Затянувшееся задание. Колесо сансары

© Вячеслав Александрович Полуянов, 2023

ISBN 978-5-0059-4777-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вячеслав Александрович Полуянов
3атянувшееся задание
Колесо Сансары

Посвящается моим любим старикам:

деду Полуянову Василию Михайловичу,

прошедшему от Москвы до Кенигсберга,

оставшемуся живым и здоровым;

деду Крылову Ивану Ивановичу,

участнику боев на Халхин-Голе,

который спас с поля боя

раненого командира полка

и сам получил тяжелое ранение;

бабушке Прасковье Павловне,

бабушке Лукерье

ПРОЛОГ

Был выходной. Конец апреля. Середина забайкальской весны. Солнце, оранжево-белое, ослепительное на бледно-голубом небе, напрягая все свои световые силы, стремилось прогреть застывшую за зиму землю и лучами напирало в окно квартиры. «Солнечный круг, небо вокруг!» – мотивчик из песенки далекого детства шестидесятых годов ушедшего двадцатого столетия так и крутился в голове Василия Михайловича Крылова, мужчины средних лет и ответственного работника. «Все сегодня по плану, как обычно», – думалось ему, и мотивчик совсем не мешал. Так же, наверное, думал пес с серьезной кличкой Гром, в просторечии Громка – тоже средних лет доберман чепрачного окраса с хитрыми глазами и неуемной энергией. А план был такой: совершить большую пешую прогулку по окрестностям городка, где проживали хозяин и его собака. Эти прогулки по пересеченной местности стали традицией за истекший год. Носили они чисто практический характер для обоих. Хозяин в выходные избегал посещения пьющих приятелей и просто отдыхал от знакомых, заодно разминал организм по причине в основном сидячей работы. Гром тоже разминал свой собачий организм, заодно развлекался, гоняя по пути кошек и собак. Дабы никто из живых существ не пострадал, Василий Михайлович зачастую уходил далеко в невысокие голые сопки с живописными скальными выступами и микроскопическими березовыми рощицами из чахлых деревьев на южных склонах. Иногда они вдвоем за день проделывали маршрут до двадцати километров. С собой хозяин брал флягу воды, бутерброды, и они вдвоем их уплетали, когда солнце находилось в зените, сидя на голых камнях, подставляя – соответственно – лицо и морду веселому яркому солнышку.

В качестве метеорологической справки стоит пояснить, что солнца в тех краях было всегда в избытке и безоблачных дней – гораздо больше, чем в городе Сочи. Однако ясная погода компенсировалась суровой зимой, жесткой осенью, жарким сухим летом и постоянными ветрами, в основном северо-западного направления, приносящего эту саму суровость.

Они вышли в половине восьмого утра. Хозяин допел песенку, точнее, ее припев, в детско- шуточном варианте: «Пусть всегда будет водка, колбаса и селедка, пусть всегда будет солнце, пусть всегда будем мы!» Выйдя за окраину городка, Василий Михайлович спустил собаку с поводка и снял намордник. Доберман стрелой полетел до ближайших зарослей полыни, но через секунду оттуда выскочил: видимо, попал на какое-то утреннее котовье совещание, и те, возмущенные его наглостью, решили сообща накостылять остроухому и короткохвостому животному. Схватка намечалась нешуточная. Хозяин отогнал котов, придержал собаку за ошейник. Доберман, чувствуя хозяйскую поддержку, порывался продолжить потасовку. Но, видя, что коты короткими перебежками вернулись в свои заросли, сделал вид победителя, потянул хозяина в даль светлую. Точнее, в далекие сопки. Спустя два часа они достигли подножия ближней из них и стали подниматься по склону, обходя выступающие валуны. Пес резвился, компенсируя квартирную бездеятельность. Оправдывая свою породу, стремительно бежал вверх по склону, потом вниз, пропадая из виду, и, спустя секунды, красивый поджарый корпус возникал на одном месте, а спустя миг в другом, а еще через несколько секунд уже терзал невесть как оказавшуюся на склоне сопки автомобильную покрышку. Таким образом, человек и пес поднялись на вершину, с которой открывался великолепный вид: городок с вершины казался компактным, с улицами, расходящимися прямыми углами, люди выглядели движущимися точками, деревья – травинками, автомашины – детскими игрушками, излучина еще не вскрывшейся от льда реки серела широкой саблей.

Над головой нависало насыщенное голубым небо с редкими облачками, раскаленный апельсин солнца уже подходил к своей высшей точке. Ветерок был порывистым, по-весеннему бодрым. Разместившись на теплых камнях, Василий достал запасенные бутерброды, разделил поровну. Пес, умнейшее существо, зная регламент похода, тут же очутился рядом, естественно, разделяя компанию, ловко проглотил свою часть колбасы и сыра, выждав минуту и решив, что более деликатесов не предвидится, съел ломтики батона. Василий выкопал в земле углубление, постелил в него полиэтиленовый пакет, таким образом соорудив импровизированную чашу, налил в нее воды из пластиковой бутылки, и доберман с удовольствием стал ее лакать. «Что, набегался? Жажда терзает?» – сказал хозяин, улыбаясь, и долил собаке воды. Пока утоляли жажду, Василий стал смотреть в противоположную сторону от городка, туда, где одна за другой шли сопки и сопочки, похожие как великовозрастные братья и сестры. Хозяин наметил направление на ближайшую, с двумя вершинами и живописными скальными выступами, громоздившимися в верхней части сопки, с редкими деревцами березы, небольшого росточка, голыми по сезону. Пес это почувствовал, встал с готовностью и, не ожидая команды, побежал именно в том направлении. Дорога, как всегда, оказалась длиннее, чем предполагало зрение, и только через час они добрались до середины склона сопки, где начинались небольшие скалы и валуны. Пес уже набегался и рыскал рядом с хозяином, изредка удаляясь и удовлетворяя одному ему ведомый собачий интерес. Ближе к вершине скальные выступы стали плотнее, создавая подобие разрушенного бомбардировкой города. Оказалось, что помимо корявеньких берез свободные от нагромождений камня места заполнил багульник, который выглядел свежим и бодрым, готовясь к встрече с настоящей весной, вспыхнув сочным лиловым пламенем. Тут и там поднимал бледно-синие головки местный сорт подснежника, называемый в простонародье «вергульками». Василий стал взбираться с камня на камень со скалы, где были плоские верхушки, на скалу, чтобы не запутаться в кустах багульника. Иногда перепрыгивая щели и поднимаясь на уступы. Пес поначалу увязался за хозяином, тоже прыгал с камня на камень, но, когда увидел, что Василий Михайлович стал подниматься выше, используя не только ноги, но и руки, за неимением последних бросил альпинистские забавы. Трижды гавкнул, видимо, говоря: «Эй, хозяин! У меня же лапки! И я не обезьяна какая-нибудь, типа шимпанзе, а благородный пес», – спрыгнул с валуна и бросился искать обходной путь. Василий неспешно преодолевал подъем и почти на самой вершине услышал лай пса. Хозяин различал голос своего четвероногого друга по интонации, тем более доберманы совсем не пустолайки по своей породе. В этот раз лай был необычен, в нем проскальзывали нотки страха, агрессии и даже интереса. Василий Михайлович решил, что пес мог повстречаться с каким-либо аборигеном этих скал, типа лисы, семейством тарбаганов или – хуже того – волком. Чем черт не шутит… «Хотя тарбаганы (крупный монгольский сибирский сурок) – навряд ли: не их место, они любят солнечные пригорки с песчаной почвой», – думал он и, сменив направление, стал пробираться, ориентируясь на лай собаки. Преодолев значительное нагромождение камней, он оказался на невысокой скале с разрушенной верхушкой, и, как ни тривиально бы звучало, выглядела она как гнилой зуб.

Внизу под скалой, между окружающих ее камней и острых валунов, образующих узкую расселину, стоял пес и исходил лаем в одну точку, находящуюся под скалой. Василий Михайлович в несколько прыжков спустился и оказался рядом с собакой. Пес перестал лаять, лишь тянул носом воздух из темной узкой дыры размерами с колесо легковушки и, поворачивая голову на хозяина, как бы приглашал того первым проверить содержимое лаза. Василий сначала подумал, что это нора дикого животного, но раскиданной земли, других следов жизнедеятельности хвостатых-четырехлапых не наблюдалось. Он подвинулся поближе ко входу, встал на четвереньки и тоже понюхал воздух. Животным не пахло. Вообще ничем не пахло. Можно было поругать добермана за мнительность и продолжить путь, но природная любознательность не позволила уйти. Очень уж место выглядело загадочным и многообещающим…

Самое интересное в мире – это судьбы людей.

Особенно в годы великих потрясений.

В. А. Полуянов

Глава 1

Лейтенант Одзима, младший лейтенант Перелыгин

В дипломатическом вагоне было тихо и тепло. Поезд медленно отполз от небольшой станции, оставив свет двух бледных фонарей в глубине ночи, и мерный перестук колесных пар стал убаюкивать пассажиров. Уют и размеренное движение состава располагали к дремоте и ожиданию следующей остановки.

Ехавший в купе один, господин Дайгоро Одзима, тоже позволил себе немного расслабиться, тем более что китайская пограничная станция Маньчжурия и советская Отпор (ныне пос. Забайкальск) где менялись колесные пары на русскую колею, осталась позади. Окна дипломатического полупустого вагона были наглухо закрыты: приказ русского командования. По-настоящему уснуть он не мог, сказывалось напряжение, прикрыв глаза и откинувшись на спинку сидения, впал в полудрему. Мысли были отрывочны и носили скорее поэтическое направление, чем практическое.

Неприятные размышления охватили господина Одзиму еще при посадке в поезд, куда он сел под видом курьера китайской дипломатической службы. Тогда, стоя на перроне, он вдруг ощутил дыхание северо-западного ветра. Нет, это был не просто порыв холодного воздуха, а до жути неприятный, пробирающий до костей поток чего-то непонятного, опасного, несущий плохую карму из огромной, непонятной северной страны России.

Он готовился почти два года к выполнению этой особой миссии. Будучи пехотным офицером Его императорского Величества Квантунской армии, охотно согласился на предложение командования перейти в подразделение по диверсионной работе, так как ему, представителю славного рода, не пристало находиться в тылах действующей армии, а надлежало заниматься истинно самурайским ремеслом.

Этот ветер!.. Он дул постоянно, с тех пор, как он влился в отряд 77, а затем попал под командование полковника Ишимуры. Этот проклятый ветер постоянно напоминал о предстоящей опасности, холодил кровь, разжигал тоску. Лейтенант Одзима, пытался понять сущность этого явления и приходил к выводу, что этот злой ветер направлен богами, чтобы закалить его тело и душу. Он стал сравнивать себя с самурайским мечом, который мастер кузнец, после наложения очередной полосы стали, закаливает холодом, и так месяц за месяцем, пока бесформенный кусок железа не превратится в смертельный меч катану.

Так и сейчас: сидя в полудреме Дайгоро Одзима чувствовал, как этот северо-западный ветер дует ему в лицо, пытается сжать сердце своими невидимыми мерзлыми руками, заставив бояться. Но он знал, что как только он приступит к действию, все предчувствия исчезнут, останется только воля к исполнению порученного задания. Испарятся недостойные мысли и проблемы, душа и тело будут работать единым механизмом.

Поезд подкатил к следующей станции, токой же крохотной, с несколькими фонарями, освещающими перрон. По карте, которую помнил почти наизусть, Одзима определил, что это населенный пункт Даурия. Он слегка раздвинул бархатные шторы на окне. В щель было видно, что состав, помимо начальника станции и железнодорожного служащего, встречали еще два милиционера, которые наблюдали за перроном. Из поезда никто не вышел, и ни один вагон не принял пассажиров. Приграничная зона – никто не едет. Да и поез непростой – международного класса, простому человеку на него билеты не продадут.

Одзима знал о стране России очень многое. Необъятная, с огромными запасами природных ресурсов, с варварскими обычаями, во главе со своим вождем по имени Сталин.

Эта бескрайняя страна терпит поражение за поражением от союзника Японии – европейской страны Германии. Сражение под Москвой не в счет, это была временная неудача немецкой армии. Наверняка, морозы и удаленность коммуникаций, сыграли на руку большевистской России. Великолепная армия страны восходящего солнца такого не допустит.

Во-первых, Япония на два фронта, как Германия, воевать не станет. Во-первых, уничтожит американцев в Тихом океане. К этому времени германские войска дойдут до Уральских гор и русским будет сломан хребет.

Во-вторых, воинам Ямато будет нужно дойти только до берегов Байкала и отторгнуть кусок большевистской империи с богатствами Забайкалья и Дальнего Востока. В 1920 году это почти удалось, да и ранее доблестные войны Ямато били русских в начале века. Об этом времени Одзима любил размышлять. На этой славной войне сражался его отец, а брат отца погиб как настоящий самурай под стенами русского города Порт-Артура. Бои на озере Хасан и реке Халкин-Гол не в счет. Это всего лишь была ничья. Русские не поняли, что это была только разведка боем. Нужно было проверить свои силы, узнать силу противника. От этих последних мыслей Одзима опять как будто ощутил на лице дуновение холодного ветра. Дремота спала.

Паровоз запыхтел, дал свисток, и в окне проплыли станционные постройки, два подтянутых милиционера, застывшие неподвижно, начальник станции в глупой красной фуражке. Вагон опять погрузился в темноту. Одзима и не пытался всматриваться в беспросветность ночи, он явственно представлял себе пейзаж за окном: степь с пожухлой травой, невысокие горки, называемые здесь сопками. Там, в этой темноте, таился враг, его полки, вкопавшись в землю, ожидали его, Одзиму, но не его персонально, конечно, а доблестных солдат Квантунской армии. А он, Одзима, в неприметной должности китайского служащего едет открыто и нанесет свой удар в нужное время и нужном месте этим горе-солдатам, крестьянам и рабочим с рабской психологией, оторванным от своих семей. Великая наука войны не предполагает жалости к врагам и обязывает к коварству и хитрости. Тут мысли Одзимы заработали в практическом направлении. Он очередной раз стал прокручивать в голове свое задание.

Это была, безусловно, опасная миссия, требующая не только храбрости и смекалки, но и военного таланта. План его действий был разработан лично господином полковником Ишимурой-сан и заключался в следующем: он должен был как можно незаметнее сойти с поезда в городе Иркутске, затеряться среди местных обывателей, затем по новым советским документам вернуться на станцию Оловянная, через которую сейчас должен проехать. Затем, не привлекая внимания, поселиться в поселке и ждать особого часа. Этот час должен был наступить в момент, когда доблестные войны императорской армии начнут наступление на Советы, а он, верный солдат, потомок славного самурайского рода Одзима, должен уничтожить железнодорожный мост через местную реку Онон в этой богом забытой Оловянной. Большевики не смогут снабжать свои войска в отсутствие такой важной артерии. Одзима осознавал важность всей операции, ее успех напрямую скажется на положении большевиков в Даурии и во всем Забайкалье. Кроме того, он понимал, что наступление императорских войск на Маньчжурском направлении будет носить отвлекающий характер, наверняка главные сражения произойдут восточнее – будет отрезан русский Дальний Восток. Он верил в успех будущей войны.

Прокручивая в десятый раз детали предстоящей операции, Одзима не заметил, как поезд стал сбавлять ход, затем гулко застучали колеса. «Этот мост – вот моя конечная цель». Он видел десятки фотографий этого места, сделанные из окна вагона, были даже две фотографии плохого качества с горы, нависающей над станцией и поселком, но все равно вглядывался в темноту ночи, пытаясь что-либо рассмотреть. Поезд на медленном ходу прошел по мосту и, сбавляя его, стал втягиваться в Оловянную. Ему хотелось выйти на перрон, осмотреться, но этого делать было нельзя. Одзима встал, закрыл дверь купе на замок. Подумал – на всякий случай. Ведь ему предстояло в будущем здесь легализоваться и некоторое время жить, и не хотелось, чтобы случайно местный житель заглянул в купе. Его инструктировали, что люди в стране Советов непредсказуемы в поведении. Он непроизвольно даже сел подальше от окна. Фосфоресцирующие стрелки наручных часов показывали половину четвертого ночи. Вдоль состава шел железнодорожный рабочий, стуча молотком по буксам. Одзима прикрыл глаза и решил в противовес напряжению уснуть. Как его учили на занятиях по закаливанию тела и духа в отряде 77, он сначала расслабил ноги, затем руки, а затем мышцы лица и мгновенно заснул.

Проснулся полным сил и с ясной головой, от скрипа тормозов. За окном была очередная станция. Он прочел название – «Адриановка». Мозг автоматически выдал информацию: названа в честь инженера путей сообщения, руководившего строительством, расположена недалеко от железнодорожного моста, который, возможно, также будет уничтожен в нужное время кем-то из таких же, как и он, секретных агентов. Одзима этого не знал наверняка, но предполагал. Что кто-то еще, отважный и преданный императору, рискуя жизнью, исполнит миссию такого же рода, как и он сам. В купе было душно, опасное место проехали, и японец вышел в коридор, встал у открытого окна. На соседнем пути стоял последний вагон грузового состава, идущего на юг в обратную сторону, откуда ехал Одзима. На задней площадке товарного вагона стоял молодой русский офицер и курил. Мерцающий огонек папиросы высвечивал малиновые кубики на петлицах и синий околыш фуражки. В ногах стоял небольшой вещмешок. «Нет, не часовой, – решил Одзима. – Нет винтовки. Наверное, сопровождающий товарный состав с каким-либо особо ценным грузом, но, судя по околышу фуражки, возможно, местный мелкий командир. Часовой вон тот – невзрачный суетливый человек с ружьем и в ватной куртке». Выводы Одзимы были не совсем верны.

В это время оба поезд тронулся в своем направлении, а Дайгоро вернулся в купе.

Глава 2

Младший лейтенант Перелыгин, стрелок Мыльников

Солнце светило заходящими лучами начала осени 1942 года через еще зеленые ветки деревьев, здания, даже слепило глаза. Забайкальский сентябрь был светел и чист. День близился к завершению.

Младший лейтенант с простой фамилией Перелыгин именем Сергей и отчеством Иванович двигался навстречу лучам в сторону железнодорожного вокзала, чередуя скорый шаг и бег. Он торопился к новому месту службы. Позади осталась ускоренная учеба во Владивостокском пехотном училище, затем недельное ожидание распределения в воинскую часть в пригороде города Улан-Удэ с военным названием «станция Дивизионная Бурят-Монгольской АССР». Более полугода он постигал науку военного дела. Его друзья-курсанты, находясь на скудном пайке, днем и ночью учились окапываться, стрелять, командовать будущим пехотным взводом. Он, как и все, за этот короткий срок превратился из деревенского паренька с розовыми щеками в крепкого младшего лейтенанта в поношенной гимнастерке и таким загаром, который имеют только солдаты: лицо, шея, кисти рук – коричневые, можно сказать, шоколадного света, а под выгоревшей гимнастеркой – белая кожа.

Учеба была интересной, особенно Сергею полюбились дисциплины: «Снайпер в составе стрелкового взвода» и «Наблюдатель в составе стрелкового взвода», и иногда ему казалось, что он специально создан природой для этих целей: настойчивости и меткости ему было не занимать, зоркость глаза от отца передалась, это точно, а уж терпение – матушкина черта характера. Еще ему нравились два дела – чтение книг и учебные стрельбы на полигоне. Для удовлетворения первой потребности он записался в местную городскую библиотеку, где каждое увольнение брал не менее десяти книг. Поначалу работница ни в какую не давала сразу такое количество, но после довода, что в увольнение их отпускают нечасто, и поверив слову будущего младшего командира, сдалась. А вот со вторым делом было туго: стрелковый полигон курсанты посещали нечасто, а если честно, то за полгода только четыре раза. Первый раз стреляли из нагана, второй – из трехлинейки Мосина, да и патронов давали смех да и только – из винтаря пять, а из нагана только три. В следующий раз вообще не стреляли – показали кое-какое вооружение: пушчонку – сорокопятку старого образца, пару винтовок иностранного производства и даже кавалерийскую шашку, вот она всем курсантам понравилась. Ее холодный острый клинок, вынутый из ножен, завораживал своим смертельным блеском. Потом заставили кинуть несколько раз металлическую болванку, совсем не похожую на настоящие гранаты эфку и эргэдэшку.

В четвертый раз Сергею повезло. Учились стрелять из пулемета максим. Лента была на двадцать пять патронов, и курсантам давали выпустить очередь из пяти, и так оказалось, что преподаватель к стрельбе вызвал его последним, а в ленте осталось восемь патронов, видимо, курсанты сбивались со счета, нажимая на гашетку, а инструктор не считал вовсе. Сергей, с нескрываемым удовольствием прицелившись и крепко сжав рукояти, с восторгом дал длинную очередь по ростовой мишени, имитирующей фашиста в рогатой каске, но неизвестно каким шутником намалеванными на месте, где должно быть лицо, узкими щелочками глаз.

Перед самым окончанием училища он, как и все, писал рапорты об отправке в действующую армию. Строгий, но всегда справедливый начальник штаба училища, построив курсантов, объявил, что командованием такого рода рапорты рассматриваться не будут: «Куда Родина пошлет, там и будете службу нести!», а затем, чтобы запомнили эти слова, устроил совсем нелюбимое курсантами занятие, которое в обиходе обучения называли «сопка наша – сопка ваша». И курсанты, с криком «ура!», обливаясь потом, «штурмовали» соседнюю горушку.

Младший лейтенант вспомнил парадное построение, когда зачитали приказ о присвоении первых командирских званий и об окончании училища, как с друзьями прикручивали к петлицам добросовестно постиранных гимнастерок малиновые кубари, а затем – те несколько дней, когда, ожидая на станции Дивизионная распределения в войска, он с товарищами сидел в казарме или в курилке на солнышке, маясь от непривычного безделья. Ходили слухи, что всех отправят на Кавказ: там начались тяжелые бои. Но пришел незнакомый командир и забрал их пятерых. На станции сдал какому-то капитану. Потом погрузились на ночной поезд. Так он оказался в городе Иркутске на трехмесячных курсах военной контрразведки. Там Сергей попытался вновь подать рапорт об отправке на фронт, но старший преподаватель курсов, однорукий подполковник по фамилии Ерш, контуженный под Ельней в сорок первом, посмотрел на него из-под кустистых бровей своим тяжелым взглядом, рявкнул:

– Смирно! Лейтенант, твой фронт здесь и сейчас. Придет и твой час идти под пули. А сейчас тебе товарищ Сталин доверил научиться оберегать Родину от всякой нечисти – шпионов и диверсантов. Это работа тоже солдатская, но помимо умения стрелять нужно еще уметь думать и знать, как изобличить врага в любой шкуре, как бы он ни маскировался. И если я еще раз увижу такие рапорты, то отправлю к едрене фене в тыловую часть на охрану прачечной. Кругом! Бегом марш из кабинета!

Сергей не понял, почему прачечной, но рык подполковника подействовал как ушат холодной воды на голову, и более с вопросом об отправке в действующую армию к командованию он не обращался.

Спустя несколько дней, от товарищей по учебе он кое-что узнал, что за «рыба» Ерш, и проникся глубоким уважением к подполковнику. Сам подполковник Ерш был родом из Смоленска, семья у него осталась где-то в оккупации. Служил он до войны пограничником на западной границе. Познал горечь отступления, боролся с вражескими диверсантами-парашютистами, ходили слухи, что лично расстрелял двух горе-командиров, которые бросили свои подразделения и бежали в тыл впереди колонны гражданских беженцев. Под Ельней оказался под бомбежкой, где ему оторвало кисть руки и контузило. Медицинская комиссия хотела его списать вчистую, но он добился, чтобы его оставили инструктором в школе контрразведки. Вследствие контузии Ерш разговаривал громко. Фразы были короткие, емкие. Особенно курсанты побаивались его взгляда – в нём, в черноте глаз, казалось, отражаются отблески войны. Своим рассудительным отношением к службе и настойчивым требованием к курсантам, без нажима и унижений, подполковник Ерш сыскал авторитет среди будущих контрразведчиков.

– Товарищ курсант, поясните ваши действия при осмотре вещей и предметов, – спрашивал он во время занятий, и его рука, точнее, протез в черной кожаной перчатке, указывала на кого-нибудь. Под его тяжелым взглядом курсант сбивался, и Ерш выбрасывал рубленные фразы: – Запомните, описываете кратко вещь, определяете, опасна ли она и имеет ли следы постороннего воздействия, если имеет, то не сделаны ли они врагом. Следы очень важны, по ним вы всегда найдете противника.

Кормили на курсах немного лучше, чем в училище, давали раз в день по карамельке-подушечке, в простонародье называемой «дунькина радость», видимо, в довесок к сахарному пайку. Никто из курсантов с ними чай не пил, а все копили: кто – отправить родным, кто – угостить знакомую девушку. Сам Сергей копил эти конфеты для младших сестер, которые остались в родном селе Бичура в Бурятии, как называло свою республику местное население. Он часто вспоминал свое большое хлеборобное село с бесконечными длинными чистыми улицами, крашеными фасадами изб с крепкими ухоженными подворьями, где в горницах на полу лежали плетенные из тряпок опрятные половички, а на каждом столе стоял блистающий самовар и горой лежали пироги со всевозможной начинкой.

Занятия были интересными, курсанты уже не бегали марш-броски, а занимались по спецпрограммам. Преподаватели подтягивали их по стрельбе, немного тренировали по рукопашному бою, в плане образования заставляли штудировать криминалистику, которая всем давалась с трудом. Политрук два раза в день проводил лекции об обстановке на фронтах, наизусть заставлял учить выдержки из выступлений товарища Сталина.

И тут учеба Сергею Перелыгину давалась легко. Физические после училища нагрузки деревенский парень сносил привычно, да и стрельба была отменной: в детстве с дедом и отцом ходил на охоту в тайгу. Вот только с занятиями по политической подготовке было трудновато. В пехотном училище не особо занимались этим, главное, чтоб будущий младший командир умел владеть оружием, знал уставы. Здесь же, на курсах контрразведки, политрук был въедлив, дотошен и гонял переменный состав почем зря, считая свой предмет главным.

Здесь, в областном городе Чите, он очутился по распределению. Только двоих выпускников из всего курса направили на Запад, двоих забраковали: один оказался сыном осужденного за политику, второй не подошел по требованиям какого-то очень секретного и ужасного приказа наркома №00310 об улучшении кадрового отбора кандидатов, поступающих на службу в органы НКВД. Остальных пятнадцать человек распределили на Забайкальский и Дальневосточные фронты. Раскидали всех по разным направлениям. Кто в Кяхту попал, кто в Маньчжурию, а кто-то двинул на Дальний Восток. Во Владивосток и Хабаровск.

Сергею же выдали сопроводительные и проездные документы в город Читу, в Управление особых отделов Забайкальского фронта, где он получил уже распределение, как пошутили в штабе контрразведки, на «юг». Поэтому младший лейтенант и находился в комендатуре Читинского вокзала. Показав новенькое удостоверение, переговорив с дежурным о ближайшем поезде на «юг», который, как оказолось будет только поздним вечером, он вышел на перрон и оглядел железнодорожные пути. Стояло два коротких товарных состава. Впереди одного пыхтел облезлый паровоз, и машинист с помощником, с черными, как предки А. С. Пушкина от копоти лицами, о чем-то перекрикивались. «Этот точно скоро отправится», – решил Перелыгин.

Вдоль состава прохаживались старик в форме военизированной охраны с ружьем и молодой солдат с трехлинейкой и примкнутым штыком. Составы охранялись стрелками ведомственной военизированной охраны комиссариата путей сообщения и войсками НКВД по охране тыла. Младший лейтенант поспешил к машинисту, который выглядывал из кабины паровоза. Поздоровавшись с помощником, который возился возле колесных пар паровоза, запрыгнул в кабину и показал свою красную книжицу. Машинист, серьезный и обстоятельный мужчина, внимательно прочитал удостоверение, кивнул головой и шуткой спросил:

– Чего изволите, ваше превосходительство?

«Вредный дядька, с гонором – с таким не договориться», – подумал Сергей. Однако все-таки попросил его добросить до станции Оловянная, тот только произнес: «Договоришься с «вохром» и караульным – и подбросим, и добросим», – и, уже смеясь, добавил: – И поймаем!»

Младший лейтенант пожал грязную от угольной пыли руку, выпрыгнул из кабины, пошел к стрелку караула военизированной охраны – невысокого роста старику. Дед, увидев лейтенанта, вскинул обшарпанное ружьецо и фальцетом крикнул согласно Уставу «О несении караульной службы»:

– Стой, кто идет, ёшкин кот! – Последние слова были, конечно, не уставные. И он понял, что дедок совсем не старый, а просто мужчина в возрасте. Состарился он преждевременно от тяжелого крестьянского труда и в действующую армию признан, наверное, негодным. Вохровец подошел сам, долго изучал удостоверение, шевеля губами. Потом вытянулся во фрунт, тем же фальцетом сообщил: «Стрелок Мыльников, выставлен на охрану и сопровождение!». Удостоверение особиста, видимо, повлияло на его дисциплину благотворно. Сергей проникновенным тоном, наклонившись к уху, а именно так его учили на курсах контрразведки, нужно разговаривать с такими людьми – как будто выполняешь секретное поручение, прочувственно и настойчиво сообщить свое якобы задание.

Конечно, Сергей нарушал инструкции, просясь пассажиром на состав, но ему очень хотелось скорее добраться до нового места службы. И младший лейтенант, наклонившись к низенькому стрелку, вполголоса сообщил, что будет инспектировать работников станций на соблюдение режима секретности. Это было примитивное вранье, но старший вохровец ни секунды не засомневался в правдивости слов молодого командира. И бодрым тоном вещал:

– Ну, товарищ лейтенант, коли так, то, дагдысь, если не желаете ехать на локомотиве, то прошу ко мне, на заднюю площадку последнего вагона. Поезд, однако, скоро тронется!»

Сергей прошел в хвост состава и сел на ступеньку площадки последнего вагона.