В гостях у Музы

О стихах

Стихи придумали люди с плохой памятью, так как рифмованные строки легче запомнить:) Это лишь предположение, но, действительно, именно в стихах передавались легенды о великих походах и славных героях.

Это уже потом поэты выделились в отдельную касту, и им стало принято приписывать чуть ли не мессианские черты. Но как же это скучно! По мне, иногда матерные частушки несут больше мудрости, чем напыщенные строки иных поэтов. Впрочем, сейчас многие из поэзии и знают лишь те самые частушки да тексты любимых песен, в которых, порой, ни смысла, ни рифм.

Сам же я стал писать стихи, когда учился играть на гитаре. Красавчик, да ещё со своими песнями – первый парень на районе. И уже потом мне понравилось рисовать словами картины смыслов.

В гостях у Музы

Собрав все более-менее годные стихи, я понял, что их слишком много для одной книги. Пришлось разделить их на три: «Из гривы Пегаса» – вещи, на мой взгляд, наиболее приближенные к классической поэзии. «Ей» – лирические вирши. И «Удар молнии» – резкие и экспрессивные стихи. Но даже тогда вышло много, и каждую книгу пришлось поделить на две. Таким образом, «Из гривы Пегаса» можно назвать «Избранные стихи. Часть I», а «В гостях у Музы» – «Избранные стихи. Часть II».

Тут много тихих бесед с силами природы, обращения к Музам, Пегасу и самому себе. А порой – бессильное отчаяние прорывающееся сквозь светлую грусть. Но всё закончится хорошо.

Под белой завесой

 
Под белой завесой снежинок пушистых
Конь деревянный стоял за оградой,
И с грустной улыбкой помыслов чистых
Он ждал того взгляда, что станет наградой.
Ему так хотелось тепла и отваги,
Ребяческой прыти и шпор под боками,
Да только детишек смешные ватаги
К нему не спешили босыми ногами.
 

 
Под белой завесой снежинок пушистых
Он на коня смотрел сквозь ограду,
Душа замерзала в метаниях мглистых,
В величьи природы не зная отраду.
Себя было жаль. Все порывы, все муки
Уйдут, будто канут в безвременье Леты,
Как конь деревянный он станет от скуки
Считать поражений глухие скелеты.
 

 
За белой завесой снежинок пушистых
Она на него взирала сквозь слёзы,
В крови не осталось злинок игристых,
А лишь пустота, как от слабенькой прозы.
Он в миг стал чужим, разрушив обеты,
К нему не хотелось, но память влеченья
Ещё обжигала, как были согреты
В телах молодых все крови теченья.
 

 
За белой завесой снежинок пушистых
Ночь притаилась, ей в сердце вливая,
Зной ядовитый мыслей лучистых,
И ночи внимала, всё в раз испивая.
А Чёрной, царящей над белою бездной
Не жаль никого, из жалости свитых,
Лишь конь деревянный укрыт будет нежно
Под белым покровом снежинок пушистых.
 

Быть зеркалом

 
Быть зеркалом:
Измучиться, но не уснуть,
Быть зеркалом:
В свободе плыть, в простом тонуть;
Прижаться, утолить, раскрыться…
И разбиться,
Не угадав свой перелом.
Быть зеркалом.
 

 
В минуты расставанья и отчаянья
Не убирать глаза, не видя в них беды,
И наполняться бесполезным знанием,
Чужие в мыслях прочитав мечты.
Проснуться ночью и бороться с демоном,
Его однажды в ком-то отразив,
Иль вспомнить, что ты с нею в сне одном…
Других, других желаньем заразил.
 

 
Быть, в сущности, игрушкой бесполезною,
Быть на свету, но не впитать его,
Заполнить мир осколками, порезами,
Но нового не сделать ничего.
Они увидели, но разве это искренне –
Не искажать вселживости слепой?
Что значит: пострадать опять за истину,
Когда вся плоскость списана на бой?
 

 
Быть зеркалом,
Сказать, как оно есть, вздохнуть,
Быть зеркалом,
К путям иным не двинуть, не толкнуть.
Устать, завеситься, молиться…
И разбиться.
Быть строгим, оставаясь лишь шутом, –
Быть зеркалом.
 

Грустный клоун

 
Грустный клоун за шатром
Грим размазал,
И слеза бежит о том,
Что ни разу
Он не встретил пониманья
В их глазах сухих,
Зрителей веселье манит,
Но не смысл,
Не смысл вещей простых.

Горечь искренней утраты
Душу бередит,
От бессмысленной растраты
Плачет он навзрыд,
И приходит стыд…

В шутках видят лишь смешное,
Правда взаперти,
В их улыбках – показное,
Дальше не пройти,
Суть не донести.

И выходит за шатёр он
После номеров,
Снова смех сатирой тёр он
В лагере слепцов:
Матерей, отцов.

Темень дали приглашает
Выплакать боль ей,
Лишь она всё понимает –
Шутки нету злей,
Ей слёзы лей.

Грустный клоун за шатром
Звёзд напился,
И с душевною тоской
Примирился.
 

На балу

 
Грациозно кру́жатся пары
Под мелодии прошлых веков,
Их встречает зал этот старый –
Он паркет приготовил давно.
И взирает он с гобеленов,
С позолоченного потолка,
Как движенья нежны кавалеров,
И как женственность в дамах легка.
 

 
Освещает он всё, позволяя
Забывать о тоске прошлых лет,
И маэстро, на скрипке играя,
Посылает улыбок привет.
Зал стирает неясные тени,
Полонез превращается в вальс,
Он укроет танцоров в се́ни:
Каждый день – это только «сейчас».
 

 
Жаль, что окна он не занавесил,
И зияют они чёрным ртом,
А за ними мир не интересен,
Там всегда лишь: «тогда» и «потом».
И безмолвно-седые фигуры
С одинаковой пустотой
Смотрят в зал величавой культуры,
Презирая за то, что такой.
 

 
Пробегает дрожь отвращенья
По тому лицу, по тому;
Не достать им себе угощенья,
Потому и злы, потому.
Только где-то в душе очерствевшей
Проскользнёт вдруг по фибрам искра;
В зале новая пара прозревших,
Так играй же, маэстро, играй!
 

Накануне

 
Накануне мысли в тягость,
Накануне сон убит,
И притягивает гадость
Мою душу, как магнит.
Я терплю, но в ухо дышит
Искуситель Гриффаэль.
Я кричу – никто не слышит,
Стелют жёсткую постель.
 

 
Накануне хочет разум
Все проблемы порешать…
Но для жизни новой фазы
Данных нет, и не сбежать.
Накануне небо серо,
День и ночь слились в одно,
Я лелею в себе веру,
Но топлю её потом.
 

 
Накануне – жизнь вокзала,
Все идут, а ты сидишь:
«Что диспетчер там сказала? –
В Магадан, или в Париж?»
И стою, глаза потупив,
Мысли гонятся за мной.
Дорога другим минута,
Мне ж секунды, как конвой.
 

 
Накануне треснет что-то
В изболевшейся душе,
А в постели колья – то-то,
И не спрячешься во сне.
Накануне ты устанешь,
Взмолишься: «Часы, скорей!»,
Но наутро бодрым встанешь,
Подготовленным к борьбе.
 

Гремучий род звериных магистралей

 
Гремучий род звериных магистралей,
Поверженный алканием себя,
Ты в нём покой приобретёшь едва ли,
Скорее страх, что чувствуешь губя…
 

 
Пройдёшь тропой – найдёшь себе страданье,
Свернёшь с тропы – безвременную смерть,
На севере приобретёшь желанье,
На юге очищенья круговерть.
 

 
Диктует дух не рвущийся, но тонкий,
Что надо выходить своим путём,
Но голос синей птицы, голос звонкий
Зовёт туда, где всё и обо всём.
 

 
Гремучий род звериных магистралей
Запутал твои мысли, словно шерсть,
Ты не избавлен от иных влияний,
Ты только знаешь, что ты точно есть.
 

 
Всё остальное – дымка и преданья,
Нет в этой жизни места чудесам,
Поэтому свою тропу страданья
Ты только терпишь, ненавидя сам.
 

 
А что там в чаще? Чем другие живы?
И мхи поют стволам какой мотив?
Сведут тебя с тропы души позывы,
И вскоре память помнить запретит.
 

 
Сквозь бурелом, сквозь шквалы всех сомнений
Бредёшь тропой задумчивых идей,
Тебя забыли, ты вне всяких мнений,
Ты ж постепенно забываешь про людей.
 

Мой разум

 
Гранича порой с безрассудством,
Мой разум пытается спеть
О том, что сродниться с искусством
Не может хотя бы на треть.
 

 
Взметая потоки сплетений
Заученных мыслей и фраз
Пытается красть у творений
Чужих для рождённых сейчас.
 

 
Танцует на лезвии грешном
Седеющего палача,
И ритму строфы безуспешно
Прибавит свой стиль сгоряча.
 

 
И вспенится мертворождённым,
И вздыбится брейком в тиши,
А после себя поражённым
Признает: пиши, не пиши.
 

 
Гранича порой с мазохизмом
Мой разум пытается лгать,
Что выучился с трагизмом
Любовные оды слагать.
 

 
И только когда он задремлет,
Я ночью берусь за перо,
И изливаю бумаге
Души обречённой нутро.