Г: Малое стихотворное собрание. Том 4

Государство

«Так Лермонтов страдал над жизнью…»

 
Так Лермонтов страдал над жизнью
Ее не в силах полюбить
И Шестов так страдал над книгой
Ее не в силах разлюбить
И Достоевский так над Богом
Страдал не зная как любить
Так я страдал над государством
Пытаясь честно полюбить
 

«Государство – это отец, его мы боимся…»

 
Государство – это отец, его мы боимся
                          и уважаем
А в дни празднеств и побед с собою
                          отождествляем
 
 
А Родина – это, естественно, мать,
                          ее мы любим и даже
                          больше – обожаем
И стыдимся, и ревнуем, и презираем,
                          и помыкаем, и мучаем,
                          и желаем
 
 
И наиболее впечатлительные,
                          как говорит Фрейд,
                          убивают отца
                          и с Родиной
сожительствуют и все не удовлетворены
                          вполне
А мы – мы простые люди, мы и с отцами
                          разойдемся да и
                          женимся на стороне
 

«Вот я курицу зажарю…»

 
Вот я курицу зажарю
Жаловаться грех
Да ведь я ведь и не жалюсь
Что я – лучше всех?
Даже совестно, нет силы
Вот поди ж ты – на
Целу курицу сгубила
На меня страна
 

«Давай, Лесбия, болеть в одной постельке…»

 
Давай, Лесбия, болеть в одной постельке
Бледными тельцами касаясь
То в жару виртуально расширяющимися
То в испарине холодной истончающимися
И сходя, сходя на нет полупрекрасные
За окнами вдруг увидим знамена красные
Праздничные —
Коммунисты опять к власти, знать, пришли
 

«Давай, Лесбия, заведем себе ребеночка…»

 
Давай, Лесбия, заведем себе ребеночка
И будем мыть его в теплой водичке, ласкотая
Обмывая целлулоидные ножки
И в тонкой вытиральной простыночке
                          промокшей
Стремительно понесем его в кроватку
На ходу в окошко взгляд бросив случайный —
Ишь, опять вроде к власти демократы
Пришли
После перерыва
 

«Чайка огромной звериной красы…»

 
Чайка огромной звериной красы
Гордо вышагивает и недаром
Вот бы еще ей лихие усы
Славным была бы приморским жандармом
Или начальником чрезвычайки
Я обращался бы к ней: Товарищ Чайка
Куда прикажете арестованных девать? —
В расход! – и по своим делам
 

«Такая большая страна…»

 
Такая большая страна
А все вот никак не провалится
Всё, вроде, одна сторона
Ее
Как будто бы рушится, валится
То кровь, то скопившийся пот
И гной
Как будто проломит, продавит
Ан, нет —
То Петр что-то там подопрет
То Павел чего-то подправит
И дальше пошло
 

«Еще не вся повыпита отвага…»

 
Еще не вся повыпита отвага
Из наших белых самобытных тел
И государства серая бумага
Еще промнется от великих дел
 
 
И будут кверху восходить высоты
И дали разнесутся по краям
И здесь умрет не тысячный,
не сотый —
Но первый и второй.
И будет храм.
 

«Теперь поговорим о Риме…»

 
Теперь поговорим о Риме
Как древнеримский Цицерон
Врагу народа Катилине
Народ, преданье и закон
Противпоставил как пример
Той государственности зримой
А в наши дни Милицанер
Встает равнодостойным Римом
И даже больше – той незримой
Он зримый высится пример
Государственности
 

«Вот голая идет красавица…»

 
Вот голая идет красавица
Среди ослабшей государственности
Ей всё это конечно нравится
А мне это не то что нравится
Да и не то чтобы не нравится
Меня все это не касается
Ну разве только в смысле нравственности
И в смысле нарушенья нравственности
И проявления безнравственности
Среди ослабшей государственности
А так мне всё конечно нравится