Читать книгу: «Исповедь. Роман в двух томах. Том 1», страница 2

Старый отшельник все так же молчал и не отреагировал на рассказ ни одним жестом, а Эрих, уже увереннее продолжал:

– Только когда я прошел аспирантуру, и мои родители один за другим умерли, я понял, что на самом деле я одинок. Да, я стал сотрудником института Фробениуса, начал ездить в экспедиции по всему миру, заниматься исследованиями по очень тонким научным вопросам. Но я понял, что окружающие меня люди, хотя и считаются моими друзьями… видят во мне просто хорошего коллегу. А менее успешные в карьере угодничают передо мной, хотя в душе явно завидуют и будут только рады, если в моей карьере что-то пойдет не так. И тогда я вспомнил, что та девушка, которую я хорошо запомнил лишь потому, что она забеременела от меня, любила меня по-настоящему, искренне… И однажды, когда на меня накатила особенно сильная тоска, я попытался ее разыскать. Я не исключал того, что она уже замужем, но меня тянуло просто узнать, как она живет, убедиться, что у нее все хорошо. Я даже о своем ребенке подумал во вторую очередь. В поисках мне помогли мои друзья из администрации бургомистра Франкфурта. И оказалось, что год назад девушка скончалась от хронической болезни. И еще я узнал, что она, действительно, родила от меня сына, которого после ее смерти взяла на воспитание приемная семья и увезла в Нижнюю Саксонию.

Мне тогда показалось это каким-то роком: сначала так быстро умерли оба моих родителя, а вскоре я узнал и о смерти женщины, которая меня когда-то по-настоящему любила. Я так и не решился найти своего сына: как я появлюсь на глаза ребенку и его приемным родителям? Сделал ребенка по минутной страсти, после чего совершенно о нем забыл. И вдруг приду… Но есть еще одна проблема… больше как бы… психологического, что ли, характера… – Эрих замолчал, ожидая, что скажет Хуан. Но отшельник молчал, не задавал вопросов, не предлагал говорить дальше, и Эрих продолжил сам:

– Я и сейчас не могу завести семью, хотя уверен, что найти спутницу жизни мне будет не трудно: я вполне состоятельный человек, на престижной работе, коллеги и руководство института меня ценят. Если я сделаю предложение женщине и скажу ей, что у меня есть внебрачный ребенок, которого я ни разу не видел, она подумает, что я плохой отец, и вообще, безответственный человек. Захочет ли она после этого связывать жизнь со мной? И если не захочет, где гарантия, что она не распространит весть об этом повсюду. Тогда мне уже трудно будет делать предложение другой… А если я скрою, и это внезапно выяснится после брака… через пять, десять, двадцать лет… Вдруг мой сын сам захочет меня найти. Тогда… моя гипотетическая супруга обвинит меня либо в обмане, либо в недоверии к ней. Что я должен делать? Да, я каюсь перед Богом… может быть, я не столь религиозен, как вы, но я часто прошу прощения у Бога за свой грех. Но как мне поступить сейчас… чтобы что-то исправить… и стоит ли мне дальше избегать женитьбы. Или все-таки пойти на риск и сделать предложение… есть во Франкфурте молодая незамужняя женщина, которая мне нравится. Жить в одиночестве, когда ты еще молод и полон сил, очень тяжело. Не всякому дано пойти на такой подвиг, на какой пошли вы, – Эрих довольно натянуто улыбнулся.

– Вы все рассказали? – спросил Хуан.

– Да, все, – Эрих не мог понять, на что намекает старый отшельник: или на то, что исповедь закончена, и можно давать ответ, или на то, что Эрих что-то утаивает. Но он рассказал все предельно откровенно.

– Вы правильно делаете, что просите прощения у Бога, – сказал Хуан. – Нет такого греха, который не простит Всемилостивый Бог в ответ на искреннее покаяние в нем. Что касается исправления последствий греха, то, прежде всего, представьтесь семье, в которой сейчас растет ваш сын. Он имеет право знать, кто его отец. Вы опасаетесь, что вас в этой семье не поймут. Но ваше дело – выполнить ваш долг перед Тем, Кто вас создал: перед Богом. Если ваш сын и его сегодняшняя семья не хотят от вас никакой помощи – не надо настаивать. Если они не хотят поддерживать с вами отношений – отступитесь. Ваше текущее дело – это поставить их в известность о том, что вы существуете, сообщить им ваши имя и фамилию, чтобы, если вдруг понадобится, сын мог вас отыскать. Даже если они грубо прогонят вас – вы выполнили свое дело, а они за свои дела сами будут отвечать перед Богом. Будьте уверены, что они тоже не без греха: каждый человек ошибается и совершает проступки. Поэтому покаяние столь же важно, сколь и воздержание от неправедных действий. Вы наверняка знаете, что Иисус сказал книжникам и фарисеям, которые привели к нему блудницу и сказали, что ее следует побить камнями: «Кто из вас без греха – пусть первый бросит в нее камень». Лучше вас или хуже та семья – знает только Бог. Вы совершили большой грех, склонив непорочную девушку к прелюбодейству, но ведь и она согрешила, поддавшись вам. И делая предложение будущей жене, обязательно скажите ей о том, что у вас есть внебрачный ребенок. Мы вообще должны быть честны с ближними, а со своими супругами – тем более. Если женщина опасается связывать свою жизнь с мужчиной, у которого есть ребенок не от нее – это ее право. Вы можете найти себе другую жену. Если пожелает Господь, найдете и такую, которая примет вас со всем вашим прошлым. И даже, может быть, станет более преданной женой: ведь значит, что для нее главнее вы, а не то, что у вас есть ребенок. И не забывайте: пока вы остаетесь с Богом, неважно, в миру или в монастыре, вы не одиноки. Господь – лучший из спутников. Он никогда не предаст и всегда поймет человека. Земная жизнь с ее испытаниями бренна. Истинная жизнь будет у Престола Господня.

– Спасибо, святой отец… или как вас назвать… – горячо проговорил Эрих. – Но меня мучает совесть за ту женщину. Я с ней обошелся как с игрушкой, а она меня любила по-настоящему… могла бы, действительно, стать моей спутницей, но я о ней не вспомнил, пока она не умерла… Я у нее и прощения не успел попросить. Простит ли меня Господь за нее?

– Господь и забрал ее к себе, – ответил Хуан. – Господь всепрощающ. Разве не простил бы человек свое искренне раскаявшееся чадо, даже если то уже не может исправить свой поступок? Просто за сожаление о нем? А ведь Бог милостивее человека. Бог и внушает человеку быть милосердным.

– Бог может простить любой грех, – произнес Эрих. – Но всякий ли грешник может раскаяться? Достаточно ли моего покаяния для искупления греха, от которого мать моего ребенка умерла в трудности, обиде, одиночестве?..

– Если вы по-настоящему сожалеете о произошедшем и хотите, чтобы Господь простил вас, Он укажет вам путь к спасению вашей души, – И теперь Эрих заметил в глазах Хуана искреннее участие. – Разве вы желали зла своей подруге, когда склоняли ее к греху?

– Нет, конечно, – покачал головой Эрих. – Я просто не думал ни о чем… О том, что может из этого выйти…

– Так и бывает зачастую, – Хуан, уже доверительно подавшись туловищем вперед – в сторону Эриха, рукой убрал назад спадавшие ему на лицо длинные седые волосы. – И разбойник, приговоренный вместе с Иисусом, раскаялся, и сборщик налогов… Бывает много случаев, когда заблудшая душа, творящая зло, вдруг осознает истинную суть, в которой пребывает, и раскаивается, и обращается к Богу… К нам в церковь не раз приходили на исповедь, терзаемые собственными злодеяниями люди. Очень много таких случаев… – подобрав лежавшую на сыром земляном полу пещеры палочку, отшельник принялся ворошить ею золу в уже переставшем дымиться очаге…

1

Россия, Ростов-на-Дону, август 1942 года

Резкий треск будильника вырвал Тима из объятий сна, в нем он снова был зимой на украинском Донбассе, распоряжался какой-то перевозкой по грязной дороге среди холода и снегопада. Приподнявшись на постели, которая, в противоположность сну, была теплой и даже жаркой, он механически протянул руку и выключил будильник, стоявший рядом на тумбочке. Обычно Тим просыпался сам минут за десять – пятнадцать до будильника, но, наверное, вчера день был слишком хлопотный и насыщенный настолько, что он уснул очень крепко.

Залеживаться в постели здесь – в пока еще считающемся прифронтовым городе, пусть фронт и откатился уже далеко на юг – к предгорьям Кавказа, и на восток, было ни к чему. Тим решительно сбросил с себя сонное оцепенение, вылез из-под белоснежной простыни и, встав босыми ногами на тонкий коврик, принялся энергично делать утреннюю гимнастику, чтобы разогнать кровь и расшевелить вялые после сна мышцы. За окном было еще малолюдно, слышались лишь чьи-то отдаленные голоса, а затем, цокая по мостовой подковами, прошла лошадь, таща за собой повозку. Повернув, делая зарядку, торс вправо, Тим успел заметить в окне, что это проехал пожилой казак, который на днях начал возить в немецкий район местную домашнюю еду, предметы одежды, коврики и прочую мелочь на продажу.

Закончив гимнастику, Тим натянул форменные брюки-галифе и, отворив тонкую крашеную под натуральный древесный цвет дверь, вышел из комнаты в ккоридорчик. Слышно было, что на кухне уже звенит посудой Анфиса. Ее дети в этот час еще спали во второй комнате. Тим прошел в прихожую и сунул ноги в ботинки с убранными внутрь развязанными шнурками.

– Будете завтракать? – послышался из кухни голос Анфисы.

– Я вам казау, што делаю мой заутрак в усвуге, und überhaupt мне не надо помаганйе от куховарка, – ответил Тим, мешая русские, украинские, польские и немецкие слова: то, что успел выучить за время напряженной службы в славянских странах. – Тфойе заданйе делат чисто этот Quartier.

Щелкнув задвижкой, Тим отворил обитую бледно-коричневым дерматином дверь, вышел на лестничную площадку и стал спускаться по лестнице вниз – во двор. Во дворе находился туалет, сколоченный из досок: в квартирах даже здесь – в немецком районе, ни туалеты, ни водопровод не работали, так как бытовые коммуникации были разрушены во время боев за город и еще не восстановлены. Когда Тим вышел в пышно зеленеющий деревьями, кустами и клумбами двор, на еще прохладный, но уже пронзаемый жгучими лучами солнца, утренний воздух, его окликнули:

– Шёнфельд!

Обернувшись, он увидел вышедшего из дверей соседнего подъезда шефа параллельной команды комиссара Вальтера Хунке. Тот был в одних галифе и ботинках, с обнаженным мускулистым торсом.

– Доброе утро! – сказал ему Тим. – Ты что полуголый ходишь по общему двору?

– Я на пробежку, – ответил Хунке. – Не хочу, чтобы рубашка воняла пóтом.

– А-а… – проговорил Тим. – На пробежку мог бы сапоги надеть. Ботинки стопчешь.

– В сапогах тяжело.

– Понятно, – кивнул Тим и направился к желтевшим в середине двора кабинкам туалета, а Хунке, согнув накачанные руки и прижав локти к телу, пустился легким бегом по асфальтовой дорожке, огороженной низкими металлическими бортиками от нестриженых зеленых газонов в голубых пятнах цветущего дикого цикория.

Вернувшись в квартиру, Тим снял ботинки и прошел в свою комнату, где Анфиса уже поставила ему перед трельяжем у стены табуретку с резными ножками, металлическое ведро и таз для умывания. Сначала Тим занялся уборкой постели. Некоторые офицеры и приведение в порядок своих спальных мест оставляли на прислугу, но Тиму не нравились эти генеральские замашки. Как-то он слышал суждение, что домашние животные по физиологии и инстинктам заметно примитивнее своих диких родственников по той причине, что им из поколения в поколение обеспечивается сытная жизнь, за которую не надо бороться. От этого в потомстве закрепляется упрощение, по сути, деградация, поведения. Если бы не необходимость наличия как можно большего количества времени на напряженной прифронтовой службе, он отказался бы и от услуг Анфисы как уборщицы. Да и, собственно, ему не хотелось, чтобы эту женщину – украинку, но с выраженными нордическими чертами, и ее детей, выселили из дома, который мало пострадал от бомбардировок и артобстрелов и потому был выделен для проживания сотрудникам военной полиции.

Аккуратно и ровно убрав и застелив армейским одеялом постель, Тим подошел к трельяжу, вынул из выдвижного ящика белую баночку с зубным порошком, зубную щетку, мыло, бритву. Тщательно – до полной белизны, почистил он перед зеркалом зубы, сполоснув принесенной Анфисой водой рот, намылил лицо и, раскрыв бритву, столь же тщательно убрал пробившуюся темную щетину. Ополоснув лицо и промыв глаза, утершись бледно-желтым полотенцем, он причесал гребешком, в общем-то, и без того коротко стриженые, а потому не топорщащиеся, волосы каштанового цвета. Посмотрев на себя в зеркало, Тим мысленно усмехнулся. Довольно широкое низкое лицо, тронутое летней смуглотой, темные волосы и брови, карие глаза… да, высокая, светловолосая украинка Анфиса имела куда более нордическую внешность, чем он – уроженец южнонемецкого Вюртемберга. Плечи, правда, довольно широкие, мускулы на руках и груди хорошо развиты. Наверное, внешность все-таки не столь много значит в общем расовом развитии. Наука только недавно начала подробно и всерьез изучать расовые особенности, поэтому еще предстоит много уточнений и открытий.

В действительности собственная внешность и ее соответствие представлениям об арийской расе Тима интересовали мало. Он смог успешно получить правовое образование, а потому был уверен, что в его силах приносить пользу своей родине, своему народу. И этого было ему достаточно. Если бы его завтра отправили в отставку из-за «недостаточно арийской» внешности, он бы ушел, не возмущаясь: только при условии неукоснительного исполнения каждым отдельным человеком указаний вышестоящих лиц возможно благополучие и процветание нации. Если бы немецкий народ в девятнадцатом веке повиновался своему императору так, как во время славного Фридриха Барбароссы, и не дробил бы свою землю, наполеоновская Франция ни за что не смогла бы оккупировать Германию. Но и вне официальной службы Тим всеми силами старался бы укреплять силу и счастье своих страны и народа.

Вытерев салфеткой зубную щетку и бритву, Тим убрал их и другие принадлежности утреннего туалета обратно в тумбочку трельяжа. Встав с табуретки, он расстелил поверх нее полотенце – сушить, и пошел к шкафу в дальнем углу комнаты – одеваться на службу. Ведро с водой и таз должна была потом убрать Анфиса. Надев поверх майки сорочку и аккуратно заправив ее в галифе, закрепив брюки подтяжками, Тим достал из шкафа с вечера выглаженный китель с погонами комиссара полевой полиции, надел его, подпоясал ремнем с кобурой, в которой лежал не столь давно поступивший на вооружение войск пистолет Walther P38, вернулся к зеркалу и перед ним старательно расправил все неровности на одежде. Подойдя вновь к шкафу, взял с его полки фуражку с красной в центре кокардой, обрамленной металлическим дубовым венком, с имперским орлом на тулье, и надел ее. Закрыв шкаф, вышел в прихожую и стал надевать тоже с вечера начищенные до блеска сапоги: ботинки в бесконечной суете по полуразрушенному бомбардировками и обстрелами городу быстро истреплются и выпачкаются так, что никакой щеткой их потом не очистить. Аккуратно и надежно заправив галифе в сапоги, Тим выпрямился, щелкнул дверной задвижкой и вышел на лестницу, после чего снова спустился во двор.

Во дворе уже было довольно жарко, и поднявшееся над многоэтажными домами солнце ярко сияло. Из дверей подъездов выходили, оживленно разговаривая, собиравшиеся на службу офицеры ГФП и фельджандармерии. Две русские женщины такие же, как Анфиса, оставленные в доме для обслуги, шли с ведрами на водокачку; на головах их белели косынки.

Тиму долго ждать не пришлось: меньше, чем через минуту после его выхода из-за нескольких дворовых лип в стороне показался открытый «Фольксваген» его команды. Раздался приветственный гудок клаксона. Подняв в ответ руку, Тим зашагал навстречу товарищам. Автомобиль остановился. Водитель – молодой ассистент Пауль Хеллер, австриец, в темных очках против пыли и солнца, услужливо открыл дверцу, помогая Тиму сесть на его место впереди. Сзади уже разместились секретарь полевой полиции саксонец Генрих Шрайбер и старший секретарь Франц Ведель. Шрайбер из всей команды имел самую идеальную нордическую внешность: очень высокий, плечистый и стройный, с продолговатым голубоглазым лицом, а его полевая пилотка прикрывала белокурые волосы.

– Доброе утро, герр комиссар! – бодро здоровались с Тимом младшие товарищи. – Как спалось?

– Доброе утро! – ответил Тим, усаживаясь удобнее рядом с Хеллером. Затем захлопнул дверцу. – Как видите, меня не разбомбили.

Шрайбер и Ведель засмеялись.

– Ну что, к Зибаху – и снова в бой? – проговорил Тим.

– Так точно! – ответил Хеллер, нажимая на газ. Автомобиль тронулся с места и покатил по асфальтированному проезду во дворе.

У другого подъезда команду ожидал молодой секретарь Гюнтер Зибах, недавно командированный из уголовной полиции Генерал-губернаторства. Под приветственные слова товарищей он сел в автомобиль сзади, потеснив Веделя и Шрайбера.

Хеллер вырулил в проезд, ведущий со двора, вывел автомобиль на широкую Десятую улицу и помчал к пункту основной службы. Завывал мотор, встречный ветер скользил по только что выбритому лицу Тима. По другой стороне улицы навстречу двигалась, рокоча и пыша бензиновой гарью, большая колонна грузовиков с румынскими солдатами. Тяжелые защитного цвета машины шли на небольшой скорости одна за другой, выхлопной дым курился над асфальтом: словно огромный сказочный дракон полз, вытянувшись вдоль зеленевших городских деревьев и многоэтажных домов, побитых и покореженных взрывными волнами и осколками. С Десятой улицы Хеллер свернул на Северный проспект, где с одной стороны зеленели деревья Андреевской рощи, с другой – кладбища. Многие деревья тоже были обломаны или подрезаны бомбардировками и артобстрелами, но обильная летняя листва в значительной мере скрывала повреждения.

Железнодорожный переезд за кладбищем был закрыт. У перегородившего проезд шлагбаума собралась команда фельджандармов с регулировщиком. Несколько немецких автомобилей покорно выстроились в очередь.

– Что за черт?! – выругался Хеллер. Притормозив и не выключая мотора, он огляделся и убедился, что проходящего поезда поблизости нет. Тогда он приподнялся над ветровым стеклом и крикнул фельджандармам:

– Тайная полиция! Что происходит, почему нет проезда?

Фельджандармы переглянулись. На переезде появился офицер с блестящим шевроном на груди и махнул рукой. Двое дорожных стражей принялись отодвигать шлагбаум. Впереди послышалась напряженная речь: люди из первого в очереди автомобиля вступили в спор с офицером охраны переезда. Тот отвечал: «Не могу! Это тайная полиция, им некогда ждать!..». Регулировщик, взмахнув жезлом, крикнул команде Тима:

– Быстрее проезжайте! Сейчас здесь будет колонна проходить на фронт!

Хеллер нажал на газ, вырулив, обогнал остальные машины в очереди с сердитыми из-за необходимости ждать шоферами; открытый «Фольксваген» запрыгал, стуча колесами и преодолевая рельсы. Затем автомобиль погнал дальше по проспекту. Здесь особенно хорошо было видно последствия шедших с ноября прошлого года боев за город. Тот, некогда весьма симпатичный и ухоженный, теперь походил то ли на гигантский растоптанный огород, с которого небрежно повыдергивали урожай, то ли на поднявшееся из недр земли логовище великанов-троллей из скандинавских легенд. Многоэтажные дома с лохмотьями обгорелых балок и шифера вместо сорванных крыш, с кирпичными стенами, искореженными рытвинами и выбоинами от осколков, возвышались над улицами, и безжизненно смотрели их пустые окна, будто глазницы черепов. На месте многих построек, которые когда-то красовались среди городской зелени, теперь лишь неровные опаленные остовы торчали из огромных груд бетонных обломков, рассыпавшегося кирпича и балок, а поодаль – ближе к северо-восточной части города, вставала одна уцелевшая серая стена от обвалившихся вместе с крышей верхних этажей какого-то высокого сооружения, и зияли в ней насквозь пустые глазницы окон. Груды всяческого строительного хлама от разрушенных зданий, черных углей, оставшихся после пожаров, битого стекла, еще зеленых древесных веток были кое-как сдвинуты с проезжей части и тротуаров к краям улиц и в подворотни. Стены построек, столбы фонарей темны от копоти и сажи. Во всем открывавшемся с центральных улиц городском массиве не было видно ни одного более-менее целого здания, а большинство были изуродованы до нелепого и словно сквозящего смертью вида.

Со стороны казалось, что никакие обычные люди не могли бы населять эти жуткие колоссальные руины, громоздящиеся под жарким небом всюду, куда доходил взгляд. Однако по тротуарам уже шли, огибая завалы, стараясь не ступать в сажу, пыль и сор, местные жители, большей частью женщины. Они шли торопливо, особо не глядя на проезжавший мимо автомобиль с офицерами: может быть, испытывали страх, а может быть, слишком были поглощены собственными насущными заботами в полуразрушенном городе. Кто-то нес ведра, явно отправляясь за водой, кто-то – мешки и сумки, пустые или чем-нибудь наполненные, кто-то шел с пустыми руками, может быть, отправляясь на сборный пункт для отправки на работу. Тут и там прохаживались по одному и группами местные полицейские – в штатской одежде с повязками на руке, с винтовками за плечами. Рыжевато-серая собака, повозившись вокруг чего-то среди груды бетона и кирпича перед разрушенным зданием, при приближении автомобиля взмахнула хвостом и скрылась за растущими рядом городскими кустами. Деревья и кусты, хотя, как и здания, были покорежены, пообломаны и опалены бомбежками и артобстрелами, тем не менее, буйно зеленели по своему неизменному распорядку, и их живая зелень броско контрастировала с мрачной картиной разрушений. Зелень городских насаждений словно напоминала: война не бесконечна, придет снова мир, и снова наступит обычная, размеренная жизнь, где каждый будет делать свое дело, получать то, что заслужил.

Тим представлял себе, как будет восстановлен этот большой, красивый город на широкой реке, под радостным солнцем. И не обрубленные и изломленные, а ухоженные и стройные деревья будут зеленеть здесь. И люди: немцы и оставшиеся для помощи им русские будут спокойно ходить по этим улицам – чистым и хорошо устроенным, никого не боясь, нарядно одетые, дружные и сплоченные общим трудом. А вечерами парк с видом на Дон заполнят отдыхающие, где будет звучать родная Тиму немецкая музыка. И все пространство от Эльзаса до Кавказа и Волги будет родным, немецким, и куда бы ни приехал Тим или другой немец: в Краков, в Киев или сюда – в Ростов, он будет везде дома. В своей стране, в своей семье, не страшась чужеземной угрозы.

Первый раз за время этой войны немецкая армия занимала Ростов в ноябре прошлого года, однако недостаточная оперативная подготовка в условиях начавшегося тогда контрнаступления русских по всем направлениям привела к тому, что уже через неделю город пришлось оставить. Тим тогда уже служил в украинской Виннице – в отделе по охране внутренней безопасности в войсках. Теперь Ростов снова был в немецких руках, и на этот раз можно было не опасаться, что русские скоро его вернут: Красная Армия откатывалась все дальше и дальше к Волге и горам Кавказа под тщательно спланированными на этот раз ударами. В том случае, если немецким войскам удастся овладеть Нижним Поволжьем, перекрыв снабжение Красной Армии из Центральной Азии, а также обойти или оседлать Кавказский хребет и захватить на побережье Каспийского моря Баку с его нефтяными заводами, откуда русские черпали бóльшую часть топлива для своих машин, большевистское сопротивление сможет продолжаться не более нескольких месяцев. Тогда, наконец, сбудется то, о чем мечтал каждый верный своей Нации немец, и Немецкий Рейх раскинет свои пределы на все богатые и разнообразные природой земли Восточной Европы вплоть до суровых гор Урала и еще дальше – до бескрайних лесов запада Сибири.

Работа Тима писателям-детективистам, может быть, показалась бы интересной и захватывающей. На самом деле она была тревожна, утомительна, опасна, и вообще, очень неприятна, особенно если приходилось совмещать полицейский и военный характер операций. Надо было везде успевать, просеивать множество крупной и мелкой информации, недосыпать или спать поверхностно, постоянно выезжать к самой линии наступления, рискуя попасть под обстрел противника или даже, зазевавшись, под случайный обстрел своих. Опасаться каждой подворотни даже в глубоком тылу, бороться с собственными инстинктами, пытавшимися запретить проливать чужую кровь хоть и ради торжества родной Нации. Картины разрушений, трупов и крови, озлобленных или страдающих людей – хоть чужих, хоть своих, мерзких лиц агентов, сотрудничавших только ради сытного пайка или утоления алчной ненависти к остальным, – все это никак не прекращалось и очень надоедало. Но Тим знал, что война хоть в поле, хоть в тылу – это не легкая прогулка, и ради достижения своей и всеобщей мечты надо чем-то жертвовать. Тим был удовлетворен и тем, как развивались события на пути к великой немецкой победе вообще, и тем, как складывалась его личная карьера.

Он с детства мечтал довершить до конца то, что из-за предательства левых партий не смог сделать его отец – ветеран Западного фронта 1914 – 1918 годов, – привести родную Германию к полному торжеству на Европейском континенте, сбросить это вековое засилье Франции и Британии. Он шел к этому с вступления в шестнадцать лет в молодежную патриотическую организацию родного Вюртемберга, которая потом объединилась с Гитлерюгендом, а в восемнадцать был принят в штурмовую группу «Победа». Помогая в рядах СА вюртембергской полиции, он хорошо ознакомился с навыками обеспечения общественного порядка и расследования уголовных дел, параллельно изучая юриспруденцию, чтобы в будущем посвятить свою жизнь государственной службе на благо Германии.

В 1934 году, когда Национал-социалистическая партия недавно утвердилась у власти, Тим возглавлял труппу СА, но после разгрома предательской оппозиции Рёма был переведен в СС в связи с представленной на него гауляйтеру Вюртемберга-Гогенцоллерна характеристикой. В ней он описывался, как исключительно ответственный, преданный фюреру и национальным интересам штурмовик. А в конце того же года его, учитывая прежний опыт охраны порядка в обществе и достаточные юридические познания, направили на работу в уголовную полицию Штутгарта, присвоив звания унтерштурмфюрера СС и старшего уголовного ассистента, вскоре же повысив до уголовного секретаря.

Так начиналась его официальная полицейская карьера, и работы с самого начала было много: за время экономического кризиса развелось несметное количество всяких жуликов, аферистов, организованных банд, ряды которых после победы Национал-социалистической партии пополнились скрывшимися коммунистами и прочими врагами Рейха. За год в Тима дважды стреляли бандиты, однако он даже не думал оставлять свою службу. К преступникам у него были личные счеты: именно от рук разбойников погиб когда-то его отец, герой Вердена. Но не личная ненависть к бандитам побуждала Тима бескомпромиссно бороться с преступностью всеми средствами, которые были предоставлены в его распоряжение государством, а точное знание того, что погрязшие до степени одичания в собственной алчности люди не насытятся легкой добычей, пока живы и на свободе. Они всегда будут приносить зло и тревогу честным людям Нации, и им не было места в Немецком Рейхе.

В то же время Тим мечтал пройти хотя бы часть отцовского военного пути, помочь в борьбе Германии не только с внутренним врагом, но и внешним. И в 1939 году на фоне обострения отношений с Польшей, а также Францией и Великобританией, он, уже в звании оберштумфюрера СС и уголовного инспектора полиции, добился перевода в разведывательный батальон частей усиления СС. И с ним прошел всю польскую кампанию, где пришлось испытать немало тревог и лишений фронтовой жизни, узнать что такое смерть, ходящая по пятам и регулярно встающая перед тобой лицом к лицу, когда раз через три, два, один день, и несколько дней подряд, и несколько раз на дню надо оказываться в ситуациях, где за считанные секунды решается – победишь ты или уже не будешь жить.

Когда Польша была повержена к ногам Рейха, Тим подавал рапорт о переводе в войска, действовавшие во Франции – как раз там, где сражался его отец, но, к его разочарованию, ему было отказано. Как имеющего опыт борьбы с преступностью его вновь перевели из дивизии СС в уголовную полицию – теперь уже Кракова, в котором был учрежден административный центр Генерал-губернаторства, и присвоили звания гауптштурмфюрера СС и криминальрата. В Кракове – центре края, по которому только что прокатилась война, служба была намного более напряженной, а должность – более ответственной, чем в родном Вюртемберге. Большинство местного населения, к тому же, не знало или плохо знало немецкий язык, Тиму пришлось изучать польский. Противостоять надо было не только уголовным преступникам, но и польским партизанам, нападавшим на полицию. Время от времени сотрудников крипо привлекали для помощи гестапо при организации облав на партизан и антинемецких активистов.

Но с началом русской кампании Тима как верного члена СС, имеющего и военный, и детективно-розыскной опыт, снова командировали на фронт – в тайную полевую полицию. Здесь начались самые неприятные будни: в опасных прифронтовых районах, среди разрухи и организационной путаницы приходилось не только бороться с многочисленными, как везде, где не утвердилась постоянная власть, бандитами и партизанами, зачищая взятую немецкими войсками территорию перед учреждением на ней уже штатских административных органов, но и надзирать за своими же немецкими солдатами и офицерами, чтобы те держались верности Нации и фюреру, избавлять будущие немецкие земли от способного причинить Нации вред населения. Верный своей присяге и своей Нации Тим выполнял все, что от него требовалось согласно директивам лиц, занимавших в соответствии с волей фюрера старшинство в государстве, Партии и ее СС. Видеть в будущем счастье своего немецкого народа – это являлось для него лучшей наградой за свои сегодняшние труды, игру со смертью, борьбу с собственными непроизвольными чувствами, все лишения и неприятные зрелища, сопровождавшие его службу. Пройдя вслед за наступающей немецкой армией всю обширную, жаркую летом территорию Украины, Тим теперь оказался в Ростове – в городе близ устья еще древним грекам известной реки Дон. А армия, успешно громя врага, спешила все дальше – к широчайшей водной глади Волги и ледяным горам Кавказа.