Тень в зеркале

Часть 1
Мика

– Ты в порядке? Мика? Ответь! Мика!

Голос в пустоте приблизился, гулом отдаваясь в ушах и заполняя все мое существо. Больно!

Мне не хочется открывать глаза, но все же тяжелые ресницы с трудом поднимаются, и безжалостно резкий свет бьет в зрачки, на несколько мгновений лишая возможности видеть. Белое сияние. Это смерть? Посмертие? Непонятно.

– Мика!

Кажется, зовут меня. Значит, это мое имя. Что значит Мика? Миша? Микита? Микола? Мила? Микаэла? Мишель?

Я вообще кто?

Промаргиваюсь, еще не до конца привыкнув к свету, но уже смирившись с ним, наконец, могу различить наклонившееся надо мной лицо. Мужчина – темноволосый, приятный, лет, может, сорока, трудно сказать. В его глазах – напряженное беспокойство.

Кто он мне?

Белоснежный высокий потолок над головой не дает никакого ответа.

– Мика, ну, слава Богу! – мужчина вздыхает, но беспокойство никуда не девается. Наоборот, напряжение усиливается.

Кто я ему?

И кто я вообще? Мальчик? Девочка? Да кто называет людей такими безликими именами?! Так и вижу себя на ток-шоу под светом софитов: «Здравствуйте, меня зовут Мика, и я не знаю, кто я».

Забавно: я не знаю, кто я, но знаю про ток-шоу.

Думать тяжело. В голове – туман. Продираюсь сквозь него с трудом.

Кстати, собственного тела я не чувствую. На миг меня охватывает паника: что, если его вообще нет? Что, если от меня осталась одна голова?! Такое было в какой-то книге. Но, скосив взгляд, я убеждаюсь, что под одеялом виднеются контуры тела, а к лежащей на кровати нереально тонкой руке прикреплены какие-то медицинские приборы. Рядом стоят капельницы, пикает монитор…

Я – в больнице. Что же, это многое объясняет.

Хорошо, что хоть тело есть!…Но вдруг оно парализовано? Пытаюсь пошевелиться, и в первый момент мне это не удается, но вот ощущаю под одеялом легкую дрожь, а рука слабо шевелит пальцами.

Ну, здравствуйте! Итак, я существую. Я живу. И меня зовут Мика, что бы это ни значило.

Наклонившийся надо мной мужчина молчит, все так же пристально, с отчаянным беспокойством вглядывается в мое лицо. Если я девочка, он может быть моим возлюбленным, хотя вариант с отцом универсальней и подходит для обоих полов.

Теперь я, кстати, ощущаю, легкий запах его парфюма – что-то туманно-свежее, тоже не говорящее мне абсолютно ничего.

И тут в голову приходит очевидное решение: нужно просто заговорить! По голосу-то я определю хотя бы свою половую принадлежность. Разжать губы оказывается непросто – их словно смазали клеем, приходится едва ли не отдирать кожу.

– Я… Что слу…чилось?

Голос хриплый, надломленный. Чужой. Непонятной гендерной принадлежности.

У меня чужое, незнакомое мне имя и совершенно чужой голос. И абсолютная каша в голове, словно мозги прокрутили через мясорубку (я знаю, что такое мясорубка!) и поджарили на медленном огне (я – повар?).

Поздравляю! Вот уж действительно материал для ток-шоу.

– Мика, деточка, не напрягайся! Тебе нужно восстановить силы, – мужчина заботливо касается моей руки, бережно поглаживает пальцы, потом кладет руку на лоб.

Его прикосновения очень легкие, в целом, наверное, приятные. Я ощущаю тепло и понимаю, что рука, оказывается, замерзла. И все-таки он не похож на возлюбленного и называет меня деточкой. Ага, значит отец… Ну, так лучше.

– Ты что-нибудь помнишь? – в его глазах все то же пронзительное беспокойство.

Отвечать нет сил, и я только качаю головой. Голова, кстати, кружится.

– Бедная моя девочка!

Девочка! Выходит, я девочка. О сколько же открытий чудных… или совсем не чудных?..

– Ты попала в аварию. Но ничего, все уже хорошо. Отдыхай. Главное – просто отдыхай.

И я закрываю глаза.

По-моему, на сегодня я узнала (теперь я даже могу говорить о себе в определенном роде!) вполне достаточно.

Глава 1
Возвращение

Когда я снова проснулась, туман в голове слегка развеялся. По крайней мере, я уже смогла опознать в нем отдельные предметы. Знакомая палата, вновь залитая солнцем, словно здесь стоит вечный полдень, тихое попискивание приборов, легкий запах лекарств, самоидентификация в качестве объекта женского рода. Судя по всему, я молода, хотя уже вполне взрослая. Ничего не болит. Выгляжу целой, да и пошевелиться на этот раз удалось без труда.

Все в палате выглядит аккуратным и милым, а на столике в высокой вазе стоят белые крупные розы.

В поле моего зрения появляется добродушный врач с седой бородкой клинышком и круглыми очками, как у Чехова. Одно его присутствие внушает спокойствие.

– Очнулась! Какая молодец, – доктор поощрительно улыбнулся. – Я – твой лечащий врач Владимир Степанович Кузнецов.

То же имя написано у него на бейджике. Слишком безличное имя для такого милого доктора.

– Ну, как мы себя сегодня чувствуем? – спросил он, усевшись на стул у моего изголовья.

Я невольно улыбнулась. Хорошо, что он заговорил со мной не вчера, иначе я бы вполне могла подумать, что меня и вправду много. Что я – чудовище наподобие пчелиного улья, наделенное общим разумом.

– Что случилось? Что со мной? – и слова на этот раз дались гораздо легче, словно горло обработали высококачественной смазкой, и оно снова может функционировать. Голос, кстати, вполне себе женский, мелодичный. Мне нравится. Надо будет подольше поговорить, чтобы послушать.

– Полный порядок, – добрый доктор улыбнулся, и я сообразила, что он похож не столько на Чехова, сколько на Айболита из детской книжки. – Никаких серьезных травм. Пара ушибов, пришлось вправить сустав, но до свадьбы – точно заживет… Ты помнишь аварию, Мика?

Он с надеждой пристально посмотрел на меня, но мне пришлось его разочаровать:

– Нет…

Болела голова. Может быть, поэтому мир вокруг казался странным.

– Сколько ты видишь пальцев?

– Три, – ответила я. Со зрением у меня все в порядке. Уже плюс.

– Какое сегодня число?

Нет ответа.

– Сколько тебе лет?

Нет ответа.

– Как тебя зовут.

– Ми… – я замолкаю.

– Ну? – он поощрительно улыбнулся. – Ты помнишь свои имя и фамилию?

Я опустила глаза.

– Ты помнишь свою семью? Твой отец был здесь вчера, – настаивал доктор.

Ничего этого я не помнила.

– Не страшно, – Владимир Степанович улыбнулся и, как вчера отец, погладил меня по пальцам. – Постепенно ты придешь в себя. Ничего страшного – иногда человеческий организм дает именно такую реакцию на стресс. Знаешь, что мы сделаем? – он заговорщицки подмигнул, и яркое солнце бликом отразилось в стекле его очков. – Мы сегодня же отвезем тебя домой. Нет необходимости валяться в больнице совершенно здоровой и крепкой девушке. Освобождай место настоящим больным, а дома, среди родных, вспомнишь все быстрее, Люда.

– Люда? – удивленно переспросила я.

– По паспорту – Людмила Вячеславовна Санева, но, знаю, знаю, – он махнул рукой с пухлыми, какими-то очень уютными пальцами, – ты не любишь это имя, Мика. Больше не буду называть тебя Людой, честное слово!

Прислушалась к себе и снова не получила никакого отклика. Имя Люда не вызвало отторжения и оставило меня абсолютно равнодушной. Выходит, пока что мне все равно, как меня зовут – Микой или Людой.

– Ну вот, Мика, – доктор встал, блеснув очками, – мы будем с тобой еще встречаться, но уже на твоей территории. Надеюсь, память вскоре к тебе вернется. Главное – не торопить события. Все должно происходить плавно, само собой. Понимаешь?

Я дернула головой, обозначая кивок.

– Сейчас медсестра принесет твои вещи и поможет одеться. За тобой приедут через час.

Он направился к двери.

– Постойте! – крикнула я, может быть, излишне громко. Мой голос прозвучал очень одиноко и как-то жалко в белоснежной аккуратности палаты. – Постойте! А можно мне… зеркало?

Доктор повернулся ко мне, сияя улыбкой.

– Ну, Мика, ты идешь на поправку! Признаться, я ждал этого вопроса. Верочка! – крикнул Владимир Степанович в сторону двери, которая тут же открылась, и в палату заглянула медсестра с розовым круглощеким лицом – какая-то очень сладкая, почти приторная, как безе. – Верочка, позаботься, пожалуйста, о нашей гостье. И принеси ей зеркало…

«Гостье»? Мне казалось, что в больницах употребляют какое-то другое слово.

Медсестра кивнула и скрылась, а врач снова обернулся ко мне:

– Пожалуйста, не нервничай, Мика, и не спеши. Все придет в свое время. Знаешь же, что в родном доме и стены помогают. А сейчас, милая барышня, я на время действительно с тобой прощаюсь.

Он вышел из палаты, в которую тут же вернулась Верочка.

– Отлично выглядите, – сказала она, ловко вытаскивая из моей вены иглу. – Это укрепляющий состав. Покапали вам витаминчиков, чтобы вы себя хорошо чувствовали. Знаете, ваши родители очень вас любят. Не все так заботятся о дочери. Конечно, не у всех есть такие возможности…

От ее болтовни у меня закружилась голова. Тем временем Верочка помогла мне приподняться и сесть, откинувшись на подушку, потом протянула довольно большое зеркало, оказавшееся неожиданно легким. Я приняла его, но никак не решалась посмотреть на отражение.

– Вам не холодно? От кондиционера не дует? Ничего не болит? – засыпала меня вопросами медсестра.

А я все ждала, когда же она уйдет. Наконец, она, кажется, сообразила и отступила к двери.

– Около кровати кнопка. Видите? Нажмите ее, если я вам понадоблюсь, – привычно зачастила она. – А я пока за вещами схожу. Хорошо?

Я кивнула, и дверь закрылась.

Еще несколько минут я переводила дыхание и все не могла собраться с силами. Теперь у меня есть имя и вот-вот должна появиться внешность. Какой она окажется? Какая я? Что, если я себя не узнаю?

Моя рука с зеркалом слегка дрожала. Первый взгляд был мимолетным и выхватил лишь светлые волосы и белое пятно лица с ужасным, как на картине какого-то художника, провалом рта. Сердце болезненно сжалось в комок, словно смятая фольга. Что, если я урод?

Я опустила, но вновь подняла зеркало, ругая себя за трусость. Как будто нерешительность могла спасти меня от реальности и позволить переиграть все в свою пользу.

Второй взгляд на отражение принес облегчение.

Вполне себе человеческое лицо.

Поднеся зеркало поближе, я вгляделась в себя. Лицо узкое, бледное. На скуле уже зажившая ссадина, обрамленная легкой синевой, на лбу наклеен пластырь. Больше никаких признаков катастрофы. Лицо, в целом, приятное. Нос слегка длинноват, но не до уродливости. Глаза серые. Волосы светлые, до плеч, искрятся в льющемся из окна солнечном свете. Кажется, я привыкла о себе заботиться.

Сколько мне лет – вопрос. Похоже, двадцать с небольшим. Может, меньше.

Дальнейший осмотр выявил небольшую родинку в нижней трети щеки, еще один потемневший синяк на плече и гематому области локтя, а также худощавую фигуру со слегка впалым животом и вроде приличными ногами. На мне оказалась тонкая ночнушка цвета топленого молока и точно такие же трусики. Меня здесь переодевали? Наверняка. Все выглядит новым. Постельное белье, кстати, тоже оказалось безупречным – белоснежное, мягкое, приятно гладкое на ощупь.

Вероятно, палата, в которой я лежала, была элитной. Вытащив розу из вазочки, стоящей рядом, я понюхала цветок и с разочарованием опустила обратно: не пахнет. Это почему-то ужасно меня огорчило, словно мне подсунули подделку.

Что там говорила Верочка? Кажется, что-то про то, что родители меня любят и, видимо, мы богаты, если можем позволить себе такие хорошие условия.

Но, кстати, где же эти любящие родители? Вчера папа приходил один. Наверное, у меня есть мама? Почему ее не было рядом?

Вопросов пока оказалось значительно больше, чем ответов.

Я снова подняла зеркало и посмотрела на симпатичное, но абсолютно незнакомое мне лицо.

И снова здравствуйте. Меня зовут Мика, и я не знаю о себе абсолютно ничего.

Верочка вернулась минут через тридцать, видимо, дав мне время хоть немного, насколько это возможно в моем положении, прийти в себя. Я даже приняла душ – ванная, где на полочке высился целый ряд всевозможных флакончиков, а на крючке висел белый махровый халат, конечно же, в моей шикарной палате была. Так что я не только помылась и почистила зубы абсолютно новенькой зубной щеткой, но и не без удовольствия намазала тело ароматным молочком, сладко пахнущим ванилью. Гель для душа и шампунь тоже, кстати, были из этой же серии. Я любила ваниль? Или это просто стандартный набор?

Опять вопросы. Честно говоря, я от них уже серьезно устала.

Верочка принесла мне одежду, состоящую из джинсов и футболки, свежее белье и удобные туфли. Я посмотрела на их подошву. Похоже, их надевали раз или два. Вывернув карманы, я убедилась, что они пусты.

– Меня привезли сюда в этом? – спросила я.

– Что? – Верочка хлопнула глазами.

– Во время аварии я была в этих вещах?

– Да… Нет… – она явно растерялась.

Как странно!

– Я не знаю, я заступила на пост только сегодня, – призналась, наконец, она.

Ну что же, это действительно многое объясняет.

Она помогла мне одеться, словно я была маленьким ребенком, не умеющим выполнять простейшие операции. Может, память мне и изменила, однако уж одеваться я, слава богу, не разучилась.

– Почему вы сказали, что родители меня любят? – спросила я, пока она расчесывала мои волосы.

Мне хотелось услышать, что они ждут меня там, за дверью. Но Верочка лишь захлопала глазами.

– Разве это не видно? – спросила она, неопровержимо свидетельствуя, что элитность места не гарантирует высоких умственных способностей персонала. – У нас лучшая частная клиника в Москве. Самая дорогая. А у вас еще лучшая палата и…

Она замолчала, потому что в дверь постучали, и в комнате появился высокий широкоплечий мужчина, казалось, занявший все ее немаленькое пространство. Некрасивый, с лицом, напоминающим брусчатую мостовую.

– Добрый день, Мика. Хорошо, что ты готова, – без колебаний обратился он ко мне. – Меня зовут Владимир, я работаю на твоего отца. Вячеслав Александрович велел привезти тебя незамедлительно, пока не набежали журналисты.

Кажется, сюрпризов будет даже больше, чем я ожидала. Моя скромная персона интересует журналистов? Или, вернее, их интересует персона моего отца? Верочка права. Похоже, Вячеслав Александрович Санев далеко не прост.

Все происходило, на мой взгляд, слишком быстро. Никаких бюрократических процедур. Пять минут – и добрый доктор Айболит уже сделал мне ручкой, напомнив о перспективах ближайшей встречи, и мы с Владимиром, не зря носящим имя былинного богатыря, оказались на крыльце.

– Наденьте, – он протянул мне бейсболку и сам надвинул козырек пониже. – Мало ли… Эти… везде просочатся.

И он оказался прав, потому что у ворот я заметила небольшую толпу, в которой можно было различить человека с камерой. Нас, похоже, не заметили, вот только когда мы уже садились в машину – разумеется, большую и черную, – какой-то щуплый молодой человек в синей футболке, сумевший пробраться на территорию больницы, все же успел меня сфотографировать.

Пора начинать чувствовать себя звездой? А не рановато ли?

– Почему папа не приехал за мной сам? – спросила я, пока машина выруливала из задних ворот.

– Он слишком заметная фигура, – ответил Владимир, сосредоточенно глядя перед собой. – И без того журналисты лезут во все щели. Хуже тараканов, честное слово. Сколько ни бейся, все равно все разнюхают, – он махнул рукой и включил музыку, должно быть, для того, чтобы не продолжать разговор.

Я больше ни о чем не спрашивала, только смотрела в окно.

Больница находилась в каком-то тихом зеленом районе. Затем мы въехали на кольцевую, забитую машинами в любое время дня. Владимир ловко маневрировал между ними, а я задремала на своем заднем сиденье и очнулась только в тот момент, когда мы остановились перед огромными чугунными воротами.

– Ну, вот вы и дома, – объявил Владимир.

* * *

Красноярск, сентябрь, 1913 год

Порыв холодного ветра пробирал до костей, а ноги в тонких ботиночках, кажется, превратились в ледышки. Лиза поежилась, невольно подумав, что в Москве сейчас теплее, и тут же рассердилась на себя. Разве можно думать о таких пустяках, когда батюшка лишь недавно упокоился в земле, а ее собственная судьба оказалась подвешена на волоске.

Резкий паровозный гудок показался девушке сигналом Иерихонской трубы. Лиза вздрогнула. Жирный столб дыма поднялся в воздух, поезд натужно запыхтел, захрипел. Даже перрон под ногами мелко-мелко завибрировал вслед за чугунной махиной.

– Ну что ты, Лизочка, – дядя обнял ее.

От него остро пахло табаком. Отец не курил – берег слабое сердце, поэтому запах дяди, к которому Елизавета за всю неделю так и не привыкла, казался чужим и почему-то немного опасным.

– Бедная моя сиротиночка, – дядя потрепал девушку по плечу. – Ничего, не беспокойся, я о тебе позабочусь…

Она могла не поднимать голову, по тону и так было понятно, что в этот миг дядя смотрит на батюшкиного поверенного Афанасия Михайловича, с которым Лиза и приехала в Красноярск. Выезжая из Москвы, она надеялась, что на батюшкиной родине станет легче, а встреча с родичами принесет тепло и уют. Но все вышло совсем не так. И встреча какая-то холодная, и дом слишком большой, безликий… но хуже всего, что дядюшка и папин поверенный беспрестанно ругались. Не при Лизе, конечно, но несколько раз она слышала обрывки разговоров, замирающих при ее появлении, замечала, какими взглядами обмениваются мужчины. И тетушка, ей казалось, была не очень рада гостям. Чужая… незваная… такой Лиза почувствовала себя в дядином доме. И маялась, понимая свою ненужность, и не знала, чем себя занять. Большей частью так и просидела в своей комнате, даже город почти не посмотрела. А ведь именно здесь родился батюшка, здесь находятся его заводы, отсюда благосостояние семьи Вагановых и проистекает…

Лиза не представляла, что ей делать, но вот Афанасий Михайлович, который так звал ее в Красноярск, вдруг говорит, что ей лучше уехать. Пусть, мол, отправится пока с Наташей в Санкт-Петербург, под крыло матушкиной сестры, а он сам со всеми делами разберется.

– Поезжайте спокойно, барышня, – проговорил Афанасий Михайлович, прокашлявшись – видимо, и его просквозило на вольном северном ветру. – Я уж о ваших интересах похлопочу. Как прибудете в Санкт-Петербург, сразу же дайте телеграмму.

Поверенному отец доверял, и Лиза его слушалась.

Дядя хмыкнул, и девушка едва не заплакала. Ну вот, даже в день ее отъезда они продолжают ссориться. Ах, не стоило ей приезжать и вносить разлад. Ничего-то ей не удается. Она вздохнула и, подняв голову, встретилась с насмешливым взглядом серых, словно стальных глаз. Молодой темноволосый франт нагло смотрел прямо на нее, улыбаясь одним уголком рта, окаймленного модными тонкими усиками. Щеки тут же предательски вспыхнули, а молодой человек уже скрылся в вагоне.

– Благодарю вас, дядя за… за теплый прием, – пробормотала Лиза, приседая, словно в пансионе. – Пожалуйста, не серчайте, ежели что не так.

– Да как же на тебя серчать, голубка ты моя сердечная, – дядя покачал головой и умильно посмотрел на племянницу. – Ты же аки ангел небесный, данный мне на утешение да в память о возлюбленном брате. Поезжай, но помни, что здесь у тебя есть свой дом и любящая тебя семья! Накрепко запомни это!.. А то бы осталась?..

Лиза опустила глаза, теребя спрятанный в раструб перчатки картонный прямоугольник билета.

– Ну что же, – дядя повернулся к Наташе. – Смотри у меня! Чтобы с барышни глаз не спускала! Все, как я тебе велел! Чтобы у голубки моей волосочек с головы не упал! Поняла?

– Все помню, Павел Силантьевич, – компаньонка стрельнула на Лизу быстрым взглядом. – Все сделаю, как вы велели. Не извольте беспокоиться. Уж она-то у меня будет досмотрена в лучшем виде. В точности по вашему указанию.

Лиза промолчала. Иногда ей казалось, что бойкой Наташе больше пристало быть богатой наследницей. Ее бы не смутили ничьи взгляды или слова. Да и по внешности Наташа, что уж скрывать, не ей чета. Высокая, румяная, с отчаянными зелеными глазами. Лиза не раз замечала, что на улицах молодые люди больше смотрят на Наташку. Она сама на фоне компаньонки словно пропадает, как бледная моль рядом с пестрой бабочкой.

– Ну, тогда с Богом! – дядя трижды облобызал племянницу и сунул проводнику, почтительно застывшему у ступенек, какие-то деньги.

Батюшкин поверенный совсем по-семейному поцеловал ее в лоб и перекрестил.

Поезд снова загудел. Лиза споткнулась и едва не наткнулась на другого молодого человека.

– Простите, ради Бога! – проговорили они хором, и оба растерялись.

На вид ему едва исполнилось двадцать. Худощавый, одет очень скромно, скорее бедно, он казался взволнованным, немного чужим здесь что ли. Русые волосы, топорщащиеся мягкими завитками, придавали незнакомцу почти мальчишечий вид, а на щеках вспыхнули пятна румянца. Судя по одежде, студент. Может, и из небогатых, но путешествует с комфортом.

Дядя кашлянул, и молодой человек вдруг втянул голову в плечи, еще раз пробормотал извинения и поспешил к вагону, таща ощутимо тяжелый саквояж.

– Вам помочь, барин? – обратился к нему плечистый носильщик.

– Я сам, – поспешно отозвался студент. – Там… образцы.

Носильщик равнодушно отвернулся, а Лиза подумала: интересно, студент тащит свое добро сам из экономии или и вправду у него с собой что-то ценное?

– Ты только, Лизочка, с шалопаями связываться не вздумай, – напутствовал дядя, многозначительно посмотрев вслед Лизиному попутчику.

– Нет, что вы, дядюшка! – девушка с досадой почувствовала, что снова краснеет.

Наташа взглянула на хозяйку и едва заметно усмехнулась.

Лизе было отчаянно стыдно. Во-первых, оттого, что она забивает себе голову всякой ерундой, а во-вторых, всякому ясно, что при Наташе никакой нормальный молодой человек, шалопай он или нет, на Лизу второй раз не взглянет. Разве вдруг услышит, что капиталец за ней водится.

Девушка протянула проводнику билет и поднялась в вагон. В Красноярске ей было неуютно. За недолгое время она так и не успела узнать, а значит, полюбить этот город. Он казался очень новым и каким-то большим, пустым. Один раз дядюшка сводил Лизу в кинотеатр. Это было очень необычно – смотреть на движущуюся картинку. Настоящее чудо. «За этим будущее», – сказал им хозяин, Василий Алексеевич, с поклоном встретивший дорогих гостей на пороге «Патеграфа», однако в глубине души Лиза с ним не соглашалась. Конечно, выглядит волшебно, но движущиеся картинки – это просто движущиеся картинки. Что еще можно тут придумать? Смотреть на них весело, но они плоские и никак не похожи на обычную жизнь, полную звуков и красок. Какое будущее – просто развлечение, насмотрятся и забудут. Хотя, если честно, Лиза сама вздрагивала, видя идущий на нее поезд… Гораздо больше ей понравился Енисей. Эта река не была похожа ни на какую другую – огромная, мощная, просто оглушительная. В ней, казалось, больше жизни, чем во всем Красноярске вместе взятом…

Ну что же, прощай, город, так и не ставший родным.

Ветер швырнул ей в лицо сухой лист, словно последний привет от так и не познанного, оставшегося чужим родного края. Лиза поймала это приношение и уже с ним шагнула в вагон.

Проходя по тамбуру, в открытой двери купе она снова заметила франта. И опять ей показалось, что он нагло ее разглядывает. Может, встречались в Москве или в Петербурге? Вряд ли. Его бы она запомнила, это точно. Смущенная, Лиза постаралась идти быстрее.

– Какой красавец-то! – тихо проговорила бойкая Наташка.

– Глупости, – отозвалась Лиза и нырнула в свое купе, словно испуганный зайчонок в норку в поисках спасения.

Лиза сняла шляпу и расположилась на мягком сидении у окна. На столике перед ней стояла в вазочке роза на тоненьком стебельке, какая-то трогательно-хрупкая. В купе едва ощутимо витал сладко-горький цветочный запах.

Откуда роза? Возможно, их ставит в купе первого класса железнодорожная компания, приветствуя пассажиров? Хотя девушка не помнила, чтобы роза находилась в ее купе, когда они ехали сюда. Она хотела спросить у Наташи, но та деловито искала что-то в чемодане, и Лиза сочла за благо промолчать. Компаньонка немного подавляла ее своей энергией, излишней болтливостью, да и красотой, что уж тут скрывать. Один раз Лиза застала Наташу в своей спальне за примеркой гарнитура украшений, подаренных батюшкой на шестнадцатилетие. Бойкая компаньонка на миг даже смутилась, хотя хозяйка со странным чувством отметила, что бриллианты идут яркой Наташе гораздо больше, чем ей самой.

Поезд вздрогнул, как просыпающийся большой зверь, покачнулся и тронулся.

Странно представить, что еще каких-нибудь полвека назад никаких поездов здесь не было, а дорога от Москвы до Красноярска казалась бесконечной, потому что приходилось добираться на извозчиках, останавливаясь на станциях, претерпевая многие трудности, так что путь этот оказывался по плечу далеко не многим. А женщины на него и вовсе решались только по очень большой надобности, как жены тех мятежников, что восстали на Сенатской площади. Лиза не слишком разбиралась в политике, однако сам поступок казался ей очень романтичным. Хотелось бы и ей когда-нибудь встретить человека, за которым можно последовать куда угодно, на самый край земли. Это даже хорошо, если придется чем-то жертвовать, потому что какая же настоящая любовь без жертв?

Афанасий Михайлович и дядя замахали руками, оставаясь позади на все удаляющемся перроне…

Поезд медленно набирал ход, устремляясь навстречу новой, неизведанной жизни.

Да, теперь Лизина жизнь изменится. Под прошлым подведена жирная черта, тяжелой землей упавшая на отцовский гроб. Был такой Петр Силантьевич Ваганов – и нет его. Выезжайте, Елизавета Петровна, сама, как знаете. А что она знает? Ничего. Одна теперь на всем свете, и даже Афанасий Михайлович далеко. Остался улаживать непонятные дела с дядей. Может, и ей все же следовало задержаться в Красноярске?.. Да, прием показался холодным, и жена дядюшкина женщина чужая, неразговорчивая, и двоюродный брат Василий грубый юнец, не приученный к правильному обращению, как сама Лиза… Но ведь и она, надо признать, свалилась им, как снег на голову. Сколько лет не виделись! Не нужно было, наверное, сразу ожидать тепла да радости. «Ты, Лизок, больше на себя рассчитывай, на людей не смотри. Не больно-то они ради тебя жилы рвать будут», – поучал отец. Вот он действительно был сильным. Он сумел вовремя поднажать и разумно распорядиться собранным еще его отцом капиталом, построить заводы, перебраться в Москву и оттуда продолжать бурную деятельность, заключая контракты, бесконечно крутясь между Москвой и столицей. А брата посадил в Красноярске надзирать за всем на месте. И ведь все так хорошо шло! «У тебя, Лизок, большое приданое. Главное – чтобы муж нашелся дельный, не транжира. Но уж об этом, не беспокойся, я позабочусь». Не позаботился. Не успел…

Мерный стук колес нагонял покой, и беспокойство потихоньку таяло, точно снег, пригретый первым весенним солнышком. Может, и обойдется все.