Катя, прости

Текст
Читать фрагмент
Отметить прочитанной
Как читать книгу после покупки
Нет времени читать книгу?
Слушать фрагмент
Катя, прости
Непридуманная история взросления
− 20%
Купите электронную и аудиокнигу со скидкой 20%
Купить комплект за 498  398,40 
Непридуманная история взросления
Непридуманная история взросления
Аудиокнига
Читает Авточтец ЛитРес
249 
Синхронизировано с текстом
Подробнее
Шрифт:Меньше АаБольше Аа

Жизнь – не только то, что человек прожил, но и то, что он помнит, и то, что он об этом рассказывает.

Габриэль Гарсиа Маркес

Когда я начала писать эту книгу, я хотела рассказать забавную историю взросления, но уже через месяц поняла, что пишу совсем иное. С каждой новой главой в памяти всплывали забытые травмирующие фрагменты детства и картинка складывалась как пазл.

Эта книга получилась глубокой и местами тяжелой, она стала откровением, терапией, помогла разложить по полочкам и переосмыслить многие моменты моей личной истории и лучше понять себя.

Книга – не дневник, события в ней представлены не в хронологическом порядке. Я, как автор, оставляю за собой право вносить коррективы в сюжетные линии, менять имена героев, что-то намеренно недоговаривать, что-то умалчивать. Одно лишь нужно знать наверняка – здесь нет вымысла.

Я хочу рассказать о детстве в эпоху лихих девяностых, о том, как получалось растить детей советским родителям, о жизни без социальных сетей, сотовых телефонов, шлемов и наколенников, а также о том, как порой было мучительно больно, смертельно страшно, чертовски обидно и ужасно интересно. На страницах этой книги развернется история о трудностях взросления, ошибках, ложных суждениях, непонимании и одиночестве, о равнодушии, шаблонном мышлении, о детской жестокости, насилии, о нежелании подчиняться, неумении просить о помощи и говорить о своих чувствах, о необходимости принимать сложные решения, о протесте против системы, подмене понятий, о дружбе, о доверии, о первой любви.

Начало

В пору молодости мама жила в Троицке – маленьком уральском городке на границе России и Казахстана. Ее мать – моя бабушка – одна воспитывала двоих детей – девочку и мальчика, потому как мой дедушка встретил другую женщину и ушел из семьи.

Единственным развлечением в то время были танцы во дворце пионеров в пятницу вечером. Там мама и повстречала молодого кучерявого курсанта летного училища – моего папу. Они поженились, переехали жить в Челябинск, где жили папины родители, а спустя двенадцать лет, огромное количество выкидышей и несчетное число замерших беременностей, спустя месяцы, проведенные на больничной койке с диагнозом «угроза прерывания беременности», на свет появилась я.

Папа впервые взял на руки маленький, сморщенный, синюшный, завернутый в теплое одеялко комочек весом менее двух кило и заплакал. Так началась моя жизнь…

Детство

Папа был старшим сыном в семье. К тому времени, как родилась я, младший сын бабушки успел сделать ее дважды бабушкой. Его дочери к тому времени были уже самостоятельными, ходили в школу и в постоянном внимании не нуждались. Мне досталась уже бывалая бабушка, пребывающая на пенсии, но достаточно молодая и бодрая, обладающая опытом и временем на мое воспитание. Лучшего и представить было нельзя.

По папиным рассказам, в молодости бабушка была натурой строгой и требовательной. Она работала на фабрике, управляла большим коллективом, где все ходили у нее как по струнке. Когда папа был еще школьником, бабушка устроила его работать на фабрику во время каникул. Денег она ему не заплатила, но зато купила новенький мопед. Вскоре прямо у нее на глазах папа, управляя мопедом, на полной скорости влетел в автобус. Отделался царапинами и бабушкиным испугом.

– Ох и ругалась она потом, – с улыбкой рассказывал папа.

Со мной бабушка была иной. Доброй, нежной, заботливой, все понимающей, принимающей и прощающей. Я ее очень любила. Бабушка была миниатюрной женщиной, ниже полутора метров, с возрастом она немного располнела. У нее были короткие волнистые волосы, которые торчали в разные стороны (по моде тех времен). Она красила седые волосы хной, отчего они приобретали огненно-рыжий оттенок.

Бабушка была теплая, мягкая и пахла печеньками. Я помню ее маленькие руки, сквозь которые просвечивали синие, ярко выраженные бороздки вен. Во время войны бабушка сломала оба запястья, после чего они неправильно срослись и выглядели немного кривыми, при этом она могла делать ими абсолютно все. Особенно ловко ей удавалось стряпать наивкуснейшее песочное печенье и лепить пельмени.

Бабушка была для меня тем человеком, с которым всегда спокойно, человеком, который никогда не осудит и не накажет, человеком, в которого хотелось уткнуться носом и с которым хотелось вести долгие душевные беседы. Она являлась воплощением любови, нежности, вседозволенности, с бабушкой можно было стоять на ушах и беситься, а вот дедушка казался полной ее противоположностью практически во всем.

Высокий, под два метра ростом, худощавый, с темными прямыми волосами и заплешиной на макушке, которую он прикрывал, зачесывая волосы набок, правда, это у него плохо получалось. Еще дедушка носил очки в роговой оправе. Баловаться с ним было нельзя, он делал серьезный вид и смотрел строго поверх очков своим обычным глазом и стеклянным. Они казались мне настолько одинаковыми, что я никогда не могла запомнить, где какой.

У нас даже была игра. Мы садились друг напротив друга и клали руки на стол. Ровно посередине дедушка помещал какой-нибудь предмет. Обычно игрушку или что-нибудь вкусненькое. Потом он закрывал ладонью один глаз, а я должна была понять, видит он меня или нет. Когда я говорила, что не видит, и тихо тянулась рукой за предметом на столе, дедушка свободной рукой внезапно хватал меня за руку. Я визжала от неожиданности и закатывалась хохотом. Затем он менял глаза, но все равно в нужный момент ловил меня за руку, а я опять визжала и опять хохотала.

Несмотря на свою напускную строгость и серьезность, все-таки дедушка был добрым.

Каждый вечер после работы папа забирал меня от дедушки с бабушкой, и мы вместе возвращались домой через поселок. Вообще вся моя детская логистика была связана с папой. Он отводил и забирал меня из садика, отвозил в школу, а вечером забирал от своих родителей. Когда мы с папой не спеша шли домой, он внимательно слушал мою детскую болтовню и учил контактировать с окружающим миром и животными. От бабушкиного дома до нашего пятнадцать минут пешком, но для ребенка пятнадцать минут – это бесконечно долго, а такая прогулка – настоящее путешествие. Из этих прогулок я, ни разу не видевшая деревни, узнала, как кусается гусь и клюется петух, какие забавные цыплята, как они быстро могут бегать и плохо пахнуть, какая большая корова и красивая лошадь и почему к ним не стоит подходить сзади.

Тогда для маленькой Кати папа был самым близким и самым любимым человеком на свете. А мама? А мама всегда была чем-то занята.

Пока я не родилась, папа был летчиком (он часто рассказывал мне о том периоде своей жизни, и глаза его светились от счастья). Он окончил с отличием летное училище и летал на кукурузниках – опылял поля от вредителей, поливал, пожары тушил. В общем, опыт его активно применялся в сельскохозяйственной авиации. Какое-то время летал на вертолете, его даже хотели призвать на контрактную службу в Афганистан в начале войны, но папа отказался. А потом родилась я, и папа решил, что время, проводимое с дочкой, ему дороже самолетов.

Когда мне было четыре, по выходным мы с папой часто ездили или ходили пешком к его друзьям или приглашали его друзей к себе домой. Они вместе с папой выпивали, закусывали и становились веселыми. Я крутилась где-то рядом, таская со стола что-нибудь вкусненькое. В промежутках между застольными ритуалами все пытались как-то развлечь меня. Играли со мной в догонялки, прятали в кулаки конфетки, чтобы я угадывала, щекотали и подбрасывали в воздух. Последнее мне не нравилось. Я визжала от страха, а взрослые думали, что от веселья, и продолжали меня кидать к потолку. Мне же каждый раз казалось, что либо я вот-вот узнаю, какой потолок на ощупь, либо подвыпивший дядя Вова подкинет меня вверх, а поймать не успеет и я узнаю, какой на ощупь пол. Впрочем, какой на ощупь пол, я знала и без того, а потому очень не хотелось, чтобы дядя Вова меня случайно не поймал. Эти мысли приводили меня в ужас, я визжала еще громче, а папа с друзьями еще громче хохотали.

Когда все расходились, мы с папой тоже шли домой. Мне хотелось побыть одной, пьяный папа мне казался противным, от него плохо пахло, и вел он себя как-то неуклюже, он же, наоборот, всячески стремился продолжить со мной общение, игры и шутки.

– Мама, скажи ему, пусть отстанет от меня, – говорила я и бежала к маме за помощью.

– Ну что ты шарахаешься все? – сердито говорила мама, глядя на папу. – Напился, так иди спать ложись.

В такие моменты папа обижался на меня и называл предательницей, а потом со словами «все вы бабы заодно» уходил спать.

Наутро у папы сильно болела голова, и он ходил мрачнее тучи, поэтому я старалась не попадаться ему на глаза и не создавать шума. Потом выходные заканчивались, и все было как раньше. Папа опять становился прежним – добрым, любящим, заботливым, самым лучшим.

Мамы в моем раннем детстве было катастрофически мало. Сначала она долго и тяжело приходила в себя после моих родов, затем перенесла несколько серьезных операций. Она подолгу находилась в больницах, папе приходилось работать, и труды моего воспитания лежали на плечах бабушки – папиной мамы. Вторую свою бабушку – мамину маму – я знала плохо. Она жила в другом городе, потому виделись мы редко. Маминого папу я вообще не помню, он умер, когда мне было четыре, кажется, я его и не видела ни разу.

Летом мама брала на работе отпуск, и мы приезжали к бабушке в Троицк. Это, наверное, единственное, что мы делали вместе с мамой, а не с папой, он обычно с нами не ездил. Мамина мама была другая, какая-то ненастоящая бабушка, от нее не веяло теплом, не пахло выпечкой, к ней не хотелось прижаться. Она была строгая, серьезная и постоянно грустная, с ней многое было нельзя – баловаться, громко кричать, просто так смеяться, бегать, прыгать, потому что «под нами живут люди и им не нравится, когда кто-то, как слон, скачет по их головам». Мне разрешалось только тихонечко сидеть, чтобы никому не мешать, и молча играть теми игрушками, которыми разрешила играть бабушка, или теми, что мы с мамой привезли из дома.

 

Бабушка жила на пятом этаже старой хрущевки – две комнаты и малюсенькая кухонька. В квартире, пропахшей старостью, всегда царила чистота. Все вещи были аккуратно сложены и расставлены по своим местам, на полу ковры и вязаные дорожки, на каждом стульчике – вязаная подушечка, на столах, кровати и даже на телевизоре – кружевная салфеточка. В серванте за стеклом стояли красивые кружечки, изящные статуэточки и шкатулочки с бусами, но трогать все эти сокровища мне категорически запрещалось, и даже смотреть на них можно было только издалека.

– Ты все поняла? – строго глядя на меня, спрашивала мамина мама.

– Угу, – тихо отвечала я, покорно опустив голову и разглядывая свои пальцы на ногах.

А когда бабушка с мамой выходили из комнаты, я тихонечко подходила к серванту и, прижавшись лбом и ладонями к стеклу, пыталась разглядеть лица миниатюрных фарфоровых балерин. Я давала им имена и представляла, как они кружатся в танце, как ходят друг к другу в гости, какие фантастические истории происходят с ними. Но бабушка возвращалась в комнату, и вся магия улетучивалась.

– Сколько раз тебе повторять, – повторяла она, – не прикасайся к стеклу, после тебя остаются эти ужасные жирные пятна.

– Угу, – опять виновато говорила я, опустив голову и пытаясь проковырять дыру в ковре большим пальцем ноги.

Находясь в гостях у бабушки, мы с мамой постоянно куда-то ходили: то на рынок за продуктами, то на ярмарку, а чаще всего ездили на бабушкину дачу собирать ягоды и полоть грядки. По правде говоря, полола только мама, я же играла в земле, делая из веточек и цветочков импровизированных кукол и строя им домики из листиков и травинок, или выискивала старые вещи, доживавшие свой век на даче под толстым слоем пыли.

Моим самым ценным сокровищем были найденные на чердаке часы с кукушкой в виде домика. Механизм часов был сломан, и кукушка больше не куковала, навечно запертая в своей темнице.

Несколько поломанных алюминиевых вилок, пара разодранных в кровь рук – и кукушка на воле. Недоумение в глазах мамы.

– Ну и зачем ты это сделала? Вредительство одно от тебя, – глубоко вздохнув, заключила мама и вернулась к грядкам.

– Зато теперь кукушечка на воле будет жить, – говорила я тихим расстроенным голосом себе под нос, но мама меня уже не слышала.

В общем, занятие на даче я находила для себя всегда, но ездить туда, а точнее ходить пешком, потому что дача была недалеко от дома, мне не нравилось катастрофически. Я закатывала такие истерики, что прохожие оборачивались и, как принято было в советские годы, каждая вторая тетушка считала своим долгом остановиться и сказать: «Фу, какая девочка плохая, как тебе не стыдно, вот сейчас дядю-милиционера позову, заберет тебя».

Я зареванными глазами смотрела на маму, ища поддержки, но мама вставала на сторону тетенек, она совсем не прочь была отдать меня дяденьке-милиционеру, от этого истерика моя только набирала обороты.

– Да что ты постоянно так орешь? – недовольно спрашивала мама. – Каждый день ходим на дачу, и всегда одно и то же, в городе надо было оставить, не возьму с собой больше, – сердито добавляла она, как будто не мне, а какому-то невидимому собеседнику, и тянула меня за руку к пешеходному мосту через речку. Я упиралась ногами и пыталась сопротивляться, но мама была сильнее.

Причиной всех моих «показательных выступлений» служил мост. Обычный подвесной пешеходный мост. Он соединял два берега реки и представлял собой значимую пешеходную артерию для города. С одной стороны город, с другой – дачный кооператив и поселок. Мы с мамой каждый день ходили по нему на дачу и обратно.

Мост вызывал у меня ужас. Мало того что он постоянно раскачивался на ветру, так к тому же еще каждый сделанный шаг по нему создавал дополнительные колебания, от которых мое легкое детское тельце подбрасывало в воздух. Невозможно было пройти по мосту так, чтобы кто-нибудь не шел тебе навстречу или не подгонял сзади. Мне постоянно хотелось вцепиться в опору, но расстояния между ними были очень большими для пятилетки, а натянутые в качестве поручня канаты – слишком высокими. Держаться я могла за канат только с одной стороны, взяться одной рукой справа, а второй слева, чтобы идти посередине, сохраняя равновесие, не представлялось возможным, размаха рук не хватало.

Идя по деревянному мосту, мама крепко держала меня за руку и фактически тащила. Каждый шаг давался мне с трудом, и я все делала медленно, преодолевая страх. Мама злилась. В некоторых местах доски были сломаны посередине или вообще отсутствовали, поэтому приходилось перешагивать через бурлящую внизу пропасть, это еще более затрудняло движение. Я все время представляла, что наступаю на доску, она переламывается от моего веса, и я лечу вниз, в черную мокрую бездну, торчащая из воды трава хватает меня за руки, за ноги и тянет на дно. Я представляла эту картину и начинала задыхаться по-настоящему. Мама продолжала злиться, тянуть меня вперед и ругаться.

Я просила маму не ходить по мосту, потому что боюсь.

– Давай лучше по тому пойдем, где машины ездят, – просила я ее.

Это был крюк в несколько километров, и уставшей маме не хотелось тратить дополнительные усилия из-за капризов пятилетки, тем более капризы шли один за другим нескончаемым потоком.

– Не выдумывай, это всего лишь мост, – отмахивалась мама и продолжала ежедневно таскать меня туда и обратно.

С мамой мы никогда не были близки, она просто отказывалась меня слушать и всегда поступала так, как сама считала правильным.

– Ты должна понять маму, маме тяжело, маму надо жалеть, маму надо слушать, – твердили в мои детские уши все кому не лень.

– Но я же тоже чего-то хочу, – отвечала на это моя детская непосредственность.

– Ты ребенок, чего ты можешь хотеть? Конфетку? Мороженку? Мама взрослая и лучше знает, что тебе нужно, вырастешь, еще спасибо скажешь, – потрепав меня за щеку, поучала соседка тетя Таня.

Всю жизнь мне казалось, что мы с мамой говорим на разных языках. Она жила в каком-то своем мире, всеми силами стараясь дать мне все самое лучшее – дорогие вкусные конфеты, нарядное заграничное платье или модную игрушку, которую достать было практически невозможно. Взамен требовалось быть хорошей девочкой и вести себя как взрослая.

– Разве я многого у тебя прошу, посиди спокойно, не балуйся, все устали, это не повод так себя вести, – говорила мама спустя час тряски в пыльном, душном рейсовом автобусе. – Уже половину проехали.

– Половину? Только половину?

И я снова закатывала истерику.

Школа

Белый бантик в волосах, белый фартучек, белые гольфы, красное платье и букет гладиолусов, а рядом со мной нарядная и красивая мама – так мы стояли на первой в моей жизни школьной линейке. Все дети вокруг, как один, были в коричневом или черном, и только я в красном, но ничего плохого я в этом не находила, наоборот, так я чувствовала себя особенной, более значимой.

Уже через месяц я сидела на диване за журнальным столиком и старательно выводила в тетрадке красивые буквы, когда вместо любимых бабушкиных сериалов все телевизоры страны показывали «Лебединое озеро». По центру Москвы ехали танки и стреляли в Белый дом. Папа часто курил и чаще прежнего смотрел новости, хотя мне казалось, что чаще смотреть их просто невозможно.

Семейные вечера у нас проходили всегда одинаково: каждый раз после ужина мы всей семьей садились перед телевизором, у которого было шесть каналов – Первый, Второй и еще какие-то, которые либо показывали плохо, либо не показывали вообще. А первый и второй каналы вместо развлекательных, познавательных передач каждый день транслировали криминальную хронику.

– Нам обязательно это смотреть? Я хочу мультики, – говорила я.

– Нет, мы будем смотреть новости, я хочу знать, что творится в нашей стране и мире, а мультики ты и так уже видела, – отвечал папа, указывая пальцем на целых пять видеокассет с мультиками и продолжая с серьезным видом листать газету.

Так и получалось, что каждый вечер я играла в куклы под сообщения о кровавых убийствах, найденных изувеченных останках, взорванных машинах, стрельбе, грабежах, разбое и насилии. Это было своего рода обыденностью.

Когда я училась в младших классах, дедушка каждый день забирал меня из школы. У него были ботинки с металлическими набойками, они стучали громко-громко. Забавно, я всегда слышала издалека, что за мной идет мой дедушка. Он забирал меня из школы, и мы на трамвае ехали к нему домой. Я делала у них с бабушкой уроки, играла, пекла печенье и смотрела ее сериалы, которые мне казались ужасно скучными.

С дедушкой было интересней. С юности он увлекался фотографией, и у него было много различной техники, бутылочки с реагентами, фотобумага. Он проявлял пленку в ванной, там же на веревочках сушились готовые снимки. Я любила закрываться с ним в ванной и в полумраке, замерев от любопытства, смотреть, как творится волшебство.

Много лет прошло с тех пор, но в маленькой комнатке без окон под самой крышей нашего дачного домика хранятся огромные чемоданы фотографий из папиного детства и юности, моего детства, с наших совместных поездок на море, семейных посиделок. Дедушка любил фотографировать людей. И теперь с черно-белых снимков смотрят на меня счастливые молодые лица людей, которых я не знаю или уже не помню.

До пенсии дедушка работал инженером, и дома у него хранились всякие разные инструменты для черчения. Линейки, циркули, ручки. У дедушки был красивый каллиграфический почерк, и он любил писать перьевыми ручками. Меня он тоже учил. Но как бы я ни старалась, получалось так себе. Кривенько, корявенько и всегда с кляксами. Я психовала, а он смеялся и говорил, что на все нужно время и тренировка. А потом дедушка умер, а я так не научилась красиво писать.

Дедушка умер, когда мне исполнилось девять. Четвертого июля, на третий день после моего дня рождения. Я была в летнем лагере, но хорошо запомнила то необычное утро.

Семь утра. Я вышла на улицу. Сосновый лес кругом, туманно, зябко, сыро после дождя. Всю ночь по крыше домика барабанил дождь и закончился уже перед самым рассветом. Я вышла на улицу и удивилась тому, как много ворон сидит на ветках деревьев. Они были повсюду, куда ни глянь. Идти по улице было как-то страшно, детская фантазия рисовала картинки из фильмов ужасов, как стая ворон-людоедов нападает на людей и обгладывает до косточек. Даже фильм такой был, не помню названия. И я шла не дыша, ступала медленно и аккуратно, стараясь не создавать шума, чтобы не обратить на себя внимание этих черных монстров, а как вышла на центральную асфальтированную дорожку, которая вела прямиком к дверям столовой, побежала так быстро, как никогда не бегала. Было страшно до чертиков.

Кто-то из взрослых в столовой сказал: «Дождь, туман, столько ворон, похоже, что умер какой-то хороший человек». Я почему-то запомнила эту фразу, хоть она и показалась мне нелепой. Ну как дождь, туман и вороны могут быть связаны со смертью человека?

В то утро дедушка сделал свой последний вздох и умер. Бабушка рассказывала потом, что он до последнего ждал, что я приеду, что родители заберут меня из лагеря в день рождения и мы приедем к ним с бабушкой, но родители этого не сделали. Ни в день рождения, ни после. Я не приехала, а он не дождался…

Сколько я себя помню, маминым любимым занятием было сравнить меня с кем-то.

– Вон, посмотри, Настя – дочка соседки тети Гали – ненамного тебя старше, а уже какая умница! Смотри, как она аккуратно на велосипеде катается, год назад его купили, а он все как новый, а еще она уборку дома сама делает, посуду моет, вон какая молодец, бери с нее пример, – говорила мама. – А ты лентяйка и раздолбайка, вещи за собой убрать не можешь, ходим запинаемся, велосипеду новому меньше месяца, а у него колесо восьмеркой, думаешь, мы тебе каждый месяц новые велосипеды покупать будем? Научись ценить то, что имеешь, и бережно к вещам относиться.

Я стояла перед мамой, шмыгая носом и растирая по щекам слезы, чувствуя себя глубоко несчастной и виноватой, опустив голову в пол и разглядывая свои синие, ободранные коленки, еще болели руки и где-то в ребрах. В руках у меня был изувеченный велосипед.

А каких-то тридцать минут назад я в своем полном детском восторге мчалась по двору вдоль дома за большой черной машиной. Машина ехала все быстрей и быстрей, и я тоже. А потом она резко затормозила перед глубокой ямой, а я нет.

«А вдруг этот злой дяденька, который громко кричал на меня, когда я убегала, узнает, где я живу, придет и все расскажет маме, тогда она меня точно убьет», – в ужасе думала я и чувствовала себя еще более несчастной.

– Вон, посмотри, Игорь, – в очередной раз приводила яркий пример мама, – сын тети Тани, родной сестры нашего соседа дяди Вовы, на одни пятерки учится, он школу с отличием окончит, на работу хорошую устроится, а ты – двоечница. Куда тебя возьмут? Будешь вон полы в подъезде мыть…

 

– Почему ты меня постоянно с кем-то сравниваешь? – обиженно хмуря брови, спросила я.

– А что такого? Я тебе наглядный пример привожу, чтоб ты знала на кого равняться, – обиделась, в свою очередь, мама.

«Мама меня очень любит и желает только добра, – мысленно говорила я своему отражению в зеркале, чистя зубы перед сном. – А я не оправдываю ожиданий, поэтому мама всегда мной недовольна. Я плохая дочь!» – и шла спать, думая о том, как бы угодить своей постоянно уставшей и недовольной маме.

Когда папа ушел из авиации, он стал учителем. Он учил мальчишек и девчонок 10–11 классов устройству грузового автомобиля, как им управлять, что может сломаться и как это починить. Они изучали правила дорожного движения и учились ездить на настоящих грузовиках, а окончив школу, вместе с аттестатом получали права категории С.

Папин учебный класс находился вне школы. Это была небольшая одноэтажная постройка рядом, фактически обычный гараж, просто очень большой. В нем стояли настоящие грузовики и легковушки. А еще здесь же располагалась автомастерская, где машины разбирали и чинили.

По всему гаражу были разложены детали автомобилей – разобранные двигатели, коробки передач, всякие пришедшие в негодность трубки, подшипники, шестеренки, амортизаторы. То тут, то там валялись грязные промасленные тряпочки, которыми протирались различные агрегаты автомобиля, стояли канистры с отработанным маслом или еще какими-то жидкостями. Здесь всегда было грязно, пахло машинным маслом и бензином, как и папины руки.

Неприметная дверь с торца гаража вела в учебный класс, отгороженный глухой стеной. С виду это был самый обычный класс, как в школе, – большое, ярко освещенное, просторное помещение, где рядами стояли парты и стулья, напротив располагался учительский стол, а за ним большая школьная доска. На стенах и над доской висели различные плакаты с учебным материалом, вдоль стен на отдельных подставках стояли макеты деталей автомобиля в полную величину в разрезе – наглядные пособия.

Надо ли говорить в этой ситуации, что за руль я села достаточно рано. Папа говорит, что я начала водить раньше, чем ходить, но я думаю, езда на коленках – это все-таки немного другое.

Помню, мне было лет семь, когда я впервые самостоятельно села за руль автомобиля. И это был грузовик – ЗИЛ какой-то там. Обучение мое происходило где-то в лесополосе, где я не смогла бы причинить вред ни случайному прохожему, ни чьему-либо имуществу. Ну и папа был рядом и контролировал меня вторым комплектом педалей, которые являются обязательным оборудованием учебного автомобиля.

Уроки наши были нечастыми, но в восемь лет я спокойно трогалась с места, ехала, осуществляла повороты и развороты, парковалась, останавливалась и выполняла все фигуры автодрома на грузовом автомобиле. Папа периодически прикрикивал на меня, но в целом был мной доволен.

После дедушкиной смерти обязанность отвозить меня домой легла на папу, ведь мы с ним трудились в одной школе.

Я подросла, и больше не было необходимости оставлять меня с кем-то, теперь я могла спокойно находиться дома одна, но все равно после уроков я часто просила папу отвезти меня к бабушке. Да и сама часто бегала к ней в гости, одна или с подружкой. Просто так. Внезапно. Без предупреждения. На чай с печеньем или пельмешки, чтобы сидеть вместе на крохотной кухне и слушать в сотый раз рассказы о бабушкиной молодости, прижиматься к ее мягкому телу и вдыхать запах выпечки, которой она всегда пахла. Она окутывала меня любовью, которой мне так не хватало от мамы.

Уроки в начальной школе всегда заканчивались раньше папиных, поэтому я часто прибегала к нему после занятий и играла с мелкими деталями автомобиля, которые вытаскивала из наглядных пособий, пока папа не видит, или молча сидела на задних партах, рисуя в тетрадке цветными карандашами, которые всегда находились у него в столе.

Когда он вел урок, всегда был таким важным, серьезным, надевал пиджак и брюки, брал в руки указку, ходил по кабинету, показывая всякие штуки и объясняя для чего они нужны. Ученики его внимательно слушали и постоянно что-то записывали. Я тоже слушала, недолго, мне были непонятны слова, которые папа постоянно повторял, – коленвал, подшипник, клапаны, поэтому быстро становилось скучно, и я возвращалась к своим детским делам.

После того как папины уроки заканчивались, начинались практические занятия – кто-то из учеников садился за руль грузовика, папа садился рядом, и под его внимательным руководством мы трогались с места. Во время движения мне запрещалось баловаться, я должна была сидеть очень тихо, не болтать и не крутиться, чтобы не отвлекать ученика от ситуации на дороге.

И я молчала. Честно говоря, мне никогда даже не хотелось ни говорить, ни шевелиться. Папа во время практических занятий был очень строг, он ругался, когда ученик что-то делал не так, заставлял его останавливаться, пересказывать ситуацию, которая произошла на дороге, рассказывать, что было неправильно и как должно быть правильно. И мы не трогались с места, пока ситуация не была полностью разобрана и ученик не ответил на вопросы. В общем, во время этих практических занятий я боялась папу.

До шестого класса я училась в гимназии, где из одаренных детей одаренных родителей стремились сделать выдающихся ученых, двигателей технического прогресса, деятелей искусств и будущих политиков. И я гармонично развивалась наряду с гениями и детьми богатых родителей.

Когда я перешла в шестой класс, папа уволился из «школы для одаренных детей» и устроился инструктором в обычную автошколу, и внезапно оказалось, что возить меня в такую даль мало того что некому, так еще и некогда, а забирать и подавно. Так я попала в самую обычную среднюю школу возле дома, где стала учиться в самом обычном общеобразовательном классе.

На первый урок в своей новой школе я опоздала, учительница русского языка, очень неприятная тетка, остановила меня возле доски и устроила мне допрос с целью познакомить класс с новой девочкой. Где училась? Зачем перевелась? Что знаешь? Что умеешь? Чем увлекаешься? И прочие раздражающие вопросы, на которые я старалась ответить максимально кратко.

Пока учительница пыталась выжать из меня хоть какую-то информацию, я водила взглядом по классу в поисках знакомых лиц. Оно нашлось быстро. На первой парте прямо напротив меня сидела девочка из соседнего двора, с которой мы раньше время от времени вместе играли в песочнице, звали ее Лерочка. Лерочка меня сразу узнала.

– Привет, – беззвучно сказала я ей, пока учительница продолжала допрос.

– Привет, – так же беззвучно ответила Лерочка, и так началась наша многолетняя дружба.

Школа, в которую я теперь ходила, была через дом от нашего. Очень удобно, ехать никуда не нужно, и я могла ходить самостоятельно. За школой располагалась замороженная стройка – две свечки в шесть и девять этажей и что-то напоминающее подземную стоянку или будущую торговую площадку, соединяющую два этих здания, а сразу за стройкой лесочек и речка – место довольно тихое в сравнении с двором.

Утром и вечером жители близлежащих домов выгуливали там собак, в жаркие летние выходные на берегу речушки жарили шашлыки, щедро заливая их алкогольными напитками, а потом шли купаться.

Все остальное время лесок был пристанищем прогуливающих школу подростков, которые, прячась от взрослых, учились курить сигареты и пить алкоголь, копающихся в грязи, барахтающихся у речки или рыскающих по кустам малолеток в поисках сокровищ, которым по какой-то причине наскучили дворовые игры, ну и, разумеется, бомжей, которые бухали на небольших полянках и там же дремали, пригревшись на солнышке.

Купите 3 книги одновременно и выберите четвёртую в подарок!

Чтобы воспользоваться акцией, добавьте нужные книги в корзину. Сделать это можно на странице каждой книги, либо в общем списке:

  1. Нажмите на многоточие
    рядом с книгой
  2. Выберите пункт
    «Добавить в корзину»