Сотовый зазвонил не вовремя. Есть такие моменты, когда не обрадует даже звонок самого Всевышнего. Это час, когда хоронишь близких. А я как раз опускала в могилу своего любимого Борьку-Бородавчика – эрдель-терьера с огромной пушистой бородавкой над левой бровью.

– Простите, я не могу сейчас говорить!

– Умоляю!…

Я отключила телефон. Я держала голову Борьки, а мой приятель Жора – ноги. Вернее, все остальное. При жизни Бородавчик был легок и летуч, как теннисный шарик. А умер – и словно вобрал в себя плюс к своему своему собственному вес теннисных ракеток, сетки и стола. Одна бы я не справилась.

Телефон зазвонил снова.

– Я не могу…

– Умоляю, Лу, перезвони в течение часа! Спаси меня!

Короткие гудки. Есть же люди… Ничего святого. Знает ведь, где я и зачем. Лучшая подруга называется. Вместо того чтобы быть рядом…

Через час я позвонила. Куда деваться? Ведь и я – ее лучшая подруга.

***

На самом деле меня зовут Астрид. Так захотел отец. А мама настояла на втором имени – Людмила. Во всех документах я Астрид Л. Луцке, а зовут меня все – и друзья, и мама, и даже отец – исключительно Лу. Лу так Лу. Мне даже нравится. Правда, Софьины близнецы зовут меня тетей Люсей, но это разрешено только им.

Честно говоря, звонить Соньке мне не хотелось. Знаю я ее «Спаси!!!» Проездной не может найти или с близнецами посидеть некому… Я любимейшего друга похоронила, верного и ласкового, а у нее утюг сгорел. Или дверь захлопнулась. И не она ко мне придет утешать – а я к ней потащусь. С утюгом или миксером. Которые, кстати, потом назад год не допросишься.

Но с другой стороны: у меня есть выбор? Нет. Ну так и не о чем говорить…

***

…То, зачем она меня оторвала от прощания с Главным Существом моей жизни, было верхом бесстыдства.

Когда я подходила к ее дому, мне было интересно, сумеет ли эта коза сыграть роль глубоко сочувствующей родственницы (она и в самом деле чуть-чуть моя родственница: вторая жена моего бывшего мужа. Я была третьей. О муже уже и помина нет, а мы с ней дружим. Если это можно назвать дружбой).

Я даже злорадствовала в душе. Ну-ну, покажи свою преданность, сыграй безутешность. Собак она терпеть не могла, а с моим Бородавчиком у них была полная идиосинкразия. На дух друг друга не переносили.

Но если кто-то кого-то не любит, он ведь, если, конечно, человек интеллигентный, – не станет хлопать в ладоши и кричать скорбящим родственникам: «Ур-ра! Слава Небесам, дождались! Избавились! Чтоб там его любили больше, чем тут…» Он состроит соответствующее лицо, произнесет соответствующие слова. Но это, разумеется, если речь идет об интеллигенте. Сонька была так занята своими проблемами, что не удосужилась хотя бы вздохнуть сочувственно, потрепав меня дружеской рукой по ссутулившейся от горя спине.

– У тебя вечером как? Мне позарез нужна помощь! – Она чиркнула себя пальцем по горлу, – и я с ужасом заметила на ее шее тонкий кровавый след. – Ч-черт. Лак не высох. – Она бросилась за ацетоном. – Так как? Прости, тебе, наверное, сейчас не до этого, но обстоятельства требуют. Да и отвлечешься… Что толку сиднем сидеть и слезы лить? Я тебе завтра нового притащу. Маленького. Беленького. И с характером – получше!

– Я Бородавчика люблю! Большого, рыжего и доброго. Злым он почему-то становился лишь с тобой.

– Дурной, дурной был пес. Ну, да, пусть земля ему будет пухом. Садись. И перестань сырость разводить. У тебя сегодня есть дела поважнее.

– Мои дела сегодня – разводить сырость, – жестко сказала я. – А ты, оказывается, совсем бездушная. Не зря тебя Вениамин оставил.

– Ты, душевная наша, около него тоже не задержалась.

– Это я его выгнала.

– Веньку не выгонишь. Его, как таракана, изводить нужно. Что он у тебя вчера делал? Денежку стрелял?

– Нет. Борща захотел.

– А с Борькой помог сегодня?

– У него лекция.

– У него всегда лекция, когда кому-то помощь требуется.

– А у тебя что он делал в воскресенье? – мстительно спросила я.

– Пироги ел. Да я и – ты же знаешь! – не скрываю.

– И тем не менее сегодня вечером тебе нужна моя помощь! Именно моя, а не его.

– Смеешься? Какой из него актер? – Софья пренебрежительно махнула рукой и скривилась.

– Может, хочешь сказать, что я должна буду вечером, – именно сегодня – петь и плясать?

– Не сердись, Лу. Кстати, не так уж и плохо я к твоему Борьке…

– …Бородавчику!

– …Бородавчику относилась. Уж, во всяком случае, лучше, чем… сама знаешь к кому.

– Не лебези.

– Я и не лебежу. Не лебезю. Не собиралась лебезить, – вывернулась она. – Просто по сравнению с…

– Хватит!

– Вот видишь. В общем… я такого понатворила, что теперь не представляю, как выкрутиться. Вся надежда на тебя, Лушенька, – она смотрела себе под ноги, и это не предвещало ничего хорошего. – Я, как всегда, все перепутала. Вечером улетаем, а я клоуна для детей пригласила. Четыре года собиралась, а в этом году – юбилей все-таки, 5 лет! – позвала. Месяц назад я не знала еще, что мой новый благоверный согласится спонсировать поездку всего семейства за кордон. Ну вот… – она упорно смотрела под ноги, – придет через три часа, а нас – тю-тю… Сто евро – псу под хвост… Ой, прости! – она зажала рот ладонью.

– Прекрати. Может, теперь охать будешь, если ляпнешь при мне, что замерзла, как собака. Или проголодалась…

– Еще… устала, как… – не унимала Софья.

– Спасибо. Только вот я-то тут при чем? Лететь вместо вас в Хорватию у меня нет ни сил, ни желания.

– Ну уж нет, в Хорватию мы как-нибудь сами слетаем, – хмыкнула моя лучшая полруга. – А ты пока… с клоуном.

– Что «с клоуном»? – Я постучала пальцем по лбу. – Предлагаешь сказать, что мне пять лет? Так не поверит, если не идиот.

– Пока не заговоришь, не поверит, но потом… И вообще… Ишь ты, самокритичная наша. Скажи, что тебе тридцать пять. Да ты и на тридцать выглядишь вполне.

– Тысяча благодарностей! Мне – двадцать восемь.

– Уй… Всегда забываю, что я – старшая жена Веньки. А ты – младшая.

– Уже средняя. Отмени ты его, к лешему. Клоуна.

– Не могу, – захныкала Софья. – Во-первых, поздно. А во-вторых… Это мой приятель. Он артист, подрабатывает на детских праздниках. Они сейчас в такой дыре… После ограбления. Да я тебе рассказывала. Мне бы не хотелось лишать его заработка.

– Ну так пригласи его через две недели, когда вернетесь.

– Это уже глупо. Цветы будешь поливать?

– А ты кормила Бородавчика, когда я должна была уехать? Такого парня из-за тебя чуть не проворонила…

– Ну и где он сейчас? А Венька, между прочим, прекрасно тогда справился.

– Более чем. После возвращения я обнаружила массу премилых дамских штучек. В том числе и вибратор. Умрешь над ними: водить баб – и пользоваться вибратором.

– Ты попробовала? – она оживилась.

– Чужой? После Бог знает кого? Ну уж нет, – поморщилась я.

– Значит, договорились? – опять поскучнела она.

– Давай ключи. Позабочусь о твоих геранях.

– Это само собой. А с клоуном как? Ты нас выручишь? Пусть человек заработает. Скажи, что у тебя юбилей, тебе одиноко – вот ты и решила… Платишь деньги – значит имеешь право. Ему, думаю, все равно. Может, так даже лучше. Дети орут, капризничают, ссорятся. А ты – благодарный зритель.

– Особенно сегодня.

– Именно сегодня. Посидите, поболтаете. Он тебя рассмешит, отвлечет. Утешит… А что? Вдвоем, в пустой квартире… А?

Софья подмигнула мне весьма недвусмысленно. В нее немедленно полетела моя сумочка.

– Можешь ты понять или нет, манекен ты бессердечный, что мне сегодня никто не нужен? Я испорчу человеку вечер – и все. Зачем? Не слишком ли дешево он продаст свое хорошее настроение?

– Сто пятьдесят евро компенсирует ему это с лихвой. – Она вытащила еще одну купюру и добавила к прежней сумме. – Раз уж ты так о нем печешься… Между прочим, Лу, он – высокий сероглазый шатен. И волосы у него вьются! И брови домиком. Все как ты любишь…

– Ты отлично знаешь, что я терпеть не могу светлых глаз. А от кудрявых мужчин меня вообще тошнит. Это для тебя не открытие.

– Да-да. – Она слегка смутилась. Это Викоша западает… Ну, это и не важно. У клоунов все равно все накладное. Брови, губы, волосы, нос… Даже слезы.

– Ничего. С этим проблем не будет. Моих на пятерых хватит.

– Он не даст тебе плакать. Это классный клоун! У меня всю ночь живот чесался после дня рождения соседского Митюни. От хохота!

– А… может, мыться иногда нужно, ежик?

– О, ожила! Вот тебе ключи. Живи у нас. Тебе как раз полезно сменить обстановку. – Она поцеловала меня в висок.

– С цветами помогу. А насчет клоуна…

– Брось париться! Полчаса посидите за столом – и разбежитесь. Накорми его. Коньячку налей. И о себе не забудь. Все, что в холодильнике – в вашем распоряжении.

– Скажи, только честно, Софья, это – хитрый способ сводничества? Он, конечно, не клоун, а твой коллега, унылый программист. А?

– Лечиться не пробовала? – Она красноречиво покрутила пальцем у виска. – Он такие штуки выкидывает, которым в цирковом училище три или четыре года учатся. Сама увидишь!

– О господи. Единственная надежда, что он не придет. Забудет. Проспит. Заболеет…

– Ему деньги позарез нужны! С бубонной чумой приползет.

– Этого только мне не хватало. Кстати, чтоб никаких фокусов с участием собачек и кошечек! Лучше пусть сидит сычом. Поняла?

– Будет исполнено! Больше тебя не держу. Но к семи – как штык будь готова. Мы тебя подвезем – и в аэропорт. Чао!

Она довольно нагло подтолкнула меня к двери. Бедный Бородавчик! Он точно укусил бы ее сейчас за ногу. И был бы, как всегда, прав.

***

Домой я вернулась в полтретьего. Времени у меня оставалось всего ничего: два часа плакать, час лежать в ванне, время от времени пуская слезу (уж слишком яркими были недавние воспоминания о том, как в начале купания Бородавчик уносил из ванной комнаты мои тапки, в середине приходил лизнуть в нос, а в конце возвращал обувь: в моей крохотной ванной невозможно было не изгваздать во время водной процедуры всего, что находилось в помещении). Итого – три часа. Плюс около часа на удаление припухлостей и покраснений вокруг глаз. Полчаса на макияж – и одеться.

Вот тебе и семь. И если уж придется где-то ужиматься, я готова сузить временные рамки любого отрезка, кроме первого. Свои два часа отрыдаю, даже если потом самой придется раскраситься, как клоуну…

Так, кстати, оно и вышло. Сколько ни пыталась я делать примочки из крепкой заварки, из ромашкового холодного настоя, из ледяной воды и почти кипятка попеременно, – глаза мои вылезли из орбит, веки покраснели до темно-бордового оттенка и составили полную гармонию с носом.

Выбора не было. Чуть-чуть белил, много румян, парик шестнадцатилетней давности, рыже-зеленый с проплешинами. Лыжная шапочка. И половинка из-под киндер-сюрпризовской коробочки на резинке: на нос.

***

– Ты что, сдвинулась? – Софья покрутила пальцем у виска. – Не ты будешь развлекать, а тебя.

Я промолчала.

– Так… Этой больше не наливать. – Она в задумчивости посмотрела в окно.

– Могу вообще дома остаться. Мне как-то… – Я знала, что козыри сейчас в моих руках и позволила себе покапризничать.

– Ну, не обижайся. Теперь я все поняла. Нос можно покрасить в любой цвет, а вот белки глаз…

– Желтки…

– М-да… – Сонька потерла пальцами лоб. – А, ладно! Ни у тебя, ни у меня нет выбора. Как будет – так будет. – Она потянулась обнять меня, но я оттолкнула ее не без злобы.

– Я час следы рыданий убирала. Не расслабляй меня.

– Это хлипаков маломощных легко расслабить. Но не тебя. Поехали!

Васька с Венькой, увидев меня, завизжали от восторга.

– Тетя Люся – клоун! Тетя Люся – клоун!

– Клоун и волшебник в одном лице. И в доказательство – вот вам подарочки. – Я сунула им заготовленные свертки, стараясь не вспоминать о том, как я перевязывала красивые коробочки блестящей ленточкой, а Бородавчик тут же развязывал их, – и я щелкала его по носу рулоном серебристой бумаги. А он не обижался. Бородавчик вообще никогда не обижался.

– Хоть бы развернули для приличия, – качая головой, пристыдила отпрысков Софья. – Поражаюсь! Чтоб дети сразу не кинулись смотреть, что им подарили?! Выродки какие-то.

– Лучше потом, в самолете. Они ведь одинаковые, теть Люсь? – Дети кивнули на коробочки, тревожно взметнув брови.

– Как всегда, – успокоила их я. – Я – за справедливость, равенство и братство. Вы ж меня знаете.

– Тебе выходить, подруга. Имей в виду, горшок, в котором земля и ничего больше, тоже надо поливать. Я кое-что ткнула. Может, взойдет. А желтый цветок – раз в два дня, не чаще. Он не любит сырости. Пока!

Она выпихнула меня почти пинком, и я восприняла этот жест с благодарной нежностью, как если бы в любой другой день она обняла меня и трижды, по-русски, расцеловала.

***

Холодильник Бурковых и впрямь был полон. Клоун будет счастлив. Сыр с огромными дырками. Сардельки копченые. Сосиски в свиной коже… К горлу подкатила горячая волна, с которой я едва справилась. Это были наши с Борькой любимые сосиски. Мы их ели обычно так: нутро он, а шкурку – я. Не потому что я такая альтруистка, а потому что я люблю шкурку, а Бородавчик – нутро. А еще он страшно любит… любил…

Звонок в дверь привел меня в чувство. Или лишил чувств?

На пороге стоял Клоун. Вернее, какая-то пародия на него. Я даже сначала подумала, что кто-то подшутил надо мной и поставил перед дверью огромное зеркало размером в дверной проем. Нет, одежда на нем была настоящая: чистенький яркий клоунский костюм, шутовской колпак с колокольчиками, узкие ботинки с длинными носами. Но лицо… Не знаю, кто его гримировал, но явно не профессионал: глаза оставались печальными, уголки губ были опущены и составляли с нарисованными угол в сто градусов.

Увидев меня, он оторопел. Возможно, по той же причине.

– Не понял… Здесь что – Вальпургиева ночь?

– Вальпургиева жизнь. – Я посторонилась, впуская его в квартиру, но он не шелохнулся. – Собрали всех клоунов мира и будут выбирать короля. У вас есть шанс.

– Рядом с вами у меня шансов нет.

– Очень великодушно… Говорить женщине такое только потому, что на ней шутовской наряд.

– Но я сказал это Клоуну, и не виноват, что этот клоун – женского пола. Вы, очевидно, Софья?

– Очень смешно. «Играл, но не угадал ни одной буквы». Не делайте из меня дуру. Я и так уже…

– Подождите… Может, я ошибся адресом? – Он достал из кармана клочок бумаги и ткнул его мне: софьиным почерком было написано «Цветочный переулок, 5». И номер квартиры верный.

– Прежде всего – не стойте в дверях. Дует сильно. – Я почти за шкирку втащила его в комнату и силком усадила на диван. Он растерянно осматривался, ни на чем – от волнения, наверное – не останавливая взгляда. А у Софьи было на что посмотреть. Не квартира, а кунсткамера какая-то. В отличие от моей – с голыми стенами, без единой финтифлюшки, которая может мертвой хваткой прилепить человека к жизни. Нет, в самом деле, я убеждена, что из благополучия страшней умирать. Это – как если окружить себя сотней маленьких бородавчиков. Как их потом, в случае чего, оставишь? Кому они, кроме меня с моими теплом и заботой, нужны будут? – Посидите здесь. Остыньте. Придите в себя. А я вам – хотите? – кофе сварю.

– А… покрепче можно?

– Начинается… Какое счастье, что вы – не Дед Мороз. Хоть и начинаете рабочий день с рюмки, но он у вас где начался, там и закончится, верно? У вас больше нет вызовов на сегодня?

Он покачал головой.

– А будь вы Дедом Морозом с сотней адресов в кармане… – Я вздохнула. – Ну, пьяница вы горький, чего налить: водки, коньяку, виски?

– Кофе мне. Кофе покрепче можно?

– Ой, простите… – Я прыснула. – Это я со злости, наверное.

– Я вас чем-то обидел? – Он искренне удивился.

– Не обидели, а дурой выставили, – прокричала я уже из кухни. – Я ведь знаю о вас лет уже пятнадцать, если не двадцать. Познакомились вы с Софьей в садике, попали в один класс, а когда переехали в новый дом, оказались соседями по площадки. Дальше жизнь вас, конечно, разбросала…

– Можете не кричать, я уже здесь. Сяду у окошка.

– Ну и что вы теперь скажете? – Не без страха спросила я, а сама подумала: вот он меня сейчас и разоблачит.

– Один-ноль в вашу пользу. Вы меня прижали. Я выложу свои карты, а потом вы – свои. Потому что и вы – не Софья, иначе тотчас отреагировали бы на то, что я – не Андрей. О'кей?

Я смутилась. Молча разлила кофе по чашкам.

– Вам с сахаром?

– Полторы ложечки, если можно.

– И я всегда кладу себе полторы. Но только в первую, утреннюю чашечку. А остальные пять-восемь пью уже без сахара.

– О! Тоже кофейная душа! Это приятно. – Он взял обе чашки, я – оба блюдца и вазочку с печеньем, – и мы перешли в комнату.

– Итак, господа присяжные заседатели, каюсь: я не Андрей. Но и эта дама – не Софья. Если это – преступление, судите нас, а если – недоразумение или неумышленная комедия ошибок, – отпустите с миром.

Он сел.

– Я-то не Софья по серьезной причине: Софья сейчас летит в Хорватию. Вместе с близнецами, развлекать которых вы были приглашены сегодня вечером.

– Сегодня вечером я приглашен к послу… Брунея, на званый ужин. Да Андрей умолил… Знать бы, что такая накладка выйдет… – Он отхлебнул кофе. – Отличная работа!

– Что-о? – не поняла я.

– «Что-о?» – передразнил он меня. – Кофе, говорю, сварен мастерски. И что же, не могла эта ваша… Софья заранее предупредить Андрея?

– Кофе как кофе, – пожала плечами я, допивая последние капли. – Она хотела дать ему подзаработать. А он, я вижу, в этом совсем не нуждается.

– Еще как нуждается. Но обстоятельства… А подводить подружку ему не хотелось. Вот он и попросил меня. Странно только, что он не предупредил ее.

– Может, он и звонил, пока Сонька ездила за мной. Впрочем, теперь это не так важно. – Я встала. Клоун тоже поднялся.

– Хотите успеть на званый ужин? – с одновременными чувством облегчения и какой-то неизбывной тоски спросила я и отправилась за деньгами к буфету.

– Нет. Просто вы вскочили…

– Я поднялась, чтобы принести еды. Софья оставила забитый холодильник. Для нас с вами. В нем просвета для… мандаринчика крохотного или йогурта нет. Юбилей как-никак намечался. А тут эта поездка… Надо съедать… Думала, вы мне поможете. Но у посла…

– Брунея…

– У посла Брунея, конечно, – я понимаю – будут более изысканные блюда. Или суперэкзотика. Тараканы с грибами на вертеле или… прямая кишка крокодила, фаршированная маринованными малярийными комарами…

– А у вас что на горячее?

– Так вы остаетесь?

– Думаю. Если выбирать между послом и вами, то посол малость посимпатичнее будет. А если сравнивать блюда… – Он зарыл улыбку в бороду точно так же, как это делал мой бедный Бородавчик. – От малярийных комаров у меня обычно изжога, да и прямая кишка крокодила не идет ни в какое сравнение с… что там у вас?

– Аппендикс варана, нашпигованный языками… клоунов.

– О, какие изыски.

– Ну, а если серьезно, – я чувствовала, что настроение мое неудержимо ползет вверх, и едва это скрывала. – У меня… у Софьи то есть – все куда проще. Колбасы, сыры, селедка под шубой, оливье, салат по-гречески, утка жареная…

Глаза его полезли на лоб.

– Нет, правда! Есть еще блины с икрой и осетриной.

– К черту посла со всей его свитой… Несите блины с икрой!

– Раскатал губу! – я хмыкнула. – Указание было: после представления – накормить. После представления, понятно?

– Так, где у меня адреса посольств? – Он начал нарочито долго рыться в карманах, которых было на его костюме множество, – но доставал оттуда то какие-то буквы разноцветные, то блестящие шарики. А из одного кармана был извлечен даже… живой хомячок.

Я захлопала в ладоши.

– Браво! Хотя… для профессионала вы несколько неуклюжи.

– Возможно. До сегодняшнего дня я никогда не пробовал этим заниматься.

– Как? Я считала, что Андрей – ваш коллега. Может, и посол Брунея – не шутка? Вы что – дипломат?

– Во всяком случае – не клоун.

– Зачем же вы согласились? Ведь дети тонко чувствуют фальшь. Особенно Васька с Венькой. Они бы вас в первую же секунду разоблачили.

– Как будто у меня была цель кого-то обмануть! Андрей сказал: придешь, вручишь подарки, раскрутишь мамашу на всякие трюки, стишки и песенки, – и отчаливай.

– Не хило за такую халтуру полтыщи получить!

– Четыреста. Мне эта цифра была названа.

– Софья еще сто набавила. Говорит – за моральный ущерб от невольного обмана. Но – не за просто так. За работу. – Я почувствовала, что мой голос отдает металлическим холодом, на что он молниеносно среагировал.

– Вот и оставьте их себе. Развлеките себя самостоятельно, а я поспешу в посольство.

– Так там же не подадут салат по-гречески?!

– А я как раз салат по-гречески терпеть не могу!

Что? Какой-то самозванец и халявщик будет тут капризничать?

– Ну и валите отсюда! – Я разозлилась не на шутку. – Жрите своих ящериц, запивайте их верблюжьей мочой… Вон отсюда!

Не знаю, что на меня нашло. Может, родинка над верхней бровью – точно такая же, как у Бородавчика. И тоже – слева… Я схватила его за шиворот, изрядно приподнявшись на цыпочках, и потащила к двери. А когда вытолкнула, швырнула вслед деньги и красный мешок, с которым он явился. Захлопнула дверь, сползла на корточки – и заревела.

В дверь позвонили.

– Пошел вон! – заорала я. После паузы вновь раздался звонок, уже более настойчивый.

– Ну что вы все от меня хотите? – я распахнула дверь. – Чего вам еще?

– Подарки… – Он был так растерян, что мне стало жалко его.

– Какие еще подарки? Сто пятьдесят евро вам мало?

– Вот – детям. – Он протянул мне мешок. И деньги.

– Подарки давайте. А деньги оставьте себе. И убирайтесь отсюда. А я тут… – Я глотнула воздуха, чтобы не зарыдать, но, видно, было уже поздно. Слезы хлынули из глаз, рыдания вырвались из груди – и это были, наконец, те самые, целительные, настоящие бабьи слезы, которые облегчают душу окончательно.

– Теперь поняли, почему на мне клоунский грим? – зло крикнула я. – А у вас маска – для прикрытия лицемерного равнодушия и жесто…

Он не дал мне договорить, обнял железным обручем и прижал к себе.

– Плачьте. Я вижу, с вами что-то серьезное случилось, а я тут… Глупо вышло… Простите.

***

Прошла целая вечность, а я все еще рыдала – и скоро красное на его костюме стало бордовым, голубое – синим, а оранжевое – коричневым.

– Ну вот, загадили мне костюм. К послу меня теперь точно не пустят… – Улыбаясь, он гладил меня по волосам. Затем осторожно снял с меня шапочку и парик.

– И вы меня простите. У меня сегодня… Бородавчик… пес мой любимый умер. – Я всхлипнула, но тут он больно сжал мне плечо, и это помогло мне взять себя в руки. Все как-то… в один день… И Софья уехала. И вы какой-то… не настоящий. И родинка над бровью… – точно там же, где была у Бородавчика. И даже движения у вас такие же быстрые и резкие, как у него, когда его блоха кусала.

Клоун засмеялся.

– Простите, я не в себе. Могу всякого наговорить…

– Я не против. Главное, чтобы у вас слезы поскорее высохли. Вот вам платочек. – Он достал из кармана и протянул мне носовой платок, а за ним потянулись связанные уголками голубой, желтый, зеленый, фиолетовый в сиреневый горошек и снова белый… На его лице появилось растерянное выражение.

Сквозь слезы, я рассмеялась.

– На полчаса вам этого хватит? – обрадовался он.

– Надеюсь. – Я улыбнулась ему.

– А вы хорошенькая, – с обидным удивлением произнес он.

– Особенно сейчас. С опухшими веками, красным носом и крохотными свиными глазками. Ну спасибо. Или это – начало вашего представления? Что ж, первая реприза вам удалась. Браво!

Он поклонился, прижав руку к сердцу, и колокольчик и на его колпаке заливисто зазвенели.

– Хотите есть?

– Умираю с голоду. Но мой принцип: сначала работа, а удовольствия – потом. А вот выпить бы не отказался. Водочки граммов пятьдесят. А вы?

– Составлю компанию. Заодно Бородавчика помянем. – Я достала бутылку водки, рюмки и поставила перед ним. – Наливайте!

Он молча налил. Мы выпили, не чокаясь и в полном молчании. Он вопросительно взглянул на меня.

– Наливайте по второй, – разрешила я. Кстати, есть еще шампанское. Вино хорошее. Джин с тоником. Пьете?

– Все пью.

– И потом… куролесите?

– А как же без этого? Но… без кровопролития и мордобоя.

– И без… рук?

– Не знаю, огорчит вас это или нет, но женщин я не насилую. А что касается спиртного… Стараюсь не смешивать. Водку – значит, водку. Или одно пиво. Иначе двое суток потом оклематься не могу. Проверено не раз…

Я уселась с ногами на диван и накрыла ноги пледом. Он плюхнулся в кресло.

– Итак… Вы – не клоун. И не Андрей. И Соню не знаете.

Он с улыбкой покачал головой. Это была такая улыбка, что у меня больно защипало под правой лопаткой.

– Увы…

– Ну так, может, пора познакомиться?

– Илья. – Он стремительно встал и поклонился. Поднялась и я.

– Лу. Астрид Лу. – И тоже поклонилась. А затем протянула ему руку. Его рукопожатие было таким робким и кратким, что я поняла: у меня есть шанс…

– Какая странная фамилия…

– Это имя. У меня два имени: Астрид и Лу. А фамилия Луцке.

– Это вы могли бы работать в цирке: имя вполне звучное.

– Мама настояла на Аське, – а звала меня всегда только Астрид, а папа захотел, чтобы я была Людмилой, а звал меня Лу. А все друзья всегда называли Люськой. Или Лушкой. И в шестнадцать лет я записала в паспорте Астрид Лу. А вы, конечно, Пьявкин. Или Подхвостецкий?

– Еще смешнее. – Он сел. – Олень. – Улыбнулся – и опять что-то заныло у меня чуть ниже правой лопатки.

– Иль-лья Оль-лень… Так много «эль», что хочется обнять вас и защитить от невзгод.

– Валяйте. Защищайте. Главная моя невзгода сейчас – голод. Но вы заставляете меня прежде отработать кусок хлеба… – Он со вздохом встал и начал растерянно доставать из карманов свои пестрые финтифлюшки, не зная, разумеется, что с ними делать.

– Ваша взяла. Пойдемте поможете нести яства. – Я отправилась в кухню, по обыкновению бормоча: «И шестирукий Серафим на перепутье мне явился…»

– Что-что? Шести…

– …рукий. Отец так всегда говорил, когда помощь требовалась. Как мне сейчас. Там столько блюд. Плюс тарелки-вилки-рюмки-бокалы, вино, напитки, салфетки, скатерть. Будем праздновать день рождения близнецов! – Я поймала себя на том, что невольно жду и даже стараюсь добиться его улыбки – той самой, смущенно-сияющей, от которой у меня… Так. Все! Хватит. Пора наступать своей песне на горло – иначе она наступит на горло мне… Опыт, слава богу, имеется.

Ели мы отчего-то в полном молчании. И пили молча, и чокались молча. И я не знала, радоваться этому или наоборот… И свеча, которую я зажгла, погасив верхний свет, не облегчила, а наоборот как-то усугубила ситуацию, добавив в нее искру ненужной двусмысленности.

Неожиданно Илья заговорил.

– Странная вещь… Отчего-то мне кажется, что вы больше похожи на Эмилию, чем… сама Эмилия…

Я поперхнулась. Он кинулся стучать мне по спине, но я грубо отшвырнула его.

– С ума сошли? Не колотить надо, а сжать с боков движением вверх! Все. Уже прошло…

– Вот, запейте, – он протянул мне бокал колы. – Это… из-за меня?

– При чем тут вы?

– Из-за Эмилии?

– Кто такая?

– Эмилия Спесивцева. Ой… Я не должен был… фамилию…

– Это не фамилия, а псевдоним.

– А вы откуда знаете, о ком я говорю? – Он строго посмотрел на меня, и я – как ученица перед учителем – пролепетала:

– Просто я так думаю… Для фамилии это слишком вычурно. Фифа какая-нибудь накрахмаленная? Старая дева? – Я попыталась вывернуться, но не уверена, что это было достаточно убедительно.

– С чего вы взяли? Молодая дама, милая, с шармом – и вполне сексапильная. Я с ней по объявлению познакомился. Этим летом.

– И даже встречались? – Мне едва удалось скрыть изумление.

– Говорю же вам – нормальная страстная молодая женщина. А что тут удивительного?

– Псевдоним слишком вычурный. До тошноты… – Тут я действительно впервые поняла, что псевдоним дурацкий. А мне казалось…

– Это не псевдоним, а имя. Хотя она могла бы позволить себе и псевдоним.

– Актриса?

– Писательница.

– М-да? И как пишет?

– Классно! Некоторые стихи так и просятся лечь на музыку.

– Групповуха?

– И в том, как вы это сказали есть нечто… из того, первого письма.

– А, так вы с ней еще и переписываетесь? – Мне стало нехорошо.

– Нет. Только вначале. Она дала объявление в газету с номером абонементного ящика. И имя. Для Эмилии. Я написал. Что-то было в этом объявлении… Зацепило меня. Хотя я в эти дела не верю… не верил – и никогда не читал странички знакомств и уж, разумеется, не писал туда. Да и газета – не моя. Я желтую прессу… – Он взглянул на меня. – Надеюсь, что и вы?

– И я. Хотя то, что вы мне сейчас рассказываете – та же желтая пресса. Дама с именем и фамилией дала объявление, и первый же ответивший уже рассказывает всему миру, какая она страстная, раскованная и сексапильная.

– А вы, оказывается, феминистка! И праведница?

– Какие глупости! – Я едва взяла себя в руки. – Плесните мне, пожалуйста, еще коньячку!

– Уж и себе заодно. Можно?

– Вы же не смешиваете?

– Ну, такой день… За него можно и двумя плохими заплатить. – Он снова улыбнулся той улыбкой, но на сей раз ничего, кроме боли, я не почувствовала.

– За Эмилию? – спросила я.

– За вас!

– Ну, как хотите. А я выпью за ту дурочку Эмилию, что поддалась глупым чувствам и послала объявление в газету, которую читают болтуны и распутники. – Я подняла рюмку и чокнулась с небесами. – Надеюсь, она вовремя вычислила вас и не влюбилась?!

– За нее я не могу отвечать, а я – точно. Попался в сети…

– Красотка? Высокая, кареглазая, с вьющимися черными волосами?

– Точно. Так вы с ней знакомы?

– Нет. Просто перечислила качества, противоположные моим. Чтобы определить ваш вкус.

– Если так, – попали в точку. Но в даму с таким набором качеств я влюбился не благодаря, а вопреки. Скорее, нутро меня покорило. Женщина с темными волосами – то же самое, что мужчина – с белыми. На первом месте для меня – рыжеволосые, затем идут блондинки. И уж на худой конец… Но на первом – ры-жи-е! – Он улыбнулся, но я быстро перевела взгляд на свечу и успела защититься от очередного укола шпаги.

– Слушайте, а вы – хват! Нигде своего не упустите?!

Он промолчал.

– Так. Надоели вы мне со своими эмилиями. Приступайте к работе. Зарабатывайте денежки!

– Приказывайте. С фокусами у меня – туго. Но спеть под гитару или… стихи прочесть… Это сколько угодно.

– Гитары нет. Отдала в мастерскую. А стихи… Что ж, пусть будут стихи. Только – хорошие. И не про собак. Не «Собаке Качалова» и не «У попа была собака…» Это, думаю, понятно?

Илья вздохнул и начал читать. Волосы у меня на голове зашевелились так, словно из-под них врассыпную кинулись сотни меленьких мышат…

– «Все наши несчастья – всего лишь предвестья благие.

Все приобретенья – кассандры грядущих утрат.

Изменится все…

– …я пророчу, мои дорогие,

12 След.

Золотая крыса

Рассказы

Прости…

С этой книгой читают