Кардонийская петля

– И доминатор сопровождения прихватил, я ведь теперь дар… – В своё время Гуду, который с рождения носил имя дер Фунье, звали в лучшие армии Герметикона, но он выбрал собственный путь, опасный, рискованный, но в итоге приведший к дарской короне. – Кстати, на Заграте всё хорошо. Мы устроили три дарства, не стали дробить континенты и живём душа в душу. Одно дарство за мной, одно за лингийцем и одно за каатианцем. Все довольны.

– Ты всегда знаешь, как нужно.

– Не буду спорить, – рассмеялся Гуда.

Именно на Заграте они и познакомились: Нестор затеял длинную и жестокую комбинацию, в ходе которой свалил короля, обманул Компанию, подавил вспыхнувший мятеж и взошёл на трон. Но не королевский, а дарский. Он поделил планету, согласно древней адигенской традиции, и тем заручился поддержкой Ожерелья. Помпилио во время той комбинации сражался на стороне короля, но это обстоятельство не помешало мужчинам проникнуться уважением друг к другу.

– Я провёл реформы, и там теперь лучше, чем раньше. Заедешь как-нибудь?

– Возможно. Женился?

– В поиске. Есть кто-нибудь на примете? По возможности умная и красивая. Я слышал, у местного падишаха есть подходящая дочь?

– Туземцы называют падишаха консулом.

– В чём разница?

– Консула можно законно сместить и назначить на его место другого… гм… консула.

– Какая пошлость.

– Согласен.

Негромкий смех.

Они разговаривали в белой беседке, стоящей у самого моря. В простой, но в то же время изящной беседке необычайно тонкой работы, которая могла понравиться женщине, возможно – любой женщине, но уж никак не мрачному дер Даген Туру.

Подобно всем Кахлесам Помпилио был лыс, будто колено, не очень высок, но плотен, широк в кости и крепок, другими словами, сложением напоминал крестьянина, а не рыцаря: толстые ноги, толстые руки с толстыми пальцами – мельник, в лучшем случае – кузнец, но вот лицо этого «крестьянина» отметало все рассуждения о возможно неблагородном происхождении. Выпуклый, говорящий об уме лоб, нос с горбинкой, чуть выступающий вперёд подбородок, а главное – твёрдые, серо-стальные глаза человека, не умеющего подчиняться. Помпилио был родным братом одного из лингийских правителей, происходил из древнейшего адигенского рода – Кахлес, династия да́ров которого не прерывалась уже тысячу лет, и все эти бесчисленные владыки намертво вплавились в сущность дер Даген Тура.

– Я полагал, «Длань» может пригодиться, но увидел, что дела у наших островитян идут превосходно.

– Ушерцы побеждают, – подтвердил Помпилио, помешивая сахар в чашке с кофе.

К еде он почти не притронулся, съев лишь салат и половинку дыни. И от вина отказался, а пить в одиночестве Гуда не стал.

– Когда побеждают – неинтересно. Я люблю сложные задачи, требующие напряжения ума и сил. Не скрою: не отказался бы сейчас повоевать за Приоту.

– Ушер побеждает пока, – задумчиво протянул Помпилио. И сделал маленький глоток кофе.

– Я смотрю, ты спишь, не закрывая глаз, – тонко улыбнулся Нестор.

– Нас этому учили.

– Согласен.

Образование Гуда и дер Даген Тур получили одинаковое – в Лингийской военной академии, в лучшем, по мнению многих, военном учебном заведении Герметикона. В академии готовили офицеров, способных вырасти в командующих армиями, учили видеть картину целиком, учитывать все факторы, а потому Гуда и дер Даген Тур знали, что, несмотря на очевидные военные успехи, очень скоро островитянам придётся трудно.

– Ладно, хватит о туземцах. – Нестор махнул рукой, и слуги, дожидавшиеся сигнала под деревьями парка, понесли в беседку треножник с картиной, накрытой бархатным покрывалом. – К тебе я приехал вовсе не для того, чтобы обсуждать местные события. Я привёз подарок.

Слуги вернулись под сень деревьев, Гуда подошёл к картине, сбросил покрывало, и Помпилио отшатнулся: перед ним сидела Лилиан. Светлые волосы, гордый поворот головы, узкое лицо, взгляд – умный, чуть насмешливый, любимый… Адигенская красота и адигенская прохлада.

Сюрприз удался: секунду дер Даген Тур пребывал в ошеломлении, которое сменила боль. А следом – ярость. И они, ярость и боль, заставили Помпилио увидеть то, чего нет, – издёвку.

– Как ты мог?..

Но Гуда не позволил дер Даген Туру всё испортить.

– Я собирался подарить портрет на вашу свадьбу.

– Что?

Воспользовавшись паузой, Нестор вернулся за стол, откинулся на спинку полукресла, свёл перед собой руки и проникновенно произнёс:

– Узнав, что ты вернулся, я сразу обратился к Анже Араканаму, лучшему загратийскому художнику. Анже был знаком с Лилиан и написал портрет по памяти. Я нашёл его прекрасным.

– Я тоже, – хрипло добавил Помпилио, глядя в нарисованные, но такие живые глаза любимой женщины. – Я тоже.

Боль потихоньку отступала. Ярость ушла давно.

– Я был уверен, что ты убедишь Фредерика развестись, – продолжил Гуда. – И не сомневался в вашей с Лилиан свадьбе, но, к сожалению, всё пошло не так.

Всё на свете пошло не так.

Помпилио отставил расплескавшийся кофе и сделал несколько больших глотков воды.

Гуда молчал.

Странно, когда-то они хотели убить друг друга… Впрочем, почему убить? Каждый из них отстаивал на Заграте свою точку зрения, ничего более. Без зла и ненависти, с полным взаимным уважением. Тогда они были по разные стороны, но теперь Нестор приехал к нему, и Помпилио понял, по картине понял, что Нестор приехал не для того, чтобы консультировать ушерский генштаб. Нестор приехал потому, что тогда, на Заграте, они не могли стать друзьями, различные точки зрения мешали. Но теперь дело другое, теперь они свободны от прошлого, и дер Даген Тур принял протянутую руку.

– Я каждый день завтракаю в этой беседке, – тихо сказал он, глядя на картину. – Я не понимаю, почему ей здесь нравилось, но знаю, что Лилиан проводила в беседке много времени, и когда я здесь, мне кажется, что Лилиан рядом. Я её не вижу, мне просто кажется.

Нестор обхватил ладонью подбородок, но не издал ни звука, пронзительно смотрел на Помпилио и молчал. Он понял, что у него только что появился новый друг.

– Я живу в доме, где прошли её последние дни, я каждый день хожу на площадь, где она… где её убили. Я сижу за столиком кафе, смотрю на лестницу, на которой она горела, и думаю о том, что меня не было рядом. Каждый день я думаю о том, что меня не было рядом. Я был неподалёку, но не рядом.

Помпилио вздохнул.

– Зачем шаман? – негромко осведомился Нестор.

– Он помогает уснуть.

Нет, не только для этого.

– А ещё все уверены, что ты принимаешь наркотики. – Гуда позволил себе едва заметную улыбку. – Все считают тебя слабым. Все считают, что ты сломался.

Все действительно так думали, но Нестор был адигеном и знал, что Помпилио не оставит убийц в живых. Даже если дер Даген Тур сломался, он всё равно убьёт тех, кто виновен в его беде. Выждет, подберётся и убьёт. И только после этого позволит себе сломаться.

– Пусть считают.

– Твои враги не настолько глупы.

– К сожалению. – Помпилио помолчал, после чего продолжил: – Я получил два удара меньше чем за год: я почти стал инвалидом и потерял любимую женщину. Многие поверили, что я сломался, но человек, который всё это затеял, ещё не потерял осторожности. И я пока не знаю имени своего главного врага.

* * *

Линегарт, столица обширной Приоты, никогда не отличался особенной красотой, не поражал воображение кардонийцев, чего уж говорить о тех, кто пошатался по Герметикону и своими глазами видел чудеса Ожерелья? Грандиозных сооружений в Линегарте не возводили по причине отсутствия необходимости и потому же не устанавливали величественных памятников. Стиль строительства приотцы предпочитали казённо-простецкий, переданный прямыми линиями и прямыми же углами, без фантазии, без украшений, и лишь две постройки выделялись в этом царстве примитивной геометрии: собор Святой Марты и старая крепость. Собор приотцы возвели в соответствии с олгеменическими традициями, позаботились и о соразмерной колокольне с колоннами, и о скульптурах на фасаде; а крепость притягивала взгляд массивными башнями с островерхими крышами. Сложенная из песчаника твердыня располагалась в самом центре города и стала своеобразным памятником паранойе первых колонистов – крепость никогда не осаждали, не штурмовали, другими словами, не использовали по прямому назначению. На заре Конфедерации в тесных помещениях крепости заседало правительство и сенат Приоты, однако при первой же возможности чиновники сбежали в новенький Дом правительства, вернув угрюмое сооружение военным.

Теперь, в дни войны с Ушером, в крепости разместился Генеральный штаб, и именно в кабинете его начальника, генерала Ере Селтиха, встретились люди, от решений которых зависела судьба Приоты: сам Селтих, облачённый в бирюзовый с золотом мундир высшего офицера, консул Кучирг – глава исполнительной власти, и Абедалоф Арбедалочик, представляющий всемогущую Компанию – хитроумного союзника, втянувшего Кардонию в братоубийственную войну. Компания открыто поддерживала Приоту, и присутствие Абедалофа в кабинете начальника Генерального штаба не было тайной.

– Я прогнозировал потерю Оскервилля, а потому она не стала фатальной, – уверенно произнёс Селтих, тыча указкой в провинившийся город. – Плохо, конечно, что мы потеряли переправу на пять дней раньше, чем ожидалось, но это война.

– Мы потеряли не только переправу, но и те части, что не успели покинуть левый берег, – желчно добавил Кучирг. – Сколько их было?

Высокого и тощего консула раздражало в молодом генерале всё, то есть – абсолютно всё. Кучирг ненавидел напомаженные волосы и самодовольную улыбочку, вечно игравшую на полных губах Ере, бесился при звуках тонкого, совсем не мужественного голоса, но главное, не мог простить Селтиху обращение «командующий», которое начальник Генерального штаба себе присвоил. Конституция закрепляла должность главнокомандующего за Кучиргом, однако смещение предыдущего консула, Махима, случилось в разгар вторжения, и Селтих, с подачи Арбедалочика, получил в неразберихе всю полноту военной власти. Которую не спешил возвращать законно избранному главе государства.

– Большинство застрявших на левом берегу частей отправилось на север, чтобы присоединиться к подразделениям, обеспечивающим оборону на линии Бранисор – Хома, – с прежним хладнокровием отозвался командующий. – Потери допустимые.

– Эта линия надёжна? – осведомился Абедалоф, прежде чем Кучирг задал свой вопрос.

– Сейчас мы закрываем только основные дороги, но есть ещё неделя – раньше волосатики не придут, так что мы успеем основательно вкопаться в землю.

– Волосатики оказались у Оскервилля на пять дней раньше ожидаемого, – зло напомнил консул.

– Оперативный отряд, – уточнил Селтих. – Оскервилль взяли мобильные части ушерцев, и если бы среди наших оказался хоть один толковый офицер, он вернул бы мост в тот же день.

– Но мост не вернули.

– Армия не может двигаться быстрее, чем она может двигаться, а мобильный отряд, даже прекрасно оснащённый, не способен прорвать эшелонированную оборону, – ровно произнёс командующий.

– Всё верно, – поддержал генерала Абедалоф.

Арбедалочик курил «Масванских толстяков» – самые дорогие и ароматные сигары Герметикона, сигары богачей и ценителей. Произнеся фразу, он пыхнул дымом, клубы которого на мгновение затянули карту словно пороховым туманом, и вторично поинтересовался:

– Ере, вы на самом деле считаете нашу оборонительную линию надёжной?

– Вполне, – кивнул Селтих. – К тому же волосатики исчерпали атакующий потенциал, они остановятся, наткнувшись даже на минимальное сопротивление.

– Вям!

Голос подал любимец Арбедалочика – саптер. Малюсенькие собачки, стоимостью с приличную виллу в пригороде, считались игрушками избалованных девиц и богатых матрон, и никто не понимал, как в число любителей саптеров затесался умный и сильный мужчина. Но Арбедалочик затесался, и с этим приходилось мириться.

– Эбни, – укоризненно произнес Абедалоф. – Пожалуйста, не сейчас.

Саптер удивлённо посмотрел на хозяина, но, поняв, что тявкнул действительно некстати, потрусил к дивану. Делать лужицу.

Абедалоф же обернулся к военному и продолжил:

– До сих пор ушерцы не останавливались.

– Наступать бесконечно долго невозможно даже в благоприятных условиях, – невозмутимо ответил генерал. – Растянутые коммуникации, потеря твёрдого тактического управления, вероятность ответных ударов – эти факторы необходимо учитывать. Я уверен, что волосатики планировали захватить весь левый берег, и мы уже сорвали их планы, остановив на линии Аласор – Бранисор и не позволив достичь Линегарта.

Мужчины вновь посмотрели на карту.

На севере ушерцы ограничились тем, что отогнали приотцев от побережья – красная черта противостояния шла от Хомских гор до Аласора. В этих местах Приоту испещряли бесчисленные мелкие речушки и болота, что делало дальнейшее наступление делом весьма затруднительным. А вот Межозёрье ушерцы захватили полностью. В проход между Аласором и Бранисором, открывающим прямой путь на Линегарт, островитяне вломились огромными силами, и Селтиху едва удалось остановить наступление, создав затычку на западной границе Межозёрья. Вот там линия укреплений была сплошной – её строили все окрестные крестьяне, и именно в неё уперлись быстрые бронетяги ушерцев. Южнее Бранисора фронт шёл по Хоме.

– Их следующая цель – Убинур, – важно произнёс Кучирг. – Волосатики постараются лишить нас последнего порта.

– Нет, на юг они не пойдут, – тут же отозвался Селтих.

– Почему?

– Потому что они уже откусили больше, чем способны удержать, – объяснил командующий. – Волосатики оккупировали территорию в два раза большую совокупной территории архипелага, с населением, сравнимым с населением архипелага. Они должны заканчивать войну этой осенью, в одну кампанию, в противном случае они растворятся на наших просторах.

– Кто их растворит? – не выдержал Кучирг. – От нашей армии осталось меньше половины!

– Даже сейчас, потеряв часть континента, мы контролируем население, вдвое превосходящее население Ушера. Мобилизация идёт полным ходом, и через две-три недели у нас будет более-менее подготовленная армия.

– Из крестьян?

– Мы выставим троих против одного ушерца, это уравняет шансы. – Селтих повернулся к Арбедалочику и с жаром продолжил: – Повторяю: волосатики приложат все силы, чтобы захватить Линегарт до конца осени, до того, как Банир станет злым. Если мы продержимся, Ушер падёт. Но я не могу держать фронт и уж тем более переходить в наступление только силой своего гения. Мне нужно оружие.

– Оно будет, – веско пообещал Абедалоф.

Атлетически сложённый Арбедалочик был ещё и настоящим красавчиком… нет, пожалуй, красавцем – ведь в красавчике должно быть что-то жеманное, искусственное, а лицо Абедалофа было преисполнено мужественности: мощный волевой подбородок, резко вычерченные губы, прямой, как рыцарский меч, нос, густые каштановые волосы и большие карие глаза. Не томные, воловьи, а живые и дерзкие. Под стать внешности – голос: красивый, привлекательный, бархатистый, и сколько бы Абедалоф ни говорил, слушать его не уставали.

Единственным недостатком Арбедалочика, если можно так выразиться, была страсть ко всему дорогому, и он внимательно следил за тем, чтобы на его одежде и обуви, украшениях и еде стояли исключительно высшие ценники. «Дешёвку» Абедалоф презирал, но так, если вдуматься, ведут себя многие выходцы из низов.

– Вы получаете и продолжите получать оружие и технику в необходимых объемах, – официальным тоном заявил Арбедалочик. – А также опытных инструкторов и наёмников.

Унигарт – кардонийский сферопорт – находился в руках ушерцев, астрологам Компании приходилось наводить цеппели на планету, а не на сверкающий в Пустоте маяк Сферы Шкуровича, что резко меняло статистику потерь: теперь погибал каждый двадцатый цеппель вместо привычного сотого. Потери были велики, но Компания решила заполучить Кардонию и шла на любые жертвы.

– И ещё одна хорошая новость, господа, – широко улыбнулся Абедалоф. – Директора-наблюдатели уполномочили меня подтвердить, что, несмотря на существенное увеличение расходов, Компания рассчитывает на прежние призы: ушерская промышленность и концессия на освоение незаселённых территорий Кардонии. Другими словами, мы остаёмся верными договорённостям, заключённым с предыдущим консулом.

Арбедалочик рассчитывал на проявление радости, однако упоминание Арбора Махима, смещённого за отчаянную попытку избежать войны, заставило обоих кардонийцев синхронно поморщиться.

– Что не так, господа? – насторожился Абедалоф.

Селтих и Кучирг переглянулись, после чего консул неуверенно протянул:

– Нам сообщили, что Махим собирается покинуть Кардонию.

– Вям!

Саптер вновь подбежал к хозяину, но на этот раз Арбедалочик не стал делать любимцу замечания. Нежно потрепал за ушком, чуть подтолкнул, направляя собачку в новое путешествие по кабинету, после чего негромко спросил:

– Сведения точные?

– У меня есть люди в его окружении, – самодовольно сообщил Кучирг. – Завтра Махим отправляется в Убинур, говорит, что хочет лично поддержать войска и моряков. Но мои информаторы уверены, что в Убинуре Махим сядет на цеппель.

– Его нельзя отпускать, – хмуро бросил Селтих.

– Что же делать? – поинтересовался Абедалоф.

– Арестовать!

– Арестовать!

Относительно судьбы бывшего консула мнение Кучирга и Селтиха оказалось на удивление единодушным.

Брови Абедалофа поползли вверх, и консулу пришлось объяснить:

– У Махима много сторонников.

– Опасаетесь мятежа?

– Всё может быть, – неопределённо ответил Кучирг.

– В Линегарте Махим под контролем, – прямо высказался Селтих. – А что он задумает, оказавшись на другой планете, никому не известно. – Пауза. – И какие друзья у него появятся.

Рассорившись с Компанией и потеряв государственный пост, Махим вёл себя тихо, но Арбедалочик прекрасно понимал, что бывший консул, любимец простого люда, обладает колоссальным влиянием на приотцев и способен доставить Компании много неприятностей.

– Махим опасен, – закончил Кучирг.

И Абедалоф согласился:

– Вы правы, консул.

– Арестуем его сегодня же, – деловито предложил Селтих.

– Обвинение?

– Государственная измена.

– Доказательства?

– Придумаем.

– Вы помните, чем закончилась прошлая попытка заключить Махима в тюрьму по придуманным доказательствам? – вежливо поинтересовался Арбедалочик.

Кучирг и Селтих помрачнели.

Любимец народа, и этим всё сказано. Махим ворвался в большую политику при помощи профсоюзов, и естественное желание капиталистов убрать нахального выскочку наткнулось на ожесточённое сопротивление: в стачках и забастовках встала вся Приота. Посадив Арбора в тюрьму, тогдашние власти сами открыли ему дорогу в консульское кресло, и Абедалоф не желал повторять ошибку предшественников.

– Как Махим собирается добраться до порта?

– На убинурском скором.

– Отлично. Я отправлю на перехват своих людей, они войдут в поезд и убьют Махима. А журналисты представят его смерть как ещё одно зверство ушерцев.

– Хороший замысел, – протянул Кучирг.

– Других у меня не бывает, – хмыкнул Арбедалочик. – Слово скаута. – Он помолчал и негромко добавил: – Кроме того, я хочу проверить одно подозрение.

– Какое?

– Не важно, – опомнился директор-распорядитель. И наклонился: – Эбни, красавчик, иди ко мне.

Пёсик, успевший наделать дополнительную лужу у письменного стола командующего, послушно потрусил к хозяину.

– Почему бы вашим людям сразу не сесть в поезд? – осведомился Селтих, кисло глядя на полосатую псину.

– Всё должно выглядеть идеально, – объяснил Абедалоф. – Мы организуем свидетелей, которые покажут, что убийцы сели на поезд в месте, наиболее удобном для проникновения ушерских диверсантов. И мы, таким образом, одним ударом убьём двух зайцев: избавимся от Махима и вываляем в грязи ушерцев.

– С Махимом будут телохранители, – сообщил Кучирг. – Не меньше четырёх человек.

– Хоть четверо, хоть сорок, – улыбнулся Арбедалочик, нежно поглаживая саптера. – Моим ребятам всё равно.

* * *

«Нет, не всё равно: двое лучше троих. Трое всё-таки мешают друг другу, частенько не способны разобраться, что делать, каждый торопится урвать побольше, лезет вперёд, и получается бардак… В буквальном смысле слова. А двое – в самый раз».

Орнелла Григ лежала на спине, подложив под голову левую руку, и лениво разглядывала отражённую в зеркале постель: подушки у изголовья, подушки в ногах, одеяло на полу, а его роль играют простыни. Лежащий слева Гленн завернулся с головой, то ли любит тепло, то ли армейская привычка – не важно. Пристроившийся справа Керк прикрыл только чресла, а сам разметался, благо размеры гигантской кровати позволяли, и радостно похрапывал. Керк молодец, гораздо крепче Гленна, последний час отрабатывал в одиночку.

Орнелла улыбнулась.

Проснувшись, она ещё не шевелилась, но, несмотря на это, чувствовала легкую боль внизу. Вчера Гленн с Керком были жесткими, но она сама того хотела, сама выбрала в баре двух крепких жлобов, так что боль была ожидаемой и даже приятной. К ней она стремилась. Вчера она была плохой девочкой, и её долго наказывали, по очереди и одновременно, спереди и сзади, распаляясь всё больше и больше требуя. В какие-то минуты – почти насилуя, доводя до исступления. Три бутылки бедовки выхлебали, как воду, спать завалились почти в пять, но никакого похмелья, никакой усталости… Только немного болит внизу…

Ещё одна улыбка.

«Я не ошиблась».

Вчера Орнелла долго выбирала между «дикарями» и «эстетами», прислушивалась к себе, пытаясь понять, чего ей хочется, побывала в двух притонах, разглядывая кандидатов, вздыхала, размышляла. Красивые, прелестные до беспамятства мальчики, умелые и ласковые, в Линегарте тоже водились. Жеманные и нежные настолько, что даже себя они иногда называли «она», мальчики знали толк в изысканных наслаждениях, изящно смешивая секс с алхимическими зельями, добирались до самой вершины порока и даже сумели пару раз удивить Орнеллу.

Но вчера ей захотелось «дикарей».

Керк заворочался, Орнелла тихонько вздохнула и потянулась.

Её лицо трудно было назвать красивым, но ещё труднее – не назвать.

Волосы – совсем тёмный каштан, прямые, очень густые, короткие, стрижены по галанитской моде «под мальчика». Выпуклый лоб, широкие скулы, из-за которых лицо казалось треугольным, усиливающий это впечатление подбородок – острый, узкий. Сочетание не самое удачное, но тут же – пронзительные ярко-зелёные глаза, огромные, притягивающие, миндалевидный разрез которых заставлял вспоминать строки любовных сонетов даже далеких от поэзии людей. Но раньше глаз внимание привлекали губы: пухлые, чуть вывернутые. Религиозные женщины называли их порочными, а мужчины заворожённо молчали. Даже религиозные мужчины.

Потянувшись, Орнелла привстала, собираясь покинуть ложе, но была остановлена.

– Ты далеко? – осведомился Керк, открывая правый глаз.

– Туда, где есть вода.

– А сейчас ты там, где есть я, – ухмыльнулся мужчина, и его широченная ладонь уверенно легла на левую грудь Орнеллы. – Забудь о воде.

Тело охотно откликнулось на жест. Тело помнило, как легко довольно большие груди помещаются в лапу Керка и как приятно становится, когда грубые пальцы ласкают затвердевший сосок.

– Хочешь продолжения?

– Ага.

Несмотря на боль, Орнелла не имела ничего против утреннего секса, но прежде следовало почистить зубы и освежиться.

– Дай мне пару минут, хорошо?

Заворочался Гленн. Выпутался из простыни, поднял голову и вопросительно уставился на приятеля:

– М-м?

– Есть тема, – ухмыльнулся Керк, не позволяя девушке подняться.

– М-м…

Полусонный Гленн навалился на бедро Орнеллы.

– Я ведь сказала: мне нужно несколько минут, – ещё спокойно произнесла девушка. – Подождите.

И попыталась встать.

– Что значит «подожди», ипатая ты клуша? – осведомился Керк, впечатывая Орнеллу в подушку. – Твое дело ноги раздвигать, когда скажут, поняла?

Желание исчезло напрочь.

Вчера грубость «дикарей» заводила, теперь вызывала раздражение. Секс перед завтраком должен быть элегантным, как прекрасно пошитое платье, или нежным, как анданский десерт. Звериная страсть хороша для ночи, а сейчас кстати оказался бы мальчик, иногда называющий себя «она».

– Пустите, – попросила Орнелла.

Но мужики не расслышали в её голосе угрозу.

– Пойдёшь, когда я скажу, – хохотнул Керк, продолжая мять девушке грудь.

– Точно! – подтвердил Гленн. Его пальцы по-хозяйски проникли внутрь неё, но Орнелла умела отключать ощущения и сейчас не чувствовала ничего, кроме нарастающей брезгливости.

– Кажется, я внятно сказала, гидратные гориллы, что хочу пойти в ванную!

– Что?!

– Как ты нас назвала?!

Как девушка и рассчитывала, оскорбление ошеломило жлобов. Керк и Гленн на мгновение растерялись, и этой секунды хватило, чтобы Орнелла выскользнула из захвата.

Ловкая, элегантная, спортивная, ей не мешало бы добавить пару килограммов, чтобы округлить фигуру, но девушка предпочитала держать себя в жёсткой форме. На первый взгляд Орнелла казалась хрупкой, но это было ошибочное представление.

– Хня манявая!

Девушка соскочила с кровати, но Гленн успел схватить её за руку. Рывок, резкий разворот лицом к лицу – он хотел вернуть Орнеллу в постель, но во второй руке девушки уже появилась пустая бутылка из-под бедовки, которой она тут же засветила Гленну в голову. Это не было жестом отчаяния, как показалось Керку, а расчётливый ход: силу Орнелла заменяла ловкостью и умением превращать в оружие всё, что оказывалось под рукой. И врезала она Гленну так, чтобы оглушить, а не убить: Орнелла знала, куда и как нужно бить.

Окровавленный жлоб рухнул на подушки, а взбешённый Керк вскочил на ноги:

– Сука спорочья!

Керк не понял, что следует отступить. А ещё лучше – сбежать и запереться в ванной.

Он бросился в гостиную, куда метнулась обидчица, почти догнал, но Орнелла ловко уклонилась. Со стороны сценка выглядела комедией: голый, вполне ещё возбужденный мужик гонится за обнажённой девушкой. Но перекошенное лицо Керка свидетельствовало, что комедией в номере отеля и не пахнет.

– Хня манявая!

Орнелла на ругательства не отвечала. Очередное уклонение позволило ей перебраться к камину, и в её руке оказалась кочерга, которую ослеплённый яростью Керк не разглядел. Здоровяк видел другое: девчонка заперта в углу. Он заревел, намереваясь как следует покарать дерзкую сучку, а в следующий миг уже выл от боли, от безжалостного удара в промежность.

– Сука…

Следующий удар пришёлся в голову, и оглушённый Керк рухнул на пол.

– Придурки ипатые, – прошипела Орнелла. – Такое утро испортили!

Раздражение было настолько сильным, что девушка всерьёз подумала кастрировать тупых ублюдков, но тихий стук в дверь вернул Орнеллу в реальность. Услышав его, девушка немного повременила, убеждаясь, что стоящий за дверью люкса не уйдёт, затем бросила кочергу на Керка, по диагонали пересекла гостиную и распахнула дверь.

– Да?

На пороге замер мальчишка-посыльный.

– Я… – Мальчишка сглотнул, жадно разглядывая тело девушки. – Шум…

– Позови горничных и вышибал, нужно прибраться. – Орнелла чуть отступила, чтобы посыльный увидел валяющегося на полу Керка, но тот не отрывал взгляда от мерно вздымающихся грудей. – Ты меня слышишь?

– Вышибал позвать.

– И горничных.

– И горничных, – повторил заворожённый мальчишка.

– Я буду в душе.