Волшебник

Все персонажи, события и места действия повести вымышлены.

Любые совпадения не случайны.

В России ежегодно пропадает без вести

более 100 тысяч человек.

1

Начало лета 1992 года в Калинове не было особенно жарким. А для здешних мест лето – это всегда большое событие. Это не просто одно из времен года – это возможность заново поверить в жизнь. В нашей стране как-то так сложилось, что лето действительно меняло многое в судьбах людей. И это обещало не стать исключением.

Каждый, кто помнит то время, наверняка задавался вопросами: «Как?» и «Что?». Не важно, чего именно касались вопросы, начинавшиеся с этих удивительных слов. Удивительных – потому что именно это чувство они часто и выражали. «Как такое могло произойти?», «Как жить дальше?», «Что теперь будет?» и, конечно, «Что делать?». Не обошли стороной они и Макара с Женей.

Макар и Женя были знакомы со школы, но только по возвращении Макара из армии решили, что им, как начинали говорить в то время, надо попробовать. Сейчас им обоим было по двадцать пять, у них была трехлетняя дочка Арина, а совсем недавно родился еще и сын Родион.

Макар работал в автотранспортном предприятии водителем автобуса, но Женя настаивала, больше, правда, внутри себя, что это занятие временное. Макар собирался поступать в институт или, как хотела его жена, глядя по сторонам, стать предпринимателем. Им казалось, что деньги еще обязательно придут в их небогатую семью, и сегодняшнее сложное время надо просто пережить. Но работа Макара тоже позволяла ему зарабатывать дополнительно: он с удовольствием мог привезти кому-нибудь из Москвы что-нибудь на заказ, перепродав по завышенной цене. Совершив первую такую сделку и получив относительно легкие деньги, он впервые понял, насколько сильно они могут изменить их жизнь. Но даже этих заработков едва хватало на то, чтобы более-менее достойно существовать.

Женя была учительницей, но хотела оставить эту профессию и освоить торговлю на рынке, которая ей казалось куда более перспективной. Она даже присмотрела себе «рабочее место», но пока дальше разговоров дело не заходило. Зато ее мечты и амбиции, как и у многих местных девушек, простирались далеко за пределы Калинова. Ведь Женя знала, что кто-кто, а уж она точно рождена для другой жизни, больших высот и ярких красок. К этому располагало все – например, ее желания и завышенные требования ко всему вокруг. Да и учительницей-то она стала не по призванию, а потому, что никуда, кроме педагогического, не смогла поступить, а во времена ее учебы там часто бывали недоборы, и двери многих факультетов были полуоткрыты. «Какая я училка, это же смешно, – часто говорила Женя после проверки очередной пачки тетрадей. – Другие вон в моем возрасте по Турциям ездят, а я кроме Селигера нигде не была». Как это обычно и бывает, такое отношение ко всему приводило к постоянному недовольству собой, окружающими и всей своей жизнью.

Главной ее мечтой, традиционной для Калинова и ставшей особенно модной в то время, был переезд отсюда подальше, в крупный город. Женя целилась сразу на Москву – зачем ей мелочиться, ведь она была не такая, как все. Это хорошо, тогда еще журналы не печатали статьи о том, что богатые и успешные люди просто обязаны перебраться жить за границу на берег моря. Иначе бы бедная Женя просто сошла с ума от переживаний.

Макар под ее влиянием тоже периодически начинал задумываться о переезде. Но, как говорила Женя, ехать в Москву, чтобы там снова стать водителем автобуса, было «шило на мыло». Это могло быть лишь на время. Поэтому Макар и хотел поступить учиться. Ну как хотел, собирался. Надо ведь было привезти в столицу хорошего специалиста в лице себя. А так как в глубине души ему все-таки больше нравилось в Калинове, он не торопил процесс получения знаний. Женя же понимала, что он просто еще не дозрел, и она точно вот-вот его окончательно допилит.

Мешало Макару на малой родине лишь отношение Жени к жизни. И со временем он стал ассоциировать ее агрессивную меланхолию с Калиновым. Это было опорной точкой в его сознании, с помощью которой родная земля и простая жизнь сдвигались в сторону ради призрачных золотых гор, правда, никем, кроме своих собственных иллюзий, не обещанных.

И это при том, что им, как казалось со стороны, уж точно было грех жаловаться. По меркам многих простых людей, у Макара и Жени было все – любовь, семья, лучше, чем у многих, жизнь, и даже маленькая, зато своя двухкомнатная квартира, доставшаяся в наследство от бабушки Жени.

Казалось, в квартире только добавилось жильцов, а все остальное было по-прежнему. И бабушка вот-вот выйдет откуда-нибудь из кладовки (раньше такие делались в квартирах и были особенно любимы детьми как самые таинственные и сказочные места) и начнет ворчать. А потом скажет, что сделала смородиновый пирог, и можно идти пить чай. Кто бывал в таких квартирах, знает, что они обладают особой атмосферой. Это сегодня жилье может быть чьим угодно, и в нем могут пожить за год несколько совершенно разных и чужих друг другу людей. Да и само слово – «жилье». Разве можно так сказать о доме? А тогда квартира была не просто домом. Она была частью человека. Сама квартира и была непосредственно бабушкой, а бабушка – квартирой. Все ее привычки, радости и скорби, вся ее жизнь была в этих стенах. Причем она не просто там находилась, эта жизнь, она была частью этих стен – она вросла, впиталась в них навечно, и никаким ремонтом достать ее оттуда было совершенно невозможно. А если еще на ремонт не хватало денег, что было тогда самым естественным состоянием, то люди годами так и жили – внутри этих заботливых и немного странных, но очень добрых бабушек. А бабушки помогали им всю жизнь, чем могли, хотя иногда очень любили поворчать. Бывает, заскрипит у старушки сустав где-нибудь в районе кухонного крана. Но заботливые внуки тут же вызовут доктора, тот осмотрит и буркнет себе под нос: «Трубы уже старые, менять тут все надо». Но с пониманием добавит: «Изолентой сейчас замотаю, будет как новая. Есть изолента?»

Изолента, конечно, была. В каждой квартире. Если бы ее создатель знал, что его изобретение будет почти что единственным средством ремонта, а иногда даже и декора, для миллионов людей и их домов, он бы назвал его как-нибудь более громко. Например, «лента спасения» или «лента жизни». Будучи скромным и не придав словесного величия своему инженерному шедевру, он ограничился лишь уникальным цветом, который до сих пор у людей, помнящих те времена, ассоциируется с надежность и долговечностью.

А поворчать повод сегодня был особенный. Только вместо так и не вышедшей из кладовки бабушки эту важную обязанность, без которой не может существовать ни одна семья, по праву прямого наследства с большим удовольствием взвалила на себя ее внучка. Тем более, что они были даже внешне похожи. И, как полноправная хозяйка, понимающая, что именно и как должно быть в ее доме, Женя четко дала понять: щенка здесь не будет, потому что не будет никогда!

Комната отдыха водителей автобусов – место особое, сакральное. Время от времени здесь приходилось быть психологом, финансовым консультантом, кредитором и кредитуемым, мудрецом, философом, дарителем и одариваемым, тем, кто угощает, и тем, кому сегодня дома крепко достанется за то, что его угостили, учителем и учеником, старшим и младшим, начальником и подшефным, напарником, другом, братом, и исполнять еще множество социальных ролей. Люди, находившиеся здесь, волей-неволей часто собирались вместе и были в каком-то смысле семьей – их не выбирали, но с ними приходилось жить. Так что лучше было поддерживать добрые отношения – ведь так жить гораздо приятнее. А поскольку неприятностей хватало и вне этих стен, это был, пожалуй, единственно возможный способ жить.

Да и не самые плохие люди, надо сказать, здесь собрались. Да, бывали грубы, пьяны и иногда дрались. Но все были простые и без «двойного дна», так что можно было не опасаться получить удар в спину. Только по лицу, и то, в основном, по пьянке, и то не часто.

Сегодня повод собраться всем вместе был если не особый, то уж точно необычный. Посреди комнаты стояла картонная коробка с высокими бортами, а из нее раздавался писк и скрежет. Это четыре щенка безуспешно пытались выбраться из своего маленького «автобуса», на котором они сюда «приехали», в большой мир.

На старом, продавленном и местами протертом до дыр диване сидел Андреич. Это был один из старейших и самых уважаемых водителей на автотранспортном предприятии, поэтому и занимал почетное место. Грузный, мощный, но не толстяк, темноволосый, усатый, с благородным лицом, он больше походил на актера или оперного певца, чем на простого труженика. Как будто он был рожден для совершенно другой судьбы, но та, сделав финт, сговорившись с жестким и порой не разбирающимся ни в чем временем, забросила его сюда. Теперь, довольная собой, она тихонько потешалась над собственными поворотами, которые ее не лишенный огромной силы духа «любимчик» успешно преодолевал, крутя баранку «Икаруса».

– Долго эта волынка будет продолжаться тут? – спросил Андреич. – Чего они всё пищат?

– Им на руки надо, – объяснил хозяин.

– Ага! – сказал Андреич. – А может им еще водки налить?

– Молока бы им. Это ж дети.

– А здесь что, молочная кухня? Я давно уже заметил, какие–то дети сегодня не те пошли.

Но хозяин, не слушая возмущения, тут же достал из коробки первого попавшегося щенка, посадил его на руки Андреича.

– Да ты… – сказал тот.

Но дальше он продолжить не смог. Маленький комок вдруг стал вить гнездо прямо у него на коленях, и суровому мужчине нечего было ему противопоставить. Он аккуратно взял щенка и молча поставил назад к братьям и сестрам.

– Берите! – уговаривал хозяин собравшихся. – Недорого же отдаю. Породистые, бойцовые. Настоящие сторожа и защитники. Не пожалеете. Такие красавцы вырастут. Я ж специально кому попало не продаю, для хороших людей оставил.

Ворота АТП отъехали в сторону, и красно-белый «Икарус» быстрее, чем положено, въехал на территорию. Он обогнул административное здание, и тут же остановился. Макар, а за рулем был он, бросил его прямо посреди дороги, тут же выскочил и побежал в комнату водителей.

– Ты че, Макар? – крикнул ему вслед напарник, который свесился из открытой двери, держась одной рукой.

Макар развернулся на бегу.

– Михалыч, ну поставь ты, а? Некогда! И так опоздал.

Михалыч – штатный напарник и близкий друг Андреича, – помимо прочего был известный добряк и один из опытнейших и самых лучших наставников. Поэтому молодежь часто давали ему. А вон она какая, эта молодежь – автобусы бросает посреди гаража. Но это, конечно, не было наглостью или пренебрежением. Если Макар так поступил, значит, ему действительно надо. Ведь Михалыча все уважали и ценили, и не в последнюю очередь, за его доброту и покладистость, и никто не посмел бы просто так проявить неуважение. А если бы и так – Михалыч никогда в жизни ни на что не обижался. И за это его уважали еще больше.

Он махнул рукой, залез обратно в автобус, и тот поехал в свою спальню, в бокс, отдыхать и готовиться к новой поездке.

Запыхавшийся Макар вбежал в комнату водителей.

– Фу, успел, – сказал он сквозь сбитое дыхание.

– Только тебя и ждем, – сказал Андреич. – Давай уже забирай своего дармоеда.

Макар посмотрел на коробку. В ней копошились шерстяные комки, пытавшиеся перепищать друг друга. Они наступали лапами на головы и тельца своих братьев и сестер, чтобы взобраться повыше на бортики. Ну прямо как люди. Он стал расспрашивать хозяина о характере щенков, осматривал их со всех сторон, и, наконец, определившись, взял одного из них на руки.

– Ну и правильно, – сказал Андреич. – Все, я пошел. Чтоб бодягу эту всю убрали и порядок тут за собой оставили.

– Обижаешь, шеф, – сказал Макар. – Все будет, как всегда.

– Вот я и предупреждаю, чтоб не как всегда, а порядок был. Все, давайте.

Он пожал всем руки, потрепал выбор Макара по мягкой короткошерстной макушке, собравшейся при этом в щетинистую гармошку, и вышел за дверь. Через полминуты в окно было видно, как он прошел мимо административного здания и направился в сторону дома.

От предложения отметить покупку Макар решительно отказаться, и, убрав свое острозубое приобретение за пазуху, тоже собрался домой. Но тут же был остановлен в дверях Михалычем, который принялся рассматривать щенка и долго их обоих не отпускал.

– Себе не хотите? – спросил хозяин.

– Не, у меня кот, – ответил он.

Наконец, когда все игрища закончились, пес, став вдруг серьезным, начал раздражаться и засыпать. Макар пошел домой.

– И куда мне его теперь девать? – злился Макар. – На улицу что ли?

– А раньше ты подумать об этом не мог? Это не мои проблемы ни разу! Или тебе зарплату повысили в твоей богадельне? Он вырастет, как лошадь, а жрать будет вообще, как бегемот!

– Не вырастет, – уверенно заявил Макар. – И ничего не богадельня. Хорошая работа. Мне нравится.

– Ну класс! Тебе еще и работа теперь, оказывается, нравится. Может, вообще тогда ничего менять не будем? Переезжать никуда не надо, будем тут с твоим барбосом последний хрен с солью доедать.

– Можно и не переезжать. Я тебе об этом давно говорил.

– Отлично! Приехали!

– Переехали, – иронично, как ему показалось, поправил Макар.

Женя пришла в состояние особого женского бешенства, которое свойственно девушкам, когда мужчины не соглашаются с ними по тем вопросам, которые они для себя уже давно решили. Навык моментально вызывать это бешенство оттачивается годами – оно должно приходить сразу во всей красе, и потом, при необходимости, то есть при отсутствии наблюдателей, так же быстро уходить. Первые его признаки – это многозначительное молчание с глубоко обиженным или чудовищно озлобленным лицом. Макар понял, что наступил на мину, и решил отмотать пленку немного назад, вернув разговор в не менее погибельное для своей нервной системы, но все же чуть менее личное и чуть более предсказуемое русло.

– Да не вырастет он особо, – сказал Макар. – Средним будет, обычая собака.

– Откуда ты знаешь? Он что, тебе обещал?

– Это хороший пес, породистый. Он вот такой будет.

Макар показал рукой чуть ниже колена.

– Питбуль, бойцовый. Мне он бесплатно достался. Почти… У него там что-то по экстерьеру не подходит, и ему на выставки нельзя. Так вот заводчик и предложил у нас, кому надо. Ну я и…

– О Господи! Он еще и бойцовый. Ты читал, что про этих твоих собак в газетах пишут?

Состояние Жени, конечно, изменилось, но не так, как хотел Макар – теперь оно уверенно приближалось к истерике, и на глазах у нее стали выступать первые слезы манипуляции. Где-то Макар опять просчитался.

– Нашла, чему верить. Врут все твои газеты. А Аришке как будет приятно. Это ж ей подарок, она просила. И Родя подрастет – у него уже друг будет. Дети должны расти с животными.

– Что за бред? Это тебе твои ученые коллеги, специалисты по всем по всем вопросам, рассказали?

– Коллеги, как коллеги. Нормальные мужики.

– Аришке три года! А если она завтра у тебя попросит верблюда, ты ей купишь? Она ребенок еще… Да эта собака детей может просто-напросто убить, ты понимаешь? Так, или ты возвращаешь эту зверюгу туда, где ты ее взял, или можешь ночевать вместе с ней на улице.

Маленькая Аришка в эту ночь плохо спала. Ей снились всякие кошмары. Она ждала с рейса папу, но он задержался, и мама заставила ее идти спать. И это было почти предательство! Ведь все знают, что Аришка засыпает только тогда, когда приезжает папа. А сегодня… Она проснулась оттого, что папа вернулся. Но ей не хотелось выбегать из комнаты ему навстречу, как она делала это обычно. Она очень хорошо знала этот тон, которым они разговаривали с мамой. И хоть они пытались говорить тише, чтоб не проснулся маленький братик, все, что происходило между родителями в данный момент, источало опасность, зло и страх. Она слышала, как ругались ее мама и папа до этого всего лишь дважды, но этого ей вполне хватило, чтобы навсегда пообещать себе: «Когда я вырасту и стану мамой, никогда не буду ругаться при своих детях». Хорошо, когда дети в три года уже настолько умны. Плохо, что делают их таковыми совсем недетские мысли.

Хотя Аришка понимала, что между родителями происходит что-то неприятное, ей показалось, что она отчетливо слышала слово «собака». «Они что, обзываются друг на друга?» – подумала девочка. Аришка спряталась под одеяло. Так ей было хотя бы ничего не слышно. Однако ее мудрому старому защитнику, видавшему и хорошие, и трудные времена, знавшему радость и впитавшему много слез, не удалось уберечь ее от громкого хлопка дверью. Она вышла из комнаты и увидела еще злящуюся маму.

Макар с силой открыл дверь подъезда. В лицо ему подул прохладный и влажный ветер. Похоже, собирался дождь. Лето как будто дразнило всех своим скверным характером, как это делает избалованный непослушный ребенок, который точно знает, что всем от него нужно, но специально не делает этого, чтобы все вокруг отдавали свое внимание лишь ему одному. В самом деле, какой толк быть теплым и милым, если радости от этого у людей хватит всего лишь на один день? Через неделю все просто привыкнут, через две начнут ругаться, что надоела жара, а потом и вовсе захотят дождя или грозы. И никто не вспомнит, что сейчас оно здесь – то самое лето, которое ждали, о котором так долго говорили, с которым связывали столько надежд. Лето, пришедшее отогреть замерзших внутри и снаружи людей, которым каждое новое лето в жизни давалось все тяжелее. Только дети беззаботно встречали его, как друга, и продолжали ждать. Ведь ничего другого им было, в общем–то, и не надо. Ну, может еще мороженое и жвачку. Нет уж! Пусть теперь позовут, как следует, попросят, чтобы оно пришло. А оно постоит и для вида пообижается за прошлый год, когда все от него, видите ли, «устали». Пусть попросят его о тепле. Тем более, что простить оно уже готово и вот-вот само ворвется в каждый дом лучами солнца. И отдаст без остатка все, что у него есть, и счастливым, и несчастным. Каждую каплю тепла, каждую травинку, каждую букашку, каждый всплеск воды в реке, каждый закат, который всего лишь через три часа сменится рассветом. Каждую теплую ночь и каждый жаркий день. Каждую ягоду и гриб. Каждый запах каждого цветка, который ворвется в ноздри открывших окна уставших водителей, и те приостановятся, чтобы распробовать его как следует. Оно должно сделать за эти три месяца очень многое: дать людям саму жизнь, чтобы ее хватило на осень и долгую зиму.

Щенок на руках Макара тихо заскулил. «Ему ведь даже не налили молока. Зачем его таскают туда-сюда целый день? Все-таки коробка была не так плоха. И где эти маленькие нелепые существа, с которыми хотя бы можно скулить вместе? Где мама? Где его семья? Только эти большие руки со странным запахом, которого он пока еще не знал. Что-то тут не так! Не может хорошая история вот так начинаться».

– Ну что, малой? Спать охота?

Макар потрепал одним пальцем по макушке «бойцовую собаку». Сейчас этот «зверюга» больше походил на раздувшуюся неповоротливую мышь. Даже подумать о том, что из него может вырасти что-то опасное, было смешно.

– Ёёё! Ты ж у меня голодный! Я ж думал, мы сейчас дома поедим. Эээх! Ну, извини! Не судьба, видишь. Ты не переживай, брат. Не пропадешь. Лето же. В гараже пока тебя пристрою. А к осени уж точно что-нибудь да образуется. Может, кто возьмет. Или Женька согласится.

Щенок как будто понял то, о чем говорит Макар, и попытался повилять в ответ неуклюжим хвостиком. Макар опустил его на землю.

– Давай-ка, займись своими делами. А то ты мне сейчас еще рубашку заделаешь. Ну, давай, беги. Беги, беги!

Андреич вышел из подъезда ранним утром самым первым. Еще даже дворники не заняли свои посты, и пыль лежала толстым слоем на остатках асфальта. Дождя ночью так и не было. Он вспомнил, что когда ходил в рейс, дождь любил – не так воняет в автобусе. Все-таки автобус и лето, как ни крути, не друзья. Хотя и с зимой у них отношения не особо складываются. Он обошел дом и направился в сторону автобусного парка. А из кустов ему навстречу неуклюже выкатился щенок.

– Это еще что за… Погоди… Тебя ж Макар вчера забрал. Ты чего тут забыл? Макар, ты здесь что ли? Макааар

2

– Аришка-мартышка!

Родион намеренно отставал от сестры.

– Ты достал уже! Давай быстрее. Думаешь, мне охота тебя повсюду искать?

Арина злилась. Вместо того, чтобы проводить долгожданное лето со своими друзьями, она должна была искать по дворам своего малолетнего брата и тащить его на обед.

С тех пор, как десять лет назад бесследно исчез их папа, мама особенно с ними не церемонилась. Она стала жестче и холоднее. Как будто какие–то из ее прежних чувств просто взяли и закончились, как газировка в банке. И теперь эта пустая банка валялась смятая где-то в самом запыленном углу ее души, и ее не выбрасывали лишь только потому, что лень было за ней наклоняться.

И Арина с детства привыкала быть похожей на мать. Твердая, прагматичная, не доверяющая людям. И больше всех от этого доставалось ее брату, который еще сохранил остатки детской непосредственной доброты и способность удивляться миру.

Взрослый скажет, что искренняя детская радость по поводу первого найденного в этом году в траве майского жука, первого похода на речку или первых недозревших яблок, которые взрослому человеку просто невозможно откусить – настолько они кислые – всего лишь оттого, что дети не умеют сдерживать свои эмоции. Но на самом деле все не так! Любой ребенок – не меньше, чем межпланетный исследователь или пропахший землей археолог. Это летчик-испытатель, первопроходец-мореплаватель и притаившийся где-то в кустах опытный охотник. Именно дети совершают ежедневно сотни открытий, смысл которых всегда сводится к одному – понять, что этот мир огромен, непознаваем и загадочен настолько, что ни одной, даже вечной жизни (а каждый ребенок знает, что он обязательно будет жить вечно) не хватит, чтобы его исследовать. И, поняв это, снова восхититься и отправиться в путь. А самое главное время исследований и новых открытий – это, конечно, лето. Поэтому никакая несдержанность тут не причем. Просто радоваться тоже надо уметь, и, как и любому навыку, этому можно быстро разучиться, если регулярно его не практиковать.

Поэтому нельзя терять времени! Ведь в детстве мы способны удивляться даже самым простым вещам: криво выросшей ветке дерева, новому виду божьей коровки и абсолютно необъяснимому с точки зрения маленького ученого движению Луны вслед за ним, куда был он ни пошел, будто она привязана на веревочку, как воздушный шарик. Даже новые знания не убивают эту способность. Они лишь питают ее, не давая покоя по ночам. И только став взрослыми, мы полностью ее теряем как ненужную, непродуктивную и просто неприменимую. Попробуйте вспомнить, когда вас последний раз удивляли простые вещи? Может, именно этого нам всем и не хватает, и, потеряв этот уникальный навык, жизнь становится неполной?

Арина с Родей дошли до своего двора. Там уже стояли три подруги Арины, которые свысока смотрели на ее младшего брата.

– Тебя как, ждать? – спросила Арину Олеся, главный двигатель их постепенно взрослеющей компании.

– Сейчас загоню домой и выйду.

Арина обернулась в поисках брата. Он уже нашел какую-то компанию мальчишек поменьше и затеял с ними игру. «Несносный засранец! И как только мы его до сих пор терпим».

– Родя! Давай пошли, достал уже.

Родион не обращал не сестру особого внимания. Арина подошла к нему, схватила за руку, намерено сильно дернула и потащила его к подъезду, недалеко от которого стояли ее подруги.

– С собакой чтоб погулял после обеда.

– Ага, – отозвался Родион, едва успевавший за темпом сестры.

Арина подошла к подругам.

– Сейчас его покормлю и выйду.

Олеся смотрела на Арину, но ее взгляд проходил сквозь нее. Глаза ее медленно расширялись от удивления, непонимания и страха одновременно. Лицо Олеси стремительно меняло цвет и становилось белым, как только начинающий облетать с тополей пух. Две другие подруги, посмотрев в сторону Арины, тоже начали моментально меняться. Родиона это очень рассмешило.

– Вот застыли, как ледышки! У вас что, солнечный удар? – весело спросил он.

Арина тоже не могла ничего понять.

– Да что с вами? Вы что, зомби увидели что ли?

Олеся продолжала смотреть Арине за спину.

– Вы чего так на нас… на них смотрите? Что вам нужно? Я сейчас отца позову, – пригрозила она человеку, стоявшему напротив, за спинами Арины и Роди.

– Зачем же отца звать? – усмехнулся мужчина. – Он и так уже здесь. И ничего плохого, кстати, я тут никому не сделал.

Резкий холод пробежал по спине Арины со скоростью полета пули. Нет, он не пробежал, он пронзил ее от пяток до самой макушки и теперь уже полностью владел ею. Такого не бывало летом. Такое может случиться только зимой, когда мороз уже заберется под одежду и, после того, как захватит последний рубеж – собственное тепло, – уже навсегда завладеет человеком, погрузив его в то самое состояние, находясь в котором кажется, что согреться уже будет невозможно никогда. А следом тело догоняло сознание. Арина поняла, что знает этот голос. Повернуться у нее не хватало смелости, она лишь сильно сжала руку брата.

– Ай! – отозвался на неожиданное рукопожатие Родион.

Арина смотрела в немигающие глаза Олеси. Надо было разворачиваться. Сейчас что-то произойдет. Нет, оно уже произошло, и оттягивать дальше не было никакого смысла.

Не дожидаясь, пока пройдет необходимых три дня, и милиция сможет приступить к поискам, Макара искали почти всем домом. Все надеялись на недоразумение или скорый ответ, который бы все объяснил, но его нигде не было. Ни Макара, ни ответа. Никаких следов, которые как-то могли бы помочь и дать какую-то подсказку, Макар не оставил. А так как за ним подобные выходки никогда не числились, и туда, где он хотя бы предположительно мог быть, он за прошедшие почти полные сутки даже не заглядывал, это было более чем серьезным поводом для беспокойства. Женя же хоть и винила себя и пила целыми пузырьками успокоительное, в глубине души понимала, что их конфликт никак не мог стать причиной пропажи Макара. Скорее всего дурацкое стечение обстоятельств стало причиной чего-то страшного, необъяснимого, с чем ни ей, никому из ее близких никогда в жизни еще не приходилось сталкиваться.

На полу сидел щенок с вымазанной в молоке мордой. Длинным языком он пытался достать почти до самых глаз и слизать все остатки молока. Женя который раз смотрела в его глаза с надеждой: «Ну дай ты хоть как-нибудь понять!» Но всем своим видом он лишь давал понять, что не даст.

Позже к поискам подключилась милиция, но и это не дало никаких результатов. Было сделано официальное заключение – «пропал без вести». И, как всегда, расшифровано неофициально самыми понимающими экспертами: «Да сбежал он от нее, к другой ушел, что тут непонятного…» А потом вдруг все разом прекратилось, и случилось страшное – закончилось лето. А с ним и надежда. И все вернулись к своим делам, семьям, разбрелись в свои маленькие норки готовиться к зиме.

На Арину и Родиона смотрел папа. Арина сразу его узнала. Он был почти такой же, как на той фотографии, которую она постоянно видела дома – снимке аппарата Polaroid. Она хорошо его изучила, после того как папа бесследно исчез. Они с мамой стояли рядом друг с другом. Мама открыто, искренне улыбалась. А папа, как всегда, был спокоен и сосредоточен. Мама была одета в широкую юбку и самую актуальную для тех времен кофточку – единственную ее нарядную одежду на все случаи жизни. В кофту были вставлены огромные плечики, из-за чего торс если ни миниатюрной, то уж точно хрупкой Жени, был треугольным, как у профессионального атлета, а ширина плеч была сравнима с папиной, который был больше мамы на несколько размеров, выше ростом и тяжелее килограммов на тридцать. Эти накладные, точнее, подкладные плечи, пришивавшиеся внутрь часто самостоятельно, были уже уходящим капризом моды, который перед тем, как окончательно исчезнуть, чтобы когда-нибудь вернуться, напоследок решил заглянуть в провинциальные уголки страны и какое-то время здесь от души погулять. Папа был одет, как все взрослые мужчины того времени. Летняя, то есть светлая рубаха с короткими, но непомерно широкими рукавами, как будто они кроились под античного Атланта, а никак не под худые руки простых провинциальных людей, растущих после двадцати лет обычно только животом вперед, но при этом не всегда досыта наедавшихся. Брюки на папе тоже были очень широкие, как две мешковины. Однако каким-то чудесным образом им удавалось сходиться на поясе и затягиваться на ремень. Как и любая классическая любительская фотография, эта была выполнена в стиле «до колен». Почему-то голень была крайне нелюбимой частью всех владельцев фотоаппаратов, и на каждом снимке они старались во что бы то ни стало ее обрезать.

Фотография долго стояла у них дома на шкафу-«стенке», на самом видном месте. Но, то ли из-за плохого качества кассеты, которая деликатно высовывала снимок, как язык, из прорези своего тонкого рта на квадратной челюсти, то ли из-за неправильного хранения этой кассеты, а может и самой фотографии, со временем она стала сначала тускнеть, а потом рассыпаться. Между двумя ее слоями начала понемногу распадаться химическая основа, которая и была непосредственным носителем снимка. Именно она помнила этот самый момент, а потом память как будто бы стала постепенно выветриваться. А вместе с ней снимок стал менять цвета и исчезать изнутри. И хотя по непонятной причине лица папы это разрушение не коснулось, через какое–то время мама убрала фото куда-то далеко. Видимо, теперь в ее жизни такая память ей больше была не нужна.

Папа остался почти такой же, как на фотографии. Только его волосы стали короче, и в них навсегда поселилась зима. А еще он оброс щетиной, тоже наполовину седой, и напоминавшей ровно скошенную траву, выгоревшую от жаркого летнего солнца. Теплый ветер обдувал его лицо, а солнце светило почти прямо в глаза. То ли от ветра с солнцем, то ли от встречи, они становились все более влажными, и Макар зажмурился и сделал рукой козырек, чтобы защититься от надвигающегося дождя.

Арина смотрела на отца, не отрываясь. А Родион бегал глазами между сестрой и незнакомым ему мужчиной, который теперь стал главным объектом внимания всего двора.

– Аришка, это кто?

Родион дергал сестру за руку. Но она как будто не слышала его, и вопрос растворился в летнем ветре и вместе с тополиным пухом улетел высоко в небо.

– Аришка, кто это!

Родион уже не спрашивал, он требовал немедленного ответа. Арина медленно повернулась и посмотрела на брата. Казалось, до последней секунды она не уверена в том, что сейчас должна сказать. Но увидев, как брат похож на отца лицом, мимикой, какими-то совершенно неуловимыми жестами и манерой движения, которые нельзя описать словами, точно так же, как нельзя их и не заметить, была вынуждена это сделать, потому что иначе это значило отрицать очевидное.