Наблюдатель

© Борис Ковальский, 2017

ISBN 978-5-4485-1820-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

– Что ты сказал?

В полумраке салона не сразу удалось разглядеть грубоватое лицо. Раньше, когда он просыпался вот так и смотрел на нее украдкой, на дне его холодного взгляда можно было уловить что-то ласковое и нежное, прежде чем опускалось забрало, за которым интроверты привыкли скрывать свои чувства.

Но не сейчас.

Сейчас взгляд был слишком мутным, чтобы разглядеть, что там на дне.

– Приехали.

– Тебе приснилось?

– Нет.

– Значит, ты шутишь, – она прижалась к его плечу, чувствуя, как дыхание рядом становится медленным и глубоким, – как ты можешь здесь спать?

– Идем, – он принялся шарить рукой в поисках сумки.

– Так ты серьезно?

Она глянула в маслянистый мрак за окном и обернулась с выражением, которое ясно давало понять, что шуток она терпеть не намерена, но он уже стоял в проходе с закрытыми глазами, слегка раскачиваясь, словно продолжал спать.

Ладонь его протянутой руки сжималась и разжималась, торопя ее.

– Но ведь там ничего не видно! – засмеялась она, звонко хлопнув его по ладони.

– Тише! Людей разбудишь…

Он повел ее мимо спящих, похожих на трупы пассажиров, сквозь храп, удушливые запахи и трескучие звуки дешевых наушников. За водительским стеклом желтела знакомая стена.

– Ну, скажи – как ты узнал?

– Отстань, – влилось в ухо вместе с жарким дыханием. Он быстро поцеловал ее и увлек в снежную ночь.

Шедший вторые сутки снегопад сковал не только Москву, но и все дороги в радиусе пятидесяти километров за МКАД. Она вспомнила, как испугалась, впервые увидев десятибалльные пробки на экране смартфона. Но в ту минуту надежда была еще жива. Жив был пропитанный мраком день, и в запасе оставалось целых шесть часов на преодоление того, что даже в худшие времена занимало пару часов.

Теперь, когда все надежды остались позади, девушка смотрела на охваченный огнями караван, хвост которого пропадал за подъемом и, вспомнив, что он тянется из самого центра Москвы, ощутила приступ тошноты.

Ветер порывами дул со стороны поля, принося из мрака огромные снежные вихри, походившие на великанов, медленно плывущих через шоссе. Девушка повернула голову ему навстречу, и от снега защекотало в носу. Она чихнула, вытянув руку в сторону дороги.

– Смотри!

Он обернулся и увидел две полицейские машины, стоявшие друг за другом. Занесенные снегом, темные, очевидно, они простояли тут не один час. В низине, у заброшенного сарая, в такой же безжизненный сугроб превращалась машина скорой помощи. Взгляд пробежался вдоль обочины и уперся в еще одну причину пробки.

– Кошмар! – сквозь варежку ее голос прозвучал искаженно. – После такого ведь никто не выжил?

– Вряд ли. Похоже на лобовое столкновение.

Он смотрел на нижнюю часть и багажник – больше от машины ничего не осталось. Порог под водительской дверью был залит темными подтеками и измазан чем-то густым, похожим на солидол.

– Интересно, где они все?

– Кто?

– Ну, врачи, полиция…

В месте аварии пробка ссужалась. Водитель «Ленд Крузера», без успеха пытавшегося обогнуть ее по обочине, высунувшись из окна, грозил кому-то хоккейной клюшкой. Его квадратная челюсть поднималась и опускалась, как грузовая платформа.

– Идем?

Вместо ответа она схватила его за рукав.

– Витя! Сколько?

Он взглянул на часы.

– Без пятнадцати…

Она подняла указательный палец и замерла, многозначительно глядя в его лицо.

– Я успею.

Он вспомнил, и легкий холодок скользнул в район живота.

– Конечно, успеешь. Идем!

Но она покачала головой.

– Что?

– Не притворяйся!

– Аня…

– Ты же знаешь, он работает до полуночи, – перебила она, – господи, не веди себя глупо!

Он вспомнил забор на Новинском бульваре и голос с едва уловимым акцентом – анкеты должны быть отправлены до тридцать первого декабря. Им шли навстречу. Нельзя не ценить это. И все, в общем-то, было нормально – до сегодняшнего утра, когда обнаружилось, что он взял не ту «флешку». Конечно, она была в ярости, и он чувствовал себя виноватым, но…

– Хорошо. Ты успеешь, – услышал он собственный голос.

Она улыбнулась и провела ладонью по его груди. Он подумал – и в самом деле глупо. Смешно и глупо он выглядит в своей навязчивой манере всегда и везде видеть опасность. Ведь, в конце концов, все это по его вине.

Перед поворотом она остановилась. Оглянулась, помахала рукой. Густой подмосковный мрак очертил невысокий силуэт, и нежная кожа как-то неестественно ярко отразила бледный свет фонаря, словно она попала в перекрестье лучей театральных прожекторов. Ответный взгляд, как всегда – мягкий и веселый одновременно, аккуратный подбородок приподнят, и ямочки на щеках свидетельствуют о едва сдерживаемой улыбке.

Он смотрел на нее, пытаясь подобрать нужное решение, но в голову ничего не шло. «Не глупи», – сказал он себе и растянул сжатые губы.

Она улыбнулась в ответ и шагнула в темноту.

Охранник сидел без движения, словно манекен в магазине одежды. На восковом лице двигались только стеклянные глаза, флегматично следившие за фигурой, перемещавшейся по экрану.

Фигура миновала алкогольный, затем мясной отдел и появилась у второй кассы в конце магазина. Девушка, лет семнадцати, подняла светло-серый взгляд.

– Привет.

– Привет, Алиса. Пройдет?

– Только одна?

Виктор поднял вторую руку.

– Завтра же Новый Год, – одобрила девушка, – а мы работаем до двух сегодня.

– До двух?

– Не видел объявления?

– Видел, но… черт, я забыл.

Он поставил бутылки на ленту.

– После Нового года будем работать круглосуточно. Петр говорит. ремонт шоссе приведет к нам новых покупателей.

Виктор оглянулся на безлюдное помещение, вызвав у Алисы улыбку.

– Кстати, что там случилось? – кивнул он в сторону окна, украшенного гирляндой.

– Ты про аварию? Ужас! – округлила глаза Алиса.

Виктор достал из бумажника пластиковую «Мастеркард», исподлобья посмотрел на Алису и убрал карту обратно.

– Лобовое столкновение?

– Я сначала подумала, там арбуз кто-то разбил, – Алиса набрала в легкие воздуха и покачала головой. – А потом поняла – откуда зимой арбузы… Зря я туда ходила. Жалею теперь.

Виктор нахмурил брови.

– Странно, я видел только одну машину.

Алиса по-девичьи посмотрела ему прямо в глаза.

– Там была не совсем машина.

– В смысле? – спросил он, протягивая тысячерублевую купюру.

– Ну, в смысле не легковая, – Алиса взяла деньги, отсчитала сдачу, – знаешь сарай, как у дяди Андрея, с большой буквой «вэ» на решетке?

– Дабл Ю?

– Наверное. Он в яме, возле складов, – девушка приложила маленькую ладонь к основанию шеи. – Представляешь сколько там?

Виктор посмотрел в окно.

– Метров тридцать?

– Если не больше. Мы подумали, что взорвалась цистерна на Фабрике, но потом этот треск, визг, и…

Алиса замолчала, застывший взгляд ее больших глаз устремился сквозь окно на дорогу. Тонкие пальцы перебирали цепочку с крестиком.

Виктор хотел еще спросить что-то, но раздался звон колокольчика – в магазин вошел полицейский огромного роста. Фиолетовый бушлат и шапка его были усыпаны снегом. Виктор подхватил пакет и направился к выходу.

Проходя мимо полицейского, краем глаза он уловил, как тот, будто оступившись, стал заваливаться назад. Угол крена показался Виктору чересчур значительным, и он выставил руку, уперев кулак прямо в букву «П» термотрансфертной надписи «ДПС» на широкой спине.

Полицейский обернулся. В его лошадином лице отразилось искреннее, почти детское удивление. Он протянул неуклюжую руку, будто захотел дотронуться, но Виктор шагнул назад, и неловкая рука, упакованная в толстый рукав с двумя светоотражающими полосами, задела стенд со жвачками, с грохотом его опрокинув.

Виктор заметил, что никто в магазине – ни охранник, ни девушки-кассирши – никак не отреагировали на это. Они сидели неподвижно, словно восковые фигуры, не обращая внимания на шуршание обертки и треск карамели под тяжелыми полицейскими ботинками. Этот шум в абсолютной тишине резал слух, словно ржавые ножницы бумагу.

Виктор пожал плечами и вышел на улицу.

Звон в голове – порождение тишины. Такой вывод он сделал, когда свернул за угол магазина и обнаружил, что ни один фонарь вдоль дороги не работал.

Свет, исходивший от окон ветхих одноэтажек, отражался от белого полотна, в которое снегопад превратил дорогу. По краю тянулась цепочка ее следов. Поначалу Виктор старался ступать по ним, но мелкий пылеобразный снег стремительно заметал все вокруг и у детской площадки, от следов уже ничего не осталось.

Он шел вдоль длинного двухэтажного барака, морщась от снега и поглядывая на черные окна. Лишь в двух из них чернота смешивалась с синим мерцанием телевизоров. Пенсионеры рано ложатся. Кажется, это дом бывших рабочих. Где-то здесь, неподалеку, была фабрика. Он часто слышал о ней и встречал упоминания – в обрывках разговоров, названиях переулков, остановок, надписях и указателях на заборах, но не знал и по большому счету не хотел знать, что она производит. Местные называли ее просто – Фабрика.

За два года жизни в деревне он так и не смог привыкнуть к чистым звукам природы, зимой чаще сводившимся к тишине, изредка прерываемой собачьим лаем и ревом моторов со стороны шоссе. Ей нравилась тишина, ему поначалу тоже. По крайней мере, он думал, что нравилась. Он говорил, тишина настраивает его на мистический лад. Иногда, возвращаясь, домой поздно, вот как сейчас, например, – сквозь снегопад и атмосферу фантастического безлюдья – он думал о том, как много в России мест, куда не ступала нога человека и где по этой причине может твориться все что угодно.

Виктор пересек автостоянку, миновал освещенную площадку у подъезда пятиэтажки, подошел к краю футбольного поля, и поднял взгляд. Он всегда это делал – и зимой и летом. Просто чтобы оценить расстояние и еще раз взглянуть на свой новый дом со стороны.

Он даже не сразу понял, в чем дело. Смахнув с лица снег, Виктор прищурился на черные окна квартиры, ощущая, как вместе с нарастающими ударами сердца вокруг позвоночного столба концентрируется какой-то лютый острейший холод. Дыхание споткнулось, будто от удара под дых.

Через секунду, не обращая внимания снег, коловший лицо, попадавший за воротник и лезший в ботинки, он с трудом преодолевал заснеженное поле. Сквозь густую белесую изморось впереди, над входом, словно ориентир, прыгал тусклый фонарь. Сильно чесался нос, но он не замечал этого – в удивительной тишине до слуха доносилось только сбитое дыхание и монотонный звон. Где-то на задворках сознания блуждала слабая мысль о безумии, о том, как глупо он будет выглядеть, когда начнет объяснять испуганной жене, что с ним случилось. Но эта мысль таяла с каждым мгновением, и причиной тому был не просто выключенный на кухне свет, хотя он знал, что ноутбук жены всегда находился там. В конце концов, она могла просто перенести его в комнату.

Ворвавшись в подъезд, одним прыжком он преодолел пять ступенек и дернул за ручку первую дверь. Заперта. Он не стал звонить или стучать – что-то подсказывало, что не стоило этого делать. Связка ключей выпала из трясущихся рук. Виктор поднял ее, с трудом выбрал самый длинный, вставил в замок, сделал два оборота. Щелчок. Дверь беззвучно ушла в темноту.

В груди что-то оборвалось и, перекрыв на секунду дыхание, рухнуло вниз.

Ведомый стремительно тающей надеждой, что вот-вот найдется один ответ на все вопросы, он вошел в квартиру и включил свет.

Пять секунд понадобилось, чтобы обойти крохотную квартиру, оставив повсюду кучи снега, который скоро превратится в грязь. Заглянул на кухню и ванную. Пусто. Ее здесь не было с самого утра. Наспех убранная кровать. На ней – расческа, брошенная утром второпях. На столе – забытая «флешка».

Скрутившая внутренности паника уже тянула свои холодные щупальца к голове, но он устоял, пока были силы. Доставая телефон, Виктор ощущал, как звон в ушах становится почти нестерпимым.

«Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети».

Через два часа его накроет первый приступ. Через три – начнет выворачивать наизнанку.

«Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети».

На следующую ночь, под звуки фейерверков и пьяных криков под окнами, звон, наконец, утихнет, уступив место пульсирующей боли.

«Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети».

Эта боль не оставит его никогда.

Эпизод 1

Суббота, 13 августа

Перед тем как отправиться в душ, он решил еще раз взглянуть на свой старый «Фольксваген». По правде говоря, времени на это не было, но мысли о будущем старой машины не отпускали. Минута расставания приближалась, воображение рисовало спущенные шины, охваченный коррозией кузов, медленно и неумолимо разрушаемый дождем и снегом.

Он ощутил легкий укол совести. Сядет ли теперь за руль его старого друга тот, в ком загорается светлое чувство, когда из-под капота раздается бодрое урчание, а в лицо дует ветер дальних странствий? Хотелось бы верить. Но он понимал – если кто и сядет теперь, то лишь для того, чтобы взломать приборную панель и снять отпечатки пальцев. «К черту кусок хлама», – сказал бы брат и оказался прав, как всегда, особенно теперь, когда он мог купить десяток новых фольксвагенов. И все же, доставая из холодильника пакет сока, он почувствовал, как глаза наполняются слезами.

Небесная трапеция, вырезанная контуром пэ-образного здания, утопающий в зелени двор – сколько раз он смотрел на все это хмельным взором из-за грязного, годами не мытого стекла, не испытывая ничего, кроме отвращения. Но сегодня все иначе. Сегодня все подернуто какой-то странной щемящей тоской. Последний раз подобное чувство он испытывал пять лет назад, когда хоронили Марту. Он знал, что рано или поздно будет скучать по этому постылому виду. По сломанным качелям, лужам и ясеням, чьи кроны, несмотря на серую призму стекла, кажутся яркими и густыми, словно за окном тропический лес, а не заурядный московский двор. Все дело в жаре – от нее мутируют и растения, и мозг. И в усталости, конечно. Прощай, старина! Он опустил взгляд, и серые глаза вмиг почернели.

Микроавтобус с огромными буквами «ДПС» на капоте произвел эффект взорвавшихся ракет, достигших цели через зрительные каналы. Пакет выскользнул из рук, залив густой массой шею и футболку. Сделав несколько шагов назад, он замер – в позвоночник уперлась шляпка гвоздя, и стоял бы так, в одуряющем ступоре и дальше, если бы не прокуренный голос, разломивший надвое сегодняшнее утро.

Заставив себя вернуться к окну, он остановился в метре и вытянул шею. За облупившейся рамой показалась крыша микроавтобуса, вызвав мгновенный спазм в кишечнике. Рядом, перекрыв проезд, маячил полицейский «Форд Мондео». Чувствуя, как легкие покидает воздух, он обвел круглыми глазами двор. Возле мусорных контейнеров, за кустами, мелькнули узнаваемые синие полосы. Патрульная «девятка» караулила выезд. Итог – три машины. И это только в зоне видимости.

Двое полицейских, склонившихся над его «Фольксвагеном», отсекая ладонями солнечный свет, с несвойственной московским «дэпээсникам» энергичностью пытались разглядеть то, чего там уже явно не было.

Третий, чуть поодаль, слушал человека с птичьим лицом, в котором он узнал соседа с четвертого этажа. Птичье лицо было устремлено прямо на него.

Отделенный семью этажами и занавеской, он ощутил, как волна жара прокатилась снизу вверх.

«Они не могут видеть тебя, и мелколицый не знает точно, на каком этаже ты живешь».

Все верно. Прокуренный голос – последняя надежда его рассудка.

Не зря в птичьем лице сквозит неуверенность, а в близко посаженных глазах – злая растерянность. И хотя палец соседа устремлен прямо в окно, за которым, согнувшись, стоит его худая фигура, он знал: в эту секунду прокуренный голос прав, и будто в подтверждение, палец переместился на соседнее окно, перенацеливая туда и внимание полицейского.

Повернувшись, он поскользнулся и упал в лужу. В нос ударил сладковатый запах пищевых добавок. Ему словно что-то мешало. Ступор. «Это похоже на сон», – подумал он, разглядывая банку из-под чипсов «Принглс», лежавшую в пыли под столом. Сон, в котором стремление убежать ни к чему не приводит. С улицы через открытую форточку влетели голоса и собачий лай. Он вскочил, превозмогая боль в колене. Встревоженный взгляд уперся в дверь, и неожиданное воспоминание вызвало тремор лицевых мышц.

Ему было одиннадцать, когда он впервые забрался в чужую квартиру. Брат был рядом, если можно так сказать, – всего в паре метров, отделенный плитой перекрытия, приложил ухо к бетону и делал вид, что слушает. Он был уже слишком крупным, чтобы лазать в окна, и потому лишь руководил «операцией», потратив перед тем два часа, доказывая, что в квартире никого нет. Он мог ничего не говорить, ведь он всегда ему верил. Даже когда тот ошибался.

Нервный тик с тех пор часто навещал его, как память о том, что самое страшное – это не встреча с пьяным хозяином. И даже не сломанная рука. Стойкое ощущение дежавю оживило картины ушедших дней, вернув позабытый кошмар со всеми его атрибутами: болезненным состоянием сна, стальным привкусом, запахом пота и еще каким-то, сладковатым. Кажется, маракуйи.

«Не стоило стоять, как болван».

За злыми словами, брошенными братом в тот день, несомненно, прятались чувство вины и жалость, но разумный их смысл никто не отменял.

Очнувшись, он прошел в комнату, схватил сумку, сунул мобильник в карман, пересек коридор, распахнул дверь в ванную, упал на колени и, засунув руку за унитаз, извлек ржавый лом-гвоздодер.

Когда он вернулся к двери, дыхание его было ровным. Набрав в грудь воздуха, он толкнул дверь, без страха готовый встретиться с первой проблемой лицом к лицу, но его приветствовала лишь сонная безмятежность утренней лестничной клетки и пение птиц, что было не так уж плохо для начала.

Поднявшись на последний этаж, он вызвал лифт, забрался на сварную вертикальную лестницу, ведущую на чердак, и сунул расплющенный конец гвоздодера под скобу. Скоба на удивление легко поддалась. Крошка и мелкие камешки посыпались на голову, запрыгали по лестнице звонкой дробью.

«Новый замок, старые петли», – заметил он и ощутил внезапное чувство благодарности. Когда-нибудь, в спокойной обстановке, он с удовольствием выпил бы со слесарем, чье старое доброе умение плевать на свои обязанности однажды, быть может, спасло ему жизнь. В голове возник образ пьяненького мужичка лет пятидесяти – худого, низкорослого, говорливого. Он похлопывал бы его по плечу, подливая коньяк. Впрочем, о спасении пока думать рано. Крышка опрокинулась, погрузив его в облако пыли, и в ту же секунду снизу поднялся гул трезвых мужских голосов, заставив его содрогнуться.

Несмотря на раннее утро, крыша оказалась раскаленным плато, воздух застыл, пространство вокруг – будто накрыто стеклянной банкой. Он оглянулся: кругом – симметричные крыши типовых многоэтажек, и только на севере – уходящее вдаль море густой зелени – Бутовский лесопарк.

Подбегая к пожарной лестнице, он уже понимал, что сумбурно рожденный план не сработает. Кривые, убегающие вниз ржавые стрелы, шатались и внушали ужас своим лязганьем. Спрыгнув с парапета, он побежал к тамбуру первого подъезда, на ходу отряхивая вспотевшие ладони.

С крышкой люка над первым подъездом сразу возникли проблемы – на этот раз петли оказались новыми, и слесарь представлялся уже другим – моложавым, хмурым и несговорчивым. Спустя пять минут высохшие на солнце доски насквозь промокли от его пота, но результатом усилий оказалась лишь одна вывороченная петля. Напрягая мускулы, он отогнул пластину и просунул в образовавшуюся щель голову. Взгляду предстали двери квартир и часть лестницы в перевернутом виде. Он протиснул в щель сумку и, игнорируя треск рвущейся футболки, полез следом.

Спустившись на второй этаж, выглянул в окно. Вид небольшой площадки, окруженной плотными зарослями кустарника, внушал смутную надежду. Наверное, что-то подобное испытывает беглец из лагеря смерти, когда выстрелы пулеметов стихают, а впереди маячит спасительный хвойный лес. Никаких полицейских или подозрительных соседей, если не считать двух старух у подъезда… Кое-как отряхнув джинсы, он спустился на первый этаж, стукнул кулаком в дверь и шагнул в жаркое московское утро.

Старухи у подъезда сразу прекратили разговор. Он глядел под ноги, чувствуя, как любопытные взгляды ощупывают его. Запоминают детали. Особенно – контраст между бледной и загорелой кожей в тех местах, где раньше были рукава. Он понимал, что привлечет больше внимания, но все же поддался инстинкту и, прижав подбородок к груди, ускорил шаг. Разбитая машина и полицейские, возле нее – где-то здесь, в полусотне метров. Возможно, их смех за кустами он сейчас слышит.

Как быстро старухи сопоставят скопление полицейских со странным мужчиной в рваной футболке? Как быстро пройдут эти пятьдесят метров и какова скорость реакции самого сообразительного из них? Слишком много вопросов. Чересчур много для простого действия. Оказавшись на улице, он ощутил внезапный дискомфорт, словно голым вышел на сцену. Иглы страха покалывали плоть, но если они вонзятся хотя бы на четверть – он пропал. Только не сейчас. Только не этот проклятый ступор!

Одна из фигур отделилась и направилась туда, откуда доносился заразительный мужской смех. Он спрыгнул на отмостку и побежал. Хриплый прокуренный голос что-то кричал, но он не мог разобрать что именно.

Эпизод 2

Рослый мужчина за рулем «Форд Эксплорер», втянул смешанный с раскаленным воздухом запах гари и нажал кнопку. Стекло с мягким жужжанием поднялось, неутомимый голос радиоведущего заполнил салон:

– … блокирующий антициклон, пришедший с севера африканского побережья, стал причиной аномального зноя, охватившего…

– Интересно, если у них такой север, то какой юг? – Приблизив крупное лицо к стеклу, мужчина вглядывался в густые кроны тополей.

Жара всегда напоминала ему о затерянной в заснеженных сопках избушке, на крыльцо которой много лет подряд он выходил с лыжами на плече и винтовкой за спиной. Вид сливающейся с еловым лесом долины завораживал, и он замирал на несколько секунд, не обращая внимания на январский мороз, коловший лицо и руки. Лето в тех краях почти всегда – влажное, седое, дождливое. Краснодарец назвал бы такое лето холодным, москвич или петербуржец – мерзким. Впрочем, он не любил и такое. Будь его воля, он забрался бы севернее, за полярный круг, куда-нибудь в район Шпицбергена. Будь его воля, он бы строил там города.

– Шестнадцать… восемнадцать… Черт побери, где двадцатый?

– Поверните направо, – среагировал навигатор, и за кустами, тотчас показалась узкая арка.

Ослепительный «Форд Эксплорер» исчез в ней и, вынырнув в просторном зеленом дворике, не спеша поплыл по периметру. Внимание мужчины переключилось на редких прохожих. Он останавливал взгляд на их лицах, отводя каждому одинаковое количество секунд. Вскоре машина уперлась в серебристую «девятку».

Сотрудник патрульно-постовой службы по фамилии Ястребов, сидевший за рулем служебного «ВАЗ 2109» поднял взгляд и через зеркало заднего вида посмотрел на водителя «Эксплорера». Губы его зашевелились, начиная беззвучный отчет, и когда счет перевалил за шесть, он вскинул брови и торопливо открыл дверцу.

Водитель «Форда» к этому времени уже успел выбраться из машины и теперь выуживал из кармана джинсов заливавшийся трелью «Блэкберри».

– Я на месте, – услышал полицейский, и странное необъяснимое волнение зародилось в его душе. Ястребов мог поспорить, что слышал этот голос раньше и при не очень приятных обстоятельствах. В следующую секунду ему показалось, что и сам мужчина был ему знаком. Полицейский прищурился и внимательно посмотрел на него. Перед ним стоял кардинал Ришелье из советского фильма «Три мушкетера». Кардинал Ришелье без бороды и усов.

«Ришелье», в свою очередь, не обращал внимания на полицейского. Его взгляд изучал фасад вытянутой многоэтажки. Зацепившись за ряд окон над козырьком, он пробежался вниз и уперся в рыжего кота, сидевшего у подъезда. Кот в ответ посмотрел недоверчиво.

– Двести тридцать четыре, – сказал мужчина в телефон и повернулся к распахнутой двери.

– Одну минуту! – крикнул Ястребов.

«Ришелье» обернулся. Из-под сильно выступавших надбровных дуг на Ястребова смотрели глубоко посаженные светло-серые глаза, и, прежде чем произнести дежурную фразу, полицейский успел подумать, что для раннего субботнего утра взгляд этот был слишком ясным.

Макаров сидел на краю продавленного дивана, перебирая пачку пожелтевших листов. Осторожные движения выдавали овладевшее им чувство брезгливости. И хотя подобное чувство было не вполне привычным для его натуры, оно возникало всегда, когда приходилось иметь дело с преступниками или их вещами.

К преступникам Макаров относил не только осужденных и подозреваемых, но и тех, кто ему просто не нравился. Про себя он их называл говнюками и после любых контактов спешил к ближайшему умывальнику. При этом, в остальных аспектах своей жизни Макаров особой чистоплотностью не отличался – его ботинки почти всегда покрывал слой пыли, а карточку взысканий переполняли замечания за неопрятный внешний вид.

Перед тем как отбросить очередной листок, оказавшейся платежкой за вывоз строительного мусора, он поднес его к глазам, удерживая кончиками пальцев, но ничего не смог прочитать – слипались глаза. Дежурство закончилось три часа назад, но работа, как это часто бывает, продолжалась.

Макаров бросил взгляд на майора Сейранова – человека с едва уловимым восточным типом лица и массивным рельефным торсом под белоснежной рубашкой, ходившего из угла в угол в соседней комнате. Пренебрежительный взгляд темно-карих глаз изредка сканировал пространство за спиной Макарова, и, несмотря на постоянно прижатый к щеке «айфон», он лишь однажды услышал голос временного начальника, заключенный в одной единственной фразе: «Ну, вот ты и зассал».

В голове Макарова недоумение постепенно трансформировалось в привычную раздражительность. Четверо свидетелей видели подозреваемого три часа назад, но Сейранов продолжал расхаживать по квартире без кондиционера с наглухо закрытыми окнами. В самом этом факте Макаров никакой странности не видел – офицеры, занимавшие должности в Главном управлении, в его представлении отличались не умом, а влиятельными связями. Удивляло другое – феноменальная способность Сейранова не потеть.

Запустив скомканную салфетку в мусорное ведро, Макаров решил, что с него хватит.

– Покурим? – бросил он напарнику.

Напарник, молодой офицер с черными кудрявыми волосами, несмотря на двадцать семь часов дежурства, совсем не выглядел уставшим, что немного раздражало Макарова.

– Заканчиваем, – сообщил он, едва за ними захлопнулась дверь.

– Откуда новости?

– Едем брать.

– Едете? – хмыкнул Макаров.

– Ага.

– Такс… – Лицо Макарова стало серьезным.

– Я не спал пятьдесят часов, – сказал он тихо, – но это ладно… Дело, в конце концов, твое, но интересы коллектива… как с этим?

– Чего?

– Короче – про товарищей подумал?

Глаза Макарова загорелись какой-то нездоровой энергией.

– Кого? – продолжил упорствовать напарник.

Он с интересом смотрел на Макарова, рот его застыл в полуулыбке – в ожидании шутки, которая все никак не формировалась в устах старшего товарища.

Макаров кивнул, будто ему вмиг все стало понятно, и подошел к коллеге вплотную, словно собирался поведать какой-то секрет.

– Ремень, видишь, какой? – засунул он руку под пивной живот, из-под которого сверкнула пряжка. – Начальство вопросы задавать начнет, а ты ему что ответишь? Придумал?

– Ладно, отстань, – отмахнулся напарник, широко улыбаясь.

Эта улыбка за сутки дежурства Макарову порядком поднадоела.

– Нет, ты, похоже, не понял… – Макаров положил руку на плечо напарника. Пальцы сжали лейтенантский погон.

Напарник приподнял брови.

– Ладно, – сказал Макаров, отступая, будто опомнившись, – ладно. Ты молодой… Просто присмотрись внимательнее к тем, кого выбрал себе в кумиры. Присмотрись и обрати внимание, как они смотрят на тебя. Понял?

Но напарник «не понял». Молодость и внешняя податливость слишком хорошо маскировали стержень, о который то и дело спотыкались желавшие дать ему отеческий совет.

– Дать тебе в лоб, что ли, – сказал Макаров как бы в раздумье, хлопая себя по карманам. – Обожди-ка, я сигареты забыл.

Он вернулся в квартиру, но тотчас забыл о сигаретах. Переступив порог, Макаров остановился в изумлении, пытаясь понять, от чего вдруг сработал давно неиспользуемый инстинкт оперативника. И лишь когда слух уловил тихую речь на кухне, полицейский аккуратно прикрыл за собой дверь и прислушался.

– Не будь дураком, – говорил Сейранов, обращаясь к Гурову, майору лет тридцати пяти с не менее рельефным торсом, – ты думаешь, я буду слушать кого-то, кроме шефа?

– Но как нам быть? – нога Гурова стояла на табурете. Сам он упирался мощными руками о колено. Его широкое крестьянское лицо выглядело озадаченным.

– Я не узнаю тебя, Стас. Во-первых, дело самое обычное. Во-вторых… – Сейранов внезапно подался вперед и вытянул орангутанообразную руку, – взгляни-ка.

– Что?

– Рисунок на стене видишь?

Белобрысая голова Гурова повернулась, и Макаров увидел, что толщина его шеи практически совпадает с диаметром головы.

– Ну?

– Что думаешь об этом?

– Я не знаю.

– Ну, так вот, – продолжил Сейранов, откидываясь назад. Взгляд его оставался прикованным к чему-то на стене, – если дело затянется, то имей в виду: этот тип не хвост или какой-то баклан, а член команды. В полном смысле. Просто рычаги подключились другие, понимаешь? Люди же хотят как лучше…

– Но шеф знает, как мы работаем, – бегающий взгляд Гурова продолжал что-то искать вокруг себя.

– Шеф ничего не может сделать… Не забивай голову. Во-первых, твой шеф – это я. А во-вторых… – Сейранов встал с табурета и, положив руку на плечо Гурову, заглянул ему в глаза, – во-вторых, я тебе уже говорил, Стас, твой главный минус в том, что ты никак не научишься мыслить самостоятельно. Хотя… отчасти, это и твой плюс, но не сейчас… Как себя вести? Ну, можешь рассказать, чем ты занимаешься в органах внутренних дел.

К удивлению Макарова, лицо Гурова преобразилось, словно Сейранов посредством взгляда передал ему дозу чего-то ободряющего.

– Ну, допустим. А дальше что? Пустишь его по своему плану?

– Ага, как же, – усмехнулся Сейранов, сжимая огромный угловатый кулак с перстнем на среднем пальце.

Сейранов, очевидно, хотел сказать что-то еще, но скользящий взгляд его задержался на дверном проеме, глаза сощурились, и Макаров понял, что его заметили.

– Иван?

– Игорь, – поправил Макаров, как ни в чем не бывало, выходя из темноты прихожей.

Сейранов задумчиво смотрел на Макарова.