Жизнь к концу лишается хищности, обретает некую нравственную высоту, старость способна облагородить даже и подлеца, и мелкого хищника. Тогда как в детстве все обнажено, ничем не прикрыто, человек еще не научился ни жалеть, ни защищаться. Детство – хищническая площадка молодняка, страшный мир, лишенный снисхождения и, главное, свободы, потому что в детстве какая же свобода? Тотальная, рабская зависимость.
Что успел узнать ты на свете, кроме тихого счастья жизни, чтобы так горько плакать во сне? Ты не страдал и не жалел о прошлом, и страх смерти был тебе неведом! Что же тебе снилось? Или у нас уже в младенчестве скорбит душа, страшась предстоящих страданий?
Один раз папа с мамой куда-то ушли, и я остался один дома. Увидел на полке маленькую, но очень толстую книжку. Она была почти как большой кубик. На переплете было написано «Лейся, песня!». Это был сборник песен. Понятно, откуда он у нас взялся – мой папа написал несколько песен, и они были в этом сборнике.
Я решил немножко попеть, раз дома никого нет. Нашел песню про крейсер «Варяг» и как заору: «Наверх! Вы! Товарищи! Все по местам! Последний! Парад! Наступает!!!»
Тут в дверь застучали.
– Дениска, что с тобой? – Я услышал голос соседки Веры Сергеевны.
– Ничего, – сказал я и продолжал: – Врагуууу! Не сдаееется! Наш! Гордый! Варяг!!!
– Дениска! – Она застучала еще громче.
– А вдруг это он поет? – услышал я голос Аленки. Она тоже выскочила в коридор. Мы же с ней жили в одной коммунальной квартире, их комната была как раз через стенку.
– Нет, нет, – сказала Вера Сергеевна. – Наверное, он хотел забраться на подоконник, и упал, и сломал руку! И закричал, потому что ему больно. Денис, Дениска! – закричала она через дверь. – Как ты себя чувствуешь?
– Хорошо! – закричал я.
– Почему же ты так закричал? – спросила она. – Я даже испугалась!
– Это я пою песню про крейсер «Варяг»!
– Я же говорила! – крикнула Аленка.
– Не смей больше петь! – сказала Вера Сергеевна и ушла, я слышал ее шаги по коридору. Аленка тоже убежала. И мне совсем расхотелось петь. Я поставил книжку «Лейся, песня!» на место и больше ее не брал.Денис Драгунский [комментарии к «Денискиным рассказам»]
И неужели на каждом из нас стоит неведомая нам печать, предопределяя весь ход нашей жизни?
Я чувствовал, как ты уходишь от меня, душа твоя, слитая до сих пор с моей, - теперь далеко и с каждым годом будет все отдаляться, отдаляться, что ты уже не я, не мое продолжение и моей душе никогда не догнать тебя, ты уйдешь навсегда. В твоем глубоком, недетском взгляде видел я твою, покидающую меня душу, она смотрела на меня с состраданием, она прощалась со мною навеки!
Боже мой, какое это счастье и везение: хлебнуть неограниченного аванса в начале пути. Захваливайте детей, поощряйте их, восхищайтесь ими! - свинцовых мерзостей несправедливой жизни они хлебнут и без вас.
Михаил Веллер "До того, как"
Ты улыбнулся загадочно. Господи, чего бы я не отдал, чтобы только узнать, чему ты улыбаешься столь неопределенно наедине с собой или слушая
меня! Уж не знаешь ли ты нечто такое, что гораздо важнее всех моих знаний и всего моего опыта?
Ты говорил мало и коротко, но по лицу твоему и глазам видно было, что думаешь ты постоянно. Ах, как хотел я стать хоть на минутку тобою, чтобы узнать твои мысли! Ведь ты был уже человеком!
...но разве одно время похоже на другое время, хотя бы даже и один час на другой?
Она давно была замужем. Старшему ее мальчику уже исполнилось девять, младшему – два, всего у нее было четверо детей, в середине – две девочки. «Обычные православные штучки», — вздохнул он про себя, потому что видел: она несчастна, хотя, конечно, любит своих детей. Но они не сделали ее счастливой, потому что счастливой женщину делают не дети.