Читать книгу: «Исповедь. Роман в двух томах. Том 1», страница 3

Проехав еще несколько улиц, Хеллер подвел автомобиль к стальным воротам в бетонной стене, ограждавшей задний двор полицейского управления. На воротах до сих пор алели приваренные к ним пятиконечные звезды советских вооруженных сил: по одной на каждой створке. Караульные из фельджандармерии, увидев из своей будки подъехавший «Фольксваген» ГФП, отворили ворота. Хеллер нажал на газ, автомобиль стал заезжать во двор мимо приветственно вскинувших руки фельджандармов. Тим также привычно вскинул перед ними руку и почти сразу опустил.

За воротами поднималось трехэтажное здание полицейского управления, которое, хотя здесь располагался прежде какой-то русский военный объект, почти не пострадало во время боев за город. Во дворе, правда, темнела глубокая воронка от взрыва авиабомбы, окруженная кучами вывороченной земли – высохшей, пыльного цвета, а рядом лежало сбитое большое дерево с усохшей зеленой листвой, желтея расколотой древесиной на обрубке. Дальше находилось белое здание кухни и столовой, над которым дымилась печная труба. Тут же громоздились черные груды угля, стояла лошадь, запряженная в колесную цистерну с водой, а возле цистерны собрались несколько русских работников в белых передниках, с блестящими металлическими ведрами. Хеллер завел автомобиль в парковочный карман перед крашеным в желтый цвет зданием управления – остановил его с краю, рядом с крытым автомобилем адъютанта начальника ГФП, и выключил зажигание.

– Ну, вперед! – произнес Тим, открывая дверцу. Ведель, Шрайбер и Зибах вышли из машины вместе с ним. Хеллер оставался за рулем.

– Ты в гараж? – спросил его Тим.

– Я пока здесь посижу, – ответил шофер, откинувшись на спинку сиденья, сняв темные очки и зажмурив глаза.

Остальные направились к узкому заднему входу в здание, возле которого столпились, беседуя, прибывшие раньше них сотрудники: члены других команд ГФП, офицеры фельджандармерии, командиры местной вспомогательной полиции, на которую в прифронтовых районах сваливалась вся работа по охране порядка среди штатского населения. Местные полицейские не имели собственной униформы, носили обычно короткие пиджаки штатского покроя с брюками из достаточно прочной ткани или другую подходящую для передвижения по побитой боями местности штатскую одежду со специальными повязками на левой руке.

– Хайль Гитлер! – Тим подошел к собравшимся возле двери сотрудникам.

– Хайль Гитлер! Хайль Гитлер!.. – раздалось в ответ.

Поочередно прошли Тим и его подчиненные офицеры в узкую дверь. Сидевший за перегородкой молодой дежурный встал и тоже вскинул руку в приветствии.

Из полутемной проходной офицеры проследовали в широкий коридор, пока еще малолюдный, свернули на лестницу и поднялись на второй этаж, где располагалось управление ГФП. Там при входе тоже сидел за столом возле дверей дежурный, вставший и приветствовавший команду. Пройдя по верхнему коридору, офицеры остановились у обитой коричневым кожзаменителем двери своего кабинета. Тим извлек из кармана кителя ключи на проволочном кольце: один от кабинета, другой – от сейфа внутри, отпер дверь, и все один за другим прошли в достаточно просторное и светлое помещение, обставленное максимально уютно, как позволяли прифронтовые условия.

Возле двух окон, стекла на которых были накрест оклеены полосками бумаги из советских газет – чтобы не разлетелись вдребезги в случае близкого взрыва, были расположены два письменных стола, доставшихся еще от русской обстановки: один обычный – за ним работал Ведель, другой более длинный и низкий – за ним работали Шрайбер и Зибах. С торца комнаты стоял широкий стол, на котором аккуратно были разложены стопки бумаг, канцелярские принадлежности, блестели черной лакировкой два телефонных аппарата: для внешней и внутренней связи. Это было рабочее место Тима. Рядом возвышался металлический сейф, а над столом на стене висел большой портрет фюрера в светло-коричневой партийной форме. Между окнами, и соответственно, между столами Веделя, Шрайбера и Зибаха по стене был растянут государственный флаг Немецкого Рейха – красный с большой черной свастикой в белом круге посередине. Вдоль другой боковой стены кабинета – напротив рабочего места Тима, разместились два уже немецких деревянных шкафа: для не имеющих особо секретного значения документов и для личных вещей офицеров. Между ними был втиснут длинный низкий столик с комнатными растениями в горшках и графином с питьевой водой, накрытым сверху стаканом. У двери была вешалка-стойка, на верх которой Тим, войдя, повесил свою фуражку, а остальные офицеры – пилотки.

Пройдя к своему столу, Тим опустился в мягкое кресло, обитое палевого цвета кожзаменителем, с черными лакированными подлокотниками, извлек из кармана кителя небольшой пластмассовый гребешок и на всякий случай еще раз причесал волосы, которые, в общем-то, и не отросли настолько, чтобы быть растрепанными. Ведель, Шрайбер и Зибах тоже расселись по своим местам. Из другого нагрудного кармана кителя Тим достал маленький блокнот, химический карандаш и положил их на светлую гладкую поверхность стола. Затем выдвинув верхний ящик, достал из него принесенную ему вчера вечером картонную папку с донесениями местных жителей об обстановке в городе и настроениях горожан: они уже были переведены на немецкий язык и распечатаны. Тим начал доставать листы и читать то, что было переведено в приемной, куда приходили случайные осведомители со своими сообщениями.

«Наталья Грибунова, адрес: …, сообщает, что на рынке в районе Нахичевань неизвестная покупательница, общаясь с продавцом стеклянной посуды по-имени Карен, сказала дословно: «Красная Армия вернется – тебя поставят к стенке, буржуй».

Женщина, не пожелавшая назвать свое имя из опасения перед местью соседей, сообщает, что к ее соседу Федору Култышеву, адрес: …, каждый вечер приходят неизвестные люди, после чего из его квартиры слышны пьяные голоса и песни о Сталине и Красной Армии.

Андрей Вадимов, адрес: …, сообщает, что в 22.15 видел проходивших через двор его дома двух неизвестных людей, которые говорили по-русски и шли, явно стараясь держаться наиболее темных мест. Один из них сказал другому, что нужно идти через некий проезд, потому что на улице много немецких солдат…»

Тим был удовлетворен: в первые дни после занятия Ростова донесений от местных жителей почти не было, но теперь их становилось все больше и больше. Подавляющее большинство таких сообщений оказывалось просто шелухой, которую не стоило и проверять, как например, донесение этой самодеятельной конспираторши о поющих коммунистические песни пьяницах: ясно было, что партизаны не станут каждый вечер собираться на явочной квартире для того, чтобы напиться и спеть. После четверти века, сколько Россией уже правят большевики, смешно удивляться, что здесь только такие песни и поют. Можно было просто передать эти данные вспомогательной полиции, чтобы сами местные тряхнули этих пьянчуг за шкирку и напомнили им, кто теперь хозяин в этом городе. Но среди всего этого мусора всегда откапывались и серьезные, заслуживающие внимания факты, не прошедшие мимо глаз бдительных или любопытных обывателей. Бóльшая часть конспиративных организаций врага раскрывалась именно в результате отталкивания розысков от донесений осведомителей, и половина этих донесений делалась не завербованными, а случайными лицами. Тим, в общем, пренебрежительно относился к подавляющему большинству доносчиков, которые так использовали военную обстановку для собственного развлечения, сведения бытовых счетов, просто из собачьего пресмыкания перед более сильным, максимум – ради денег и пайка. Многие офицеры вовсе относились к собственным осведомителям с гадливостью, которую им приходилось во время непосредственного общения с теми скрывать напускной любезностью, и Тим здесь был более великодушен: что взять с простого человека, который не может противодействовать своим инстинктам, имеет инфантильное мышление. Но без активного разбора доносов и сотрудничества с доносителями эффективной работы не получится. Так действуют полиция и службы безопасности всех стран мира.

– А вот я, – заговорил Шрайбер, глядя, как Тим читает донесения. – вечером гулял по улице и слышал, как один немецкий солдат говорит другому, что из-за глупости главнокомандования наша армия жарится под Ростовом вместо того чтобы трахать русских девок в Москве.

– Ну, я надеюсь, ты ему дал по морде, – проговорил Тим.

Шрайбер пожал плечами:

– Я не его фельдфебель, вообще-то, – ответил он. – я полицейский детектив.

– Ты эсэсовец?

– Так точно!

– Твоя задача – охранять Германию и Нацию. В том числе от духа вольнодумства, распущенности и пораженчества. Вот, и выбил бы из него этот дух.

– У меня таких полномочий нет, – заметил Шрайбер. – Я даже арестовать его не могу без санкции начальства.

– Ну, и забудь тогда, – ответил Тим. – Внутренней безопасностью пусть занимаются люди Майлингера, а наше дело – ловить партизан, коммунистов, евреев и прочую гниль среди штатских.

– А все-таки на южном направлении жарко, не так ли? – включился в разговор Ведель.

– Не жарко, а тепло, – подчеркнул Тим. – Ищи во всем положительную сторону.

– Я уже забыл, как носить фуражку! – усмехнулся Зибах. – Ношу все время пилотку.

– Пилотка, – проговорил Тим, – как по мне, так это головной убор для полевых разъездов. В городе можно и солиднее одеваться. Поэтому я в городе ношу фуражку.

– А директору вчера пришла посылка из дома, – сменил тему Шрайбер. – Я видел, как он ее забирал у курьера.

– Неплохо, – отозвался Ведель. – Поцелуй от супруги за полторы тысячи миль.

– Я слышал, у него молодая жена? – заметил Зибах.

– Вторая, – сказал Тим.

– А что с его первой женой? – поинтересовался Шрайбер.

– Из-за чего-то не поладили, – пожал плечами Тим.

Ведель принялся рассказывать о своем знакомом, от которого ушла жена, встретив какого-то друга своей юности, а затем, не сумев вернуть с тем прежнюю пылкость в отношениях, вернулась к мужу, рыдая и моля о прощении чуть ли не на коленях. Тот ее сначала прогнал, но затем все-таки принял назад.

– Потому что он – послушный католик, – заключил Ведель. – и побоялся дать ей повод прелюбодействовать.

– Хм… – проговорил Тим. – И я из католической семьи, но особым христианским смирением не отличаюсь.

– Потому что ваша честь зовется верностью, гауптштурмфюрер? – усмехнулся Шрайбер.

– Священство тоже бывает верно своему призванию, – заметил Тим. – Но у нас с ним разные понятия о чести.

– А вы крещеный, герр комиссар? – спросил Ведель.

– Кто из нас не крещеный? – улыбнулся Тим.

Постучавшись, в кабинет вошел мальчик-подросток – разносчик из столовой, по-имени Тони, из местных немцев-фольксдойче, которые смогли избежать принудительного переселения: перед наступлением германской армии этнических немцев отправляли в Сибирь и Центральную Азию. В руках мальчишка держал поднос, на котором были чашки кофе и блюдца с бутербродами. Пройдя через весь кабинет, разносчик поставил кофе и блюдце на стол перед Тимом, стараясь не задеть документы.

– Спасибо! – поблагодарил Тим, вновь устремив взгляд на лист с донесениями.

– Приятного аппетита, герр! – Тони говорил с характерным акцентом, несколько напоминавшим славянское произношение.

Когда он подошел к столу Веделя, тот дружелюбно взглянул на него и спросил:

– Когда на фронт, парень?

Тони смущенно усмехнулся и неуверенно ответил:

– Не знаю, герр обер-секретарь! Я такие решения не принимаю.

– Понятно, – ответил Ведель и, поднесши чашку к губам, принялся пить горячий кофе. А Тони перешел к столу Шрайбера и Зибаха.

Тим бросил взгляд на Веделя. Было интересно, тот спросил юнца-разносчика о фронте просто в шутку, или это был своего рода подвох. ГФП знала, что при большевиках Тони состоял в Комсомоле. И хотя комсомольцами была едва ли не вся советская молодежь, Тиму было известно, что российские фольксдойче, как бы пропаганда ни обрисовывала их «угнетенными большевизмом братьями», весьма активно поддерживали приход большевиков к власти.

Закончив раздавать кофе, Тони опустил поднос, вышел из кабинета и затворил за собой дверь. Офицеры принялись завтракать, – не в спешке, но и не рассиживаясь за кофе как в ресторане с видом на Рейн: прием пищи сильно отвлекал от работы, хотя Тим и старался, отпивая ароматный напиток и откусывая кусочек от хлеба с маслом, одновременно внимательно прочитывать донесения.

Анонимная записка, врученная неизвестной женщиной унтер-офицеру полевой жандармерии Тамке: «С того времени как немецкая армия пришла в город, в квартире Владимира Юзефова по адресу… уже два раза собирались в одно и то же время: около двух часов дня, неизвестные никому из жильцов люди, около семи – восьми, в последний раз – вчера, с ними был секретарь городского комитета партии, о котором предполагали, что он уехал до прихода немецкой армии. Что они делали в квартире Юзефова и о чем говорили, непонятно. Вероятно, беседуют они очень тихо, потому что никто ничего не может услышать. Через один час или меньше все они расходятся, а сам Юзефов говорит, что это его друзья, которые переехали в город, чтобы спастись от боев»».

Вот это уже было интересно! Как минимум тем, что в названной квартире часто появляется крупный большевистский зверь. Тим прекратил чтение и продолжил пить кофе, глядя прямо перед собой и размышляя. Тут он заметил, что на блюдце оставался еще порядочный кусок хлеба с маслом, который, если он сейчас выпьет весь кофе, ему нечем будет запить. Тогда он поспешно доел хлеб и допил кофе. Вытерев руки и губы бумажной салфеткой, он, скомкав ее, бросил на блюдце. У Тима уже сложился общий план действий. Сняв трубку телефона внутренней связи, он поднес ее к уху.

– Слушаю! – почти сразу послышался в ней голос дежурного офицера полицейской комендатуры.

– Говорит Шёнфельд. Соедините меня с Хофманом.

– Одну минуту!

Через несколько секунд в трубке раздался низкий голос помощника коменданта по хозяйственной части:

– Хофман слушает!

– Хайль! Это Шёнфельд. Мне после обеда понадобится лошадь с подводой и… два мешка картофеля.

– Понял. Загрузим, подадим.

– Пусть возле столовой встанет.

– Да, так точно.

– Всё, конец связи! – Тим положил трубку и тут же вновь снял ее.

– Слушаю! – опять послышался голос дежурного офицера.

– Это снова Шёнфельд. Теперь соедините меня с Фишером.

– Одну минуту!

Вскоре Тим услышал голос шефа вспомогательного персонала ГФП:

– Фишер на связи!

– Хайль! Говорит Шёнфельд. Мне после обеда будет нужен Шмидт.

– Хорошо, я вам его пришлю.

– Жду! Конец связи, – Тим положил трубку и посмотрел на Веделя. Тот тоже уже закончил завтракать и вместе с еще допивавшими свой кофе Шрайбером и Зибахом с интересом смотрел на Тима.

– Что, герр комиссар, картофель будем сажать? – пошутил Шрайбер.

– Придет время – будем, – проговорил Тим. – Ведель, ты умеешь управлять лошадью? В смысле, упряжкой?

– Так точно, – ответил Ведель, откинувшись на спинку своего кресла и сложив на груди руки.

– После обеда переоденешься в тот костюм, который висит в шкафу, и повезешь картофель по одному адресу. Туда залетает один красный сокол, если верить донесению. Ты будешь управлять подводой, заедешь во двор и встанешь так, чтобы особо не привлекать внимания, но подъезд должен находиться в поле твоего зрения. Шмидт поедет с тобой и станет продавать с подводы картофель из мешков – для отвода глаз. А ты сиди тихо и веди наблюдение. Если в этот подъезд войдут сразу или за короткое время ну… хотя бы трое… четверо взрослых мужчин – тотчас же найди ближайший телефон и звони мне. При появлении сомнений… там… или все-таки мало тех, кто пришел, или они придут за время… не очень длинное, но и не очень короткое, или кто-то из них быстро снова уйдет – пусть Шмидт спросит живущих в этом же доме, знают ли они кого-либо из этих людей. Если не знают – тоже звони мне. Тут анонимная записка поступила, что раз в несколько дней в два часа дня в одну квартиру приходят неизвестные люди, и в последний раз, а это… позавчера, значит, с ними был секретарь местного комитета большевиков. Может быть, и сегодня они появятся, а если не появятся – придется снова и снова их ждать, пока они не придут. Все понял?

– Так точно.

– Ну, и хорошо! Ты у нас сыщик опытный, знаешь, как поступать на месте. Я тебе сейчас напишу адрес, – взяв маленький листок для пометок, он послюнявил химический карандаш и быстро написал на листке адрес, по которому располагалась подозрительная квартира. – Возьми!

Ведель поднялся из-за своего стола, подошел к Тиму, взял протянутый им листок, взглянув на него и убрав в нагрудный карман кителя, вернулся на свое место.

Тим продолжил читать донесения, еще одно привлекло его внимание. Женщина, ходившая по воду на отстойники полуразрушенного водопровода, сообщала, что сторож оттуда, ругаясь с другой горожанкой, произнес фразу: «Не боюсь я ни Сталина, ни Гитлера!». Конечно, это было просто уличное пустословие, партизан или коммунист не упомянули бы Сталина в таком ключе, однако такого «бесстрашного» сторожа стоило бы завербовать: ведь он работал у водоисточника, куда каждый день приходило очень много людей, говоривших между собой о разных вещах. И партизанам тоже надо воду пить, а значит, внимательные уши могут услышать там и разговоры их помощников. Тим решил заняться сторожем к вечеру.

Едва он успел дочитать донесения, как зазвонил телефон внутренней связи. Сообщили, что в южной части города в развалинах дома обнаружен припрятанный склад оружия. Надо было выезжать, проверить все на месте и сделать опись. Тим решил не дергать из-за такой рутинной работы Хеллера и машину. Зная, что Зибах умеет водить мотоцикл, он, положив по окончании разговора трубку и встав из-за стола, позвал молодого секретаря с собой. В шутку пожелав Веделю и Шрайберу не скучать без него и пообещав скоро вернуться, Зибах вслед за надевшим фуражку Тимом вышел из кабинета.

Из гаража во двор уже выезжал грузовик с открытым кузовом; Тим махнул рукой, останавливая его. Из окна кабины высунулся шофер-хиви Алексей Фомин в солдатской форме, но без пилотки.

– Хайль! Оружие грузи́т? – спросил его по-русски Тим.

– Так точно, командир! – ответил сквозь рокот двигателя Фомин.

– Recht so! Ми едем… за… э-э… твой… твоя машина!

– Гут! – ответил, улыбнувшись, будто по-немецки, но грубо и коротко, словно в кастрюлю ухнув, Фомин. Когда-то он был красноармейцем, но перед очередным боем, скорее всего, испугавшись, переполз через линию фронта и сдался, сказав, что ненавидит большевиков. Его после проверки направили служить шофером.

– Давай! – сказал Тим, махнув рукой. Фомин стал выезжать к воротам, а Тим и Зибах направились в гараж. Там, наскоро поздоровавшись с горячо спорившими о чем-то двумя механиками, они выбрали пустой мотоцикл. Зибах сел за руль, Тим влез в коляску. Нажав на педаль, Зибах завел грозно рокочущий мотор. Затем мотоцикл тронулся с места, Зибах вырулил из гаража во двор, потом за ворота под приветственно вскинутыми руками караульных, и помчал по пыльным улицам развороченного боями города.

– Почти год мы бились за этот город! – сквозь рокот мотора прокричал Тим, глядя на проплывающие мимо полуразрушенные бомбами и снарядами здания, горы битых кирпича и бетона с нелепо торчащей из них гнутой арматурой, зеленые кучи сваленных веток городских деревьев, поломанных взрывными волнами или посеченных осколками. – И все-таки взяли!

– Жарко, герр комиссар! – не в тему ответил Зибах, держа мотоциклетный руль и внимательно глядя на бежавшую навстречу улицу. – Как на итальянском курорте!

Хотя до полудня было еще далеко, жар от поднявшегося в безоблачное небо солнца, действительно, уже вовсю пронизал городской воздух. Вот он, климат европейских степей: летом настоящий солнечный курорт, в легком кителе подчас казалось, что надел шерстяной свитер, зато зимой неприятные морозы с ветром.

– А ты был в Италии? – спросил Тим.

– Так точно! – ответил Зибах. – Приходилось. В детстве с родителями, еще до кризиса.

– А где?

– В Специи.

Перед железнодорожным переездом в этот раз пришлось постоять: через него переходила в сопровождении нескольких местных полицейских колонна мужчин, мобилизованных, судя по лопатам, граблям и метлам у многих в руках, на расчистку городских улиц от завалов. При приближении к остановившемуся, сердито рокоча мотором и испуская из выхлопной трубы клубы темного дыма, мотоциклу, шедший впереди колонны полицейский с русской винтовкой Мосина за плечами что-то скомандовал, а затем, посмотрев на Тима и Зибаха, громко произнес:

– Здравия желаю!

– Привет, тавариш! – выкрикнул по-русски Зибах. – Как шивйош?

Полицейский, улыбнувшись, ничего не ответил. Стуча ботинками и сапогами по асфальту, дальше мимо их мотоцикла стала проходить колонна русских работников. Мужчины кивали головами и здоровались с Тимом и Зибахом: кто-то себе под нос, а кто-то вместе с приветствием кидал мрачный и недобрый взгляд. Здесь были люди средних лет, подростки, пожилые, но еще крепкие, люди, однако не было взрослых молодых. Пока немецкая армия дошла до степей Кавказа, советская власть почти всю боеспособную молодежь успела мобилизовать в Красную Армию. Шедшие сбоку колонны еще двое вспомогательных полицейских, на одном из которых – должно быть, перевербованном военнопленном, была советская оливково-зеленая форма без значков, на другом – темно-серый пиджак и стоячая меховая шапка, поздоровались весьма подобострастно. Когда колонна прошла, Тим и Зибах, миновав переезд теперь уже под немецкие приветствия охранявших его фельджандармов, продолжили путь по опустошенным войной улицам.

Нужное место они отыскали быстро: там уже стоял грузовик Фомина, издалека заметный. Зибах подкатил к грузовику мотоцикл и, остановив сбоку, заглушил мотор. Тим выбрался из коляски, Зибах слез с седла, и по нагретому солнцем асфальту они зашагали к торчащим рядом за густым насаждением городских кустов развалинам дома, у которых столпились, оживленно беседуя, фельджандармы и местные вспомогательные полицейские. Здесь была небольшая площадь, окруженная в основном типичными для России маленькими частными домами, однако разрушенный дом, когда был цел, явно имел по крайней мере два этажа.

Кроме фельджандармов и русских полицейских, никого поблизости не было видно: местные жители старались не показываться там, куда на чрезвычайное происшествие съезжались немцы. Когда немецкая армия заняла Ростов прошлой осенью, прибывшая «зачищать» его зондеркоманда, обозленная после тяжелых боев за восток Украины, слишком «переусердствовала», в первый же день перестреляв несколько сот горожан, не разбирая коммунистов и некоммунистов, евреев и неевреев. Теперь занявшие город во второй раз войска получили строгое указание: без очевидных признаков причастности к действиям против немецкой армии и администрации никого из местных жителей, кроме тех, кто изначально подлежал уничтожению или интернированию, не трогать. Командование всерьез рассчитывало на помощь многочисленных на Дону казаков, сильно пострадавших во время установления советской власти, и не хотело отпугивать тех от сотрудничества. Однако и в этот раз вошедшая в Ростов зондеркоманда повела себя не слишком разумно, за день или два расстреляв всех находившихся там евреев – около двенадцати тысяч, при этом отконвоировав к карьерам на западной окраине, у которых оборудовали расстрельный полигон, практически на виду у всего города. Хотя многие жители здесь и сами не слишком радовались соседству с евреями, такая открытая и легкая расправа потрясла их. Также зондеркоманда сверх необходимости сурово обошлась с некоторыми горожанами, помогавшими Красной Армии, некоторых расстреляв за не столь уж существенные действия, на которые можно было бы и закрыть глаза. Недоверие местного населения, посеянное нерациональными поступками зондеркоманды, теперь сильно осложняло работу прибывшим сюда постоянным сотрудникам ГФП, в том числе Тиму и его коллегам, даже не владевшим нормально русским языком. Много ответственных дел приходилось возлагать на вспомогательную полицию, которой большой веры никогда не было, так как среди ее сотрудников всегда могли скрываться агенты партизан и советской разведки.

Когда Тим и Зибах подошли к кустам, перед которыми находилось несколько мотоциклов полевой жандармерии и автофургон вспомогательной полиции, послышалась команда: «Внимание!». Тим и Зибах, раздвигая ветви кустов, пробрались к развалинам, и фельджандармы в касках, обернувшись к ним и встав навытяжку, спрятав с глаз дымящиеся сигары, дружно выкрикнули: «Хайль Гитлер!».

– Хайль Гитлер! – ответил, вскинув руку, Тим и прошел прямо к стоявшему здесь же знакомому гауптманну жандармерии Херберту Дальке – высокому и веселому детине с щетинистыми рыжими усиками.

– Привет фельдгестапо! – произнес Дальке, пожимая руку сначала Тиму, затем – подошедшему следом Зибаху.

– Ты еще не в отпуске? – поинтересовался Тим.

– И двух недель нет, как мы в городе, – усмехнулся Дальке. – Я, не оценив обстановку, места службы не оставляю, даже на месяц.

– Да какая сейчас разница! – проговорил Тим. – Все равно, пока ты будешь дома, фронт уйдет далеко на юг. Из отпуска ты уже можешь поехать прямо в Баку, – и тоже усмехнулся. – Нет смысла привязываться к одному месту.

– Тогда, вообще, нет смысла ехать в отпуск, – ответил Дальке. – Если война скоро закончится – достаточно чуть-чуть потерпеть, и потом уже сюда звать свою семью, а не самому тащиться поездом пять – семь дней туда и потом обратно. Правильно ведь?

– Правильно, – равнодушно сказал Тим. – Ну, показывай, гауптманн, кто тут что нашел?

– Изволь! – Дальке, развернувшись, прошагал по хрустящему под сапогами уже спрессовавшемуся битому кирпичу и прочему мусору. Тим и Зибах прошли за ним. Остатки стен с обвалившейся штукатуркой, из-под которой краснела кирпичная кладка, поднимались из мусорного завала, над косо торчавшими обгорелыми балками. Возле одной из бывших стен среди груд осыпавшихся кирпичей, кусков цемента, строительных деревяшек было вырыто широкое углубление, застланное пустыми мешками, а сверху темнели аккуратно разложеные штук десять винтовок Мосина, три пистолет-пулемета Шпагина, три револьвера системы Нагана и один пистолет ТТ. Рядом стояли три небольших деревянных ящика, открытых, как видно, полицейскими. В двух из них поблескивали патроны – и винтовочные, и пистолетные, а в третьем были сложены разобранные советские гранаты. Остановившись у края углубления, Дальке показал на лежавший сбоку широкий скомканный кусок брезента.

– Вот, этим было накрыто оружие, – сказал он. – А это, – он показал на лежавший дальше на груде строительных обломков огромный кусок фанеры. – прикрывало весь арсенал сверху и еще было присыпано мусором… вроде как маскировка, понимаешь?

– Понимаю, – кивнул Тим. – Как обнаружили?

Дальке обернулся в сторону беседовавших других фельджандармов и местных полицейских, с которыми также болтал о чем-то на русском языке приехавший на грузовике Фомин.

– Солдаты! – крикнул Дальке. – Где вы?

Откуда-то из-за жандармов вынырнули два немецких солдата в пилотках, с винтовками за плечами, подошли, хрустя сапогами по мусору, и встали навытяжку перед полицейскими офицерами.

– Комиссар полевой полиции Шёнфельд, – представился им Тим.

– Стрелок пятой роты Усиленного триста шестидесятого пехотного полка Крюгер, – отчеканил загорелый парень с серьезным взглядом глубоко посаженных глаз, со светлыми, почти белесыми, бровями и ресницами.

– Стрелок пятой роты Усиленного триста шестидесятого пехотного полка Гроссман, – назвался второй солдат, голубоглазый, с резко выделяющимся подбородком и крупными ушами.

– Докладывайте, – велел Тим.

– Мы в увольнении, – начал Крюгер. – шли наловить рыбы для прибавки к ужину. В пути Гроссман случайно запачкал брюки сажей. Мы увидели кусты, Гроссман решил сорвать листок и им стереть сажу с брюк. Чтобы было удобнее, мы зашли сюда и присели на вот эту… э-э… фанеру, – солдат показал рукой на лежавший возле ямы с оружием отложенный фанерный кусок. – она закрывала эту яму… как потом оказалось. Пока Гроссман чистил брюки, я посмотрел в сторону, и мне показалось, что в щели под фанерой что-то блестит… я сначала решил, что просто какие-нибудь железки вроде арматуры, но потом подумал, что слишком похоже на блеск оружия. Я сказал Гроссману, давай поднимем фанеру. Ну, так мы и сделали, увидели что-то закрытое брезентом, убрали брезент и нашли вот это.

– Вы что-нибудь или кого-нибудь еще заметили?

– Ничего, герр комиссар.

– Проходила мимо женщина, – сказал Гроссман. – но самая обыкновенная. В русском платке, с сумкой, в сумке было видно газету, еще какие-то вещи, на оружие не похожие. Вот, там она прошла, – Гроссман, чуть обернувшись, указал рукой в сторону площади. – сюда не приближалась. Еще дети где-то играли далеко, мы их из-за кустов не видели, но слышали, как они говорили и смеялись.

– Спасибо, – кивнул Тим. – Я доложу о вашей бдительности вашему командованию. Каждая отобранная у врага винтовка – это спасенная жизнь кого-то из немецких военнослужащих, а может быть, и не одна.

– Всё для Германии! – улыбнулся Крюгер.

– Вы свободны, – сказал Тим. Солдаты отошли в сторону, а он снова обратился к Дальке:

– Хорошо бы за этим местом понаблюдать. Может быть, партизаны еще не знают, что мы нашли их оружие. Хотя, скорее всего, до завтрашнего утра им уже кто-нибудь скажет, но все-таки…

– Пришлешь агента, комиссар?

– Если дадут, – усмехнулся Тим. – Мы не на Родине, здесь агенты не растут на газоне. Позови их командира, – он кивком указал на беседовавших с Фоминым местных полицейских.

– Чьего? – не понял Дальке.

– Хипо, – уточнил Тим. – Он хоть немного понимает по-немецки?

– Понимает, – кивнул Дальке. – И не немного. Его можно хоть в Германию в школу учителем грамматики направить! Беляйеу! – крикнул он, обернувшись к вспомогательным полицейским и махнув им рукой. Подошел крепкий мужчина в темно-коричневом жилете поверх серой сорочки с закатанными рукавами и летней светлой кепке на большой круглой голове с темно-русыми волосами. На левом рукаве сорочки белела повязка с крупной надписью: «Полиция», по-немецки и по-русски, на плече он придерживал пистолет-пулемет MP40.

– Вы говорите по-немецки? – поинтересовался у него Тим.

– Да, – ответил русский здоровяк с немецким пистолет-пулеметом. – Не очень хорошо. Но я понимаю вас, – он говорил с сильным акцентом, но вполне понятно.

– Откуда вы знаете немецкий язык?

– Мой отец его знал. Он знал немецкий и говорил нам учить тоже.

– Я – комиссар полевой полиции Шёнфельд, – представился Тим.