Брестский мир: ловушка Ленина для кайзеровской Германии

Введение
Как отечественная война превратилась в «империалистическую» и гражданскую?

Летом 1914 года вспыхнула война, по масштабам и числу жертв не имевшая прецедента в истории человечества – Первая мировая. Во многих странах Европы стоят памятники ее солдатам. В России же как-то не было принято вспоминать о ней. А если и вспоминали, то обычно в связи с другими событиями, наложившимися на нее – революцией 1917 года и гражданской войной. В памяти многих поколений наших соотечественников к этой войне оказался прочно приклеен ярлык «империалистической».

Между тем война 1914 года была поначалу воспринята в российском обществе как Отечественная. Вторая Отечественная война. Это в ее первые дни Николай Гумилев написал известные вдохновенные строки:

…И воистину светло и свято

Дело величавое войны.

Серафимы, ясны и крылаты,

За плечами воинов видны.

Тружеников, медленно идущих

На полях, омоченных в крови,

Подвиг сеющих и славу жнущих,

Ныне, Господи, благослови…

И пошел добровольцем на фронт.

«В грозный час испытаний да будут забыты внутренние распри. Да укрепится еще теснее единение Царя с Его народом и да отразит Россия, поднявшись как один человек, дерзкий натиск врага», – набатом разносились по России слова царского манифеста от 20 июля 1914 г.¹, на следующий день после объявления Германией войны России.

Ведь никогда прежде, даже в приснопамятный год нашествия Наполеона, столь грозная и необоримая сила не надвигалась на Россию с Запада.

Призывные пункты в городах осаждались студентами и лицами интеллигентных профессий, имевшими бронь от службы в армии. Чиновники военного министерства Российской империи изумлялись: явка призывников превысила запланированную на 15%²! Дело в том, что, учитывая широко разлитые антиправительственные настроения в обществе, оборонное ведомство в своих расчетах исходило из ожидания большого некомплекта при проведении мобилизации.

Патриотические настроения даже перехлестнули через край. Толпы возбужденных подданных русского царя разгромили посольство Германии в Петербурге. Справедливости ради нужно отметить, что это произошло уже после отъезда германского посла и только после того, как культурные бюргеры едва не растерзали уезжающего русского посла на улицах Берлина. Сам Петербург из-за его «немецкого» названия был переименован на русский лад в Петроград.

На время проведения мобилизации был объявлен «сухой закон»: христолюбивому воинству подобало идти на поле брани с трезвыми помыслами и с молитвой в сердце…

Почему же спустя три года те же самые воины, все это время изумлявшие мир своими героическими подвигами, стали массами дезертировать с фронта? «Штык в землю!», «до нас, тамбовских (курских, рязанских) немец не дойдет!», – такие настроения стали преобладать у тех, кто совсем недавно был готов отдать свою жизнь за православную веру, царя и Отечество. Правда, царя не стало, вера поколебалась, но как быть с Отечеством, которое, как известно, не выбирают?…

Произошедшая с русским народом внешняя метаморфоза настолько поразила современников, что многие из них отказывались признавать в этом народе свою плоть от плоти и кровь от крови. «Какие мерзкие даже и по цвету лица, желтые и мышиные волосы! … Сколько лиц бледных, скуластых, с разительно асимметричными чертами среди этих красноармейцев и вообще среди русского простонародья – сколько их, этих атавистических особей», – таким виделся народ в эти «окаянные дни» писателю Ивану Бунину. Народ платил таким, как он, той же монетой, время от времени воплощая призывы «вспарывать животы буржуям» в конкретные действия…

Тем, кто ждет от автора чего-то вроде саги о гибели святой Руси от рук вражеских наймитов-большевиков, рекомендую закрыть книгу, ибо дальше их ждет разочарование. Точно также будут разочарованы и те, кто хотел бы в событиях 1917–1918 гг. видеть одно лишь справедливое восстание угнетенных против многовековой эксплуатации. Была и гибель ценностей, на которых столетиями зиждилась Россия. Было и восстание бедных классов населения – «кто был ничем», хотел «стать всем». Но самое главное в тех событиях – что Россия осталась жить. Что русский народ – главное действующее лицо нашей истории – отстоял и отстроил заново это государство. Это несмотря на то, что опасность, грозившая самому существованию России, была в те годы самой сильной в ХХ веке. Сильнее даже, чем в 1941–1942 гг.

Понимания этой сути происходившего не достает многим пишущим ныне о российской революции. Между тем именно это должно представляться самой главной загадкой – не то, как Россия в 1917–1918 гг. очутилась в пропасти, но то, как она выкарабкалась из нее. И не просто выкарабкалась, но и в течение ХХ века достигла небывалого прежде развития производительных сил, внутреннего благосостояния и внешнего могущества. Правда, современному читателю все эти эпитеты в отношении России могут казаться издевкой над ее нынешним положением. Но это быль, и лет 25–30 назад мало кто усомнился бы в справедливости вышеприведенной оценки.

Феномен России ХХ века невозможно понять, не уяснив феномена российской революции во всей его сложности и многообразии.

До сих пор именно революция 1917 года не позволяет многим, причем по разным основаниям, считать Первую мировую войну Отечественной для России. После 1945 года мы усвоили, что Отечественная война обязательно должна заканчиваться триумфальным вступлением наших войск в столицу поверженного противника. Но давайте представим на минуту, что в 1812 году русское воинство, изгнав Наполеона за пределы нашего Отечества, остановилось бы на границе (как и советовал мудрый старец Кутузов), а не погналось за ним дальше по всей Европе. Разве от этого война 1812 года перестала бы быть для нас Отечественной войной?!

Наши казаки еще напоят своих коней водами Шпрее и Голубого Дуная в 1945 году! Тогда же, в 1914–1918 гг., этот исторический момент оказался просто отсрочен. А то, что в итоге над рейхстагом взвилось не бело-сине-красное полотнище с двуглавым орлом, а красное знамя с серпом и молотом – не повод посыпать себе голову пеплом даже русскому монархисту, если он, прежде всего, русский патриот!

Да и верна ли та схема, в которой мы привыкли рассматривать события Первой мировой войны? Брестский мир, который назвали «похабным» сами же подписавшие его большевики, они же расценили как «революционный выход России из империалистической войны». Но так ли это на самом деле? Ведь с подписанием Брестского мира 3 марта 1918 г. война России с внешними врагами не закончилась! Сфера оккупации России войсками Германии и ее союзников продолжала расширяться вплоть до осени 1918 года. А зимой 1918/19 г. уже Красная армия шла на Запад, гоня перед собой разложившиеся германские войска! А интервенция в России ее бывших союзников по Антанте? Ведь это – тоже логическое продолжение Мировой войны, глобального геополитического противоборства! А война с Пилсудским – ставленником двух кайзеров (германского и австрийского)? Ведь он ставил целью завоевание Польшей Белоруссии и пол-Украины. Разве мы не вправе рассматривать эту войну как часть той же Отечественной? Она закончилась, таким образом, только осенью 1920 г., длившись в общей сложности шесть лет и три месяца.

Брестский мир считается кульминационным моментом, выразившим отношение пришедших к власти большевиков к национальным интересам России. Если судить по внешним формальным признакам, это отношение оказалось сугубо отрицательным. Россия потеряла значительную территорию и уплатила врагу крупную контрибуцию. Эти факты общеизвестны. Но достаточно ли их, чтобы делать вывод о враждебности политики большевиков интересам России, тем более – о «национальном предательстве» большевиков?

Часто повторяют пущенную кем-то фразу: «История не имеет сослагательного наклонения». Но никто так и не сумел пока убедительно объяснить: а почему, собственно?… Между тем, мы имеем мнения двух авторитетных представителей русской мысли, которые считали метод исторических альтернатив допустимым методом познания истории.

Александр Иванович Герцен в работе «О развитии революционных идей в России» (1851) писал: «Мы не видим причины, оставаясь в пределах свершившихся фактов, отбрасывать без рассмотрения все, что кажется нам правдоподобным … Ход истории далеко не так предопределен, как обычно думают»³. Василий Осипович Ключевский записал в дневник (25 февраля 1903): «Явления человеческого общежития регулируются законом достаточного основания, допускающим ход дел и так, и эдак, и по-третьему, т.е. случайно»⁴.

Метод исторических альтернатив позволяет объективно оценить, чтó на самом деле человечество выиграло и проиграло в результате тех или иных событий. Он не раз пригодится нам в этой книге. А сейчас позволительно задать вопрос критикам большевиков в связи с подписанием теми Брестского договора: какие у них были реальные альтернативы этому шагу?

Испокон веков повелось: страна, побежденная в войне, вынуждена заключать мир ценой уступок. Это аксиома. Точно также она верна для страны, действующая армия которой по каким-то причинам утратила боеспособность. В этих условиях продолжение войны может стать для страны более гибельным, чем заключение мира любой ценой. Ибо во втором случае страна теряет только часть территории и суверенитета. В первом же – теряет жизни людей, не спасая в конечном итоге территорию и суверенитет.

Суровые обличители большевиков в «национальном предательстве» исходят, очевидно, из того, что в 1918 году Русская армия, разложенная либеральными экспериментами Временного правительства, деморализованная раздававшимися с марта 1917 г. обещаниями скорого мира, могла продолжать войну. Такой взгляд трудно назвать мягче, чем слепым. Для человека, который попытается добросовестно вникнуть в обстановку того времени, не останется сомнений, что, если бы осенью 1917 года большевики не пришли к власти, любому российскому правительству на их месте тоже пришлось бы заключать «похабный» мир с врагом.

Эти же обличители, вероятно, считают, что если бы Россия каким-то образом удержалась в числе формально воюющих стран до победы союзников, последние допустили бы Россию к участию в мирной конференции в качестве полноправной победительницы и удовлетворили все ее притязания. Анализ всей политики держав Антанты по отношению к России в 1914–1919 гг. не позволяет этого предполагать. Позиции государств на послевоенной конференции определялись их реальным соотношением сил. Ослабленная Россия была бы допущена к «пиру победителей» в лучшем случае на правах третьестепенного члена Антанты – как Китай, Португалия или Греция (ниже даже, чем Сербия и Румыния, не говоря уже об Италии и Японии!).

Не принято предварять книгу какими-то определенными выводами. Обычно они следует в конце как итог рассуждений. Однако про Брестский мир сложено столько историографических мифов, высказано столько предвзятых мнений, что необходимо уже в самом начале внести ясность по ряду вопросов.

Во-первых, действие Брестского мира оказалось крайне ограниченным во времени и не имело далеко идущих геополитических последствий для России. 11 ноября 1918 года Германия, в которой разразилась революция, подписала капитуляцию на Западном фронте, а 13 ноября, всего через восемь месяцев после заключения Брестского договора, ВЦИК⁵ Советов аннулировал его действие. В результате событий гражданской войны и иностранной интервенции 1918–1920 гг. Россия утратила часть территорий на западе. Но эти территории достались отнюдь не Германии и ее прежним союзникам, а новым независимым государствам, образовавшимся на окраинах Российской империи с помощью держав Антанты, то есть бывших союзников России.

Во-вторых, Советская Россия не соблюдала ряд существенных положений Брестского договора. Прежде всего, это относится к обязательству провести полную демобилизацию своих вооруженных сил, установленному 5-й статьей Брестского договора. Понятно, что Германия смотрела сквозь пальцы на существование Красной армии, так как последняя в каком-то смысле служила буфером на Востоке между Германией и интервенционистскими войсками Антанты в России. Тем не менее, это было серьезным отступлением от буквы мирного соглашения. Точно также Советская Россия очевидно для всех нарушала 2-ю статью Брестского договора, запрещавшую сторонам вести всякую агитацию и пропаганду друг против друга. Большевики ни на одну секунду не отказывались от намерения разжечь пламя революции в Германии, в чем и преуспели. В нарушении Брестского договора в указанном смысле публично признавался сам Ленин⁶.

В-третьих, Брестский договор провозглашал отказ от всяких контрибуций и репараций (статья 9 договора). Контрибуция явилась следствием новых политических условий, возникших летом 1918 г. и вынудивших Советскую Россию срочно предотвращать угрозу германского вторжения. Таким предотвращением и стало соглашение о контрибуции. В счет ее большевики, однако, до падения кайзеровского режима в Германии, успели выплатить лишь незначительную часть. Подробнее этот вопрос будет освещен в соответствующем месте книги.

С началом Первой мировой войны Ленин призывал рабочих и солдат превратить войну «империалистическую» в войну гражданскую. Это тоже якобы «уличает» вождя большевиков в «национальной измене». Однако давайте сразу учтем то, что он призывал к этому рабочих и солдат не одной лишь России, но всех воевавших стран. А его прогноз о том, что мировая война будет иметь своим весьма вероятным следствием гражданскую войну в России, как мы увидим, в своих важнейших чертах не отличался от предсказания такого консервативного политического деятеля, как бывший царский министр Петр Николаевич Дурново! Однако пока никто не додумался обвинять задним числом в государственной измене П. Н. Дурново.

Вообще же, в том, что касается девальвации в массе русского народа в 1917 году патриотических ценностей, необходимо иметь ввиду два важных момента. Первый – в сознании элитных групп российского общества эти ценности были девальвированы ничуть не меньше. Свидетельств этому читатель найдет достаточно на страницах этой книги. Второй – в том, что российская элита (как власть предержащие слуги государевы, так и либеральные «властители дум») за три года так и не сумела внушить своему народу сознание патриотического характера войны, виновата лишь сама эта элита и никто кроме нее.

Первая мировая война стала серьезным испытанием старой российской элиты на соответствие национальным задачам. И она, элита, этот исторический экзамен с треском провалила.

Этот очевиднейший факт, который, можно сказать, вопиет о себе буквально в каждом событии Первой мировой войны, связанном с Россией, должно делать отправной точкой всех исследований и рассуждений о данной эпохе. Иначе приступать к ее изучению нет никакого смысла – понять в ней что-либо будет решительно невозможно.

Глава первая
Россия в великой войне

Так начиналась война

Почти неизбежная угроза большой войны, в которую так или иначе окажутся втянуты все великие державы, довлела над сознанием европейских политиков с конца XIX столетия. Про грянувшую летом 1914 года войну (ее почти сразу окрестили Великой во всех странах) можно уверенно сказать, что в том виде, в каком она разразилась, ее не хотел никто. Тем не менее, то, чего все так долго опасались, в одночасье стало свершившимся фактом.

Стержнем трагических для всего человечества событий первой половины ХХ века стало то, что две крупнейшие европейские нации – русская и немецкая – дважды схлестнулись между собой в смертельной схватке. И вряд ли случайно то обстоятельство, что в обоих случаях это произошло, когда во главе германского правительства стояли канцлеры-англофилы: в первом – Теобальд Бетман-Гольвег, во втором – Адольф Гитлер.

Первой мировой войне предшествовал совершенно уникальный столетний период мира на западных границах России. После изгнания армии Наполеона из России в 1812 году внешний враг не переходил их. Непосредственное соседство России с двумя великими немецкими государствами – Пруссией (с 1871 г. – Германской империей) и Австрией (с 1867 г. – Австро-Венгрией) – было важным фактором сохранения геополитического равновесия и стабильности в Европе. Отношения между тремя континентальными империями бывали далеки от безоблачных, но на границах между ними мир не нарушался целых сто лет! Тем более страшен оказался контраст между тем, что было, и тем, что стало…

Первая мировая война разразилась именно в тот момент, когда Россия как сухопутная держава оказалась изолирована от всех своих союзников, и это вряд ли стало случайным совпадением. Исходя из этого факта, можно было бы оценивать как неудачную всю внешнюю политику русского царя Николая II. Однако была ли у него объективная возможность альтернативной политики? В этой книге не ставится задача ответить на этот вопрос в общем – это предмет отдельного исследования. Что же касается конкретных обстоятельств вовлечения России в войну, то у Николая II просто не оставалось другого выхода.

Однако, уже более 90 лет в школах и университетах Германии подается четкая схема начала Первой мировой войны. Она, как заправский инквизиционный процесс, строго основана на системе формальных доказательств. Согласно ей, мировую бойню развязали Сербия и Россия. Почему? Неважно, что Австро-Венгрия первой объявила войну Сербии, а Германия России. Со стороны немецких империй это были акты самозащиты. Ведь кто первая объявила всеобщую мобилизацию – Германия или Россия? Верно, Россия. Против Австро-Венгрии. Германия была должна защитить свою союзницу. Россия оправдывалась тем, что защищает Сербию от Австро-Венгрии. Однако, на самом деле, это Сербия угрожала безопасности Австро-Венгрии. Ведь наследник австрийского престола эрцгерцог Франц-Фердинанд был убит сербским террористом. Все четко.

Не исключено, что в 2014 году, когда будет отмечаться столетие начала войны, эта схема будет превращена в политическое оружие. Ведь в преддверии 70-летия начала Второй мировой войны, в 2009 году, ПАСЕ приняла резолюцию, согласно которой «сталинский» режим был объявлен таким же виновником этой войны, как и режим гитлеровский. Ну, а на кого возложить ответственность за развязывание Первой мировой войны?

Теперь, разумеется, на Западе уже не вспомнят, что именно английский премьер-министр лорд Герберт Асквит собирался предать германского кайзера Вильгельма II суду Гаагского трибунала (созданного в 1907 году, кстати, по инициативе русского царя Николая II) за нарушение нейтралитета Бельгии, газовые атаки, «неограниченную подводную войну», убийства пленных и другие военные преступления. Не вспомнят и об агрессивных целях кайзеровской Германии в отношении России.

Между тем, пангерманисты с 80-х гг. XIX в. строили планы расчленения России. Геополитик Э. Гартманн, писавший в журнале «Die Gegenwart», предлагал выделить из России «Балтийское» и «Киевское» «королевства». Их очертания удивительно напоминают рейхскомиссариаты Остланд и Украина, созданные нацистами в 1942 году. В 1914 г. кайзеру Вильгельму II был представлен т.н. меморандум Класса – Гугенберга⁷, который рекомендовал очистить от туземного населения Прибалтику, Белоруссию и Великороссию к западу от линии Петроград – Смоленск для расселения там немцев. Летом 1915 года 1347 немецких профессоров различных политических убеждений – от правоконсервативных до социал-демократических – на съезде в Берлине подписали меморандум правительству, в котором обосновывалась программа территориальных захватов, оттеснения России на восток аж за Урал (!), немецкой колонизации на захваченных русских землях⁸. Разве мы не имеем права назвать их идейными предтечами Гитлера в кайзеровской Германии?!

За считанные месяцы до начала Первой мировой войны ее будущий прославленный русский полководец Алексей Брусилов отдыхал на курорте Бад-Киссинген в Северной Баварии. В один из дней его поразила такая картина:

«Весь парк и окрестные горы были великолепно убраны флагами, гирляндами, транспарантами. Музыка гремела со всех сторон. Центральная же площадь, окруженная цветниками, была застроена прекрасными декорациями, изображавшими московский Кремль, его церкви, стены и башни. На первом плане возвышался Василий Блаженный … Начался грандиозный фейерверк с пальбой и ракетами под звуки нескольких оркестров, игравших “Боже, царя храни” и “Коль славен”⁹ … Вскоре масса искр и огней с треском, напоминавшим пушечную пальбу, рассыпаясь со всех гор на центральную площадь парка, подожгла все постройки и сооружения Кремля. Перед нами было зрелище настоящего громадного пожара. Дым, чад, грохот и шум рушившихся стен. Колокольни и кресты церквей накренялись и валились наземь. Все горело под торжественные звуки увертюры Чайковского “12-й год” … Немецкая толпа аплодировала, кричала, вопила от восторга, и неистовству ее не стало пределов, когда музыка сразу при падении последней стены над пеплом наших дворцов и церквей, под грохот апофеоза фейерверка, загремела немецкий национальный гимн»¹⁰.

Разве все это не сродни факельным шествиям нацистов? Бывший в 1914 году министром иностранных дел России С. Д. Сазонов предупреждал: «Невероятная способность самообольщения, которою обладает германский народ и от которой его не спасает высокая степень культурного развития, должна быть, очевидно, поставлена на счет его особой психологии, являющейся первостепенным политическим фактором, с которым и впредь будут вынуждены считаться его соседи во всех своих сношениях с Германиею и которому до сих пор не придавали должного внимания»¹¹. Через шесть лет после того, как были написаны эти строки, к власти в Германии пришел Гитлер…

Но нет, «виновники войны», как обычно, будут найдены на другой стороне Европы! При этом не исключено, что устроители очередной резолюции ПАСЕ вытащат на свет изжеванный тезис о царской России как о «тюрьме народов». Империю Габсбургов же объявят этаким прототипом нынешнего Евросоюза, а Сербию – тогдашним «гнездом международного терроризма». «Кровавым тоталитарным диктатором», угрожавшим всему миру, огласят, конечно же, русского царя Николая II. Благо «прогрессивная историография» за 100 лет подготовила для этого богатую почву.

Однако, было бы неверно представлять дело и так, что Россия в 1914 году подверглась неспровоцированному «вероломному» нападению. Слов нет, российские власти сделали все, чтобы предотвратить войну без урона для чести и достоинства государства. Но что означают сии понятия? Их рамки всегда расплывчаты.

Проявления шовинизма перед войной были нередкими и в России. Под высочайшим покровительством выпускались квази-исторические труды, в которых красной нитью проходила идея о «германстве» как «вековом враге славянства»¹². Уже 13 июля 1914 г., когда стало известно о неприемлемом для Сербии ультиматуме, предъявленном ей Австро-Венгрией, многотысячная толпа запрудила улицы Петербурга. Всюду превалировал лозунг «Да здравствует война!»¹³ На следующий день восторженную статью об этой манифестации и грядущей войне писал официоз «Новое Время». Нет, язык не повернется назвать эту столичную русскую публику миролюбивой! А могла ли власть при таких общественных настроениях принимать только разумные и взвешенные решения?!

Когда нападение Австро-Венгрии на Сербию стало фактом, Николай II недолго выбирал между всеобщей и частичной мобилизацией Русской армии. Частичная мобилизация путала разработанные военные планы, поэтому военный министр В. А. Сухомлинов и начальник Главного штаба Н. Н. Янушкевич настаивали на объявлении всеобщей мобилизации. Было бы, однако, неверно приписывать окончательное решение государя только влиянию военных специалистов. Николай II был, похоже, прав, если рассудил, что и частичная мобилизация может быть воспринята Германией как желательный casus belli в отношении России, а откладывание всеобщей мобилизации только ухудшит стратегическое положение России в надвигающейся войне.

За полгода до этого, в феврале 1914 г. бывший министр П. Н. Дурново направил царю памятную записку, в которой откровенно высказал свой взгляд на то, чем грозит России участие в большой европейской войне. В литературе нередко приводят ту часть этой записки, которая прямо-таки потрясает своим почти совершенно точным пророчеством всего того, что случилось с Россией впоследствии:

«Главная тяжесть войны выпадет на нашу долю. Роль тарана, пробивающего толщу немецкой обороны, достанется нам. Война эта чревата для нас огромными трудностями и не может оказаться триумфальным шествием на Берлин. Неизбежны и военные неудачи, … неизбежными окажутся и те или другие недочеты в нашем снабжении. При исключительной нервности нашего общества этим обстоятельствам будет придано преувеличенное значение. Начнется с того, что все неудачи будут приписывать правительству. В законодательных учреждениях начнется кампания против него, как результат которой в стране начнутся революционные выступления. Эти последние сразу же выдвинут социалистические лозунги, … сначала черный передел, а затем и общий раздел всех ценностей и имуществ … Армия, лишившаяся за время войны наиболее надежного кадрового состава, охваченная в большей части стихийно общим крестьянским стремлением к земле, окажется слишком деморализованной, чтобы послужить оплотом законности и порядка … Лишенные действительного авторитета в глазах народа оппозиционно-интеллигентные партии будут не в силах сдерживать расходившиеся народные волны, ими же поднятые, и Россия будет ввергнута в беспросветную анархию, исход которой не поддается даже предвидению…»¹⁴.

Помнил ли Николай II о предостережениях Дурново? Всегда. Мог ли он в июле 1914 года поступить иначе? На этот вопрос, по всей совокупности данных, ответ однозначно отрицательный.

Предположим, что царь не вступился бы за Сербию, угрожаемую Австро-Венгрией. Что было бы тогда? Нетрудно представить, что это сразу вызвало бы волну общественного негодования, разжигаемого врагами режима под благопристойными патриотическими лозунгами. В роли тарана против самодержавия, как и в 1905 году, выступил бы рабочий класс. А здесь необходимо учесть то, что он в 1914 году находился на пороге новой революции! За первое полугодие 1914 года в России бастовало под политическими лозунгами больше рабочих, чем за тот же период революционного 1905 года! В июле 1914 года в Петербурге уже возводились баррикады. Недалеко было и до вооруженного восстания. Обстановка была крайне накалена.

И чтобы в этих условиях власть подала для общественного недовольства повод, перед которым померк бы позор сдачи Порт-Артура в декабре 1904 г.?! Летом 1914 года война должна была представляться элите Российской империи средством спасения от надвигающейся новой революции. Нет, имперская элита не забыла предостережений своих дальновидных представителей (П. А. Столыпин ещё в 1909 г. выдвигал необходимым условием успешного преобразования России «20 лет покоя»). Однако летом 1914 г. нужно было срочно спасать горящее здание монархии. Перенаправить общественную энергию с внутреннего врага – самодержавия – на внешнего казалось единственным выходом в сложившейся политической обстановке. Тогда угроза революции временно отодвигалась, становилась неактуальной. Тем более, что война начиналась как патриотическая, Отечественная.

«Ныне предстоит уже не заступаться только за несправедливо обиженную родственную Нам страну, но оградить честь, достоинство, целость России и положение ее среди великих держав. Мы непоколебимо верим, что на защиту Русской Земли дружно и самоотверженно встанут все Наши подданные», – говорилось в царском манифесте от 20 июля. И свершилось чудо! Баррикады с улиц столицы исчезли, рабочие встали к станкам, студенты сменили красные флаги на бело-сине-красные и, вместо драк с полицией, ринулись записываться добровольцами на фронт.

Если бы не война, 1914 год мог стать последним для самодержавия. Николай II совершенно сознательно принял вызов на войну, потому что этот шаг в тот момент представлялся единственно возможным для монархии. Ближайшие последствия показали правильность этого шага. Прочие же последствия должны были сказаться не сразу. А потом – как знать? Быть может, Господь дарует русским знаменам победу, как бывало уже много раз? Ведь русское воинство бьется за правое дело… И тогда самодержавие увенчает себя ореолом победы в самой большой войне, какую когда-либо вела Россия, и станет трудно уязвимым для внутренних врагов.

Наличие мощных союзников – Англии и Франции – позволяло уверенно рассчитывать на то, что война не будет проиграна. 23 августа (5 сентября) три державы Согласия (Антанты) подписали соглашение, по которому обязались не вести сепаратных мирных переговоров. Правда, Россия не имела со своими союзниками прямой связи. Кратчайший путь вел через проливы Босфор и Дарданеллы, но он был вскоре перекрыт врагами. Германия и Австро-Венгрия составляли единое геополитическое целое, а затем к нему примкнула и Турция. Нейтральные (пока) Румыния и Болгария отрезали Сербию от России, поэтому непосредственной помощи своей балканской союзнице Россия оказать не могла, как и не могла через нее поддерживать связь с союзниками.

На суше у России было три врага – Германия, Австро-Венгрия и Турция, тогда как на Западе у Франции и Англии вместе взятых была лишь одна Германия. Это с самого начала придало коалиционной войне Антанты асимметричный облик, невыгодный для России.