Свободные пьесы

© Вадим Александрович Климов, 2018

ISBN 978-5-4490-5764-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пьесы читать интересно. Можно придумать всё вокруг, представить в роли героев любых актеров или себя. Автор не ограничивает читателя, предлагая описание природы и погоды.

Читайте и представляйте. Вы режиссер в своей голове.

Автор.

Двери
Парареализм.

По методу профессора А. Е. Строгонова

«Трансдраматическая терапия»

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Он – мужчина.

Она – женщина.

ПЕРВЫЙ АКТ

(Он сидит у двери. В прихожей. Под музыку The Doors «Hello, I Love You»)

ОН. «Я люблю тебя.

Не откроешь своё имя?

Я люблю тебя.

Не позволишь поучаствовать в твоей игре?»

Дорогая я вернулся. Как прошел день? Наверное, как всегда, много думал про тебя.

Мне так трудно без тебя. Сегодня я вспоминал отпуск, наш последний отпуск, ты с розовым бантом, нарядная, мы гуляем по бульвару Княгини Мари Луизы.

Я держу тебя за ручку, она такая гладкая, приятно держаться. Изгиб ее великолепен. Разговариваю с тобой и тяну тебя к храму, потому что все дороги ведут к храму.

Храм святого Александра Невского, врата его ты помнишь? Это не бедная Айя-София при Сулеймане II, о которой скрепя сердцем думаешь, потому что мечеть и музей.

О чем это я…

Как прошел день? Как обычно. Коридоры, двери, люди. Я иду, открываю двери, ко мне идут, открывают двери, нас разделяют двери и они же нас соединяют.

Я все помню.

«Она высоко держит голову, Словно статуя в парке

Её руки нежны, а ноги длинны.

А когда она движется – в моей голове раздаются звуки этой песни!»

Вот я перед тобой, это не мечта, это судьба. Я стучу тебе та-та-та (Стучит в ритм музыки.) слышишь, я стучу тебе. Потому что жду, можно да?

Что-то я сегодня лирически настроен, ты не находишь? Может это любовь? Ты полагаешь?

Наверное, я просто устал, сегодня хотел хлопнуть дверью и уйти, уйти туда, где нет дверей и коридоров. Идти по дороге или напрямую, но потом подумал: «А как же я без тебя?»

А еще сегодня весь день давит левая туфля. Да вот ни с того ни с сего, просто жмет. И от этого у меня такая дурацкая улыбка. Целый день люди оглядываются на меня, и удивляются, чему это я так криво улыбаюсь, не сошел ли я сума? Один даже посоветовал: «Обратитесь к врачу, идите вы,.. – говорит. – …к доктору Строгонову – это известный профессор».

Послушай, как страшно. Если человек улыбается просто так или от того, что у него жмет туфля, или вспомнил любовь, то его принимают уже за ненормального.

А когда ты шла босиком по Софийской улице, к Площади Независимости, такая вся воздушная, смешная, веселая, хлопцы и дивчины махали тебе рукой. Все было так мирно, синее небо, золотые маковки.

Я пел тебе тогда или нет?

Помню, прислонился к тебе, и мы сидели так до утра на набережной и ели французскую булку.

И болонка смотрела на нас с завистью. А хозяин ее, толстый дядька, насвистывал мотив «Американы» твоей любимой Софи Лорен. Помнишь, мы смотрели с тобой в летнем кинотеатре «Леди свобода». Ох.

«Все дороги льнут к её ногам,

Как собаки выпрашивающие лакомства.

Неужто ты надеешься заставить ее увидеть тебя, дурачок?

Неужели ты рассчитываешь присвоить это сокровище?!»

Сегодня приходил инженер и раскрыл тайну, тут не обошлось без магии – он видел двойную радугу и загадал желание. Он такой умный я тоже хочу.

Хочу, чтобы ты была рядом, чтобы за дверью не скреблась кошка, чтобы мы не рубили окно в Европу, а ходили как белые люди через дверь, чтобы не биться о косяк, ну ты понимаешь?

У меня складывается впечатление, что я всегда жду тебя под дверью.

Не подумай что это какое-то извращение, скорее всего это из детства, я всегда ждал маму. Сяду, оденусь, уже обую свои красные сандалики и сижу, смотрю как мама перед зеркалом, наряжается, а я сижу и жду.

Мама много во мне воспитала, главное – терпение. Она настоящая женщина, я ждал ее долго. Мне так хотелось бежать на улицу, прыгать через лужи, потому что в лужи нельзя заходить и наступать на солнце, которое в них отражается. Как можно наступать на солнце?

Я ждал, я стал терпеливым, и теперь я жду, жду тебя. Сижу, прислонившись к двери, прислушиваюсь и болтаю. Ты никогда не спросишь, как прошел день, я работаю молча и думаю о тебе.

Ну, выходи уже! Ты готова.

Мы опаздываем, сколько можно испытывать мое терпение?

(Закрывает дверь.)

ВТОРОЙ АКТ

(Открывается дверь, в проеме нарядная дама в вечернем платье с туфлями в руках.)

ОНА. Это была песня Софии Ротару. Дурачина, ты простофиля.

«Опять любовь ко мне приходит, входит…

Я не спрошу – откуда гостья, вовсе…

Сияю я – всегда ей рада! Правда!

Любовь повсюду меня находит…

Меланхолия… Сердце мне пронзила

Сладким мотивом песня волшебных чувств…

Меланхолия… Меланхолия…

Неразделимы счастье, любовь и грусть…»

Что испугался? Не боись, я пошутила. Я не живу прошлым, у меня светлое будущее, но ты так мил в своей хандре среднего возраста. Ты такой лапочка, такой котик. Фи, самой противно, нас ждут великие дела. Дорогой, ты будешь прикрывать тыл.

«Нырнем с тобой в лунный свет,

И, наперекор теченью,

Ворвемся в вечерний сумрак

Где укрывается от опасностей сонный город…»

Я буду сегодня шалить, и буду звонко смеяться, пить вино, подмигивать незнакомым мужчинам. Ведь тыл мой прикрыт. Как тебе моя внутренняя сторона?

О. О. О. О.

Я вульгарна в этих глазах напротив, из меня сочится попса. Я разрушаю мечты, но я готова идти с тобой и это главное. Отбрось воспоминания. Поедем сегодня в бордель. Ах, в этом городе нет ни одного приличного борделя, только дешевые рестораны.

Интересно, в самом большом ресторане этого города можно танцевать на столах и бросаться розами в красоток-старлеток из местного танцевального ансамбля, или в старых телочек, которые все еще в поиске. Да, я груба, потому что откровенна, мне надоела притворство, это сопливая девичья скромность.

«Пустимся сегодня в плавание, милая —

Сегодня наша очередь

Провести ночь у океана

В лунных странствиях.»

Давай будем оригинальными, вплетем в волосы цветные полосы и будем целоваться под дождем. Вода будет струиться по голым ногам и между лопаток, ты будешь смешно ежиться, я буду убегать от тебя по лужам. Я покрасила ногти красным. Как тебе? Только попробуй сказать, что не хорошо, я захлопну дверь, мой преданный звереныш. А это дверь куда? Молодец, угадал с первого раза, эта дверь в спальню. Как легко управлять мужчиной. Аристофан ты мой, Аристофанушка.

«Когда ж всех стран соединятся женщины

Коринфянки, спартанки, беотиянки

И мы, – так вместе мы поможем эллинам…

Вот в этом-то и сила и спасение,

В шафрановых платочках, в полутуфельках,

В духах, в румянах и в кисейных платьицах…

Знай, того добьемся мы,

Что копья в землю все воткнут копейщики.»

Я люблю! Потому что я девочка, это не нужно вбивать в голову, это заводится в нас сразу с бабочками в животе. Я девочка! Я буду девочкой в 50 и в 150. Мне нужно платье. Я умею закручивать саморезы и рожать детей. Я все могу, а ты нет. Не переживай, ты можешь меня радовать. Ну радуйте же меня, радуйте. Так весело смотреть на забитого мужчину. Я Венера в мехах. Он боится сказать, он боится даже думать, потому что может выдать себя. А вдруг я сейчас как заору или прыгну обижено в угол, забьюсь и заплачу. А если я замолчу? Мой котеночек будет думать, не он ли меня обидел. Да, зая?

«…Наверное, ты не выдержишь боль

У меня есть что-то,

Я могу поделиться с тобой.

И эта алая дверь, И эта алая дверь

Войди сюда, мой мальчик,

И ты будешь рад…»

Это из Гребенщикова, только мотива не помню, хотя он у него один. Смотри на меня, можешь не слушать это не важно, смотри и восхищайся. Я как картинка, как портрет Ермоловой, а если лягу как Маха в раме. Я такая загадочная, как непрозрачная дверь в ванной комнате. Этот манящий звук воды, этот смазанный образ, зацитированная рука на запотевшем стекле. Не бойся, я тебя спасу мой драгоценный. И не плач, не утонет в речке мяч.

Хватит. Теперь серьезно. Купил молоко детям, зашел в аптеку маме за лекарством? Записал меня в салон красоты на 30 декабря? Спасибо, родной. Я постирала твои носки и приготовила тебе компот с котлетами. Ну, пойдем, драгоценность моя.

«С небо звездочка упала прямо милому в штаны

Ты гори там, что попало лишь бы не было войны.»

(Закрывает дверь.)

ТРЕТИЙ АКТ

(Он и она стоят у закрытой двери.)

ОН. Взяла билеты?

ОНА. Проверить?

ОН. Проверь?

ОНА. Уже проверила.

ОН. Тебе не кажется, что мы сегодня с этими песнями как братья блюз. Или сбежавшие артисты дешевого мюзикла. Меня с утра так вставил Морисон, почему я о нем вспомнил, может тогда, когда прищемил палец на ноге, стараясь тихонько выйти из детской. Надо поменять там дверь, она так хлопает, давай купим новую.

ОНА. Тебе хочется возиться с дверью, разводить всю эту канитель? Как хочешь, дорогой. Давай, конечно. Ты какую хочешь? Я синюю.

ОН. Почему синюю?

ОНА. Не хочешь синюю, поставь красную с белой полосой. И будет твой «Спартак», а я люблю «Динамо». «Динамо Тбилиси», (Поет.) Аэ-лала-ла-ла-лалал. Чивадзе, Гия Тавадзе, Давид Кипиани вай-вай-вай. А ты не знаешь, как будет по-грузински сказать кричалку «Дайте мне женщину белую-белую, я из нее сине-белую сделаю. Дайте мне женщину синюю – я проведу по ней белую линию».

ОН. (Копается в смартфоне.) Гугл его знает. И Гугл не может этого произнести. Фу, на него, будем искать настоящего грузина, а не Брина.

ОНА. Олега Блохина я больше всех люблю, Бекхэм курит нервно в сторонке за воротами, когда слышит его имя. А по-украински Гугл знает?

ОН. По-украински – знает. А барнаульское «Динамо». Чо, а?

ОНА. А ни чо, барнаульское «Динамо», просто динамо.

ОН. Тебя что так зацепило сегодня футболом? Опять стояла на воротах, и какой счет?

ОНА. Сегодня дети играли в «Зенит» и «ЦСКА», разбили вазу, я стояла за «Зенит» между ванной и уборной. Туда бы тоже поменять дверь, а то пару раз попали в девятку и теперь она неплотно закрывается.

(Открывают дверь и стоят на пороге.)

ОН. Давай купим детям клюшки, пусть играют в «Авангард» и «Трактор».

ОНА. Как они будут играть в «Трактор», когда тут «Сибирь» кругом родная. Ох, милый, мы еще не отдали кредит за входную дверь.

ОН. С пробкой.

ОНА. Сам ты с пробкой. О, кстати, а не бабахнуть ли нам перед выходом из пробки. Я все приготовила. У меня в кустах рояль полусухой.

(Достает бутылку шампанского и два бокала.)

ОН. Не опоздаем к первому звонку?

ОНА. Как говорил классик: «Не пора ли, друзья мои, замахнуться на Вильяма, понимаете ли, м-м, нашего Шекспира. В честь его 450-летия. Успеем к первому тайму. Вспомнила, из Шекспира…

«Ах, дерзкие, ничтожные вы черви!

Мой дух был так же дерзок, как и ваш,

И отвечать имел он больше права

На слово словом, на укол – уколом.

Теперь я вижу, что оружье наше —

Соломинка, что слабы мы безмерно,

Считая силой то, что мнимо и неверно.

Умерьте спесь, – немного прока в ней, —

Склоните головы к ногам мужей.

Готова проявить я послушанье.

Лишь только муж мой выразит желанье.»

ОН. Хорошо быть умным и красивым, всего Шекспира шпарить наизусть. Я так влюблен в тебя уже 15 лет. А туфля жмет.

ОНА. Может не пойдем? Закроем все двери на засов, дом крепость наш, пусть мир уснет, мы тоже отдохнем.

ОН. Это пошло, в финале перейти на поростенький размер.

ОНА. Гасите свет, все в спальню.

ОН. В смысле в койку.

ОНА. Спать.

ОН. «Встретил свою любовь в то сумрачное воскресенье.

Она взглянула на меня и сказала:»

ОНА. «Ты – единственный в этом мире».

ОН. « Я встретил свою девочку…»

ОНА. «Моя девочка всегда будет ждать меня, что бы ни произошло»

ОН. «Она – моя. Она и есть – весь мир. Она – моя девочка. Ла, Ла, Ла, Ла.»

ОНА. «Ла, ла, ла, ла…»

(Закрывают дверь. Музыка. Затемнение.)

Конец.

«Трансдраматическая терапия, представляет собой универсальную схему трансформаций театральных систем в психотерапевтические методы».

За искусство. (Конец цитаты.)
Документальный полилог.

Пьеса победителей Всероссийского конкурса русскоязычной драматургии «Действующие лица» 2017 г.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ – Народный художник. 90 лет.

ЗВЕЗДОЧЁТ – известный художник 60 лет.

ЖЕКА – молодой художник. 30 лет.

ИРИНА АНТОНОВНА – директор музей. 75 лет.

СТЕЛЛА – владелец галереи. 50 лет.

ДАША – редактор журнала. 25 лет.

Музыка. Все танцуют. Произвольный танец. На сцене диваны, кресла, стулья. Первым останавливается Народный художник. Садится. В ходе разговора все рассаживаются. На протяжение всего разговора у женщин в руках вязальные спицы, пяльцы, книга, журнал, планшет, ноутбук, телефон, гречневая крупа, которую перебирают, не важно что, главное все время заняты руки. У мужчин руки свободные. Но у каждого рядом стоит бокал, стакан, кружка, рюмка или бутылка. Мужчины все время, пьют. Все встают. Ходят. Играет музыка. Танцуют.

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Вообще всегда хотел рисовать то, что вижу, что чувствую. И когда учился в школе, и потом в академии. И меня мучило, что я не могу это сделать правдоподобно, я не понимал, что я еще маленький, чтобы нарисовать деревни, сожженные немцами, как страшно было, когда по вечерам в воздухе носились, как крылья, черные тени. Была женщина, кажется, баба Маня, к которой мы приезжали до войны в деревню: ее забрали на 7 лет за то, что она собирала в поле картофелины после трактора, а ее Федор умер в 24 года.

СТЕЛЛА. В 90-е годы я долгое время жила в Женеве. Конечно, это было не самое удачное место, чтобы изучать искусство, ведь в Женеве нет музеев мирового значения. Зато географически Женева расположена идеально – на пересечении различных путей. Поэтому мы с семьей много путешествовали и побывали практически во всех крупных музеях и галереях Европы. Эти поездки произвели на меня сильное впечатление. Особенно меня поразило все, что касалось современного искусства, ведь в СССР люди не знали о его существовании. Однажды, я подумала: «Почему до сих пор в России нет ни галерей, ни музеев современного искусства.

ИРИНА АНТОНОВНА. Наша сила в том, что, опираясь на все мировое искусство, мы выискиваем те новые явления, которые считаем нужным показать публике. И должны за них отвечать. Ведь мы это искусство рекомендуем, музеефицируем, включаем в орбиту великой истории культуры. Поэтому мы должны быть очень разборчивы. В этом разница между музеем и галереей. Когда что-либо новое показывает музей, на мой взгляд, это предполагает особую ответственность.

СТЕЛЛА. Я так же отношусь к искусству, с тем же восторгом смотрю на картины, с удовольствием езжу в Венецию. Не на открытие биеннале, а потом, чтобы спокойно походить и посмотреть. Все мои разочарования – только по поводу людей. По отношению к искусству я не испытываю никаких разочарований.

ИРИНА АНТОНОВНА. Я люблю музей и всё время пытаюсь восполнить недостаток классического искусства. Вы видели очереди на Тициана? Люди стоят с 8 утра, а в субботу и воскресенье здание опоясано.

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Я ходил в Эрмитаж, в Русский музей и любовался, и хотел понять как написать людей, природу – эти дрожащие облака, но у меня не получалось, не получалось долго. Ведь, чтобы нарисовать человека, надо знать анатомию, изучить тело человека. А теперь, когда глаз рисуют на лбу или нос под мышкой, я считаю это сатанизмом, а не современным искусством. Современное искусство – это то, что понятно народу, а народ – это мы с вами. Это шоферы такси, академики, бомжи, школьники и студенты.

СТЕЛЛА. Я люблю концептуальное искусство, не просто красивую, декоративную картинку, а вещь, над которой стоит задуматься. Мне нравятся Кабаков и Джозеф Кошут, Андрей Монастырский и Йозеф Бойс, Юрий Альберт и Джексон Поллок. Также я люблю провокативное искусство, пусть иногда оно даже может показаться слишком агрессивным. Например, я считаю, что группа «Война» по праву заслужила свою победу на премии «Инновация». Я не могу сказать, что искусство в моем доме главенствует. Скорее, оно ситуативно вписано в интерьер.

ИРИНА АНТОНОВНА. В 1956 году сделали выставку кого? Пикассо! Эренбург привез его личную коллекцию. И люди думали: «Всё открылось, всё можно». Опять появилась вера. Потом бац! – Хрущев со своим погромом. Ну, это уже все восприняли с отвращением и неприятием, по крайней мере, в моем кругу. И прекрасно понимали, что это было организовано группой художников, которые подставили своих коллег.

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Искусство должно быть понятно, дорого, и тогда оно демократично. А если оно непонятно, не надо говорить, что русское быдло в нем не разбирается. Мы все отличаем искусство от неискусства.

ЗВЕЗДОЧЁТ. Пафос новаторства – это психоз 20 века. Что всё должно быть свежее, новое. Должно быть хорошее. Интересное. Почему-то в Древнем Египте нет рассуждения о передовом древнеегипетском искусстве!

В период рыночной экономики и быстрой девальвации понятий всё быстро превращается в китч. Вообще забудьте про китч! 20 век был век патологий и борьбы, когда все разделились, когда пытались говорить, что это – плохо, а это – хорошо. Время «плохо—хорошо» кончилось. Китч – это популярное искусство, искусство в массы.

СТЕЛЛА. Поразительно, но современный зритель намного лучше понимает художников 70-х и 80-х, нежели 2000-х.

ЗВЕЗДОЧЁТ. Просто надо быть. Я теперь фанат Станиславского, а он что говорил? Искусство в себе надо любить, а не себя в искусстве. Поэтому когда любишь искусство в себе, не надо никуда интегрироваться. Оно само появится.

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Феллини когда-то сказал мне в Риме во время работы над его портретом: «Ты – художник, плывущий против течения». Я всю свою жизнь по сей день всегда что-то преодолеваю.

ИРИНА АНТОНОВНА. Диссидентства во мне не было. Образ мыслей был советский, но с определенного момента очень критический. И я вам скажу, с какого: со времени ликвидации Музея нового западного искусства, сталинских выпадов против Шостаковича и Ахматовой, дела врачей и космополитов. Вот тут глаза стали открываться. Мой муж – гораздо более умный человек, чем я, мой «второй университет», как я его называла, всегда говорил: «Ты идиотка, как ты можешь в это верить?» А я находила оправдания. Любила свою страну, верила в лучшее будущее. Война очень способствовала росту патриотического сознания, вы же понимаете. Я была довольно юна и с наслаждением ходила на демонстрации. Когда после войны вся эта черная туча нахлынула, ко мне пришло прозрение.

ЗВЕЗДОЧЁТ. Знаете, мне так надоело слушать про репрессии. Да, мои родители – герои сталинских репрессий.

ДАША. В 2017 году исполняется 100 лет со дня Октябрьской революции, что не могло не отразиться на программах и планах музеев и галерей. Большинство тематических выставок, конечно же, пройдет в России, но и крупнейшие зарубежные музеи не обошли событие вниманием.

ЗВЕЗДОЧЁТ. Сейчас я считаю, что жизнь лучше, чем искусство, интереснее и серьезнее.

ИРИНА АНТОНОВНА. Я вообразила про себя, что я понимаю, что такое хорошо, что такое плохо

СТЕЛЛА. Я вижу свою миссию в том, чтобы показывать наших художников за границей, чтобы они были узнаваемы там. У нас много планов – вполне реалистичных, просто они не окончательно подтверждены сейчас.

(Пауза, музыка, некоторые танцуют, мужчины пьют, дамы заняты делом.)

ИРИНА АНТОНОВНА. Люди и не подозревали о всех этих Малевичах, Филоновых и прочих. Это было открытие самих себя. Я вас уверяю, публика приходила не столько на французов, сколько на наше искусство. Был великий праздник, никто просто не верил, что это возможно. Как нам это удалось? Шел 1981 год – оставалось четыре года до перестройки, воздух уже менялся, надо было выпустить пар ― некоторые государственные деятели понимали, что всё время зажимать нельзя.

СТЕЛЛА. Мы же должны вписаться с нашим, русским искусством в западные рамки восприятия. Мы стараемся делать все на очень тонком, высоком уровне. Мы не перегружаем выставочное пространство, делаем «чистые» выставки. То есть ты заходишь – и сразу все понимаешь. Сначала идет художественное восприятие, потом на это накладывается понимание кураторской концепции.

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Впервые – после моей первой выставки, состоявшейся в Центральном доме работника искусства, – меня послали на IV Международный конкурс молодых художников в Праге. Там Константин Козловский выставлялся, Юрий Жаров и я – единственный студент, получивший гран-при за портрет.

ЖЕКА. Вокруг пустыня, и естественно, что любой живой человек, который встречается в этой пустыне, вызывает удивление. Это очень российская история – все встречают живых существ и оказываются настолько поражены этой встречей, что потом друг от друга уже далеко не отходят. Посмотри на любые сформировавшиеся комьюнити – десяток небольших групп: школа Родченко, студенты ИПСИ, взрослые художники… И всех совершенно не интересует то, что происходит за пределами их маленького круга. И меня, честно говоря, тоже не интересует.

СТЕЛЛА. Мне кажется, западный куратор может преподнести нашего художника правильнее. Потому что все «наши», российский художественный круг, знают этих художников, их не надо нам особенно представлять, а на Западе эти художники неизвестны. Ну, в лучшем случае известны очень узкому кругу людей – коллекционерам, кураторам и критикам. И этот круг куратор должен правильно расширять.

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Одиночество – как тьма… Но ведь бывает и одиночество в толпе. Горе несёт одиночество…

ЖЕКА. Мрамор, кроме своих пластических свойств, интересует меня и в связи с историей одиночества. Почему? В Италии это оказалось невозможно объяснить. Они этого совершенно не чувствуют, для них мрамор – это что-то домашнее: кафе, дом, магазин. В России мрамор – это чувство, когда ты один. Больница, подъезд, любое бюрократическое здание, подземный переход и ледяной ветер. Тут нужно сказать, что наша зима накладывается на мрамор удивительном образом: я всегда думаю о холодном мраморе, о ветре, о льде, о немеющих пальцах. В мраморе нет никакого тепла.

ЗВЕЗДОЧЁТ. Искусство – это ложь. Это я понял. Искусство – часть жизни, часть целого. Жизнь большая, искусство – просто ее часть.

ЖЕКА. Да, у нас мрамор – отверженный материал. И конечно, это ощущение на выставке для итальянцев совершенно потерялось. Страшно подумать, какие собственные параллели они провели, какие ассоциативные линии протянули. Но их очень заинтересовало, что кроме каррарского мрамора я использовал пленку под мрамор – оракал. Как раз эта дебильная пленка, вот этот материал – он теплый. Когда я думаю о своем детстве, мне сразу же вспоминается это течение фальшивого мрамора и кольца огромных золотых питонов. Наверное, в каждой семье было что-то с фальшивым мрамором, и в каждом фотоальбоме фотография с питоном в руках.

ЗВЕЗДОЧЁТ. Земной мир – он только часть реального мира.

ЖЕКА. Визуально мрамор – один из самых мягких материалов. Визуальная точка плавления у него очень низкая. Он может в какой-то момент взять и растечься. Возможно, в конце времен так и произойдет, хотя тогда, наверное, вся материя станет жидкой, но мрамор, думаю, первым из неорганических веществ. И одновременно это очень «некротический» материал. Тело в серых прожилках. У меня есть текст в каталоге про это. Пленка, кстати, оказывала на итальянцев магическое влияние, опять же непредсказуемое. Им казалось, что я нашел настоящий мрамор удивительных оттенков – сама идея, что это искусственное, казалось им странной. Для русского взгляда – наоборот

СТЕЛЛА. Сказать, что Россия всегда была провинцией по отношению к Западу никак нельзя. В начале ХХ века Россия была в авангарде художественных течений и это общепризнанный факт. Что касается, современной ситуации, то русское искусство русскому искусству – рознь. Что-то выглядит провинциально, а что-то абсолютно оригинально.

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. В Риме состоялась моя первая выставка на Западе. Я нарисовал 20 картин, все их вернул.

(Пауза, музыка, некоторые танцуют, мужчины пьют, дамы заняты делом.)

ЖЕКА. Вообще это чудовищно странная вещь, что после авангарда русский ар брют оказался, наверное, самым важным и интересным сейчас. Лобанов, Роза Жарких, Левочкин, Москвина можно туда же отнести. Вот они же невероятно свежо выглядят, при этом они в вечности, а какой-нибудь Кабаков – чудовищный артефакт из прошлого, что-то вроде дискового телефона или очередей за хлебом. Ничего, кроме раздражения.

СТЕЛЛА. Художники очень эмоциональные… Я очень люблю Эрика Булатова, я очень люблю Ивана Чуйкова, я очень люблю Александра Косолапова и Бориса Орлова, я могу перечислить много хороших художников, но надо помнить, что многие из них уже пожилые люди.

ЗВЕЗДОЧЁТ. В 1978 году мы вперлись совершенно нагло на выставку «Эксперимент» на Малой Грузинской. Наши работы не прошли, но мы замаскировались под развесчиков и заодно повесили и себя. Вот тут мы и познакомились с концептуалистами. До этого мы не знали об их существовании. Боюсь, мы стали их слишком всерьез воспринимать. Может, это и во вред нам. У нас все было вместе. Классические авангардисты 70-х отнеслись к нашему появлению с радостью. К тому моменту, когда мы пришли, вокруг них возник страшный вакуум. У Кабакова есть модель белой пустыни, которая проецируется на все наше пространство, – белая пустота не в дзенском понятии, а просто белая смерть, где существуют какие-то оазисы, в которых живут люди. Но я считаю, что если полюбить эти белые пространства, то их можно одухотворить тоже. И это то, что мы хотели сделать и в чем потом у нас начались разногласия. Потому как интеллект у нас был гораздо ниже, чем у старшего поколения, многие попали под их влияние. Но мы старались полюбить и одухотворить. И мне удалось полюбить это пространство, более того, когда меня забрали в армию, я воспринял это как знак приобщения.

ДАША. Для зарубежных институций 100-летие русской революции стало поводом показать наследие авангарда. Уже 3 декабря нью-йоркский Музей современного искусства (MоMA) открывает выставку «Революционный порыв. Подъем русского авангарда», охватывающую период с кануна Первой мировой войны по 1934 год, когда были сформулированы принципы соцреализма. Зрителям покажут около 300 произведений из собрания MоMA. Среди авторов – Наталия Гончарова, Любовь Попова, Эль Лисицкий и Александра Экстер. Александр Родченкои Владимир Маяковский представлены фотографией и графикой. За искусство кино ответит Дзига Вертов.

ЗВЕЗДОЧЁТ. В свое время мы сделали все, чтобы уничтожить концептуализм на территории одной отдельно взятой страны. Я очень часто действую из чистого импульса. Поэтому в период АПТАРТа выдвинул ситуационизм, то есть полное неприятие концепции, неприятие формации как чего-то косного и застылого, а именно ситуация рождает идеи. Концепция предполагает, что у человека есть идеи, которые он проводит через всю жизнь. Формация – это человек получил образование, сформировался, воспринял что-то от других и работает. А ситуация предполагает каждый раз моделировать новую культуру, сообразуясь со своими особенностями. В любом определении есть что-то от приговора – я думаю, сейчас скажу, кто я, а потом не отмоешься.

ЖЕКА. В России любые эстетические коммуникации строятся на насилии, материалы соединяются по довольно запутанной логической схеме, а часто и без нее. В этом величайшая сила, так как сейчас у нас реальность еще не застыла, как в первые дни творения. Сейчас довольно легко можно подчинить ее. Вылепить любую форму.

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. В нашем деле главное – воспитать волевую верующую православную, иудейскую или мусульманскую элиту, как это было при последнем государе Николае II. Пусть рисуют наши пейзажи, как Левитан, или скульптуры ваяют, как Антокольский. Левитан любил русскую природу, а Антокольский сделал Нестора Летописца, Ивана Грозного. Они чувствовали себя гражданами России и гордились приобщением к великой русской культуре.

ЗВЕЗДОЧЁТ. Жить надо, во-первых, хорошо… Но ещё надо всё равно иметь какие-то идеалы. Но хорошо помнить, что идеал не может быть личностью. Идеал – это взгляд на мироустройство. Я конфессиональный человек, прихожанин. Дело в том, что самое хорошее – это банальное. Банальности, они для чего нужны? Чтобы их повторять. Если их не повторять часто, они перестают быть банальностями. Вот мы и повторяем.

ИРИНА АНТОНОВНА. Может, это самонадеянно. Может, я не всегда правильно понимаю, что добро, а что зло, что хорошо, что плохо. Но у меня есть уверенность, что я следую этому. А удавалось или нет – не мне судить.

СТЕЛЛА. Музей – это нечто более стабильное, тяжелое, я бы даже сказала, отягощающее. И потом, сейчас так много музеев: у Ольги Свибловой и Василия Церетели, у Даши Жуковой, у Шалвы Бреуса, расширяется ГМИИ, строится новое здание Третьяковки…

ИРИНА АНТОНОВНА. Наш музей – дитя университета. Здесь живет университетский ген, так же как имперский – в Эрмитаже и купеческий – в Третьяковке. И потому я мечтала выбрать в преемники кого-то из среды ученых, испытывающих интерес к просветительству. Я сделала министерству некоторые предложения. К сожалению, их не приняли, потому что есть такое понятие, как известность. Министерству нужна была какая-то известная фигура. Когда я возглавила музей, меня никто не знал, я была просто старшим научным сотрудником. Но сейчас мир так заторопился, что уже, видимо, не может позволить себе вырастить специалиста до обретения так называемой публичности.

ДАША. Большой международный проект «Некто 1917» готовит Третьяковская галерея, он начнется осенью 2017 года. «Нам не хотелось, чтобы это была традиционная выставка, показывающая иконографию революции, поэтому собственно отражения революции у нас почти не будет. Мы показываем споры, внутренние дискуссии, борьбу течений и идей в искусстве, которые были такими же напряженными, как и политическая жизнь», – рассказала куратор проекта, старший научный сотрудник Третьяковской галереи. Произведения 1917—1918 годов должны показать, что происходило в душе у художников. Среди участников выставки – Михаил Нестеров, Борис Кустодиев, Зинаида Серебрякова, Василий Кандинский и Казимир Малевич. Его «Супрематизм 57», в свое время обменянный СССР на письма Ленина, привезут из Тейт. Будут показаны кадры фото- и кинохроники, которые должны подчеркнуть контраст между тем, что изображено на холстах, и реальной жизнью с голодом и бытовой неустроенностью.

ИРИНА АНТОНОВНА. Мой уход с должности директора не имеет никакого отношения. Полтора года назад я сказала Министерству культуры, что должна завершить административную работу. Я и так затянула, ругаю себя за это. Благодарна, что мне предоставили возможность остаться в ином качестве. Работа президента – это все-таки не те объемы, которые есть сейчас, когда я по 300 бумаг в день подписываю. У нас всё в 5—6 экземплярах, на разных языках, и я трачу на эти формальности по два часа в день.