Ни пера в наследство

Глава первая

Ему бы в кино сниматься, а не работать в похоронном бюро.

– Подождите пока тут, мэм, – сказал он, тот, кто так и остался неизвестным и безымянным, и впихнул меня в комнату, заставленную спасибо что не гробами. Стол, кресла, шкаф, подуставшая пальма в кадке и какой-то парень, закопанный по уши в бумаги.

– Ненавижу церемонии, – громко сказала я в закрывшуюся дверь.

В комнате было прохладно – я не любитель как следует проморозить кости, но тридцать пять градусов жары снаружи даже для меня чересчур. Я подумала, покосилась на парня в бумагах и стащила с головы траурную накидку.

– Кто вообще это придумал? – спросила я в никуда. – В такое пекло еще и в покрывале. Можно просто шляпу надеть.

Парень молчал. Он склонился так низко, что я видела только затылок, и, похоже, обладателю этого затылка не было до меня абсолютно никакого дела.

– Вы не скажете, столовая здесь есть? Буфет какой-нибудь? Есть очень хочется.

Ноль реакции. Я пожала плечами.

– Глухой он, что ли…

– Нет. Я не глухой.

Я подошла к столу и села напротив парня.

– Вы здесь работаете?

– А чем, по-вашему, я занят? – проворчал он. Я вытянула шею и присмотрелась: кажется, да, изучает какие-то книги. Судя по тому, что в них нарисовано, на профессиональные темы у нас с ним поговорить не получится.

– Ну, не знаю, – уклончиво ответила я. – Может быть, вам тоже скучно, как и мне.

– Мне не скучно, мисс, пожалуйста, оставьте меня в покое. Вы мне мешаете.

Он, очевидно, решил, что если на секунду оторвется от своих книг, то будет выглядеть убедительнее. Молодой, лет тридцати, а уже такой зануда. Диагноз.

– Я вас вообще не трогаю, – обиделась я.

Но беда была в том, что ему было чем заняться, а мне нечем. Я покрутилась на кресле – оно протестующе завопило, так что я даже сначала решила, что над ним поработали мои коллеги, но нет, оно было само по себе едва живым. Почему нет, очень антуражно для той конторы, в которой я находилась.

– А можно я посмотрю? – спросила я и потащила со стола из-под кучи книг какой-то яркий журнал. Парень зашипел как масло на сковородке, а я обалдело уставилась на свою добычу. Каталог элитных гробов – то, что нужно. Никогда не предполагала, что в похоронном бюро будет так занимательно. – Вот такой бы я себе заказала…

– Обратитесь к администратору, – буркнул парень и нервно заерзал.

– Больно дорого, – засомневалась я, прикинув в уме курс валют. – Три таких гроба – малогабаритная квартира.

– Они продают в кредит. И на церемонию делают скидку пятнадцать процентов.

От этого заявления я слегка оторопела. Странные нравы были в этой стране. Гробы в кредит, да и похороны – как праздник. Куча народу, потом застолье, хорошо еще, если клоунов нет…

– Она здесь, сэр.

Двери открылись, и в комнату въехал Лайелл. Взъерошенный, как всегда, но, по всему видно, довольный.

– Ну что? – я тут же забыла про парня и бросилась к брату. – Приняли документы? Все правильно? Консул не потребовался?

– Консул ехать отказался, – фыркнул Лайелл. – Сказал, что пока на кладбище не торопится. Какая же тут жара.

Я покивала. Моему брату было хуже, чем мне, потому что он, как мужчина, должен был быть одет в костюм. Мне, по крайней мере, хватило черных льняных штанов и такой же черной футболки.

– Чего они вообще ждут? – зашептала я. – Сказали – быть к десяти утра. Я смотрела прогноз погоды, через два часа на улицу будет не выйти. Покойника можно кремировать прямо на солнце и без печи.

– Повежливей, Дэй, речь идет о твоем дедушке, – укорил меня брат, но в голосе его слышалась насмешка.

– Я напомню: речь идет о человеке, который бросил бабушку с двумя малолетними детьми и свалил сюда изучать местную фауну. Не требуй от меня уважения.

Лайелл вытянул руку и посмотрел на часы.

– Через десять минут здесь будет нотариус. Огласит завещание, ради которого мы притащились, а потом начнется прощальная церемония.

Я поправила Лайеллу галстук и села на кресло напротив его коляски.

– Скажи мне, что за традиции? Почему в этой стране сначала читают наследникам завещание, а потом хоронят усопшего? Где логика? Она есть?

– Конечно, есть, – серьезно отозвался Лайелл. – Ну, например, наследники смогут чистосердечно сказать, что в гробу они видели наследодателя вместе с его завещанием…

Я посмотрела на папку, которую Лайелл держал в руках. Папка была соответственно случаю – тоже черная, солидная, главное, чтобы Лайелл не вздумал повернуть ее другой стороной. Там были очень неуместные картинки, хотя и веселые. В папке хранилась куча бумаг, одну из которых подписал наш отец, заявляя, что отказывается от своей доли в наследстве в нашу с Лайеллом пользу, а вторую – наша тетя, и несмотря на то, что тетя была монахиней с двадцати пяти лет, слова, которые она говорила, пока подписывала эти бумаги, тянули на пару месяцев покаяний. Что же, мы не знали почившего деда, а они прекрасно помнили, каково им пришлось без отца. Осуждать их у меня язык как-то не поворачивался.

– Бумаги нормальные? – уточнила я. – Они там все проверили? Ну, то есть – оформлены правильно?

– Не переживай, – успокоил меня Лайелл. – Я сам перечитал все законы. Оформлены согласно наследственному праву страны открытия наследства.

– Ой, – скривилась я. – Не начинай.

Я обожала своего брата, но, признаться, ненавидела его профессию.

– Можно потише? – раздался голос. – Вы мне очень мешаете. И проявите, пожалуйста, побольше уважения к месту, где вы находитесь.

– Ах, простите, я забыла, что мы на кладбище, – съязвила я.

– Я говорю о государстве.

О, Тени. Я закатила глаза, а Лайелл легко шлепнул меня по руке. Брат всегда был моей поддержкой и опорой. Ради него я и согласилась на эту поездку – он у нас был головой, а я всем остальным. Руками, ногами и прочим.

Меня на родине ждала диссертация – слава Теням, уже не моя, я на этот раз оппонировала, и, вспоминая собственную защиту, делала это с большим удовольствием. Полчаса позора – и ты доктор инженерно-магических наук. Или не доктор, как повезет. Еще на родине у меня остался возможный жених, с которым я пока ничего не решила, законченный наконец-то ремонт, а потом – долгожданный отпуск на островах. Если опять ничего не случится, конечно, на что я очень рассчитывала. И после отпуска, как мы все надеялись, в надлежащий срок – появление на свет моего племянника и сына Лайелла. Насыщенная событиями и в то же время спокойная и комфортная жизнь.

Я подняла голову и встретилась с братом взглядом.

– Все будет нормально, – прошептала я и накрыла его руку своей. – Я уверена, что дед никому не продал эту вещичку. Даже здесь, в Ифрикии, она никому не нужна, кроме тебя.

Лайелл едва заметно кивнул, но я видела, как он нервничает. Мы были, Тени нас раздери, близнецами, а это немало значило. Часто нам даже слова были совсем ни к чему.

– Вообще неизвестно, есть ли другие наследники, кроме нас.

Лайелл опять кивнул, а я насторожилась. Кто-то шел к нам, выразительно топая. Я приосанилась, вспомнив того красавца, который меня сюда привел, но, к моему великому разочарованию, на пороге возник какой-то высушенный сморчок и, по-черепашьи вытягивая шею, скрипучим голосом объявил:

– Прошу присутствующих здесь пройти на церемонию оглашения завещания.

О Тени, сколько пафоса.

Глава вторая

Не успела я взяться за кресло Лайелла, как парень поднялся из-за стола и быстро вышел из комнаты, подвинув сморчка в сторону. «Его, что ли, звали», – раздраженно подумала я, умудрившись заодно рассмотреть этого книжного червя. Высокий, очень недурно сложен, лицо приятное, только характер дерьмо. Ну, кто без недостатков.

Сморчок требовательно протянул к нам пятерню, и пока я размышляла, чего он хочет, Лайелл сунул ему папку с документами. Компрометирующей стороной вниз, но долго ли папка останется в таком положении?

– Ты другую взять, что ли, не мог? – проворчала я, пока мы ехали по коридору в направлении, указанном сморчком. – Он сейчас ее перевернет, и одним клиентом этого заведения станет больше.

– Ну, я перепутал, – без малейшего чувства вины сказал Лайелл. – Дэй, не делай трагедию на пустом месте.

Почему-то, когда перед нами тот самый красавец с экрана распахнул створчатую дверь, я вспомнила зал торжественных регистраций брака. Разве что музыки сейчас не было, ну и люди на свадьбах одеты поярче. А так – все то же самое: цветы на стенах, украшенный тканью стол, чиновник за этим столом с постной рожей, мол, ходят тут всякие целыми днями. И куча народу – на свадьбе Лайелла была, пожалуй, не такая толпа…

Это меня смутило.

Двери захлопнулись с грохотом, со стены сорвался венок. По счастью, за ним хоть никто не кинулся, впрочем, здесь могли быть совсем другие обычаи.

– Оглашается последняя воля и завещание Тимоти Чарльза Крэсвелла, доктора орнитологии…

Я припарковала кресло Лайелла поближе к столику и оперлась на ручку.

– Согласно воле усопшего, заявить права на наследство могут лишь лица, присутствующие здесь.

Так вот откуда тут столько народа, хмыкнула я и незаметно постаралась их пересчитать. Человек тридцать, ну, часть из них группа поддержки. Все равно многовато. Нотариус покашлял и начал монотонно перечислять имена и фамилии, а я обратила внимание, что о своем присутствии заявила хорошо если треть. Что-то с завещанием было нечисто, но когда очередь дошла до нас с Лайеллом, мы громко подтвердили, что – да, в наличии.

– Имущество доктора Крэсвелла, известное на момент оглашения завещания: дом в пригороде Каруны…

– Развалина, – ворчливо прокомментировал Лайелл, когда я к нему наклонилась. – Никому не продать.

– Автомобиль «Селеста Бэнкс»…

– Старше нас с тобой. Тоже давно покойная, помяни мое слово.

– Деньги на счету в Центральном банке Гануа в размере трех миллионов пиастров…

– В переводе на наши деньги – около трех тысяч таллиров.

Нотариус замешкался, отвлекся на свои бумаги. Пока он в них рылся, я напряженно думала. Судя по всему, дед не рассчитывал на наше появление, раз написал завещание. Ну или просто не хотел, чтобы мы, точнее, его дети, наложили руки на его капиталы. Лайелл выяснил, что обязательная доля в наследстве в Гануа существует, но, как и у нас, на нее могут претендовать только нетрудоспособные дети или супруги, то есть те, кто находился у усопшего на иждивении. Никто из тех, кто жадно вслушивался в речь нотариуса, на нетрудоспособных не тянул – такие ряхи… Но нам было плевать, главное – договориться, чтобы нам отдали то, зачем мы приехали. В крайнем случае, выкупить и получить у властей официальное разрешение на вывоз.

Кто его знает, все-таки это с определенной точки зрения – ценная вещь.

Нотариус перечислил остатки: библиотека, научные труды. Какой-то важный мужчина в очках оживился и начал громко совещаться с товарищами, за что получил резкий недовольный окрик и затих. Кроме этого, в завещании были указаны: мебель, личные вещи, ваза неизвестного происхождения, но почему-то выделенная отдельно, четыре птицы и соответственно птичьи клетки.

На этом имущество деда закончилось. Зал затрепыхался, не требовалось быть гением, чтобы понять – это еще не все.

– Итого стоимость имущества – двадцать восемь миллионов пиастров. Обременение наследства, – возопил нотариус. – Долг Центральному банку Гануа в размере двухсот пятидесяти миллионов пиастров.

Зал разочарованно притих. Я прикинула – двести пятьдесят тысяч таллиров. Очень серьезная сумма. Чем дед думал?

– А также три долговые расписки на общую сумму сто десять миллионов пиастров.

– Старый козел, – расслышала я бормотания какой-то женщины. – Я рассчитывала, что нам будет где жить.

– Стоимость организации похорон составила пятьдесят миллионов пиастров. Итого обременение наследства составляет четыреста десять миллионов пиастров. Имущество доктора Крэсвелла будет разделено пропорционально между лицами, согласными принять наследство с обременением.

Зал как-то странно рассредоточился на две части. Большая распределилась вдоль стен, и я поняла, что эти люди предпочли не связываться с долгами. В середине остался тот самый представительный мужчина, у которого вызвали интерес труды и библиотека, тощая как половина весла пожилая дама с мужем-кругляшом и – вот это сюрприз! – мой зануда. Не мой, разумеется, но с которым я успела если не сцепиться, то слегка поконфликтовать.

– Университет Гануа, профессор Вальстрад, – сказал представительный мужчина. – Мы забираем библиотеку и научные труды. Э-э… В каком соотношении к общей стоимости имущества оценивается библиотека?

Нотариус сдвинул брови и вчитался в бумаги.

– Три миллиона пиастров.

– Мы согласны.

Я произвела нехитрый подсчет. Университет легко отделался. Я осторожно постучала по плечу Лайелла.

– Доктор Лайелл Крэсвелл, – начал он, сразу обозначив этим многое, и это стало ясно по реакции зала. – Доктор права, – уточнил он. – Мы хотели бы принять наследство в объеме личных вещей. Всех, которые принадлежали покойному Тимоти Крэсвеллу на момент его смерти. Какова их стоимость?

– Пятьсот тысяч пиастров, – без промедления отозвался нотариус. К этому барахлу, скорее всего, уже приценивались.

Я кивнула, но Лайелл едва заметно помотал головой, и мне пришлось наклониться к нему.

– Не так все просто, подожди, Дэй.

Я пожала плечами. Лайеллу было видней, в конце концов, он действительно был доктором права, пусть местное законодательство и отличалось от нашего довольно серьезно и явно не в лучшую сторону. Откровенничать со мной прямо в зале Лайелл не мог, и в любом случае мне требовались пояснения. Нотариус мне их тут же дал, только вот они мало меня обрадовали.

– Наследство согласно параграфу триста четырнадцать закона о наследовании Республики Гануа может быть принято исключительно в полном объеме пропорционально долям, – невразумительно известил нотариус. – Кроме Университета Гануа и доктора Крэсвелла есть желающие?

Процедура больше напоминала аукцион, и я подумала, что Лайеллу будет что рассказать коллегам. Такого они, пожалуй, еще не видели.

– Дэйтон Делано, старшая школа Каруны номер одиннадцать, преподаватель биологии.

Вот я и узнала имя зануды, заодно и его место работы. Что ему нужно от деда? Наверное, часть того, что уже успел отхватить университет. Я старалась не поворачивать к нему голову, чтобы это не выглядело неуместным интересом, но интерес у меня, конечно же, был. Обычное любопытство.

– Какова стоимость птиц, господин нотариус?

Нотариус снова зашуршал бумагами. Копался он в них достаточно долго, Делано заметно нервничал, а Лайелл поманил меня к себе.

– Кажется, если стоимость не обозначена, то либо учитывается рыночная, либо на него могут повесить весь оставшийся долг. Понимаешь? Птички будут алмазными.

– Нам-то что, – ухмыльнулась я. – Нам ведь лучше.

Судьба – дамочка веселая, только шутки у нее весьма дурные. Так извернется, что обхохочешься.

– Стоимость всех птиц вместе с клетками и остальным оборудованием – полтора миллиона пиастров.

– Я согласен.

Никогда я еще не видела на лице человека такого явного облегчения. Нотариус, действительно как аукционист, взял в руки молоток и громко спросил:

– Есть прочие желающие?

Никто ему не ответил.

– Раз? Два?.. – Я замерла. – Три. Наследники определены. Определяется размер обременения.

– Что? – услышала я сдавленный голос и обернулась. Теперь на Делано не было лица. Как все местные жители, он был загорелым, но сейчас побледнел до такой степени, что сложно было сказать, где заканчивается его шея и начинается воротник рубашки.

– Будет рассчитана сумма обременения, которую наследники, принявшие наследство, обязаны выплатить кредиторам в течение месяца, и после этого смогут вступить в права наследства. Прочее имущество будет также разделено согласно вашим долям, ваше право – принять его в натуральном виде или прямо сейчас заявить о реализации с аукциона.

Произнеся эту кошмарно-юридическую справку, нотариус уселся, придвинул к себе лэптоп и углубился в расчеты.

– До меня дошел глубокий смысл фразы «плюнуть ему на могилу», – прошептала я Лайеллу. – Дед был еще большим паршивцем, чем мы о нем думали. Как он наделал столько долгов?

Вопрос был более чем риторическим. У нас на родине давно прошли те времена, когда люди вовсю пользовались кредитами непонятно на что, но и проценты у нас никогда не были настолько огромными, как в странах Ифрикии. Можно сказать, что у нас, напротив, все помешались на разумном потреблении, и покупка чего-то новомодного больше порицалась, чем взывала зависть, а «звезды» вот уже лет тридцать как хвастались в социальных сетях переходящими из рук в руки вечерними нарядами… В каждой стране есть свои странности, подумала я, но такие огромные суммы не на машину или недвижимость? Дом ремонтировал? Поставил там сантехнику из чистого золота? Почему банк вообще дал кредит человеку с небольшими доходами? На что? А частные кредиторы? Кто ссужает деньги тому, кто и так увяз в долгах по уши?

– Стоимость принятого наследства – пять миллионов пиастров, стоимость долей: Университет Гануа – шестьдесят процентов, доктор Крэсвелл – десять процентов, мистер Делано – тридцать процентов. Таким образом, размер обременения составляет: Университет Гануа – двести сорок шесть миллионов пиастров, мистер Делано – сто двадцать три миллиона пиастров, доктор Крэсвелл – сорок один миллион пиастров.

– Университет целиком стоит меньше! – завопил профессор Вальстрад, от отчаяния дергая себя за волосы.

– У нас есть горилла, – вмешался кто-то из его коллег. – Продадим ее в зоопарк Вестландии, все равно она только и делает, что жрет и спит.

– Сорок одна тысяча таллиров, – пробормотала я. – Недешевая выходит штучка…

Лайелл, конечно, не стал поворачиваться ко мне, сидя в своем кресле, и я положила обе руки ему на плечи.

– Это неважно. Думаю, и отец, и мать, и Джоанна, и ее родители, и я – все разделим эти деньги между собой. Ты заслужил.

И сжала руки чуть сильнее, чтобы Лайелл не подумал возражать. И посмотрела на Делано… Мне было безумно интересно, как он отреагировал на подобную сумму. Не то чтобы я была знатоком местных нравов, но понимала, что дорогие частные школы, где учителя получают практически столько же, сколько и у нас, здесь не нумеруются, а носят гордые имена.

Но он лишь улыбался и, кажется, теперь был всем доволен.

Глава третья

Лайелл, видимо, дергал меня за штаны уже достаточно долго.

– Ты чего на него так уставилась?

А? Ну, собственно, почему бы и нет?

– Если выкинуть ученого джентльмена, который от отчаяния разодрал себе парик, то этот типчик – единственный наш конкурент, – проворчала я. – И знаешь, я за ним наблюдала. То он чуть в обморок не хлопнулся, когда нотариус начал что-то вещать про обременение, а сейчас поскакал козликом.

– Нам тоже пора скакать, – заторопился Лайелл. – Мы тут уже одни остались.

Он был прав. Вся публика просочилась из зала, мы торчали посередине как забытые пеньки, и не то чтобы меня это смущало.

– А нам вообще нужны эти похороны? – уточнила я. – Или мы можем спокойно забрать свои бумаги и свалить… кстати, учитывая рисунок на твоей папке, я бы сделала это поскорее.

– Надо же соблюсти приличия?

Точно надо? Я призадумалась. То, за чем мы приехали, мы уже порешали. Деньги на карточке у нас были, да и личные вещи покойного остались за нами.

– Соблюдем приличия, заберем бумаги, возьмем то, что надо…

– Сначала погасим нашу часть долга, – напомнил Лайелл. – Иначе нам никто ничего не отдаст.

– Вечно ты все испортишь. Ладно. Погасим, заберем, получим разрешение на вывоз – и домой, пока нас тут не зажарили.

За милой беседой мы выехали за последними участниками нашего собрания. Тут я едва не запуталась, потому что кое-кто пошел по коридору направо, а остальные – их было куда меньше – налево. Я повертела головой, надеясь увидеть того красавчика… может быть, удастся подкадрить – такого у меня еще не было, чтобы знакомиться с мужчиной в похоронном бюро, но все всегда случается в первый раз – но заметила только зануду. Как его – Делано. Вот как раз Делано шел налево.

– Нам, наверное, тоже туда, – предположила я. – Ну он наверняка пойдет прощаться с покойным. Должен же он сказать ему пару ласковых напоследок?

Делано пропал в какой-то двери, я поспешила туда же, не скрывая раздражения. Безбарьерная среда в этой стране у меня вызывала в принципе злость, потому что даже в отеле у нас были пандусы, большой лифт и номер, приспособленный для коляски только на рекламном буклете.

– Прости, – сказала я, когда коляска подпрыгнула на каком-то неуместном стыке. – Хочется ругаться, как тетя Агата.

– Тебе нельзя, – предостерег меня Лайелл, – у нее покаяние, а тебе придется с этим жить.

– Да с чем мне только жить ни приходится, – буркнула я. – Ой, простите, в смысле нашли где встать. Ноги целы?

Делано шипел, но, надо отдать ему должное, не ругался, а мог бы. Лайелл сдержанно извинился, я посчитала конфликт исчерпанным. Да и на улице жарило так, что не то что ругаться – жить не хотелось.

– Ну и пекло.

– В последний путь мы провожаем сегодня человека невероятно широкой души и чистого сердца. Из всех присутствующих здесь нет того, кто не вспомнил бы доктора Чарльза без боли внутри. Искренний и верный друг, прекрасный ученый, проживший жизнь без долгов и излишеств…

– А о ком это он? – прошептала я. – Мы точно приехали к правильному покойнику? Может, тут хоронят кого-то другого?

– Это традиции, Дэй, – усмехнулся Лайелл, – есть такое слово. Просто сделай печальную физиономию и кивай.

Я сделала печальную физиономию и слушала, истекая потом. По крайней мере, таких мокрых штанов у меня не было лет этак с двух, в этом я могла бы поклясться. Лайеллу было тяжелее, и я закатила коляску в тень дерева, выгнав оттуда какую-то недовольную женщину. Я узнала, что дед всю жизнь посвятил науке, жил отшельником и аскетом, ограничивал себя во всем, ни слова не сказал никому поперек и оставил в наследие человечеству великие открытия: пару вымерших птиц и одного червяка, который существовал – предположительно.

– Где справедливость? – пробурчала я. – Человечеству птичек, а нам долги. Играл он, что ли?

Я подняла голову и обнаружила, что Делано стоит рядом со мной и очень нехорошо на меня смотрит.

– Ну чего… сэр, не мешайте скорбеть, – попросила я, с трудом сглатывая. – Здесь вода есть? Пить очень хочется.

– Это траурная церемония, – скорчил презрительную мину Делано. – Кровь попьете потом, если найдете из кого.

– Ах ты… пошел вон, – осклабилась я. Удивительно, но Делано послушался, а я подумала, что неспроста.

Над могилой начались какие-то пляски, но пока не пел весело хор, можно было расслабиться.

– Он что-то затеял, – сказала я Лайеллу. – Он мне не нравится.

– Ты ему тоже, – успокоил меня брат. – Дэй, смотри, какие интересные обычаи. Где ты еще такое увидишь?

– Что они творят там с покойником? – я присмотрелась, и увиденное мне не понравилось. – Слушай, я не хочу обнимать человека, которого даже ни разу не видела и который так обошелся с бабушкой и собственными детьми. Так что нет, давай потихонечку двигаться к документам.

Прощаться с дедом тем временем подошел господин из Университета, глазки у него подозрительно бегали, но как и полагается настоящей ученой крысе, вид он умел делать отменно и речь толкнул короткую, но выразительную. Я прослезилась.

– Я все поняла, потом они будут долго стоять над могилой, а потом сыграет оркестр и торжественно поставят вон ту плиту. Я догадалась, куда делись пятьдесят миллионов. Не могу на это спокойно смотреть, – заявила я и, не слушая возражения Лайелла, отправилась обратно в здание.

Нам пришлось порядком там покрутиться. Оказалось, что пройти через те же двери мы почему-то не можем – они просто не открывались, и я, страдая от жажды, потащилась вместе с Лайеллом в объезд. Мы ткнулись в какую-то дверь и – так бывает? – с той стороны нам ее открыл прелюбезнейший мистер Делано, куда-то очень торопящийся.

– Это вы или у вас тоже есть брат-близнец? – сказала я вместо «спасибо» и подумала – чего меня так несет? Он же мне ничего плохого не сделал. И как это он так скоренько обернулся? – То есть спасибо, конечно, а вы что здесь делаете?

– Шел за врачом, – поджал губы Делано. – Помощнику нотариуса стало нехорошо.

– Мне сейчас самой нехорошо станет. Это я не про вас, просто очень уж жарко.

– Кто-то подсунул ему папку с такими рисунками, что… – бросил Делано и побежал почему-то на кладбище.

– Ай-яй-яй, – сказала я с укоризной. – Ну, будем надеяться, он успел все оформить.

Коридор я узнала – мы в него и зашли с самого начала, только с другой стороны. И кабинет, куда перед тем, как меня запихнули в комнату к зануде, заехал Лайелл, я тоже узнала. Тяжко вздохнув, я открыла дверь и приготовилась выслушивать крики.

– Доктор Крэсвелл! – кинулась к нам секретарша. Ого, мне нравится подход к похоронному делу в этой стране. Наверное, в модельных агентствах все обстоит много хуже. – Извините, кто-то положил ваши документы в такую ужасную непотребную папку, что бедный мистер Крауч потерял сознание от стыда. Но у нас уже все готово.

Мистер Крауч мне не показался таким уж пристыженным. Он даже без сознания уже не был, а рассматривал папку Лайелла с большим интересом. Бумаги наши лежали на столе.

– Вот, возьмите, – секретарша с ослепительной улыбкой протянула мне всю стопку, добавив сверху пару листов. – Это платежное поручение, как только оплатите указанную в нем сумму, сможете вступить в права наследства. У вас месяц.

– Спасибо, мисс, – лучезарно улыбаясь, Лайелл перехватил у меня бумаги и попросил: – Папку нам только отдайте. Это подарок моего учителя, он мне дорог как память.

– Слава Теням, он не грохнулся в обморок второй раз, – сказала я, выбираясь в коридор. – Отлично, сейчас в банк, а потом сразу в эту развалину. Потом – в ведомство, которое даст нам разрешение на вывоз, и домой. Мы и так загостились.

Мимо нас, оглушительно топая, пронесся какой-то невообразимо неряшливый джентльмен. Пахло от него тоже возмутительно, а судя по тому, что следом за ним вальяжно прошествовал Делано, сделав вид, что нас вообще нет, я логично решила, что это доктор.

– Это доктор? – на всякий случай спросила я у Лайелла, который все равно этого точно не знал. – Он что, поднял его из могилы?

Но Делано уже скрылся за дверью, поэтому ответить мне ничего не смог. Я покатила коляску к выходу.

– Что ты к нему цепляешься? – удивился Лайелл. – Я могу тебе объяснить его реакцию, я еще и не такое видел. Ну, может, он посчитал, что ему не хватит средств покрыть эти долги. А птичек хочется. А потом услышал сумму и понял, что все в порядке…

– Ага, а зачем ему эти птички? – возразила я. – Нет, он меня просто… – Бесит. Но Лайеллу я этого не сказала. О Тени, я что-то скрыла от брата, с чего бы? – Смущает. Э-э… он подозрительный. Я, конечно, работаю с магией, а не с людьми, и тебе тут виднее, но все же. Давай на всякий случай не сводить с него глаз?

– Давай, – легко согласился Лайелл, – но вряд ли он еще раз попадется тебе на глаза.

Он был, разумеется, прав. И почему-то мне от этого стало грустно.