Любовь и долг Александра III

он – Иванович. – Неужели я позабуду навестить мою любимую сестреницу, красавицу мою? Матреша действительно была очень хороша: белая да румяная, полная, тугая, с блестящими темно-русыми волосами, заплетенными в косу и закрученными на затылке. Вокруг лба лежали легкие завитки, в ушах горели простенькие алые сережки, похожие на перезрелые калиновые ягодки. – Спасибо, Тимофей Иванович, – улыбнулась Матреша, – добро пожаловать и вам, и молодому барину. – И тут же всплеснула руками: – Да как же я гостей встречаю, простоволосая?! Простите великодушно!

нее были расшитые чувяки, на груди лежало (так высока была эта грудь) ожерелье из желудей, нанизанных на яркую красную нитку. – Как поживаешь, Матреша? – улыбнулся Хренов. – А мы вот с его благородием Александром Александровичем тебя проведать заехали. «Вот дурак Хренов, – с неудовольствием подумал Саша. – То хотел мое имя в тайне сохранить, то прямо сразу меня называет». – Тимофей Иваныч! – радостно воскликнула Матреша, одергивая юбку. – Вот радость вас снова повидать! – А как же, – солидно отозвался Тимофей, про которого Саша впервые узнал,

стременного, отказ огорчил бы Хренова, и Саша не перечил. – Только вот что, – с заговорщической улыбкой проговорил Тимофей, – давай Матреше не скажем, кто ты есть. А то перепугается, еще плакать примется. Бабы – они, знаешь, слабые на слезы. – Надо же, – удивился Саша, – а я думал, только моя сестра да кузины вечно ноют, слезы льют. А оказывается… – Он хотел сказать: «И простолюдины», но побоялся обидеть Хренова и закончил фразу иначе: – И другие тоже. В эту минуту дверь отворилась, и на крыльцо выскочила молодая баба в простой сорочке и высоко подоткнутой юбке, открывающей белые ноги. На ногах

– Парное молоко я раз пробовал, мне не понравилось, – сморщил нос Саша. – И я не устал. Поехали дальше? Вон облака наносит, как бы погода не испортилась, потом скажешь возвращаться скорее. – Александр Александрович, дозволь мне с Матрешей повидаться? – попросил Хренов. – И чайку попить. А еще, – он заговорщически понизил голос, – гурьевскую кашу никто так не варит, как она. Саша невольно облизнулся. Вообще-то он был неприхотлив в еде, больше всего любил простое, но сытное: щи, уху, жареную рыбу, котлеты, кашу, соленые огурцы, моченые яблоки, простоквашу. Но гурьевская каша (манная, запеченная в

Чуткие Сашины ноздри уловили запах свежего дерева – значит, этот почти игрушечный домик выстроен недавно. Чей он? – Кто здесь живет? – спросил он. – Сестреница моя, Матрена Филипповна, – объяснил Хренов. – Матреша. – Я не знал, что у тебя есть сестра. – Сестреница – не родная сестра, а двоюродная. Она молочница в Царском, а теперь вот, – он замялся, – тут маленькую ферму построили, ну и Матреше велели за ней присматривать. – А зачем тут ферма? В лесу-то? – Ну мало ли. Заблудится кто. Или захочет молочка парного попить с устатку. Ты хочешь?

перейдет, судьбу его повернет, и счастья он не увидит. Утащит его русалка в свои дебри лесные! Хоть из-под венца да утащит! Саша смотрел на брата с удивлением. О чем он? Какие богатыри? Какие русалки? С чего вдруг пошла речь об этом? Но видно, как спокойнее становится лицо, более ясным – взгляд, розовеют побледневшие губы… Чувствовалось, боль отпускала Никсу. – Что ты на меня так вытаращился, Сашка? Все хорошо! За дверью раздались шаги, дверь приотворилась: – Вот они, господа хорошие! – Это был Тимофей Хренов. – Что ж, ваши высокоблагородия

Никаких «наверное» и «может»! Она жаждала услышать то, что видела и угадывала в глазах цесаревича… Ах, как изменился Александр, вернувшись во дворец! Осунувшийся, насторожившийся, ни с кем не желавший говорить о своем горе, постоянно погруженный в тяжелую задумчивость. Мари не оставляло отчетливое ощущение, что на душе у него лежит еще какой-то груз, кроме боли утраты. Он был неузнаваем. Легкая юношеская веселость и привлекательная застенчивость исчезли. Он был печален и угрюм. Его не тянуло на люди: казалось, если бы он мог целыми днями сидеть в своих комнатах и играть на корнете, он был бы вполне доволен.

– Что здесь происходит? – проговорил Саша и снова не получил ответа ни от Дагмар, ни от незнакомца. Но на сей раз успел заметить, с каким отвращением смотрит Дагмар на этого человека, и мимолетная мысль, что ей могут нравиться странные заигрывания, показалась до нелепости пошлой и отвратительной. Саша в три шага преодолел разделявшее их расстояние и оттолкнул незнакомца, успев придержать за руку Дагмар. Движение его было легким и небрежным, однако незнакомец вдруг взмахнул руками и завалился на спину. Саша оглянулся на него с брезгливым любопытством. И чертыхнулся, не сдержавшись.

Рядом тихо вскрикнула Дагмар. И было с чего! Странный человек лежал неподвижно, а тщедушное тело его было пронзено большой арбалетной стрелой, вошедшей в спину и торчащей из груди. Грудь чуть поднялась – да так и застыла. – Что такое? – растерянно пробормотал Саша. – Как это? В первую минуту ему почудилось, будто арбалетная стрела торчала из земли и незнакомец упал на нее. Но, само собой, никакой стрелы тут торчать не могло… она могла лишь вылететь из леса и попасть в незнакомца. – Скорее, – прошептала Дагмар, и Саша

ощутил, какие у нее сильные маленькие руки. Этими руками она тянула его за собой, на боковую тропинку, ведущую в ельник. – Куда вы? – растерялся он. – Надо посмотреть, надо… Но тут Дагмар так дернула его за руку, что он вынужден был сделать несколько торопливых шагов и вслед за ней повернуть-таки на тропу. – Мы должны уйти, – пробормотала Дагмар, поворачивая к нему бледное лицо с мгновенно проступившими темными полукружьями под глазами. – Вы представляете, какой возникнет скандал, если мы окажется замешаны в это убийство?