…Стылое декабрьское утро. В морозном мареве тянется к небу тонкой струйкой сизый дымок от полевой кухни. Наконец-то подвезли снабжение. Мы уже три дня едим и не можем доесть убитую взрывом лошадь. Обозники тоже попали под артобстрел, кухню разнесло в мелкое крошево прямым попаданием. Повара, Ваню Михно, убило как-то странно. Просто умер. Ни ран на теле, ни синяков. Просто упал и перестал быть. Потом уже, когда на руки подняли, ощутили, что все его тело в студень превратилось, совсем без костей. Близким взрывом, видать, все внутри разорвало.

А какой парень был… Балагур и весельчак, для своих всегда старался побольше да повкуснее урвать на полковой кухне. Все оживлялись, когда на позиции показывалась его мохноногая лошаденка, тянущая за собой кухню на скрипучих колесах. А он все ругал ее: «Куда прешь, окаянная! Расплещешь же все! Ууууу, злыдня!», и замахивался полотенцем. Ни разу не ударил. Мужики выстраивались в оживленную очередь, тиская в заскорузлых от пороховой гари пальцах мятые алюминиевые котелки и кружки под горячий чай. Кто бывал в окопах, тот знает, какая это ценность – горячий чай. Сжимаешь парящую кружку через рукава, глотаешь, обжигаясь, крепко заваренный чаек, и оттаиваешь душой как будто. Ваня всегда варил крепкий чай и добывал к нему кусковой сахар. Мужики его за это крепко уважали. Нету Вани…

Новый кухарь, Петро, грубоватый мосластый мужик, широченный как дверь в сарае, такой здоровый, что сам бы мог кухню таскать по позициям. Нелюдимый, почти не разговаривает. Смотрит только из-под косматых бровей и молчит. Был он до этого в минометном расчете, там таких любят. Один на себе станину таскал, а ты попробуй подними ее, трехпудовую. А он таскал. После контузии хотели его комиссовать, но он шибко на фронт просился. Сын у него здесь воюет, вот и пожалели мужика, взяли на кухню. Мда… Все перемешала война, сорвала с места целые народы, заварила в одном большом котле. Гибнут люди, и это уже привычно. Не страшно. Поначалу страшно было, а сейчас… прогорело все. Одна злоба осталась. И боль.

Я вышел из блиндажа, прислушался к далеким ухающим разрывам. Молотят наши по фашистам, артподготовка идет вовсю. Скоро опять с места сниматься. Ох и надоело. Идем и идем. Но все же вперед идем, не бежим. И будем идти, зубами будем рвать немца. За Ваню того же.

Весь ноябрь шли по распутице. Грязь, грязь, грязь… Так много грязи, что, казалось, кроме нее и нет ничего вокруг. Сапоги вязнут в липкой грязи, расквашенной тысячами ног, колесами машин и подвод, гусеницами танков и самоходок. То и дело упираешься плечом в завязшую подводу, помогая немощной измотанной лошаденке тянуть зенитку. С надсадным матюгом выталкиваешь ее из лужи, оскальзываясь и едва не падая….Когда же уже подморозит? Но в этот год ноябрь под Невелем стоит теплый, и воевать тяжело. Ничего, мы сдюжим. Фрицу ведь тоже тяжело, а значит, побьем мы его.

Дошли мы до Пустошки, и шли бы дальше, но немец перебросил подкрепления и уперся. Вот и воюем на месте, того и гляди окружат нас, тогда туго придется. Но вот сейчас стою у блиндажа, слушаю далекое уханье разрывов – наши. Гонят немца, отсекают от нас, давая нашей армии проход. Так что скоро сниматься с места и гнать врага дальше.

Артобстрел наши ведут у городка под названием Городок. Там немцы сосредоточили свои силы и укрепились в обороне. Но и мы не лыком шиты, выбьем. Как пить дать, выбьем.

Сзади кто-то надсадно закашлялся. Обернулся. Никифор Богданов, невысокий, коренастый, с простоватым лицом и хитрющими глазами. Вышел, затянул самокрутку. Ох и ядреная махорка, даже мне закашляться захотелось. А он глянул на меня хитро, как обычно, спросил:

– Как думаешь, ночевать здесь будем или погонят опять нас куда?

– Думаю, погонят скоро. Слышь, как грохочут наши? Бьют немца.

И только я замолчал, как по траншее пронеслось: «Снимаемся… Приготовиться к выходу…».

Ну вот, как я и думал. Никифор сплюнул под ноги, выругался и пошел к расчету. Нужно было миномет собирать в дорогу. Я же рванул в блиндаж, мужикам сообщить. В тесном прокуренном сыроватом блиндаже было темно. Связной сидел на рации, слушал эфир. Здесь уже знают – мужики без спешки поднялись с мест, принялись навздевываться. Я подхватил свою мосинку, нахлобучил шапку, закинул на плечо вещмешок, выскочил наружу. А там уже суета вовсю. Петро молча сворачивал только приготовленное было к раздаче кухонное хозяйство. Не пообедать нам опять…

Армия собралась быстро – не впервой уже. Все вокруг работало, как единый механизм. Идем в ночь. Середина декабря, Новый год скоро. Третий уже Новый год на войне. Где встречу? Да и встречу ли? Клятая война. Дома жена с ребятишками, а я тут. Хорошо хоть к ним война не пришла. И не придет уже, не пустим. В Сибири они, в далекой тайге. Там зима вовсю, морозы трескучие. А здесь вон туман сегодня, а ведь 13 декабря на дворе. Из-за тумана авиация не смогла нормально отработать, говорят. Прижали наших там. Минометами, танками и пулеметами прижали к земле пехоту, танки тоже на месте остались, огрызаются пока. Больше 20 минометных и артиллерийских батарей давят огнем. Будем помогать, у нас вон минометчики какие лихие.

Бегом, бегом, снова по грязи. Но подморозило все же немного, нет той каши на дорогах. Глаза в землю, идем. Размеренно, ходко, привычно. Прямо передо мной широкая спина минометчика Гриши Савченко. Крупный, с гулким голосом и большими руками, он укладывал мины точно по реперам, накрывая врага смертельным дождем. Сейчас он шел, переговариваясь негромко с соседом, длинным и нескладным бойцом по фамилии Ерошкин. Никто из нас, похоже. Не знал его имени. Так и звали – Ерошкин. Эта фамилия как-то удивительно подходила к его нескладной фигуре, к его суетливой манере говорить, и совсем не сочеталась с его педантичностью. Он всегда доводил начатое до конца. Не было случая, чтобы он бросил что-то на полпути. И еще он был очень мастеровитым. Умел чинить все – от патефона до танковой ходовки. За это его всегда снабжали куревом и спиртом, и у него можно было разжиться табачком в любую трудную минуту.

Бесплатный фрагмент закончился. Хотите читать дальше?

Связной. История одного подвига

С этой книгой читают

Другие книги автора