говорят живые слова. Говорите на языке таори-мертвых.

– Что в храме? – медленно выговорил воин.

– Кольскег не смог поднять меч. Меч взял Рагнар. Думаю, к вечеру у нас будет король из Кельдингов. Всех Серых переловили в храме. Завтра их прилюдно остригут, чтобы лишить Власти. А тех, кто будет сопротивляться, казнят. Меня стричь уже некуда, и они начнут сразу с топора. Что вы на это скажете?

– Ты кровь людей и кровь таори, – ответил спокойно воин. – Твоей земли там нет. Она здесь, под властью мертвых. Зачем спрашиваешь?

Армед снова покачал головой:

– Ладно. Я беру этот жребий. Украдите лошадь для волшебника.

* * *

К полуночи они нагнали всадника со знаками королевского гонца на одежде. Дротик дива пронзил ему горло, и всадник, не вскрикнув, свалился под копыта лошади.

В сумке он вез письмо дивьему князю, в котором Стакад просил о перемирии, сулил богатые подарки. Сайнем прочел письмо дивам.

Армед усмехнулся:

– Что ж, я сам привезу эту весть брату.

Сайнем закрыл мертвому гонцу глаза и вскочил в седло.

* * *

Черный песик тоже тихонько выскользнул из храма среди всеобщей кутерьмы. Он отбежал в сторонку, в темный двор, где прохожие частенько справляли малую нужду. Покрутился, ловя собственный хвост, и превратился в человека.

Народ у храма все не расходился, шепотком передавая друг другу жутковатые слухи. Оборотень задержался на минутку у лотка крамаря – уличного торговца. Купил медное ожерелье с талисманами Дея и Дейи – Рыжих Близнецов, Защитников Безоружных. На ожерелье рыжие лисицы Дейи гонялись за сороками Дея.

Утром оборотень вышел из города через скотопрогонные ворота. Застава, поставленная ночью Стакадом, не обратила на него внимания. Крестьянин как крестьянин. Потащил домой ворох новостей об одержимом злыми духами Кольскеге и чудесном избрании короля Рагнара.

Больше оборотень в этой истории не появится. Но вспоминать его будут частенько.

Зима. Страх

Кали долго сбивал в сенях с валенок мокрый снег, потом, едва не застонав от облегчения, нырнул наконец в блаженное тепло дома.

Спасибо Шеламу, Глас, похоже, с печи не слезал, не играл с угольками и даже к вьюшке не лез. Сидел себе спокойненько на лежанке, забавлялся со старой рукавицей: засунет руку в дыру, покажет самому себе кулак или фигу и знай хохочет да пузыри пускает от восторга. Только седые волоски на макушке трясутся.

Кали всегда боялся оставлять деда одного. Вернешься домой – а от избы одно пепелище осталось. Пожаров, правда, еще не случалось, а угару веселый старичок уже напускал. Ему-то хоть бы что, а у Кали долго потом голова гудела, пока всю дурь из дома не выветривал. И опять же – тепло терять. А дрова-то в Шеламе рубим! Но сегодня пронесло.

Он скинул полушубок, развязал котомку и вытряхнул на стол сегодняшние покупки: новые иглы, связки бус, лоскутки крашеной кожи, выклянченные по бросовой цене у сапожника, да связку восковых свечей.

И покривился мрачно, вспомнив, как цокнула сегодня языком рябая Дагмар, когда отдавала ему свечки: «Видать, у колдунова внука деньги водятся, и немалые, коли он так роскошествует!»

Пришлось притиснуть любопытную бабу к кадушке с грибами и прямо тут же, в погребе, быстро обработать ее, пока болезный супруг надрывался кашлем наверху. Теперь, небось, язык распускать не будет. Да и к слову сказать, не так уж плоха была она, Дагмар, даже и у кадушки. А свечки, конечно, дорогие, но как без них?

Днем на старого чокнутого колдуна можно просто не обращать внимания. Кали быстро научился разговаривать сам с собой и скучал не сильно. Но по ночам Глас начинал вдруг скрипеть зубами, стучал кулаками в печную трубу и приговаривал жалобно: «На голову! На голову не лезьте только! Погодите! Да говорю ж вам, погодите ужо! Всем, всем работу дам!»

Кали на полатях лежал ни жив ни мертв и дохнуть лишний раз боялся. Он хребтом чуял, что это не сумасшедший бред, что кто-то еще, кроме них с Гласом, есть в избе.

Но и сбегать отсюда, потратив зазря столько сил, не хотелось. А ну как Гласу не сегодня завтра это мученье надоест, и он все же надумает расстаться с колдовской Силой и помереть?

И достанется все какому-нибудь дураку прохожему. А Кали так и будет всю жизнь мастерить обереги из кожи, меха да бусинок, пока городские стражники до него не доберутся. Даром что колдунов внук, а Силы-то своей совсем никакой нет.

А что до всякой нечисти, колобродившей в избе по ночам, так и на них есть управа. И Кали с наслаждением стал выкалывать иголкой на каждой свечке шипастый круг – солнечный знак. Большой силы оберег. Говорят, даже островные маги его признают. Глас, свесившись с печки, наблюдал за его работой почти осмысленным взглядом. Кали усмехнулся про себя.

– Слышь-ка, дед, что в городе говорят? – сказал он громко. – Король наш молодой, Рагнар, указ написал. Будто белая магия только та, что от Островных Магов идет. А прочая вся – черная и огненной смертью караться должна. Как бы тебе бороду-то теперь не подпалили.

Глас захихикал.

– Дурак, – внятно произнес он вдруг, – это они не за мной и не за тобой охотятся. Мы вроде мелкой мошки – неприметные. Это Островным Магам шеламцы поперек дороги встали. У шеламцев знаешь какая сила! Они душу как есть лесу продали. Я вот тоже хотел, да ошибся малость. А ты к моей силе руки не тяни. Ты, парень, вот что…

Он закашлял, закряхтел, чтобы потомить внука ожиданием, потом продолжил:

– Ты шеламца найди и ходи за ним, ровно нитка за иголкой. Солдаты шеламца схватят, но жечь не будут. Нет таких дураков, чтобы своими руками колдуна порешили. Они его на земле кольями разопнут али к дереву привяжут, чтоб его голод с жаждой да само солнце убили. А он, пока Сила при нем, умереть не сможет. А ты будь поблизости, улучи момент да и подберись к нему. Он тебе Силу-то свою и отдаст, чтоб только помереть поскорей и не мучаться.

– Как же они его схватят, если он такой могучий? – ехидно спросил Кали.

Он ничуть не удивился тому, что Глас заговорил, словно разумный. Давно подозревал, что дед – та еще шныра.

– Да уж схватят, будь уверен. У шеламцев тоже слабина есть. Островные про нее хорошо знают, а тебе ни к чему.

– Да где ж я его найду, шеламца твоего?!

– Дурак, – спокойно повторил Глас. – И с кем только твоя мать тебя нагуляла? Пойди в ведьмачью ночь на перепутье к старым дубам, сделай себе в кустах ухоронку да смотри, что случится. Не будешь пнем, может, чего и высмотришь.

– Дед! – взмолился Кали. – Отдал бы ты мне сам Силу-то! Что у тебя за жизнь такая, что ты так за нее цепляешься?!

Но Глас уже снова пускал пузыри и, бессмысленно улыбаясь, распевал: «Пока ямочку копали, поросеночки плясали!»

– Тьфу, чтоб тебя и вправду Шелам забрал поскорее! – Кали в сердцах стукнул кулаком по столу. – Ты, видать, будешь на костре гореть, а угольки к себе подгребать.

Весна. Прах

Ведьмачья Ночь всегда приходит нежданно.

Может, в последний заморозок, может, в ростепель, а может, и вместе с молодой травой выскочит из-за горизонта Олень-Звезда, замашет белым хвостиком, и все в мире замрет на мгновенье. Остановит вечная Ткачиха свой челнок, посмотрит на землю и задумается: какой узор дальше выткать.

В такую ночь, если осталась в тебе хоть капля благоразумия, сиди тихо дома, затвори окна, двери и уста, до рассвета не ешь, не пей, не разжигай огонь в очаге, не смейся, не произноси никакого слова. И с первым лучом солнца дрова в холодной печи вдруг сами загорятся. Это значит – будет тебе на весь год удача. Увидело Солнце твое смирение и запомнило.

Но если нет покоя твоей душе, если в ней все время что-то темное возится, ноет, нашептывает: «Такая жизнь только коровам мила. Пожевал всласть жвачку – да и под нож. Должно быть что-то еще», – и если ты ради нездешней Власти готов всю жизнь под смертью ходить, – тогда иди в колдовские места. И будущее увидеть сможешь, и судьбу свою поменять.

И нет на всем Острове места волшебнее, чем Шелам – огромный лес, разделяющий земли Королевства и живых мертвецов – дивов. Никто и никогда еще не проходил Шелам насквозь, никто не знает, что скрывается в его дебрях.

Но говорят, что в Ведьмачью Ночь вся нечисть Шелама выбирается из нор и ухоронок и пляшет для Олень-Звезды. А луна и звезды садятся на деревья и смотрят на эти пляски. Сможешь поймать звезду – проси у нее чего хочешь.

А еще говорят, что на старой дороге – одной из семи древнейших дорог Королевства, что проходит по самому краешку Шелама, – в Колдовскую Ночь можно увидеть Дикую Охоту.

Еще до Харда Юного чья-то исполинская рука разбросала по Острову Стражей Года – огромные черные камни, неведомо кем расколотые пополам. Есть такие и в Королевстве, и на землях дивов. В Ведьмачью Ночь из Стража Года выходит белый олень и всю ночь скачет по дорогам острова, а на рассвете снова исчезает в одном из камней. И на землях вокруг этого камня следующий год будет добрым и урожайным: ни засуха, ни ранние холода не тронут посевы, а на людей и на скотину не нападет мор.

И каждую Ведьмачью Ночь за оленем гонятся оборотни. Дивы – рыжие волки и Серые – Королевская Семья. И тот, кто побеждает, – приносит удачу своей земле. Оборотней-дивов больше, но Серые – сильнее, выносливей и злее. Оттого-то из года в год Хардинги и побеждают дивов, и Королевство стоит нерушимо.

* * *

В этот раз Ведьмачья Ночь задержалась, и Кали совсем извелся. Уже и последний морозец-внучек убежал вслед за дедушкой, и паводок сошел, и травка как оглашенная поперла из земли. И отощавшая за зиму скотина, обвешанная оберегами, с протяжными стонами поплелась на пастбище.

Скотным духам в этот год жертв не приносили – боялись Островных Магов. Сами-то волшебники пока близ Шелама не показывались: зачем им лезть в такое захолустье? Но Солнце и так все видит. Да и донести на соседа – милое дело. Поэтому плошки с пивом по коровникам не ставили, под деревьями коровьи фигурки (детишкам лесным поиграть) не закапывали, белую лошадь для водянника в омуте не топили.

Вместо этого поставили пастуху не один раз, как прежде, а раза три. И он, осоловев от такого счастья, обещал, что все будет лучше некуда, и ежели какая нечисть к коровенкам сунется – он ее враз кнутом между глаз угостит.

Через пару дней, протрезвев окончательно, пастух кинулся к Кали и скупил у него все талисманы, не торгуясь. Сам бочонок браги прикатил, не пожалел. Кали за всю зиму столько не заработал, как в тот день. Однако и это его не радовало. Пастух ведь не на его обереги надеялся, а на Гласову силу. Все помнили, какой прежде дед был колдун. Пастухов деверь его на свадьбе не уважил, так он весь свадебный поезд в собак превратил.

После того, как Кали стал жечь по ночам меченые свечки, Глас притих, не кричал больше, не метался, только вздыхал тяжело. Да еще ходить стал под себя. Как Кали за ним не следил, а вонь в избе стояла изрядная. Кали подозревал, что дед над ним потихоньку издевается. Думал уже, не поморить ли голодом лихого старичка, да что толку? Пока дед по доброй воле силу не отдаст, все равно не помрет, а начнешь его по-родственному уговаривать, так он еще какую-нибудь пакость выдумает.

Но свершилось наконец. Сидел Кали как-то вечером на крылечке и думал – не повыть ли на луну, раз уж жизнь совсем собачья пошла. И вдруг увидел над лесом долгожданный хвостатый огонек. Долго размышлять не стал: все уже было передумано, и не раз. Припер понадежнее дверь, чтобы дедушка куда-нибудь не улизнул, и – в лес.

* * *

Ухоронка была за скрипучим старым кустом рябины в трех шагах от древней дороги. Кали загодя накидал на дно елового лапника, только без толку: хвоя сухая коленки колола, а земля все равно обжигала каленым холодом. Не нравилось ей, видно, что сын ее не сидит смирнехонько дома, а прибежал выслуживаться перед нежитью, что приходит в наш мир из-за острой грани Меча Шелама. Сколько Кали ни бранил мысленно Прародительницу, сколько ни уговаривал ее льстивым шепотом, ноги будто ледяные крысы грызли. И покуда дышал на кулаки и стучал зубами, едва не пропустил главное.

Где-то вдали, за поворотом дороги, затренькали вдруг копытца. Тихонечко так, будто дождь стучал по камням. А потом над самой землей поплыл волчий вой. Стая басила беззлобно, уверенно: гонят зверя, не торопясь. И лишь один звонкий голосок скулил, плакал-захлебывался, будто потерявшийся щенок звал мамку. Кали в комок сжался, рот себе ладонью заткнул, но все равно подполз поближе, чтоб лучше видеть. Такое редко дважды в жизни увидеть удается.

Из-за поворота, едва касаясь копытами земли, вылетел белый олень. Над кончиками его рогов плясали язычки темного пламени. След в след неслись огромными прыжками шестеро рыжих волков. И замыкал эту кавалькаду молодой серый волк. На бегу он прихрамывал, оступался и повизгивал, тогда один из рыжих, не останавливаясь, клацал зубами и глухо рычал. Дикая Охота пронеслась мимо старых дубов, мимо ухоронки молодого колдуна и исчезла за поворотом. Кали перевел дух, но чудеса в эту ночь еще не кончились.

Ожили дубы. В сплетениях ветвей зашевелились темные фигуры, и Кали, в первое мгновенье оцепенев от ужаса, подумал: «Звезды! Погасшие звезды!», – но потом разглядел – люди. Просто оказались поумнее его и, чем мерзнуть на земле, забрались на дерево. Они спрыгнули на землю, и Кали смог разглядеть получше. Всего ночных бродяг было четверо, из них одна баба – Кали услышал, как хлопнула юбка, и увидел белые икры, когда она сигала с дерева. Все четверо встряхнулись и молча повернули в лес. Кали понял: шеламцы, лесные колдуны, больше некому. Выждал немного и заторопился следом, стараясь ступать без шума. Впрочем, это оказалось нетрудно: колдуны пока шли по тропке. Последней шагала баба, белый ворот ее рубашки выбился из-под кофты и служил для Кали хорошим ориентиром.

Все так же в молчании добрались до маленькой поляны, наломали сушняка, споро развели костер. Кали пристроился за молодой елочкой и весь превратился в слух. Наконец один из шеламцев заговорил:

– Мне вот что любопытственно, кто же из Хардингов к Дикой Охоте присоединился, хоть их из столицы турнули?

– Я так думаю, Густ, из девок кто-нибудь, – второй голос – молодой, звонкий. – Цельный год ждала, вот и не утерпела. Бес под юбкой защекотал.

– Тьфу на тебя, Кир! Ты про другое что-нибудь думать можешь?

– Где уж мне, горемыке! Только, помяни мое слово, девка это была – некому больше.

– А я помню, Клайм говорил, что молодой король от колдовства сильно обжегся. А волк-то серый нынче хромал!

– Закатай губу! Сидит твой король сейчас у магов на острове, в темном подвале, цепями железными прикованный.

– Да нельзя ему в железных цепях! Жжет оно его, железо-то!

– А уж это его беда. Льзя, нельзя – знай сиди!

– Хватит языками-то молоть! – прикрикнул третий – судя по голосу, самый старший. – Говорили вчера: кольцо нужно рвать. Так рвать будем или лясы тут до рассвета точить?

– Рвать, вестимо, Гис, рвать надо, – поспешно заговорил младший. – После указа королевского нам по крепостям жить нельзя, друзей опять же своих под топор подвести можно. Нельзя нам более кольцом стоять. Уходить надо. Взять каждому по куску силы да и разбежаться.

– Как осенью дивы придут, крепостям без нашего кольца не выстоять будет, – возразил Гис.

– А им так и так не выстоять, – буркнул Густ. – Сам видел небось, как дивы белого оленя у Хардинга отбили. Не будет Королевству удачи нынешней осенью. А как из войны выпутываться, это пусть у Рагнара да у пердунов с Острова голова болит. Сами нам огненной смертью грозят, а мы их от дивов спасай?!

– Так ты тоже думаешь: рвать? – уточнил Гис.

– Рвать, ясное дело.

– А ты, Десс?

Женщина молча пожала плечами.

– Ладно, начнем благословясь.

Шеламцы сели вокруг костра, вытянули перед собой раскрытые ладони и негромко запели. Кали подался вперед, чтобы уловить слова заклятия, но его ждало разочарование: это была всего лишь старая колыбельная, какую знала всякая баба в деревне:

Все лисицы спят, и куницы спят.
Все ласточки спят, и касаточки спят.
И соколы спят, и соболи спят.

Песня накатывалась ровно, как морской прибой, укачивала, затягивала, и на ладонях колдунов затеплилось, а потом стало разгораться, темнеть, наливаться силой кольцо бурого огня.

По норочкам спят ласточки,
По гнездышкам – касаточки,
На дереве спят соколы,
Под деревом спят соболи.

Потом песня переменилась, и языки пламени послушно вытянулись, заиграли в полную силу.

Говорит куна куне:
Это кто там во гнезде?
Это кто там во гнезде,
Во глубоком во дупле?
Во глубоком во дупле
Сидит семеро птенцов.
Сидит семеро птенцов,
Серых семеро совят.
Уж как трех-то мы съедим,
Трех-то детям отдадим,
У седьмого, у последнего,
Только крылья объедим!
То не семеро совят –
Семеро бесенят.
Семеро бесенят,
Они тоже есть хотят.
Они кун-то подождут
Да на части разорвут!

На последних словах шеламцы разом хлопнули в ладоши, огненное кольцо разорвалось на четыре части, зашипели, извиваясь, последние языки пламени и пропали в рукавах колдунов.

– Вот и поделили Силу-то, – сказал довольный Кир. – Ты где хорониться надумал, Гис, ежели не тайна?

– Да какая там тайна? Я и не думал толком. Неловко как-то. Будто на похоронах за вдовой ухлестывать. Можно к выкупным маркграфам податься. Они на своей земле хозяева, королевская воля им не указ. Опять же, не первый год с дивами воюют, знают, как шеламца приветить.