Вот я

Я не знаю, как бы я мог сильнее сожалеть о том, что натворил, – сказал Джейкоб. – Мог бы для начала сказать мне, что сожалеешь. – Я много раз просил прощения. – Нет, много раз ты говорил мне, что просишь прощения. Но ни разу не просил.

рай. Очень похоже на ад. Вот так чувствуешь себя в «Икее».

По коридорам «Адас Исраэль» протопал табун пацанов, смеющихся, пихающихся; их кровь так и носилась от формирующихся мозгов к формирующимся гениталиям, а потом обратно, в антогонистической игре полового созревания.

сгибающиеся не в ту сторону, драки бродяг, обезглавливание вертолетным винтом,

«Да будет свет», – сказал Господь, и воссиял свет. Никакой магии. Никаких воздетых рук и грома. Произнесенное слово сделало это возможным. Может, это самая мощная из

Но он не смог преодолеть расстояние, которого не было.

Возьми все, что осталось. – От чего? – От дня.

и, с глазами в слезной глазури,

Я любил своего мальчика сильнее, чем вообще был способен любить, но я не любил любовь. Потому что она ошеломляла. Потому что она была неизбежно жестокой. Потому что она не умещалась в мою физическую оболочку и оттого деформировалась в какуюто мучительную супербдительность, которая осложняла то, чему следовало быть самым простым в мире, – воспитание и игру. Потому что любви было слишком много для счастья. Потому что это было и в самом деле так.