Грядущая раса

От переводчика

Фантастический роман Бульвера Грядущая раса (The Coming race) вышел в 1872 г. за несколько месяцев до смерти автора под псевдонимом Лоренс Олифант. Английская критика, не подозревая, что за этим именем скрывался знаменитый, старый писатель, приветствовала появление нового литературного светила.

Хотя книжка эта, вслед за своим появлением, была напечатана в переводе в одном из наших периодических изданий переводных романов, но, за исключением известного круга любителей такого рода чтения вряд ли она знакома большинству читающей публики.

Грядущая раса написана чрезвычайно талантливо, изящным языком, с тонкой иронией над недостатками нашего общественного устройства и затрагивает те жгучие и вечно новые вопросы, которые составляют подкладку всех разнообразных учений – о достижении всеобщего счастья на земле.

Говоря словами самого Бульвера, взятыми из этой же книжки, «читающий старую книгу всегда найдет в ней что-нибудь новое, а читающий новую – что-нибудь старое».

Переводчик, по возможности, строго держался подлинника и позволил себе сократить только главу XII-ю, трактующую о языке будущих людей.

I

Я уроженец города… в Соединенных Штатах Америки. Предки мои переселились сюда из Англии еще в царствование Карла II; дед мой не без отличия участвовал в войне за освобождение. Поэтому наша семья, уже по своему происхождению, занимала довольно видное общественное положение; мои родные были к тому же людьми состоятельными, но почему-то считались непригодными для общественной службы в нашей свободной стране. Мой отец как-то пробовал попасть в конгресс, но потерпел жестокое поражение, и на выборах восторжествовал его портной. После этого он мало интересовался политикой, и большую часть времени проводил в своей библиотеке. Я был старшим из трех сыновей; шестнадцати лет меня послали в старую страну отчасти для окончания моего образования, а также, чтобы я приучился к коммерческому делу в конторе одной знакомой ливерпульской фирмы. Отец мой умер вскоре после того, как мне минул двадцать один год; и так как я был хорошо обеспечен и питал склонность к путешествиям и всяким приключениям, то, бросив на время погоню за всемогущим долларом, я совершенно отдался бесцельным странствованиям по всему свету.

В 18, проезжая местечко, я встретился с одним знакомым мне горным инженером, который предложил мне осмотреть рудник, находившийся в его заведывании.

Читатель, вероятно, догадается еще до окончания моего рассказа, почему я скрываю название той местности, где происходили описываемые мною события, и может быть поблагодарит меня за то, что я воздержался в своем рассказе от всяких указаний, которые послужили бы ключом к ее открытию.

Буду по возможности краток и скажу только, что я сопутствовал инженеру в глубины рудника; мрачные чудеса этого подземного мира до того очаровали меня и я так заинтересовался исследованиями моего приятеля, что продлил срок моего пребывания в этой местности, и каждый день в течение нескольких недель спускался в эти подземные галереи и пещеры, – частью пробитые руками человека, частью созданные самою природою. По мнению инженера, самые богатые залежи минеральной руды должны были обнаружиться в новой, начатой им шахте. Во время работ по ее углублению мы однажды дошли до глубокой трещины с изорванными и видимо обугленными краями, как будто разрыв породы произошел здесь под действием вулканической силы, в какой-нибудь отдаленный геологический период. В эту трещину инженер приказал рабочим опустить себя в «корзине», испробовав предварительно, посредством предохранительной лампы, состояние ее атмосферы. Почти целый час он оставался в пропасти. Когда его подняли, он был бледен как смерть, и на его лице было какое-то беспокойное, сосредоточенно-задумчивое выражение, которое не имело ничего общего с его обыкновенным бодрым, веселым взглядом.

Он сказал только, что спуск показался ему небезопасным, и не привел ни к каким результатам. После того он тотчас остановил работы по углублению шахты, и мы перешли к другим, более знакомым частям рудника.

Весь этот день инженер казался поглощенным одною какою-то мыслью. Он сделался молчаливым, и в его глазах было какое-то испуганное, растерянное выражение, точно у человека видевшего привидение. Вечером, когда мы сидели в нашей общей квартире близ шахты, я обратился с вопросом к моему приятелю:

– Скажите откровенно, что такое вы видели в пропасти? Я уверен – что-нибудь странное и ужасное. Вас, наверное, мучит какое-то сомнение. В таком случае два ума лучше одного. Поверьте мне вашу тайну.

Инженер долго пытался уклониться от прямого ответа на мой вопрос; но по мере того, как во время нашего разговора он машинально подливал себе в стакан из стоявшей на столе фляжки с ромом, – а обыкновенно это был человек крайне воздержный и непривыкший к употреблению спирта, – его сдержанность постепенно исчезала. Тот, кто желает сохранить про себя свои мысли должен уподобиться бессловесным существам и пить одну воду. Наконец он обратился ко мне со следующими словами:

– Я расскажу вам все. Корзина моя остановилась на краю довольно глубокого обрыва, спускавшегося в наклонном положении; бывшая со мною лампа не могла осветить наполнявший его мрак. Но из глубины его, к моему величайшему удивлению, исходил луч ровного, яркого света. Неужто это был огонь вулкана? Но тогда я ощущал бы теплоту. Как бы там ни было, всякое сомнение на этот счет грозило неминуемою опасностью нашему руднику. Я тщательно осмотрел стороны обрыва и убедился, что могу рискнуть спуститься хотя бы на некоторую глубину по выдающимся с боков его неровностям и выступам. Я вылез из корзины и стал спускаться. По мере того как я приближался к замеченному мною свету, расщелина становилась все шире, и наконец я увидел, к своему невыразимому удивлению, в глубине пропасти долину, с широкою ровною дорогой, освещенной на всем ее протяжении, насколько мне было видно, правильно расставленными фонарями, как на улице большого города; до меня также смутно доносился шум точно человеческих голосов. Мне хорошо известно, что в этой местности не существует других рудников. Кому же принадлежали эти голоса? Что за люди провели эту дорогу и расставили по ней фонари?

Мне невольно стали приходить в голову суеверия рудокопов о гномах и подземных демонах. Под влиянием охватившего меня ужаса я еле решился спускаться далее навстречу этим таинственным подземным жителям. Да к тому же у меня не было и веревки, без помощи которой нельзя было достигнуть дна пропасти, так как стороны ее с этого места представляли совершенно гладкую вертикальную поверхность. С большим трудом я вскарабкался наверх. Теперь вы все знаете?

– Вы спуститесь опять!

– Я должен, но в то же время я колеблюсь.

– С верным товарищем путь наполовину короче, да и смелость удваивается, Я отправлюсь вместе с вами. Мы возьмем с собою надежные веревки достаточной длины – и… простите меня – вам не следует больше пить сегодня. Нужно, чтобы назавтра у нас были твердые руки и ноги.

II

С наступлением утра расстроенные нервы моего приятеля успокоились, и любопытство его было настолько же возбуждено, как и мое. Пожалуй, еще более; потому что он верил в свой рассказ, а я ощущал изрядное сомнение: конечно не в том, чтобы он намеренно погрешил против истины; но мне казалось, что он был под влиянием одной из тех галлюцинаций, которым иногда подвергаются наши нервы и мозг в уединенных неведомых местах, причем мы видим несуществующие формы и слышим воображаемые звуки.

Мы выбрали шестерых опытных рудокопов, которые должны были следить за нашим спуском; так как в корзине мог поместиться только один человек, то инженер спустился первым, и как только он достиг того выступа, где останавливался в первый раз, корзину подняли за мною. Я скоро присоединился к нему. Мы взяли с собой связку крепких веревок.

Я был поражен не менее моего приятеля тем светом, который исходил из глубины наклонно идущей расщелины. Он напоминал мне ровно разлитый свет нашей атмосферы; он нисколько не походил на отблеск огня, но был мягкий, серебристый, подобно лучам полярной звезды. Мы вылезли из корзины и сравнительно легко спустились по уступам скалы до той небольшой площадки, где остановился в первый раз мой приятель, и где было как раз настолько места, что бы мы могли стоять рядом друг с другом. Отсюда расщелина шла вниз, быстро расширяясь, точно дымовой выход гигантской пароходной трубы, и я отчетливо увидел долину, дорогу и фонари, ранее описанные моим товарищем. Он ничего не преувеличил в своем рассказе. Я слышал те же звуки – точно отдаленный смешанный шум человеческих голосов и людских шагов.

Напрягая мое зрение, я даже разглядел в дали очертания какого-то большого строения. Это не могла быть скала: для этого она была слишком правильной формы; виднелись громадные колонны, напоминающие египетские храмы; и все это освещалось каким-то внутренним светом. У меня была с собой подзорная труба, и при помощи ее я мог различить поблизости от строения две фигуры, похожие на людей, хотя я и не был вполне уверен в этом. Во всяком случае, это были живые существа, потому что они двигались и потом исчезли внутри строения. Мы тотчас начали укреплять, посредством железных скоб и крюков, с помощью захваченного с собою инструмента, конец веревки к тому маленькому выступу, на котором стояли.

Ни один звук не прерывал нашу работу. Мы работали молча, как люди, которым было страшно вымолвить слово. Укрепив один конец веревки к уступу скалы, мы привязали камень к другому концу и спустили его вниз, до земли, на глубину почти пятидесяти фут. Я был моложе и ловчее моего товарища; к тому же мальчиком мне приходилось служить на корабле; так что предстоящий нам способ передвижения был мне привычнее. Шепотом я потребовал, чтобы он предоставил мне спуститься первому, и я таким образом мог бы придержать для него нижний конец болтающейся веревки. Я благополучно добрался до земли, и теперь настал черед инженера. Но едва он спустился на десять футов от уступа, как наши крепления, которые казались такими надежными, сдали под его тяжестью вместе с частью самой скалы, и несчастный полетел вниз к моим ногам с обломками камня, одним из которых, – к счастью мелким, – ударило меня по голове, и я потерял сознание. Когда я пришел в себя, я увидел лежащую около меня безжизненную, обезображенную массу, представляющую все, что осталось от моего товарища. В то время как я склонился с невыразимым ужасом и горем над его трупом, я услышал поблизости от себя какой-то странный, шипящий звук; машинально повернувшись по направлению звука, я увидел высовывающуюся из темной трещины в скале громадную ужасную голову, с открытой пастью и неподвижными голодными глазами, какого-то чудовищного пресмыкающегося, вроде аллигатора или крокодила, но по величине далеко превосходившего все, что мне приходилось видеть во время моих путешествий. Я вскочил на ноги и бросился бежать вниз по долине. Наконец мне сделалось стыдно моего бегства, я остановился и пошел назад к тому месту, где я оставил труп моего приятеля. Его уже не было; без сомнения чудовище успело втащить его в свою нору и пожрало. Веревка с привязанным на конце крюком лежала на том же месте куда упала, но я не мог ею воспользоваться: не было никакой возможности снова прикрепить ее к верхнему выступу скалы, и нечего было думать влезть наверх по этой гладкой каменной поверхности, которая высилась надо мною. Итак, я оставался теперь совершенно один в этом неведомом мире; в недрах земли.

III

Медленно и со страхом я шел по освещенной фонарями дороге, направляясь к описанному уже мною зданию. Сама дорога напоминала Альпийский проход, огибающий горную цепь; причем скала с расщелиною, через которую я спустился, представляла одно из ее звеньев. Далеко внизу по левую руку перед моими удивленными глазами открывалась обширная долина с несомненными признаками культуры. Виднелись поля, покрытые странной растительностью, подобной которой я никогда не видел на земле; она была не зеленая, но скорее тускло-свинцового или красно-золотого цвета.

Я видел озера и речки с возделанными берегами; в некоторых из них была чистая вода, другие блестели как поверхность нефти. По правую руку открывались горные проходы между скалами, очевидно созданные искусством и окаймленные группами деревьев, большею частью походивших на гигантские папоротники, с удивительно разнообразною перистою листвою и стволами как у пальм; другие походили на сахарный тростник, но гораздо выше и были покрыты массою цветов. Наконец некоторые из них имели вид громадных грибов с толстым коротким стволом, поддерживавшим куполообразную крышу, с которой поднимались вверх или опускались тонкие длинные ветви. Вся открывавшаяся предо мною местность во всех направлениях, насколько мог охватить глаз, сверкала бесчисленным множеством фонарей. В этом мире, лишенном солнца, было так же светло и тепло, как в Италии во время летнего полудня, но воздух был менее удушлив, и не чувствовалось жары. Открывавшаяся предо мною картина также не была лишена признаков жилья человеческого. Я видел вдали, по берегам озер и речек или на склонах гор, утопающие в растительности строения, которые, несомненно, были обитаемы человеком. Я даже мог различить, хотя очень далеко, двигающиеся посреди этого ландшафта фигуры, похожие на людей. В то время как я остановился в немом созерцании этой картины, я увидел с правой стороны нечто быстро проносившееся в воздухе – точно маленькая лодка с парусами, похожими на крылья. Она скоро скрылась из вида и опустилась в чащу леса. Надо мною не было неба, но высился свод необъятной пещеры. Свод этот, казалось, подымался все выше и выше, и, с увеличением расстояния, наконец совершенно исчезал в туманах верхних слоев атмосферы.

Продолжая мою прогулку, я спугнул из куста, похожего на запутанную массу морских водорослей, перемешанных с листьями растения вроде папоротника, и другого, похожего на алоэ, какое-то животное, напоминавшее по размеру и виду оленя. Отпрыгнув на несколько шагов, существо это с видимым любопытством уставилось на меня, и тут я заметил, что оно нисколько не походило на существующие теперь на земле виды этого животного, но живо напомнило мне гипсовый слепок одной исчезнувшей разновидности оленя, который я видел где-то в музее, и который жил в прежние геологические периоды. Существо это казалось совершенно ручным и, посмотрев на меня, спокойно продолжало щипать траву с этого удивительного пастбища.

IV

Я теперь приблизился к самому строению. Да, это действительно была работа рук человеческих, хотя часть его была выдолблена в громадной скале. С первого взгляда оно напоминало ранние образцы египетской архитектуры. По фасаду его возвышался ряд громадных колонн, постепенно сужающихся от основания к верху, причем я заметил, приблизившись к постройке, что капители их были украшены более изящными орнаментами, чем в египетских постройках. Подобно тому, как капитель коринфского ордена является подражанием листьев Acantus'а, так орнаменты на капителях этих колонн подражали листьям окружающей растительности: некоторые из них походили на алоэ, другие – на папоротник. Наконец в дверях здания показалась фигура… человека? Она остановилась на дороге и, окинув взглядом окрестность, увидела меня и стала приближаться. Она подошла ко мне на расстояние нескольких шагов; при виде ее какой-то неведомый ужас и трепет охватили все мое существо, и я почувствовал себя прикованным к месту. Она напоминала мне те символические изображения гениев или демонов, которые мы видим на этрусских вазах, или в виде барельефов на древних памятниках Востока: по очертаниям они походят на человека, но в то же время принадлежат к другой расе. Фигура была самого высокого роста, достигаемого человеком; но ее нельзя было назвать гигантом.

Ее главное одеяние состояло, по-видимому, из двух больших крыльев, сложенных на груди и спускающихся до колен; остальную часть ее одежды составляла туника и покровы для ног, сделанные из какой-то тончайшей ткани. На голове ее был надет род тиары, сверкавшей драгоценными камнями; в правой руке она держала тонкий металлический посох, блестевший как полированная сталь. Но лицо!.. Оно-то и приводило меня в трепет. Это было лицо человека, но по типу не похожее ни на одно из существующих племен. По очертаниям и выражению оно ближе подходило к изваянному лицу сфинкса: та же строгая правильность и покой, та же таинственная красота. Цвет кожи более всего напоминал краснокожее племя, хотя колер был гораздо нежнее и красивее; под изогнутыми дугою бровями светились полные мысли большие черные глаза. Лицо было без бороды; но что-то необъяснимое в его исполненном покоя выражении, в этих чудных по красоте очертаниях пробуждало такой же инстинкт близкой опасности, как появление тигра или змеи. Я чувствовал, что этот человекоподобный образ обладал силами, враждебными человеку.

Когда он приблизился ко мне, холодная дрожь пробежала по всему моему телу. Я упал на колени и закрыл лицо руками.

V

Я услышал звуки голоса, весьма мягкого и музыкального; и хотя слова были для меня совершенно непонятны, но страх мой прошел. Я открыл лицо и поднял глаза. Незнакомец (мне еще трудно было признать в нем человека) окинул меня взглядом, читавшим казалось в самом моем сердце. Потом он положил мне на голову свою левую руку и слегка прикоснулся своим посохом к моему плечу. Действие этого прикосновения было магическое. Чувства покоя, радости и доверия к стоявшему предо мною существу сменили мой первый ужас. Я поднялся и заговорил на моем языке. Он видимо слушал меня со вниманием, хотя с некоторым удивлением на лице; потом он покачал головою, как бы давая знать, что не понимает меня. Затем он взял меня за руку и, не говоря ни слова, повел к строению. Вход в него был открыт: дверей не существовало. Мы вошли в громадный зал, освещенный тем таинственным светом, как и вся окружающая местность, но разливавшим при этом самый тонкий аромат. Пол состоял из больших мозаичных плит, сделанных из драгоценных металлов, и был местами покрыт особыми плетеными коврами. Повсюду разносились тихие звуки музыки какого-то невидимого инструмента, составлявшей как бы одно целое с этим местом, подобно тому, как журчание ручья неразрывно связано с гористым пейзажем, или пение птиц – с тенистою рощею.

Фигура, в такой же одежде как мой путеводитель, но из более простого материала, стояла неподвижно у порога. Мой спутник дважды прикоснулся к ней своим посохом, и она стала быстро и неслышно двигаться, точно скользя по полу. Разглядев ее внимательнее, я убедился, что это не живое существо, а механический автомат. Через две минуты после того как последний исчез в полузавешенной занавесью двери на другом конце зала, в ней показалась фигура мальчика лет двенадцати, очень похожего на моего спутника: очевидно это были отец и сын. Увидев меня, ребенок испустил крик и поднял с угрожающим жестом бывший у него в руках посох, как и у его отца; но тотчас же опустил его по знаку последнего. Они обменялись несколькими словами, все время не спуская с меня глаз. Ребенок прикасался к моему платью и с видимым любопытством гладил меня по лицу, издавая при этом звук, похожий на наш смех, но гораздо мягче. В это время потолок залы в одном месте открылся, и через отверстие опустилась платформа, построенная по тому же принципу, как и наши элеваторы в гостиницах и складах, для подъема в разные этажи.

Незнакомец вместе с ребенком встал на платформу и знаком пригласил меня следовать за ним; мы быстро поднялись и остановились в середине коридора с дверями по обеим его сторонам.

Через одну из таких дверей меня ввели в комнату, убранную с восточною роскошью; стены ее были отделаны мозаикой из драгоценных металлов и камней; по стенам были расставлены мягкие диваны; отверстия в наружной стене, доходившие до полу, но без стекол, выходили на просторные балконы, откуда открывался вид на освещенный окрестный ландшафт. В клетках, привешенных к потолку, сидели птицы неизвестного мне вида, с ярко окрашенными перьями; при нашем входе послышался целый хор их песен, причем они пели в тон и с соблюдением известного ритма. Самый тонкий аромат распространялся в воздухе из золотых изящного рисунка курильниц. Несколько автоматов, подобных уже виденному мною, стояли неподвижно вдоль стен. Незнакомец посадил меня около себя на диване и опять заговорил со мной; я отвечал ему, но безуспешно: мы не понимали друг друга.

Только теперь я сильно почувствовал последствие удара, полученного при падении осколка камня. Меня охватила страшная слабость вместе с мучительною болью в голове и шее. Откинувшись на диван, я всеми силами старался подавить стон; при этом ребенок, до тех пор смотревший на меня с каким-то подозрением, опустился около меня на колени, чтобы поддержать; взяв мою руку между своими, он приблизился губами к моему лбу и слегка подул на него. Страдания мои почти моментально прекратились; на меня стала находить какая-то сладкая успокаивающая дремота, и я крепко заснул.

Не знаю, сколько времени я находился в этом состоянии, но когда я проснулся, я чувствовал себя совершенно бодрым. Открыв глаза, я увидел целую группу молчаливых фигур, сидевших вокруг меня со спокойною и серьезною важностью жителей востока и походивших на моего первого незнакомца: те же сложенные на груди крылья, тот же покрой одежды и те же похожие на сфинкса лица, с черными глубокомысленными глазами и медно-красною кожею. Но все они, хотя того же близкого человеку типа, однако неизмеримо выше его по сложению и величию осанки, – возбуждали во мне такое же необъяснимое чувство ужаса, как и мой первый спутник. В лицах их было кроткое и спокойное выражение, и даже доброта. Отчего же мне казалось, что именно в этом выражении непоколебимого спокойствия и благосклонной доброты скрывалась тайна того ужаса, который внушали мне эти лица. В них отсутствовали те линии и тени, которые горе, страсти и печали кладут на лицах людей, и они скорее походили на изваяния богов и напоминали то выражение мира и покоя, которое христиане видят на челе своих умерших.

Кто-то положил мне руку на плечо; это был ребенок. В глазах его было выражение жалости и сострадания, напоминавшее то, с которым смотрят на раненую птичку или помятую бабочку. Я отпрянул от этого прикосновения и отвернулся от этого взгляда. У меня было неясное представление, что этот ребенок нисколько не задумался бы убить меня, подобно тому как человек убивает птицу или бабочку. Ребенок, видимо огорченный моим отвращением, оставил меня и отошел к одному из окон. Другие вполголоса продолжали свой разговор, и, судя по их взглядам, я догадывался, что разговор шел обо мне. Один из них с особенною настойчивостью что-то предлагал относительно меня моему первому путеводителю, и последний, судя по его жестам, уже готов был согласиться с ним, когда ребенок быстро отошел от окна и, став между мною и другими фигурами, как бы защищая меня, заговорил с особым жаром и возбуждением. Я инстинктивно догадался, что этот ребенок, возбуждавший ранее во мне такой ужас, явился теперь моим защитником. Он еще не кончил, когда в комнату вошел другой незнакомец. Он казался старше прочих, хотя еще не был преклонных лет; в лице его, более оживленном, чем у других, хотя отличавшемся такими же правильными чертами, мне казалось, я мог уловить нечто более близкое к человеку. Он спокойно выслушал сперва моего первого спутника, потом двух других и, наконец, ребенка; потом он обратился ко мне и старался передать мне свой вопрос знаками. Мне показалось, что я его понял, и я не ошибся в этом предположении. Он, как мне казалось, спрашивал: – каким образом я попал сюда.

Я протянул руку и указал по направлению дороги, которая вела от расщелины в скале; тут меня осенила, новая мысль. Я вынул из кармана свою записную книжку и набросал на одном из ее листков грубый рисунок уступа в скале, веревки и висящего на ней человека; потом скалистую пещеру с расщелиной, из которой высовывалась голова чудовища, и, наконец, безжизненное тело моего друга. Я подал этот иероглифический ответ моему судье; он внимательно посмотрел на рисунок, потом передал его своему соседу, и так он обошел всю группу. После того мой первый спутник произнес несколько слов, и ребенок, который также приблизился и посмотрел на рисунок, кивнул головой, выражая тем, что понял его значение; затем он вернулся опять к окну, расправил привязанные крылья, взмахнул ими несколько раз и понесся в пространство. Я вскочил в изумлении и бросился к окну. Ребенок уже парил в воздухе, поддерживаемый своими крыльями; он не махал ими как птица, но они были распростерты над его головой и, по-видимому, несли его к цели без всяких усилий с его стороны. Полет его по быстроте равнялся орлиному, и я заметил, что он направился к той самой скале, где я спустился, и которая чернела своею массою в этой светящейся атмосфере.

Через несколько минут он вернулся, влетев через то же отверстие окна в комнату, и бросил на пол веревку с крюком, которую я оставил при спуске из расщелины. Присутствующие обменялись несколькими словами; один из группы прикоснулся к автомату, который двинулся с места и исчез из комнаты; после того незнакомец, обращавшийся ко мне с вопросом, взял меня за руку и повел в коридор. Там уже ожидала нас платформа элеватора, и мы спустились на ней в прежний зал. Мой новый спутник, все еще не оставляя моей руки, вывел меня на улицу (если ее можно так назвать), которая тянулась на большое расстояние, с постройками по обеим сторонам, разделенными садами с ярко окрашенными деревьями и чудными цветами. Среди этих садов, отделенных друг от друга низкими стенами, а также по дороге, я видел множество двигающихся живых существ; подобных тем, с которыми я только что встретился. Некоторые из прохожих, заметив меня, подходили к моему спутнику и видимо обращались к нему с расспросами обо мне.

Вскоре около нас собралась целая толпа, рассматривавшая меня с таким же интересом, как редкое, невиданное до того животное. Но даже при всем своем любопытстве они сохраняли свою сдержанную, серьезную манеру, и после нескольких слов, сказанных моим спутником, которому, видимо, не нравились такие остановки, они оставили нас с легким наклонением головы, и с невозмутимым спокойствием продолжали свой путь. Пройдя некоторое расстояние по улице, мы остановились у одного здания, отличавшегося от других, виденных на пути. Оно охватывало с трех сторон громадный двор, по углам которого стояли высокие пирамидальные башни; посреди двора был колоссальный круглый фонтан, выбрасывающий сверкавшую искрами струю какой-то жидкости, которая показалась мне огнем. Мы вошли в здание через открытую дверь; она вела в громадную залу, где мы увидели группы детей, занятых работою, как на большом заводе. В углублении стены помещалась огромная машина в полном действии, с разными колесами и цилиндрами, и вообще напоминающая наши паровые двигатели, с тою разницею, что вся она была украшена драгоценными камнями и металлами, и от нее распространялся какой-то бледный, синеватый и колеблющийся свет. Многие из детей были заняты какою-то непонятною мне работою у разных машин, другие что-то делали за столами. Но спутник мой не дал мне времени ознакомиться с их занятиями. Не слышно было ни одного детского голоса, ни одно юное лицо не повернулось к нам. Все они работали в молчании и не обращали на нас никакого внимания.

По выходе из зала мой путеводитель провел меня через галерею, стены которой были расписаны картинами с примесью золота к краскам, что производило не особенно изящное впечатление и напоминало картины Луи Кранаха. Сюжеты картин, покрывавших стены галереи, должны были, как мне казалось, иллюстрировать историю того народа, среди которого я находился. Изображенные на них фигуры большею частью походили на виденные мною существа, хотя несколько отличались по одежде, и не у всех были крылья. Я видел также изображения совершенно неизвестных мне животных и птиц. Насколько позволяло судить мое ограниченное знакомство с искусством, все эти картины отличались правильностью рисунка и яркостью колорита, при хорошем понимании перспективы. Но в расположении деталей они далеко не соответствовали правилам композиции, усвоенным нашими художниками: в картинах не хватало центра, около которого группировались бы фигуры; так что получалось какое-то неясное, сбивчивое впечатление, точно отрывки из бреда художника.

Мы вошли теперь в средней величины комнату, где сидели за накрытым столом члены семейства моего путеводителя, как я узнал впоследствии. Это были его жена, дочь и два сына. Я тотчас же заметил разницу между двумя полами; хотя женщины были выше ростом и более крупного сложения, чем мужчины, и в их лицах, пожалуй, отличавшихся и более правильным очертанием, не хватало той мягкости и нежности выражения, которые составляют главную прелесть в лице нашей женщины на поверхности земли. Жена моего хозяина не носила крыльев; у дочери же они были длиннее, чем у мужчин.

Мой хозяин произнес несколько слов; после чего все поднялись со своих мест и с тою особою мягкостью в выражении и манере, которую я уже заметил ранее и которая составляет отличительную черту этого внушительного по виду племени, по-своему приветствовали меня. Каждый из них прикасался правой рукой к моей голове и одновременно с этим издавал шипящий звук С-си, что соответствовало нашему «здравствуй».

Хозяйка дома посадила меня около себя и наложила на стоявшую передо мною золотую тарелку какого-то явства с одного из блюд.

Пока я ел (и хотя кушанья эти были совершенно чужды мне, я был поражен тонкостью их вкуса), хозяева мои тихо разговаривали между собою, и сколько я мог заметить, с необыкновенною деликатностью избегали всякого движения или жеста, по которому я мог бы догадаться, что говорилось обо мне. Между тем они в первый раз видели человека моей расы, и конечно я представлял для них крайне любопытное и ненормальное явление. Но грубость была совершенно неизвестна этому народу, и с малых лет они уже научались презирать всякое резкое выражение своих чувств. По окончании обеда, мой хозяин опять взял меня за руку и, возвратившись со мною в галереи, прикоснулся рукою к металлической доске, покрытой какими-то неизвестными знаками, и которая, я догадывался, по назначению своему соответствовала нашему телеграфу. Опять спустилась платформа элеватора; но этот раз мы поднялись на значительно большую высоту, чем в другом доме, и очутились в небольшой комнате, по обстановке своей отчасти напоминавшей то, к чему мы привыкли в надземном мире.