Отвечая за себя. Записки философа с вредным характером

Предисловие редактора

От политиков ждут решений и действий, от аналитиков – разъяснений и прогнозов, от поэтов – вдохновения. А чего ждут от философов в ситуации общественных изменений, в ситуации революции? Называя что-то философским – будь то высказывание, оценка, рассуждение или предложение, – в таких условиях чаще всего подчеркивают их абстрактность, удаленность от реальности и даже неадекватность.

Владимир Мацкевич если не единственный, то точно самый яркий и громкий философ и методолог, который отстаивает и манифестирует позицию мыслителя в общественных трансформациях не просто как нужную или полезную, но как ключевую.

«Ни одна революция невозможна без современной и одновременной ей философии» – утверждает он, и год за годом выстраивает социальную позицию философа и методолога собственными действиями.

2019 год стал для Беларуси временем обострения многих политических и общественных процессов, что и привело к революционной ситуации. С самого начала года в СМИ начали обсуждать вопрос «углубленной интеграции». Угроза независимости страны стала реальной и взывала к действиям. Владимир Мацкевич откликнулся на неё кампанией «Свежий ветер». В 2020 году состоялись очередные президентские выборы, и подготовка к ним снова запустила острые дискуссии. И здесь у Владимира было собственное предложение, которое продолжало и развивало его идеи преобразования страны.

Но кто станет слушать философа и методолога? Его голос теряется в хоре разных голосов: публицистов, политиков, активистов, аналитиков. Чем он отличается от остальных?

В 2019 году на своей странице в «Фейсбуке» Владимир Мацкевич задается вопросом: «Где место философа в общественных трансформациях? Что и как он делает?»

Его личная история, история интеллектуальной работы в общественных преобразованиях, становится преамбулой к ответу на эти вопросы. Место философа, считает Мацкевич, – на «передовой», в самых острых ситуациях политического и общественного конфликта. И это не просто теоретическое рассуждение, а действия публичного интеллектуала: открытое письмо к президенту, критика позиций оппонентов и дискуссии с ними.

Эта книга сложилась на основе записей Владимира Мацкевича в «Фейсбуке», которые публиковались как серия рассуждений в период с февраля по май 2019 года. Это живой, прямой разговор философа с самим собой, с политиками, гражданскими активистами и всеми, кто готов его услышать и понять.

Татьяна Водолажская

Моё место силы

Где должен быть философ в той или иной ситуации – с учётом своих собственных установок и внешних обстоятельств?

Предположим, страна (или не страна, а глобальный мир, но пока я ограничусь таким масштабом) в опасности: где должен быть философ?

Предположим, страна процветает и бурно развивается: где должен быть философ?

Где – это обобщённое вопрошание, обеднённое. Я бы включал дополнительные вопросительные слова:

– где должен быть философ в тот или иной момент-эпоху (его место в жизни и в обществе);

– кем должен быть философ (деятельностная и социальная позиции);

– что он должен/обязан делать, что он может делать (его миссия и призвание);

– с кем должен быть философ (кто его собеседники, оппоненты, враги, соратники).

Философы – самые свободные люди в мире. Платона дважды продавали в рабство, но он оставался Платоном.

Северин Боэций свой главный труд написал в тюрьме.

Марк Аврелий был императором Римской империи.

Философ может оставаться философом в богатстве и бедности, на троне и в заключении, при демократии и тирании. Но, прежде чем оставаться философом, им надо стать. Уже став философом, можно оставаться свободным в любых условиях, но для становления философа нужны специфические условия. Одного желания тут мало.

Философ сам определяет своё место в жизни, способ действия и поведения, свою миссию и функцию. Но его возможности ограничены внешним миром.

Внешний мир существует, и философ над ним не властен. Так же, как и поэт. У Анны Ахматовой: «Я была тогда с моим народом, там, где мой народ, к несчастью, был».

Философ волею обстоятельств может оказаться там, где не хотел бы. В ГУЛАГе, на борту «философского парохода», в изгнании, на троне. Некоторых обстоятельства могут принудить стать ректором университета, как Хайдеггера. И это совсем не то ректорство, как у Фихте или Дьюи.

Не только Платона пытались продать в рабство. В наше время такие попытки тоже случаются.

Но философ в таких случаях должен вести себя, как Эзоп. Выставленный на продажу на невольничьем рынке, он кричал: «Купите себе хозяина!»

Со мной однажды был похожий случай. Андрей Климов собирался идти в президенты, звал разных людей в свою команду. И меня тоже. Я соглашался при одном условии: «Андрей, я готов работать на вас, если вы будете меня во всём слушаться и делать то, что я скажу». Сделка не состоялась.

То же самое я говорил Милинкевичу в 2005 году.

Правда, философ не командует, не господствует, не приказывает. Философ ПРАВИТ. ПРАВит – в смысле исПРАВляет, выПРАВляет, изредка уПРАВляет. Это как косец правит косу. И делает он это в разговоре, и никак иначе.

Одно из главных дел философа – исПРАВление имён.

Это то, что он должен делать в любых условиях и обстоятельствах, где бы и когда ни находился, с кем бы ни разговаривал. Поскольку «если имена утратили своё значение, народ теряет свою свободу».

Философ может пытаться сохранять свою свободу, наплевав на свободу народа, но тогда он перестаёт быть философом.

Но я забежал далеко вперёд. А надо бы по порядку: где, кто, что, с кем.

***

Самый простой ответ на вопрос, где находится философ, ― это адрес: место на карте, место в пространстве. Например, я в Минске, я в Беларуси.

Но такой ответ не устроит философа. И он не про философа. И не только потому, что Минск большой, а место философа, как думают некоторые, в университете, в академии наук или в чём-то подобном. Всё ещё сложнее.

Михаил Бахтин жил в Витебске, где тогда не было университета, и он ему не был нужен. Нужен ли был Бахтину Витебск?

Бахтин жил в особом пространстве и времени. Он сам придумал имя для этого – хронотоп, этакий художественно-гуманитарный аналог пространственно-временного континуума в физике. В хронотопе Бахтина соседствовали французские средневековые карнавалы и древнеримские сатурналии. И беседовал он с Апулеем, Франсуа Рабле и Достоевским.

Хронотоп – вот где обитает философ, здесь его следует искать. Хронотоп – это особое пространство, в котором время течёт особым образом. И если Афины, Рим, Париж и Франкфурт присутствуют в философском хронотопе, то уместен ли там Минск?

А почему бы и нет?!

Жили же в Минске Георгий Александров, Вячеслав Стёпин, здесь был написан и издан первый в мире учебник диамата. Неважно, какая это философия – диамат, речь сейчас о другом.

Может ли Минск быть местом обитания философа?

Или так – уМЕСТен ли философ в Минске?

Вот что значит Минск для Вячеслава Стёпина? Повлияло ли это место хоть как-то на его философию и методологию науки?

Может быть, Минск – это всего лишь случайное место жительства Стёпина. Я не стану настаивать на этой версии. Никогда со Стёпиным не разговаривал, не спрашивал. А вот Москва его ждала, приняла, там он был уМЕСТнее.

В Минске же даже следов пребывания Стёпина не найти. Как в Витебске следов Михаила Бахтина, а в Гомеле – Льва Выготского.

Гораздо больший след оставил в Минске Николай Круковский. Когда-то мне пришлось спорить с ним, тогда он заявил, что его корни как философа «у беларускай вёсцы».

Но в деревне философу не место. Бывало, что состоявшиеся философы уезжали в деревню: Фейербах, Шопенгауэр, Хайдеггер. Но философами они становились в городах. И оттуда могли уехать в деревню. Противоположный путь невозможен. Нельзя стать философом в деревне и потом переехать в город.

Зачем Круковскому был нужен Минск? Я не знаю. Он свернул наш спор, и мы к этому больше не возвращались.

Минск – место Кима Хадеева. Но был ли Ким философом? Я не берусь об этом судить. Сомневаюсь. Но сомнение – обычное состояние философа.

Отдельного разговора заслуживает вопрос о том, как соотносятся Минск и Беларусь.

Для Николая Круковского и Валентина Акудовича эти два места слиты и неразделимы.

А для Стёпина? Если я подозреваю, что Минск был для Стёпина случайным промежуточным адресом, то замечал ли он Беларусь, и вовсе непонятно.

Для многих Минск – это провинциальный город русского мира.

И для тех, кто считает себя философами, тоже. Во всяком случае, так я понял Анатолия Михайлова, когда много общался с ним в 1990-е годы. Возможно, к 2003 году его восприятие и отношение изменилось. Но меня к тому времени уже не пускали на порог ЕГУ, а потом и сам ЕГУ со всеми его философами изгнали из Минска.

Так может ли быть Минск местом для философа? Местом философствования?

Что бы там ни говорили наши авторитеты, философия в Минске есть. Это я как философ могу утверждать. И беларусские философы по-разному отвечают на эти вопросы. Ну и пусть отвечают сами, а я буду отвечать только за себя.

Я становился философом в Москве, в Московском методологическом кружке. Москва была моим местом с момента знакомства с Георгием Щедровицким в 1978 году, хотя жил я тогда в Ленинграде.

Потом я жил в Вильнюсе и Риге. Но философом и методологом я был в Москве.

Там мне было место, там были работа, друзья, коллеги, собеседники. В конце концов я туда переехал и мог бы оставаться. Для этого там были все условия. Мне никому ничего не нужно было доказывать.

Но я выбрал Минск.

Минск – моё место, место моего философствования. Раньше я никогда не жил в Минске, но Минск – это Беларусь. А Беларусь – это объект моей любви, моя судьба, предмет моих размышлений. Что я и зафиксировал в своей философско-методологической программе «Думать Беларусь».

Здесь, в Минске, я потерял всё, что мог иметь в Москве. Не только и не столько в материальном смысле, хотя и это немаловажно. Важнее философская школа – Московский методологический кружок. Это место высокой плотности, напряжённости и интенсивности мышления, каковые редко встречается в истории философии, и существует ли нечто подобное где-то в современном мире, я не уверен.

Но я приобрёл нечто большее. Мистики, вслед за Кастанедой, назвали бы это приобретение местом силы.

Минск – моё место силы.

Это не место жительства. Это доступ ко всему, что меня интересует, волнует, занимает всё моё сознание.

Я не просто живу и работаю в Минске.

Я ДОЛЖЕН быть здесь.

Но всё равно это всего лишь место в пространстве.

Место, ГДЕ должен быть философ, определяется не географическим пространством. Важнее место в деятельности.

Есть ли место философу в политике?

А в культуре? В бизнесе?

Мне постоянно приходится сталкиваться с попытками указать мне моё место.

Мне говорят:

– Не лезь в политику! Тебе там не место, занимайся своими делами!

– Тебе не место в бизнесе, там не нужна философия.

Даже уважаемый Валентин Акудович заявил вслух: «Люблю Мацкевича-философа и не люблю Мацкевича-политика!»

Я уже не раз говорил, что я не политик: я занимаюсь политикой как философ. Но это пропускается мимо ушей. Распространено мнение, что политика – недостойное занятие для философа.

Но был бы я философом, если бы ориентировался на чужие мнения?

Философ слушается только своей философии.

А моя философия призывает меня в политику.

Да, моё место, как философа, – Минск, Беларусь, политика.

Культурная политика.

А программа Культурной политики (это вид, ракурс, форма представления моей философии) содержит в себе триаду: Университет – Партия – Газета.

В расширенном смысле это Образование – Политика – Медиасфера.

Но сейчас я не стану это раскрывать и расшифровывать, здесь это неуМЕСТно.

Мне нужно уточнить, ГДЕ должен находиться философ в Беларуси, в Минске, в политике!..

Во всех процессах, которые меня касаются.

ГДЕ?

Конечно же, философ должен быть «здесь и сейчас», но где:

– впереди?

– сбоку, с краю?

– сверху?

– вовне?

– во глубине?

– в эмпиреях, вещать с облаков?

– в Москве, в Париже, во Франкфурте?

***

Когда фэншуй ещё не был моден в наших краях, вместо китайских премудростей и церемоний беларусы использовали собак и кошек. Собаки и кошки ищут себе удобные места. Там, где любит лежать собака, – место с позитивной энергетикой, кошки же выбирают места с энергетикой негативной.

Не так-то просто найти своё место в жизни, в деятельности, в обществе.

Дети иногда начинают суетиться от скуки, и бабушка мне в таких случаях говорила: «Что ты места себе не находишь!» Найти и определить своё, и только своё, место – одна из важнейших задач любого человека.

Я всегда знал, что моё место – это Беларусь. Учился на психолога в Ленинграде, хотел по окончании факультета получить диплом и работать в Беларуси. Искал себе место. Психологи в те времена были редкостью, почти никто не знал, зачем и кому они нужны – не то, что теперь. Теперь уже я не знаю, зачем и кому они нужны, так много их стало.

Я пытался организовать себе распределение в Беларусь. Но была одна сложность.

Я хотел заниматься наукой или инженерией (писал диплом по инженерной психологии) и именно в Беларуси.

Попытался найти себе место в Гродно, в городе моего детства: там пединститут преобразовывали в университет, открывали кафедру психологии. Я приехал на психологическую конференцию, которую под создание кафедры организовывала профессор Светлана Кондратьева. Посмотрел на всё, поговорил и увидел, что это совсем не университет.

Не могу сказать, что я тогда всё понимал про университет. Разбираться и понимать я стал много позже. Но уже имел некоторой опыт и мог сравнивать. Я учился в Ленинградском университете. Активно работая в СНО, побывал в Московском, Киевском, Тартусском университетах. Был на стажировке в ГДР, познакомился с Лейпцигским, Берлинским, Иенским, Дрезденским университетами. Конечно, все университеты ГДР переживали не лучшие времена. Но всё же мне было с чем сравнивать. То, что делали из Гродненского пединститута, никак не походило на университет. И наукой там заниматься было невозможно.

Нужно было выбирать, что мне ценнее: Наука или Беларусь? Я не мог отказаться ни от одной из этих ценностей. Поэтому попытался зайти с другой стороны.

Я съездил в Минск в беларусский филиал ВНИИТЭ, там работал профессор Исаак Розет, он занимался интересовавшими меня темами. Но там не было мест.

Я выбрал науку психологию. Это тоже было непросто. Во всём СССР этой наукой можно было заниматься всего в нескольких местах. Попасть в эти места можно было по блату или медленно, шаг за шагом, выстраивая себе карьеру.

Но у меня был ориентир – ММК (Московский методологический кружок). Я тогда ещё не был ни философом, ни методологом, но знал, куда и как двигаться.

Я не был готов к автономному существованию, у меня не было иллюзий, что я смогу заниматься наукой или инженерией там, где их нет. На одной из конференций на мой доклад обратил внимание психолог из Вильнюса и предложил работу. Я согласился, тем более что это почти Беларусь. Завод прислал в университет заявку на меня и даже представителя на процедуру распределения. И я поехал в Вильнюс на завод радиоизмерительных приборов в отдел технической эстетики (так в СССР называлась эргономика и промышленный дизайн). Но завод оказался «номерным», то есть секретным. Для работы требовался допуск КГБ. Видимо, я уже тогда был неблагонадёжным – мне не дали допуска, распределение было аннулировано, и через восемь месяцев я вернулся в Ленинград, поскольку я там всё знал и рассчитывал устроиться.

Несколько месяцев безработицы, последующие несколько лет работы в ЛИИЖТе, на первой в СССР гуманитарной (не идеологической, такие были всегда и везде) кафедре в техническом вузе – кафедре прикладной психологии, социологии и педагогики. Это был отличный опыт.

После 11 лет жизни в Ленинграде я уехал в Латвию, в Лиепаю. Захотелось тихой жизни у моря. Но тихой жизни мне хватило ровно на полгода, потом я больше времени проводил в Риге, чем в Лиепае. Рига стала почти родным городом. Там я обрёл самостоятельность и самодостаточность. Но жил я не только в Риге.

Георгий Петрович Щедровицкий принял меня в свою команду, и игры – ОДИ (организационно-деятельностные игры¹) – стали моим главным делом. Из Риги я летал по всему Советскому Союзу: от Сахалина до Закарпатья, от Армении до Республики Коми. Был игротехником и методологом в играх Георгия Петровича, работал с другими методологами в их проектах, сам проводил ОДИ. Никогда, ни до того, ни после, я не проводил столько времени в самолётах и поездах.

Союз распался, Латвия стала жить своей жизнью. И я уехал в Москву, город для меня чужой и нелюбимый. Работа там была, я был востребован, хотя основные заказы и проекты были в Красноярске, Твери и Калининграде, изредка что-то делал в других городах с другими методологами.

На одной из ОДИ в 1993 году появились люди из Минска и предложили поработать на реформу образования в Беларуси. Меня пригласили в Минск. Это было именно то, чего я хотел.

Но пригласили как московского эксперта. Что такое методолог и кто такие методологи, в Минске почти никто не знал. Как московского эксперта, меня встречали в высоких кабинетах, мне были открыты все двери. Наездами между командировками по своим проектам я провёл в Минске месяцев восемь-девять, пока не решил остаться навсегда.

Отношение ко мне быстро изменилось. Если мне платили за консультации, лекции, проекты как московскому заезжему эксперту, то как «тутэйшаму» мне платить не собирались. Это было не принято в Минске.

Я остался в Минске, где не было места методологу. Но я уже чувствовал в себе силы, у меня был опыт, я был готов начинать всё с нуля, один.

То есть не совсем сам и один. Мне нужна была команда: сотрудники, помощники. Но я мог их собирать.

Сначала я организовал АГТ – «Агентство Гуманитарных Технологий». Сразу в двух видах: как НГО, чтобы реализовать то, что я хочу и должен делать, и как ООО, чтобы зарабатывать деньги на собственные проекты и замыслы.

Так вот. Я приехал жить в Минск, в Беларусь, новую независимую страну, в которой всё нужно было делать почти с нуля.

Работы было невпроворот. Но я видел, что эту работу делать некому, и почти никто не понимает, что нужно делать.

Самая первая проблема состояла в том, что жить в Минске было ГДЕ, но ГДЕ работать? Места в Минске для методолога просто не существовало. Его нужно было создать. И я начал его создавать.

Создание места для себя, чтобы было ГДЕ существовать методологу и философу, – это особая и весьма специфическая задача. Ушло лет десять на то, чтобы в стране выучили слово «методолог». Правда, так и не выучили слово «методология».

С философией было немного проще. В Минске ещё помнили Стёпина, и его место в БГУ ещё «не остыло». Но из БГУ уже изгнали А. Михайлова вместе с группой других философов (В. Дунаев, Н. Семёнов – это те, с кем я знаком; и ещё нескольких). Они начали делать ЕГУ – очень интересный и перспективный замысел и проект. С Михайловым мы даже пытались сблизиться, но ничего не получилось. И это особая история, но о ней как-нибудь в другой раз.

Места для академических философов и преподавателей существовали в вузах и в НАН с советских времён. Группе Анатолия Михайлова в БГУ места всё же не нашлось – как и раньше многим философам. Стёпин уехал в Москву, Лебедев – в Америку. Михайлов же ориентировался на европейские образцы, смотрел на Запад. Он был активен, имел хорошие связи в правительстве, в православной церкви, получил доступ к Фонду Сороса – и стал делать ЕГУ. Вокруг него образовался круг молодых и перспективных людей. Некоторые из них выросли в очень хороших философов, например, Владимир Фурс и Татьяна Щитцова.

Место для философа в Беларуси обустраивали и другие активные и выдающиеся люди. Это Игорь Бабков, Алесь Антипенко, Валентин Акудович. Они стали делать первый не казённый, а живой и содержательный философский журнал «Фрагменты».

Потом я познакомился с Владимиром Абушенко, а он свёл нас с Александром Грицановым.

Философия в Беларуси возникла и начала развиваться. Медленно, кривовато, но начала. И сейчас она есть.

Есть и философия, и места для философов. Правда, не в БГУ и других вузах, не в ИФ НАН: там по-прежнему царит казёнщина и квазидиаматческая и истматческая схоластика с лёгким налётом постмодернизма.

Философы в Беларуси существуют независимо от официальных структур. Хорошо, что они есть, хотя некоторые предпочитают их не видеть. Но даже создав себе место в стране, философы никому не нужны, кроме самих себя. Их существование просто терпят, но и на их место никто не претендует. Это место нельзя назвать привлекательным и завидным.

А вот с методологией всё сложнее.

Методологическое движение, которое в годы перестройки росло очень динамично (методологами называли себя полторы-две тысячи людей), к концу 1990-х годов пошло на спад. Сейчас методологией занимаются всего лишь несколько человек во всех постсоветских странах. Даже в Москве, где возник ММК, почти всё распалось. Многие методологи и методологизированные профессионалы сделали карьеры, были министрами и вице-премьерами в России. Кого-то безосновательно причисляли к движению противники и оппоненты. Кого-то можно найти за пределами Москвы – в Киеве, в Тольятти. Помнят о методологах и их делах в Риге, Томске и некоторых сибирских городах. Но о былом движении уже речи быть не может.

В Минске через методологический семинар прошли уже три поколения. Но остались в методологии всего несколько человек. Все они помещаются в маленькой семинарской комнате. Семинар продолжает своё существование уже 25 лет и собирается каждую неделю.

Ясно и категорично отвечаю на вопрос, поставленный вначале:

― Где должен быть философ?

― На семинаре!

Если это философ-методолог, то есть развивающий особое направление современной философии – СМД-методологию.

Для философов других направлений могут быть свои семинары. Но я не знаю таких, которые длились бы четверть века подряд с такой регулярностью и интенсивностью.

Но и это ещё далеко не окончательный ответ на вопрос: «Где должен быть философ в той или иной ситуации с учётом своих собственных установок и внешних обстоятельств?»

Где-где? На белом коне!

***

«Философа на белом коне» я задумал, чтобы объяснить своим друзьям (не путать с фейсбучными френдами), почему и зачем я спорю с некоторыми людьми, которые всё равно не поймут того, что им говорят. Либо не хотят понимать, либо неспособны.

На самом деле я и не надеюсь и не собираюсь им объяснять что-то. Я спорю с дураками потому, что умные это читают. Но молча.

Я не могу и не умею понимать молчание и не умею отвечать на молчание.

Я не умею отвечать и на согласие. Согласие означает конец разговора.

Но всё ещё хуже.

Я не вижу особой разницы между дураками и умными.

Не в «Фейсбуке», а в реальной педагогической практике я убеждался в наличии некоторых препятствий в понимании, которые молчаливые умники в себе просто не замечают и не показывают своего непонимания.

Понятным эти препятствия становятся только тогда, когда их озвучивают дураки. И вот разбирая и объясняя что-то дуракам, удаётся показать умным то, чего они не понимают. Дураки так и остаются непонимающими, а умные на этом чему-то учатся.

Правда, понимая всё больше и больше, умные уже меня самого считают дураком. И даже обижаются на то, что я так много внимания уделяю дуракам и так мало разговариваю с ними, умными.

Умники, я не буду с вами разговаривать по собственной инициативе.

Если вы такие умные – говорите сами.

Но вы же молчите!

О чём с вами разговаривать?

Всё знаете, всё понимаете!

И молчите.

Молчите о «выборах». Вам же всё понятно, всё ясно, и на «выборы» вы не пойдёте.

И чувствуете себя в десятки раз умнее, когда читаете или слышите, что мне дураки возражают. Вы довольны собой.

Молчите об угрозе продажи суверенитета страны, потому что «знаете, что этого не может быть, потому что этого не может быть никогда».

Но вы забыли про Крым и Донбасс!

Этого тоже не могло быть, потому что этого не могло быть никогда.

Но оно случилось. И есть.

***

Я нашёл своё место в жизни. Это Минск и Беларусь.

Я создал себе рабочее место, ни у кого не спрашивая разрешения, – АГТ.

Организовал вокруг себя группу коллег, сотрудников, учеников.

Огородил это место в правовом, экономическом, социальном и организационном смысле и повесил шильду:

«Методолог».

Это место методолога, оно занято, здесь действуют свои правила и нормы, и с чужим уставом в это место вход запрещён.

К такому месту есть специальные требования:

– с этого места должен быть доступен объект моего интереса и предмет деятельности;

– в этом месте должны быть сосредоточены самые достоверные и современные знания об объекте и предмете;

– это место должно быть обеспечено всеми необходимыми методами, средствами и инструментами взаимодействия с объектом и предметом деятельности и средствами воздействия на объект.

1. Что является объектом моего интереса?

– Беларусь.

2. И что же это такое?

– Беларусь – суверенное государство. То есть – самоуправляемая нация, хозяйство, территория, население, наследие и всё, что входит в понятие суверенного государства и страны.

Вот из этого и исходил.

3. А что я знаю об объекте своего интереса?

– Ничего. Именно из этого ответа я исходил в самом начале своей деятельности, обустроив себе место в стране.

То есть я что-то, конечно, знал. Я знал историю, культуру, некоторых людей, что-то читал, слушал.

Но всё, что я знал, – это про то, что было. Про перестроечные Вандею, про БССР, про БНР, про Северо-Западный край Российской империи, про ВКЛ и глубокую древность.

А суверенное государство Республика Беларусь существует всего три года, и про неё я не знаю ничего, кроме личных наблюдений, рассказов родителей, живущих в Гродно, и рассуждений своих новых знакомых.

То есть ничего.

Беларусь – Тerra incognita.

А если это так, то из объекта моего интереса Беларусь становится предметом познания.

4. Как я буду познавать Беларусь?

– Я методолог. Определив Беларусь как предмет познания, я разрабатываю метод познания. Пишу книгу «Беларусь вопреки очевидности», объявляю Urbi et Orbi свои намерения, свои амбиции, свои планы, свой подход. И метафорически формулирую это как императив: «Думать Беларусь!»

Объявил и объявил. Те, кто читал и знакомился, пожимали плечами и говорили примерно так: «Это твоё дело, нас это не касается, да и не поняли мы ничего».

Мне, конечно же, хотелось другой реакции на мою книгу. Но я получил на неё отзыв от одного из самых уважаемых мною методологов героического периода ММК Олега Игоревича Генисаретского. Он сказал, что книга гениальная, и мне этого было более чем достаточно, чтобы ни говорили другие.

А другие мне говорили:

– Хочешь думать Беларусь – думай! А мы будем делать!

– Как же вы будете её делать, если это Тerra incognita? Что можно делать с тем, чего мы не знаем?

– Это ты не знаешь, маскаль и прыхадзень! А мы тут жили всегда и живём, мы всё знаем.

«И правда ведь, – думаю я. – Это я не знаю, а они знают больше и лучше».

Это я положил для себя объект Беларусь предметом познания, а для них она предмет управления и преобразования. Надо узнать всё, что знают они.

И не только то, что они знают про Беларусь, – объект моего пристального интереса, но и то, что они собираются и планируют с ней, Беларусью, делать. Мне это крайне важно, ведь у меня тоже есть планы и намерения.

И я начинаю собирать знания других людей, выяснять их планы и намерения.

Я всерьёз отношусь к познанию.

И ни в коем случае не могу ограничиться в познании своим личным опытом, ограниченными субъективными знаниями.

Познание – это дело человечества, ну и сообществ, как больших – нации, так и поменьше – научного сообщества, различных профессиональных сообществ.

Мне нужно было объективное знание.

Объективное знание о природе содержится в естественных науках.

Но Беларусь – не природа. Это интенциональный рефлексивный объект.

Что есть объективное знание о гуманитарных, то есть интенциональных и рефлексивных, объектах – это проблема философии и методологии последних полутора сотен лет.

Тут я стою на прочных основаниях СМД-методологии, на самой разработанной методологии в этом отношении. И желающие могут ознакомиться с этими основаниями, если захотят.

Я начинаю знакомиться со всеми учреждениями, структурами, отдельными людьми, у которых я могу получить нужное мне знание, чтобы от достигнутого двигаться дальше и глубже.

1994 год был для меня рекордным по количеству новых знакомств.

Я познакомился практически со всеми в Минске, кто мог быть обладателем необходимого мне знания.

5. Итак, что мне необходимо?

Объективное знание (что есть современная Беларусь).

Объективное знание может быть у тех, кто занимается чистым мышлением, а это, во-первых, философы, во-вторых, учёные социальных и гуманитарных дисциплин: социологи, экономисты, политологи, культурологи. Историки, литературоведы, психологи и прочие дисциплины я в тот период оставил за скобками своего интереса.

Практическое знание (кто и что с ней делает или собирается делать). Практическое знание следует искать у политиков, реформаторов в разных областях, предпринимателей и бизнесменов.

В общем, у меня было широкое поле поиска и очень высокие строгие требования.

Я не пренебрегал ничем, искал в традиционных областях (вузы и НИИ), перебрал всех неформалов – от заслуженных учёных и академиков до начинающих и делающих первые шаги.

Не стану рассказывать о том, как я это всё искал. Тут нет ничего хитрого. Я работал с библиотеками и прессой, ходил на все конференции, конгрессы и съезды, а если они были закрытыми, искал тех, кто мне сделает пропуск или приглашение.

Я раскинул широкую сеть, просил всех участников семинаров искать и приносить мне информацию. Члены АГТ были внедрены в разные сферы:

Сергей Козловский в чиновничьей среде, общался с Совмином, был взят Мясниковичем возглавить аналитический отдел администрации президента в 1997 году.

Володя Алейник приносил связи из сферы бизнеса.

Павел Шеремет делал стремительную карьеру в СМИ.

В сфере образования было очень много людей из семинара.

Политикой и политиками я занимался сам.

К 1997 году я знал всё, что знали другие, я знал больше про Беларусь, чем кто бы то ни было в стране.

И от этого знания было много печали.

Но по порядку.

Философия

Те из философов, кто хоть что-то понимал про мышление, совсем ничего не знали про Беларусь. Это было большим разочарованием. Анатолий Арсеньевич Михайлов с полным пренебрежением относился к Беларуси, к стране, к культуре, к нации. И в ЕГУ до 2002‒2003 года Беларусь не была не только предметом исследования и анализа, но даже объектом интереса. Ко времени изгнания ЕГУ под внешним давлением начал хоть как-то проявлять интерес к стране, где существовал. Доноры объяснили Михайлову, что русский университет в Беларуси никому не интересен, даже если его назвать Европейским.