Авторы XXI века. Январь 2020

Редактор Дмитрий Волгин

Редактор Оксана Смирнова

Дизайнер обложки Яна Малыкина

© Яна Малыкина, дизайн обложки, 2020

ISBN 978-5-4498-0502-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

СТИХИ

Ольга Безденежных

Он приходил в это кафе редко

 
Он приходил в это кафе редко.
Брал что-нибудь, так – «перекусить малость».
Садился в угол, где билась в окошко ветка,
Словно из прошлого в будущее пробивалась.
 
 
Он не смотрел в свой телефон, как другие.
Бережно, нехотя словно, размешивал кофе в чашке.
И были глаза его будто бы ледяные,
И редкого цвета – как ядрышко от фисташки.
 
 
…В кафе обсуждали его с каждым разом чаще.
Сватали Людке, что замуж мечтала выйти:
«Вон, мол, твоё это, видно, счастье.
Ты в зал то хоть раз в кружевном переднике выйди!
 
 
Да, не пацан, ему явно уже за сорок.
Может, чуть больше. А, может, чуток поменьше.
Разве ж то возраст? Зато ведь не окольцован!
Видишь, на пальце – на этом! – пижонский перстень.
 
 
Нечасто заходит, видать, своё время жалко.
Раз в месяц, примерно. А, может, и реже даже.
Была бы жива твоя мамка – красотка Галка,
Сосватали б ей. Она-то была поотважней!»
 
 
…Нет, Людка не думала, чтобы там свадьба сразу,
Но вышла на шпильках и в новом, в горошек, платье.
Четыре фисташковых глаза встретились разом.
Он кинулся к ней, даже кофе пролил на скатерть.
 
 
У девок на кухне крышу то посносило —
Подумали хором: «Видать, мужик ненормальный».
А он протянул к Людке руки, и как то сипло
Сказал: «Ты же копия… моя… Галя».
 

Ночь в сентябре

 
Он спутал Шнурова с Шевчуком.
Ты то причём? Ведь на самом деле
Он совершенно с тобой не знаком.
Вы просто ужинали в мотеле.
 
 
Он выбрал столик, что у окна,
А ты у барной присела стойки,
И как порядочная жена
Звонила мужу: «Поем, и – в койку!».
 
 
Вот тут он крикнул: «Убавьте звук!
Кому включили это орало?
Всем надоел этот ваш Шевчук!», —
И посмотрел на тебя устало.
 
 
Ты же, нажав на «отбой», ему
Так, между прочим, сказала хмуро:
«Это поёт, никакой не Шевчук,
А «Ленинград», и конкретно – Шнуров».
 
 
…
В номере влажно, дождь хлещет в такт
В раму окна, что сама раскрылась.
Жаркое тело в его руках
Только под утро угомонилось.
 
 
…Путь продолжаешь под сердца стук,
Мокрую трассу толкают шины.
Ловишь волну, там поёт Шевчук.
И останавливаешь машину.
 
 
Яркий румянец рвётся со щёк,
Горько вздыхаешь и тихо плачешь.
Рыжий сентябрь заманил на урок
С неразрешаемою задачей.
 

Про верность

 
Она мечтала ему изменять.
Налево-направо крутить романы.
С роз лепестки обрывать и швырять
В глубокую пенную белую ванну.
И чтоб обязательно без белья,
На каблуках и в короткой юбке,
Чтоб с придыханием: «Я – твоя», —
Ему говорить, надувая губки.
Вернее, накрашенный красный рот,
Чуть приоткрытый, развратно влажный.
Но получалось наоборот…
И в муравейнике многоэтажном
Ждала его вечером у окна,
Гоняя по сердцу скребущих кошек.
Себя убеждая: «Зато не одна,
А он перебесится. Он хороший»
Не ревновала, просто ждала,
Верность зачем-то ему хранила.
И за те годы, что с ним жила
Так ни разу не изменила.
Дура? Святая? Решила жить
В коже лягушки. Но вот, что важно:
С каждой такое могло бы быть.
Но мы-то знаем: было не с каждой!
 

Ночная птица

 
Сегодня опять не звонил телефон.
В холодной постели не спится.
Я вышла, накинув халат, на балкон,
И вижу – на дереве птица.
Быть может, подбито у птахи крыло,
Да разве кто правду расскажет.
Я пальцем замёрзшим стучала в стекло,
Но птица не вздрогнула даже.
Мурашки от холода. Пар возле губ
Клубочком пытается виться.
Я хлеба возьму и с рассветом пойду
Кормить эту странную птицу.
В постель забралась, завернувшись в твою,
Из клетчатой байки рубаху.
А утром с шиповником чай заварю,
Напьюсь и спасу эту птаху.
Мне чайка приснились, весёлый прибой,
Какие то южные звуки.
Ведь пахла рубашка с карманом, тобой.
И грела не байка, а руки,
Обнявшие крепко. Ты снова был мой,
Как раньше: влюблённый и нежный.
С утра – на балкон, а на ветке кривой
Не птица. А ком белоснежный.
 

Артём Фролов

Смерть поэта

 
Во мне погиб поэт.
Возможно, просто спился.
Не вынесла душа его
Страстей дешёвых драм.
 
 
Не помню я как здесь
Сегодня очутился,
Не помню, как пришёл сюда,
Не помню, кто я сам.
 
 
Лихой поэт о страсти пел,
О сердце в клетке золотой,
О чувствах, что давно забыты,
Но так тревожили покой.
 
 
Над штилем дней однообразных
Он реял гордо, словно знамя,
Кружа в кульбитах несуразных,
И взмахом раздувал он пламя.
 
 
Он нёс себя навстречу звёздам,
Которых грезил он во снах,
Он ввысь летел… Но слишком поздно.
Ветра его развеют прах.
 
 
А что осталось? Авторучка?
Блокнот и… мясо на кости?
Он верил, что жизнь станет лучше,
Но C’est La Vie, как ни крути.
 
 
И тело с взглядом опустелым
Спешит работать, к девяти,
Сорвав с себя тепло постели,
Хоть так не хочется идти…
 

Зима

 
Снова душит зима нас в холодных объятьях,
Белым пухом своим, покрывая поля,
Наряжая деревья в венчальные платья,
Словно в зимнюю спячку впадает земля.
 
 
Истерический страх, словно тонкая наледь,
Моё сердце сковал, отразившись в глазах,
И за окно лишь украдкою глядя
По щеке прокатилась ледяная слеза.
 
 
Рассветы. Закаты. Чашки чая и кофе.
Дни уходят, как вспышки, в седину декабря —
Дни, в которых пишу эти чёртовы строфы,
Дни, в которых всего лишь я не видел тебя!
 

Проклятье точек

 
Повторим проклятье точек.
Звезды. Небо. Синева.
Кто ты, аленький цветочек?
Вновь кружится голова…
 
 
Пустота. Свобода. Скука.
Свободы ли я так хотел?
Внутри меня давно ни звука,
И цвет последний облетел.
 
 
Весна. Так скоро. Вновь тепло.
Я солнца свет глотаю жадно.
Хотел бы, чтобы помогло.
Внутри меня теперь прохладно.
 
 
Холодный свет. Удары сердца.
Отсчёт обратный. Тик и так.
Кто приоткроет в душу дверцу?
Кто распахнёт ворота в ад?..
 
 
Живу. Дышу. Чего то жду.
Все как всегда, но всё иначе.
Я с неба жду свою звезду.
Поэма ничего не значит.
 

Проклятая осень!

 
Замирает любовь
в охладелых сердцах,
У последних лучей
мы тепла ещё просим,
Но тяжёлая сталь
навсегда в облаках —
Проклятая осень!
Проклятая осень!
 
 
Ветер листья срывает
с оголённых ветвей,
А затем, покружив,
в никуда их уносит,
Потеряв позолоту
под свет фонарей —
Проклятая осень!
Проклятая осень!
 
 
Давно уже всё
потеряло свой смысл,
А стрелки часов
указали на восемь,
Стучит в голове
лишь одна только мысль —
Проклятая осень!
Проклятая осень!
 

Арлекины

 
Улетайте, мои арлекины,
Оставьте меня в тишине,
Заберите фантазий картины,
Что видал в дионисовом сне,
 
 
Заберите воздушные замки,
Их утопий магический блеск,
Унесите проклятые маски —
Унесите подальше всё в лес!
 
 
Заберите с души моей тяжесть,
Звон цепей и томленье оков,
Заберите с собою и радость
От когда-то оброненных слов…
 
 
Отпустите же душу на волю!
Распахните дверь в чёрный подвал
И позвольте терзаньям и боли
Белым танцем открыть этот бал.
 
 
Пусть кружатся на мраморе белом
И хохочет раскатистый звон,
И в лице моём пепельно-белом
Вновь прочтётся безмолвный мой стон…
 
 
Отпустите меня, арлекины!
Всё немного сложней, чем ситком.
И не нужно искать здесь причины —
Жизнь уже не окажется сном.
 

Анеля DEF Шумилова

Перестеленное

 
Я взяла и перестелила.
Споткнулась о два покрывала.
Я, может, немножечко злилась.
Но этим ничуть не страдала.
 
 
Возможно, забыла и сдалась.
Возможно, я стала сильнее.
С тобой и с другими сражалась.
Не знаю, что было больнее.
 
 
Я просто завесила шторы.
Другие не могут увидеть.
Твои постоянные ссоры
До язвы способны обидеть.
 
 
Я просто взяла и сложила.
Споткнулась о два покрывала.
Я просто тебя не винила.
Тебя почему-то мне мало.
 

Заживо

 
Скажите, я попала в ад?..
Что за урод во мне сидит?
Он режет тело наугад
И в уши бешено кричит.
 
 
Кто горло сверлит как стену
И кости рубит топором?
Не надоело ли ему
Меня палить своим огнём?
 
 
Зачем же грудь катком сжимать,
Чтоб не поднять было руки
И беспощадно нажимать
На разожжённые виски?
 
 
Кто шею тяпкою дерёт,
Вливая жгучий страшный яд?
Ногами кто-то меня бьёт
Из-за пустых болючих страт?
 
 
Зачем он ночью на кровать
Мне выливает кипяток?
Неужто чтобы наказать
За тот истерзанный глоток?
 
 
И через дикий горла крик
Я понимаю невпопад:
Это не мой безумный сдвиг —
Я просто не попала в ад.
 

Здесь

 
Где ползают люди вшами
В огнях обнажённых ночей
И смотрят слепыми глазами
На страх утомлённых дней.
 
 
Где сердце лукаво душит
Разбитой надежды крест,
А мысли биеньем глушит,
И горестно их же ест.
 
 
Где нету и тени улыбок
В попытках пойти на смерть,
Солёная тяжба ошибок
Буравит промокшую твердь.
 
 
Где только тоскую дышит
Болота безжизненный путь,
И крик (но никто не слышит)
Осколками режет грудь.
 
 
Где боль растоптала ветер,
Ночами мешает спать…
Я здесь, на больной планете,
Хочу навсегда замолчать.
 

Больная пора

 
Я не вижу, как тают снега,
Распадаясь на камни и воду,
Как по лужам ступает нога
В столь плаксиво больную погоду.
 
 
Мне не видно рассветных лучей
Из-за массы густых облаков,
В лабиринтах бездомных ночей
Я тону под нашествием слов.
 
 
Я не вижу, как ветер стучит
Распалёнными каплями дня,
Только слышу, как глухо кричит
Он созвучьем кривого огня.
 
 
Мне не видно дорожных путей,
Чешуёй загоревших зимой.
Полосою незваных затей
Льются думы больною порой…
 

Юбочки

 
Листья съёжились гармошкой.
Или юбкой-галифе.
Я конфеткою на ножке
Пробегаю по строфе.
 
 
Листья умирают тихо…
Им и ветер невдомёк.
Во мне томится шумиха.
Её, видно, вышел срок.
 
 
Во мне что-то надломилось.
Это было в прошлый год.
Я проснулась? Или сбылось
То, что сделало намёк…
 

Мария Сухарева

Танковый батальон

 
Опять вперёд, и так который день,
«Назад ни шагу!» – нам приказ привычен.
Навстречу надвигает грозно тень
Гигант стальной. Он дерзок и набычен.
 
 
Я сжал в кулак нагрудный медальон,
Который подарила в детстве мама.
Вперёд идёт бесстрашный батальон
Гигантам навалять по первой самой.
 
 
Нырнули в башню: танк – броня и склеп.
Прицел у пушки навели яснее…
От выстрелов, от дыма я ослеп,
Надежды выжить нет – и Бог бы с нею.
 
 
Врага успеть хотя бы одного
Отправить с поля боя в ад кромешный.
И более не нужно ничего.
Вперёд, пацан, – шепчу себе, – не мешкай!
 
 
Мой танк сплошным обстрелом опалён,
Прорезан корпус бронебойной пулей,
Но не один я – целый батальон
Жужжит на взводе, как пчелиный улей.
 
 
Готовые сражаться до конца,
Плечом к плечу мы бьёмся. Вместе. Рядом.
Броню, что покрывает нам сердца,
Кумулятивным не пробить снарядом.
 
 
Хоть горизонта вражеской гряды
Не видим, а вокруг – своих останки,
Как прежде, мы решительны, тверды.
Стальные – это мы, друзья! Не танки.
 
 
Когда пробьёт наш общий смертный час,
Когда дотлеет общей жизни кромка,
Зароют всех в одной могиле нас,
Одну на всех напишут похоронку…
 
 
Наш голос над погостом прорастёт
И прошумит берёзой или клёном,
И ни одна метель не заметёт
Земли, спасённой нашим батальоном.
 

Я Богу ничего не обещаю

 
Я Богу ничего не обещаю:
Ни «больше не грешить», ни «лучше стать».
Я ближнего частенько не прощаю,
Хотя сама ему порой под стать.
 
 
Я очень редко каюсь, причащаюсь,
Работать забываю над душой.
И даже когда к Богу обращаюсь,
То совершаю «подвиг» небольшой:
 
 
Молю уладить все мои проблемы,
Прошу о злободневной ерунде.
Порой, не видя сути за эмблемой,
Я силы трачу в суетном труде.
 
 
Подвижники – они совсем другие,
Аскеты, заслужившие вход в Рай.
А мы, набив «тряпьём» мешки тугие,
Всё больше копим, копим через край.
 
 
И вот казалось, что заблудший путник,
Дойдя до врат в Божественный чертог,
Ступить захочет внутрь, отринув путы,
Но Глас услышит: «Задержись чуток».
 
 
Весы, куда дела, поступки наши
На обе чаши складывает Бог,
Всегда одну и ту же клонят чашу:
Их груз грехов кренит на левый бок.
 
 
Что удивляться: дьявол панегирик
Порокам мерзким пел, а мы велись.
Мы в чашу слева набросали гирек,
А вот с Благим – дорожки разошлись.
 
 
Нам всем готово место в преисподней.
Но сердце мне твердит упорно: «Верь!»
И верю я: Всемилостив Господь мне
Откроет в Свой чертог прекрасный дверь.
 
 
Я припаду к эдемовским красотам,
Ах, ветер Рая, вей в лицо мне, вей…
Не по моим делам меня спасёт Он —
Спасёт меня по милости Своей.