Читать книгу: «Сказки про Выхухоль. Основано на реальных событиях», страница 2

Выхухоль и плавание

Выхухоль иногда ходила плавать на пруды под березами.

Пруды прятались вдалеке от дачных домов, в березовой рощице, примыкающей к большому лесу, на дне в них били ледяные ключи, намывая глубину, однажды там даже утонул трактор, по слухам, вместе с трактористом, и народ туда ходить побаивался.

Выхухоль это не пугало.

Она брала с собой Бориса Дубова, перекидывала через плечо полотенце, и они плечом к плечу шли песчаной дорогой через луг с высокой травой, обходя выпрыгивающих прямо под ноги кузнечиков.

Вообще-то Выхухоль плавание не любила, вернее, сначала, когда-то, любила, а потом дико устала от него.

– В детстве переплавала, – сказала она как-то Борису Дубову, – заставляли. Да еще попала в старшую группу, нагрузки там знаешь какие? Я плавание просто ненавидела, меня от него тошнило, живот ныл, до диареи фактически, стыдно сказать, доходило, шла на занятие и еле сдерживалась на ходу. Лишь бы до спортцентра дотерпеть. Даже способ придумала с поносом бороться. Как-то шла, еле терпела и вдруг поскользнулась и шлепнулась на попу. И в туалет сразу расхотелось. И с того дня как по дороге совсем невтерпеж, уже умышленно шлепалась на задницу.

– Помогало? – спросил Борис.

– Да, помогало. Но сколько так могло продолжаться? Плакала, конечно.

– Ну, и…? – спросил Дубов.

– Не нукай, – ответила Выхухоль. Но продолжать не стала…

Подойдя к пруду, она надевала очки для плавания и плюхалась с обрыва в воду, уходила в коричневую глубину, в сплетения лилий и кувшинок.

– Смотри, какой у меня гребок, – кричала она, отплевываясь и задирая над водой голову в круглых очках с голубой оправой, – эластичный, длинный, до конца доведенный, классный. Это я кролем плыву.

Борис Дубов грустно смотрел вниз с обрыва и жевал травинку, он бы тоже окунулся, но все время забывал дома плавки, а без них плавать было совсем уж голо.

– Смотри, а теперь брассом! – хвасталась Выхухоль. – Там пузырьки такие веселые, под водой!

Она нарядно смотрелась в голубых очках для плавания.

Борис Дубов настороженно озирался вокруг: как-то на пруды забрел веселый от летнего дня механизатор из соседнего сельскохозяйственного совхоза-техникума, увидел над водой голову Выхухоли в голубых фирменных очках и после этого уехал с малой родины навсегда, по слухам, стал искать страну Аватаров, добрых и веселых, и, главное, безволосых.

– Ты знаешь, Борис, ведь для счастья не так уж много и надо, – сказала Выхухоль, выходя из воды и отряхиваясь. – Сначала надо что-то полюбить, потом возненавидеть, но все равно любить в глубине души, а потом вернуться, понять, что боялся зря, и снова полюбить, как раньше… Главное, не бояться. Да не сиди ты сиднем, дай водички попить!

Выхухоль и Соседская старушка

По соседству со скворечником, в котором жила Выхухоль, через забор фактически, стоял домик Старушки.

Старушка была не то чтобы очень вредная, но житья никому не давала.

Старушка не знала, что Выхухоль – это Выхухоль.

Она поначалу думала, что Борис Дубов из жадности построил второй дом и сдает его теперь за большие деньги дачнице с противным голосом.

Старушка была подслеповатая, она, конечно, видела Выхухоль, когда та выходила качаться в гамаке, возилась с розами или шла на пруд с Борисом Дубовым, но различала только силуэт, а кто там, что там, ей было все равно, вот только голос новой дачницы вызывал раздражение.

– «Борис, Борис, принеси мне молока», – передразнивала Старушка. – Как будто сама не может задницу свою оторвать, если пить хочет, да и воду надо пить, а не молоко, молока на всех не напасешься, коров-то теперь не держит никто, разленились. Одни козы, и те шалые какие-то, так и лезут в огород, прости меня, господи.

Еще она перебрасывала на участок Бориса Дубова бурьян, который занял ее грядки, сорняков было так много, что не уследить, и росли они на удивление быстро.

Выхухоль, конечно, не обращала никакого внимания на Старушку, она и не таких еще старушек повидала на своем веку, а будь здоров каких старушек, одну даже вообще просто шпионскую старушку, совсем уже пропащую, хотя и с прекрасным английским языком.

А вот Бориса Дубова ей было жалко.

Воспитание и врожденная эмпатия не позволяли ему жестоко обращаться с растениями, живые же все, он подходил к сорнякам, смотрел на их буйные заросли, и, покачав головой, уходил домой пить чай и напрасно ждать заката. Почему напрасно?

Потому что лебеда и прочие сорняки вырастали огромные, лопухастые, до неба, они заслоняли солнце, а Борис Дубов любил смотреть утром на восход, а вечером на закат.

А тут как назло – ни заката не видно, ни восхода, один зенит, не команда футбольная, а когда солнце высоко, через бурьян перепрыгивая, идет по самой верхушке неба.

Что делать?

Другая бы или другой стали бы нервы напрасно жечь, раздумывая, как поступить с этой Соседской старушкой.

Она к тому же еще и мак стала выращивать, якобы для маковых булочек, а на деле все равно сплошной сорняк, одно название что мак.

Хотя поселковый участковый все равно насторожился, иногда к ней наведывался, присматривался, принюхивался и как бы невзначай просил почитать литературу про выращивание полезных растений, «ну, конопли там, к примеру, или еще чего». В медицинских как бы целях, говорил. Мол, зубы у него болят.

Но Старушка читать не любила, книг дома не держала.

А если бы и держала, то все равно не дала бы.

Не любила она отдавать.

Наоборот.

Она любила зайти к соседям, попросить что-то и не отдать.

Так что если что-то и можно было у Старушки получить, так только свое. И то без гарантии, с порчей нервов.

Вот поговорить она любила. Но если говорила о ком-то, то лучше и не передавать никому, что она там говорила.

Другой бы или другая при мысли о Старушке стали бы мечтать о гранатомете.

Но Выхухоль не такая.

Выхухоль просто однажды ночью перелезла через соседский забор, да какой там забор, гнилой штакетник, дыра на дыре, видимость одна, и вырвала все Старушкины сорняки на фиг, а на пустое место постелила искусственный газон, которые ей привез по дружбе озеленитель стадиона «Лужники».

С ним ее познакомил Борис Дубов, который в свое время добровольно ушел из своего умного биологического института и три года добровольно строил новую арену стадиона к Олимпиаде-80, пройдя в комплексной строительной бригаде славный трудовой путь от «подсобно-транспортного рабочего 2-го разряда» до «плотника 4-го разряда» (почти самый высокий плотницкий ранг!), тачку возил, бетон заливал, опалубку сколачивал, леса ставил – не задаром, конечно, а за квартиру, обещанную Моссоветом, которую и получил, слава богу, за труды свои тяжкие, не в обход других причем, потому что так и так стоял в районной очереди на улучшение жилья. Всем известно, что в Лужниках всю траву то и дело меняют в целях освоения выделенных средств, но не все знают, что новый свеженький газон главный озеленитель не кладет на арену, а отдает знакомым, старый же слегка подстригает, подновляет акриловой краской сочного малахитового цвета, и готово дело.

– Всё равно наши футболисты-оболтусы играют так себе, обойдутся, – говорил озеленитель после рюмочки-другой, – им бы на пустыре мяч гонять, и бесплатно, а не за такие деньжищи, дармоеды и лоботрясы, тьфу на них, глаза бы не глядели! (Дубов при этом всегда добавлял: «По соотношению цена-качество наш футбол, конечно, достоин занесения в книгу, только вот в какую, непонятно». А озеленитель на это всегда замечал: «Уголовного кодекса наш футбол достоин». И они чокались, проявляя взаимопонимание и согласие.)

Выхухоль постелила этот веселый, плотный и упругий, не топтанный еще зелененький газон, распространив на весь двор Старушки, почти до сортира у задней стены забора. Газон показался ей на ощупь чуть жестковатым, и она опрыскала его водой из шланга.

Утром Старушка вышла во двор и встала столбом.

Потом, треща косточками, опустилась на колени, погладила ровную изумрудную травку по голове и заплакала: такой красоты она в своей жизни еще не видела.

Как подменили после этого Соседскую старушку. Ну, почти подменили. Она распахнула свою калитку настежь и теперь утром, днем и вечером выходит на улицу и ждет прохожих, зазывает красотой любоваться. И старается говорить всем добрые слова.

С непривычки тяжело ей, заикается, потеет, но старается. Потому что понимает, что если ляпнет злое слово, никто к ней не придет разделить радость.

А тогда зачем газон?

Даже в дождь выходит к своей калитке, караулит.

А от дождя ее спасает кофейного цвета дождевик, который она сперла давным-давно у Бориса Дубова.

Ну, не сперла, конечно, а так, одолжила однажды в магазин сходить, да забыла вернуть.

Не со зла же.

Выхухоль и осиное гнездо

В скворечнике, где жила Выхухоль, завелось осиное гнездо.

Как оно там завелось, никому не ведомо, не было, не было, и вдруг на тебе – висит!

Вернее, прилепилось к потолку, к балке, на стыке со стеной. Сначала Выхухоль не обращала на него внимания, подумаешь, серый мешочек, надутый пустой кулек из жеваной промокашки.

Но осы так не думали.

Они думали, что кое-то теперь лишний в скворечнике.

Они стали подлетать к Выхухоли и смотреть ей прямо в лицо.

А Выхухоли что, ей и не такие смотрели в лицо.

Но одно дело смотреть, а другое дело, когда тебе чуть ли не в рот залетают.

Или в ухо.

Чего они там нашли, в ухе у Выхухоли, непонятно, но, видно, наравилось, тепло там, уютно по-домашнему, чуть замешкается Выхухоль, и вжи-их, опять кто-то в ухо влетает. Или вылетает.

Причем невозможно посчитать, сколько их там, и все ли уже вылетели или кто-то еще остался. И можно уже в ухе поковыряться, почистить, или пока нельзя.

Ночью еще ничего, а вот днем спать стало невозможно, ухо не приклонишь к подушке, живые же твари, хоть и маленькие.

И съесть ничего спокойно нельзя чего хочется, ни сладкого, ни соленого, ни острого, ни перченого, осы так и вьются вокруг, того и гляди, случится беда.

Выхухоль позвала Бориса.

– Борис, с осами надо что-то делать!

Борис посмотрел вверх под потолок, пригладил усы.

– Не знаю, осы не рыбы, вот если бы у тебя рыбки завелись, я бы их переселил.

– Если бы рыбки, я бы тебя не звала. И потом, откуда у меня рыбки могут взяться, где ты здесь воду видишь?

– Не буду я с осами связываться, – сказал Борис. – Меня в детстве укусили в одно место, стыдно сказать. Ты лучше мне раны не тревожь.

И ушел.

Вечерело, на улице зажглись фонари, осы собрались в своем гнезде и не шумели.

Тут в скворечник пришла девочка Лида.

Она была в плаще-дождевике, в руке держала ведерко и пластмассовую лопатку.

На голове у нее был накомарник.

Лида встала на стол, поднесла ведерко к гнезду и ковырнула его лопаткой.

Гнездо мягко упало в ведро.

Лида накрыла его крышкой.

– Пусть ночь у меня постоят, они спят, – сказала она. – А утром я отнесу их в осиновый лес, там много пустых дупел, им там будет хорошо.

– Что, так просто? – спросила Выхухоль.

– Да, так просто.

– Ну, так и я смогла бы. С ведерком каждый сможет. Тоже мне, барыня. А тем более в сетке этой на голове.

– А хочешь, я сейчас по ведру стукну? – спросила Лида.

Лидина мама Катя, такая же отважная, как дочка, прочитала и сказала: P.S. 

– А зачем ты про накомарник написал? Не было никакого накомарника.

– Так страшнее, – сказал я.

Выхухоль и правила проезда по кругу

Шел дождь.

– Борис! – крикнула Выхухоль.

Она высунулась из скворечника.

Выхухоль махнула газетой.

– Ты слышал? Теперь новые правила проезда по кругу! Ничего себе!

Борис молча смотрел на Выхухоль, у него разболелся зуб, анальгин кончился, надо в аптеку ехать, а полоскать зуб водкой нельзя, утреннее время все-таки, детское.

Да и не полоскал он никогда рот водкой от зубной боли. Хотя иногда и хотелось.

– Теперь те, кто едет и только подъезжает к этому кругу, должны ждать, представляешь? – Выхухоль сверкнула красным глазом.

– Ну?

– Да что ну, баранки гну! Теперь те, кто на этом круге ездит, могут с него первыми съезжать! Просто убиться можно!

– Слушай, – сказал Борис. – У тебя машины нет, верно?

– Откуда? Да и зачем? Нам твоей хватает.

– И водить ты не умеешь? Так на хрена тебе эти правила? Откуда ты их взяла? Газете сколько лет? – Борис рассердился. Зуб ныл все сильнее. – Ты здесь у нас круг где-нибудь видишь для этой твоей езды?!

– То-то и оно, – сказал Выхухоль.

– Что то-то и оно?

– Я в принципе рада за вас! За людей.

– С чего это?

– Потому что жизнь налаживается. Хотя бы и по кругу. – Выхухоль еще больше высунулась из скворечника и лизнула дождь. – И дождик вроде перестает. За грибами пойдем?

– Я в аптеку, – сказал Борис.

– Вот, правильно! И мне мяту возьми в пакетиках, что-то сон совсем разладился.

Выхухоль и скворцы

Борис Дубов повесил на деревья скворечники, и в мае в них появились птенцы.

Выхухоль обрадовалась, она любила птиц, потому что они жили своей жизнью, а Выхухоль своей.

Главное, ей не было до них никакого дела.

Вот только кошки и вороны тревожили.

Они всё хотели подобраться поближе к скворечникам и, наверное, сожрать этих тощих маленьких птенцов.

Поэтому Выхухоль стала плохо спать, всё время выходила в сад и тревожно смотрела: а) на небо над деревьями, б) на землю под деревьями.

Птенцы, видя Выхухоль, начинали пищать, она вызывала у них добрые детские чувства.

– Да чего вы орете, заморыши несчастные, – говорила Выхухоль. – У вас своя мать есть, и отец есть. С ног уже сбились вас кормить. В смысле с крыльев.

– Сейчас-то еще ничего… – сказал Борис.

Он тоже тревожился, но виду старался не подавать, мужчина все-таки, усы, удочки, рыбалка, ножик заветный охотничий, ботинки высокие на шнуровке, то-сё.

– Что значит еще ничего? – насторожилась Выхухоль.

– Пока они в скворечнике живут, их кошки не тронут, и вороны тоже не достанут, дырочка мала.

– А потом?

– А потом они начнут выбираться наружу, но летать сначала не умеют, падают на землю.

– И что?

– Ну, а тут кошки эти. И вороны.

– Блин, – сказала Выхухоль. – Так я и знала.

Она ушла в свой скворечник, потом снова вышла в сад, огляделась.

– Ничего не происходит пока? – спросила она.

– Всё нормально, – сказал Борис.

– Может, переедем отсюда? – спросила Выхухоль.

– От себя не убежишь, – ответил Борис. Он смотрел на птенцов и принимал решение.

– Будем дежурить, – опередила его Выхухоль. – По пятницам и средам я буду дежурить, а по четвергам ты.

– А в другие дни?

– В другие тоже ты.

– А почему?

– Борис, – сказала Выхухоль, – давай только торговаться не будем! Ты же мужчина.

Выхухоль и сон

– Опять я плохо спала, – сказала Выхухоль. – Кофе приготовил? – Она зевнула. – Все время просыпалась.

– Да неужели? – спросил Борис.

– Ужасно! Только засну, тут сразу шум какой-то. Ворочаюсь, ворочаюсь… Очень плохо сплю!

– Это ты-то плохо спишь?

– А кто? Не ты же?

– Да вот именно что я! – Борис подтянул повыше спортивные треники-антик, практически артефакт, наглядное свидетельство давних торговых экспериментов с продажей китайских пуховиков и тренировочных костюмов с гордыми иностранными названиями.

– Не знаю, не знаю, – Выхухоль снова зевнула. – Вид, у тебя, Борис! Ты бы хоть побрился, а то мятый какой-то, и майка грязная.

– Ты на себя посмотри!

– А что посмотри? Охо-хо… Сил что-то совсем нет. А все потому, что сон разладился. Мяту, что ли, перед сном пить?

– Да ты так спишь, что храп по всей деревне.

– Я храплю? Борис, побойся бога. Никогда в жизни. Женщины вообще-то не храпят. Кофе где?

– Вот твой кофе. А только спишь ты будь здоров как.

– Да что ты пристал с утра со своим сном? Уже и слова сказать нельзя. Какой-то ты странный сегодня, Борис. Храплю я, выдумал тоже! И кофе остыло.

– Не остыло, а остыл.

– Борис, когда я не выспалась, ты меня лучше не трогай!

– И ты меня не трогай!

– Ну и вот!

– Ну и вот!

Выхухоль и дачные воры

Выхухоль вышла ночью в сад и столкнулась с дачными ворами.

Они вылезли из сарая, где лежали лопаты, грабли и прочий инвентарь.

Один держал на плече подвесной лодочный мотор, который Борис Дубов привез на память с Волги в ту пору, когда работал ихтиологом и изучал рыбу и рыбьи повадки в разных местах прекрасной и большой до невозможности страны.

Мотор, конечно, не работал, зато он был самой крупной, красивой и тяжелой вещью, которую можно было унести из сарая. На нем была иностранная надпись!

Выхухоль посмотрела на воров красным глазом и взъерошилась.

– Ты, тетка, лучше не встревай, – сказал тот, что с мотором.

Второй молча покачивался, он держал в руках детский велосипед и придерживал рукой звонок, чтобы не звонил. Раздумчиво замахнулся велосипедом, но Выхухоль взяла его на болевой прием и изящно шмякнула через плечо на землю.

– Уйди, тетка, с дороги, – сказал первый и выставил перед собой мотор. – Зашибу!

– Да что ж вы все техникой чужой прикрываетесь? – удивилась Выхухоль, аккуратно вынула из поленницы березовое полено и сунула в пасть.

Щелкнули зубы.

Выхухоль бросила полполена на землю, вторая половина торчала в зубах, как сигарета.

– А еще я кровь люблю пить, – сказала Выхухоль. – Ночью к вам приду. Вот ты! Мотор положи! Ага. Вот ты вроде помоложе. Сколько тебе годков?

– Двадцать. Ты лучше не подходи!

– Вот-вот, самый смак, – сказала Выхухоль и цыкнула. – Самый армейский возраст. Кровь еще горячая, с высокой текучестью. Хотя по виду тебе все сорок… А мне крови попить, как вам пивка хлебнуть. Как в шею вцеплюсь, артерию нащупаю и как начну сосать… Эй, вы куда? Куда по грядкам-то, заразы, огурцы же потопчете?!

Из дома выбежал тяжелой рысью Борис с травматическим пистолетом.

– Что происходит? – спросил он. – Ты чего там про кровь кричала?

– Ничего не происходит. Вон, возьми велосипед и мотор, занеси все назад. А вообще, на хрена тебе этот мотор?

– Пригодится. Ты что, в самом деле кровь пьешь?

– Пью, пью! И до тебя скоро доберусь. Сарай закрой. Богач тоже выискался. Ни сна мне, ни покоя.

Выхухоль вернулась в скворечник, любовно поправила висящий на стене красный треугольный вымпел с буквами РВВДКУ и серебряным самодельным значком с силуэтом летящего в боевом выпаде – прямом ударе ногой в прыжке – парня в берете и выгравированной по дуге надписью: «Дорогой В. – за науку побеждать», выключила лампу и легла спать. Завтра было рано вставать – гнать Бориса в совхоз за свежими яйцами и куриными ножками.

Выхухоль, ковер
и появление Мотылька

Борис встал утром и понял, что чего-то не хватает.

Он ходил целый день задумчивый, копался в огороде, в сарае. Но так и не понял, чего же ему не хватает.

И только на другой день до него дошло: на месте нет ковра. Он был расстелен у кровати Бориса, красивый, китайский, шелковый. Когда-то он вывалился из пролетавшего над деревней самолета, видно, совсем уже, через край, перегруженного товарами, и упал в большую лужу возле поселкового магазина, пошел по деревенским домам, а потом через третьи, а то и четвертые руки оказался у Бориса, в обмен на копку большого, соток на пять, огорода.

Борис к нему привык и уже не замечал. Светло-песочного цвета ковер с тонким, коричневатым цветочным узором слегка поблек, но все равно оставался теплым и мягким на ощупь. А теперь его нет!

Борис постучался к Выхухоли:

– Привет! Не спишь?

Спустя время Выхухоль высунулась из своего скворечника. Потерла заспанные глаза:

– Привет! Когда это я днем спала?

– Ты ковер не видела?

– Ковер? А, ковер… Я его убрала.

– Зачем?

Выхухоль замялась:

– Ну, знаешь… Рубль-то падает.

– Ну и что?

– Вот и думаю, жалко же ковер. Надо поберечь.

– Для чего?

– Ну, а что там дальше будет, кто знает? Доллар-то растет.

– Ковер не купленный, при чем здесь доллар?

– Он всегда при чем. А вдруг ковер продавать придется?

– Кому продавать?

– Дался тебе этот ковер! И вообще. Я еще кофе не пила, давай потом поговорим, – Выхухоль скрылась в скворечнике.

Вечером Борис заглянул к Выхухоли и увидел, что она беседует с кем-то маленьким, сидящим на его ковре. На его ковре! Пригляделся – с мотыльком! Крылышки, усики, круглые глазки…

Выхухоль взглянула на Бориса, потом подвинула мотыльку поближе блюдце с кучкой сахара, залитого водой, и сказала:

– Ну пей же, пей! Набирайся сил. Отощал-то как, бедненький! В цыпках весь…

– Да не хочу я, напился уже, сейчас живот лопнет!

– Здравствуйте! Не помешал? – спросил вежливый Борис.

– Заходи, – сказала Выхухоль. – Только на ковер не наступай.

– Почему? Сто лет наступал, а теперь нельзя?

– А теперь нельзя. И познакомься – это Мотылек, Шелкопряд Петя.

– Не хочу я Петей, – возразил Мотылек. – Говорил же!

– Ну ладно, будешь просто… Ну просто…

– Вообще-то я Сяо-цань, – сказал Шелкопряд.

– Ну, Сяо так Сяо!.. Сяо-масяо! – засмеялась Выхухоль.

– Не Сяо-масяо, а Сяо-цань. Не будем утрировать, – сказал Мотылек, приподняв усики.

– А что это означает? – спросил Борис.

– Да кто его знает… – сказал, помедлив, Мотылек. – Что-то такое вертится в голове. Верблюжьи силуэты гор, желтые воды реки, буйволы на речном перекате… Смутные детские воспоминания. Нечеткие. Следствие сенсорно-моторной амнезии в ответ на стрессовые и травматические факторы.

– Ишь, нахватался где-то! – удивился Борис. – Амнезия, факторы…

– С кем поведешься… – сказал Сяо-цань, со значением глядя на Бориса.

Помолчали. Борис отпил чая из носика чайника.

– Борис, сколько раз говорила, не пей из носика.

– Не буду. Но все-таки: откуда этот… деятель взялся? – спросил Борис.

– Из ковра, откуда же еще, – ответила Выхухоль. – Я его на солнце проветрить хотела, пыль выбить, сто лет же не чищеннный, растянула на веревке, а тут нате вам – вывалился китайский гость. Добро пожаловать!

– Спасибо! – сказал Мотылек.

– А как он в ковре-то оказался?

– Ну, видишь ли, на шелковой фабрике в Ханчжоу… – начала Выхухоль.

– Вообще-то я и сам могу сказать, – перебил Шелкопряд. – На фабрике был ремонт. Ковры вынесли во двор. Тут я с шелковицы и свалился в ковер. Ну, я маленький был тогда, неоперившийся еще, вот в ворсе и застрял, заснул.

– А потом? – спросил Борис. Рассказ казался ему подозрительным. Каким-то слишком гладким, заученным.

– А потом сразу в самолет, в грузовой отсек. И заморозился, видишь, до сих пор коленки плохо сгибаются, – Мотылек развел облезлые крылышки, подвигал худыми ножками, почесал грязноватую коленку.

– И что, так в ковре и пролежал? Это сколько лет? – продолжал допрос Борис. Он охранял покой Выхухоли и опасался незваных гостей, пусть и с больными коленками. «Может, это он так, для вида прикидывается, а на самом деле коленки здоровее здорового?» – думал Борис.

– Так глубокая же заморозка. Почти овощ. Но сознание частично сохранялось. Лежал в вашем доме, уважаемый преждерожденный господин Борис, кое-что слышал, кое-что видел… Кто на мне топтался, кто на мне кое с кем барахтался, – Мотылек подмигнул Борису круглым глазом.

– Это что такое ты видел? – забеспокоился Борис. – Кто барахтался? Никто не барахтался вообще-то.

– А Клава из Насадкино? А Настя, продавщица? А туристка заблудившаяся? Как ее… Варвара, искусствовед?..

– Чего ты несешь такое!? – возмутился Борис, покосившись на Выхухоль, заваривавшую новую порцию чая. – Какие туристки?

– Да ладно, дело житейское, чего там, замнем для ясности, – усмехнулся Шелкопряд и взмахнул примятыми крыльями, охлаждаясь. – «Девицы, красавицы, душеньки, подруженьки…» «На пароходе музыка играла…»

– В самом деле, Борис… не приставай! – Выхухоль налила в чашку зеленый чай и поставила поближе к Мотыльку. – Ты лучше подумай, как его назад в Китай вернуть. На родину.

– Вообще-то мне и здесь неплохо, – сказал Сяо-цань. – У вас же этих… экспатов уважают. Карьера, возможности. Мы здесь растем быстро.

– Ну, это верно, – сказала Выхухоль. – Рыбка у нас японская уже есть, Змейка Гремучая неизвестно откуда, щербатая наша красавица… Мальчик… Одним меньше, одним больше… Тем более такой симпатичный. Ух! Малюська такая ма-а-люсенькая!

– А вот сюсюкать не надо, – сказал Шелкопряд.

– Да ты не волнуйся, вырастешь быстро, вес наберешь, у нас местность такая, все как на дрожжах растут.

– А я и не волнуюсь, у меня нервы стальные, не то что у некоторых, – Мотылек посмотрел на Бориса.

– Да ну вас, – сказал Борис. – Делайте что хотите! Хотя… Давайте я Васелине позвоню. Она стюардесса, в Китай летает. Попрошу ее, в баночку тебя положим, в сумку засунем – и вперед. То есть назад, в Китай.

– Не хочу я в баночку! Я тебе что – анализ, что ли? И вообще, это… Не надо суетиться! – Мотылек нервно отпил из чашки, подергивая крылышками. – Это… Не гони коней, ладно! Кстати, мед у вас есть?

– Меда ему… – сказал Борис. – Может, тебе еще коньяка армянского принести?

– Борис! – строго сказала Выхухоль.

– А что, армянский есть? – спросил Шелкопряд. – Только мне крепкого ничего пока нельзя. Вот сил наберусь…

– Это я так. Мед ему подавай… Ладно, сейчас принесу. – Борис вышел из скворечника и пошел к себе в сарай, там в тазике лежали соты со свежим медом, подарок Пасечника. Пасечник любил свежую рыбу, и Борис его регулярно снабжал из очередного улова.

«Ишь ты, наблюдатель нашелся… И чего такого он мог у меня слышать? – думал Борис. – Все-таки надо его от греха подальше домой вернуть. В лоно родины, так сказать. Китай уже Гонконг вернул, с Макао вместе, пусть и мотыля своего забирает. У нас своих мотылей хоть отбавляй!»

Из скворечника донеслась китайская песня «Жасмин». Голос у Шелкопряда был тоненький, пронзительный.

«Коньяк надо бы подальше убрать», – подумал Борис.