Воспоминанья, как волна,

Накатывают вечерами.

Затягивает глубина —

Не вынырнуть наверх – печали

Затянут в свой водоворот.

Нет сил, нет мочи – рвутся души

Туда, где в искренний полет

Мы устремились… не потушим

Огня зажженного навек…

Но век тот оказался краток:

Слаб в своих чувствах человек!

За этот главный недостаток

Всю жизнь приходится платить.

Да не монетой звонкой, злато

Мы сможем где-то раздобыть, —

Не получается однако

Когда-то вновь нам полюбить.

А счастья миг бывает краток.

И жизнь спешит и есть один

у жизни важный недостаток:

Не повторить минувших дней.

И не вернуть нам дорогую

Любовь, ушедшую давно.

И эту истину простую

Нам всем усвоить не дано.

Часть первая

Холодно. Нежат поднимает воротник пальто и потирает замерзшие в перчатках пальцы. Снег повсюду: выбелил ветки деревьев, засыпал пожухлую коричневую листву, местами повисшую на деревьях и упрямо не желающую падать вниз, ближе к корням, чтобы заботливо накрыть их, защитить от холода и напитать по весне своим тленом. Опоздали листья. Теперь их удел – сиротливо висеть на своих черенках на голых ветках, ожидая снежной милости, которая скроет их жалкий, потертый вид… Январь. Нежат закуривает, чтобы как-то скоротать время. В парке никого. Вечереет, все спешат разойтись по домам. Все. Только не он. Он ждет, всматриваясь в улицу напротив парка. Там пустынно, как и в его озябшей душе.

Прошло еще полчаса, и, окончательно продрогнув, он не спеша поднимается со скамейки, оборачивается, чтобы еще раз посмотреть в сторону улицы напротив парка, еще ожидая чуда, близоруко сощурившись, пытается рассмотреть силуэты прохожих. Пусто. Только снег падает на скамейку, на которой отпечатался его силуэт. Сейчас и силуэт спрячется под его покровом, как и оставленные вокруг скамейки его следы – все исчезнет, как и он сам.

Не пришла!

А снег, кружась, летел и падал вниз, глаза и щеки обжигая.

И слезы жемчугом в глазах блистали, замерзая,

Нет, не приносит та слеза от мук любви освобожденья.

Не убежать и не найти в реке забвения спасенья…

***

Ачелия внимательно разглядывает свои пальцы: длинные, изящные, с аккуратным маникюром кораллового цвета. Кожа на руках нежная, бархатистая, холеная. Кисть мягкая на ощупь. Ачелия аккуратно и немного торжественно кладет свою правую ладонь на колено: «Красивое кольцо!»

Нежат не поскупился, и два карата бриллианта огранки «принцесса» изящно смотрятся на ее длинных, тонких пальцах.

«Пожалуй, крупноват камень для моей руки и закреплен как-то ненадежно: четыре лапки перстня – единственное, что его держит в кольце. Буду снимать на ночь, а то лапки крепления расшатаются, и можно потерять такую красоту! А помолвка наша прошла отлично: и гостей было много, и ресторан заказали с красивым видом на Босфор! А платье! Какое у меня было платье! То, о котором я мечтала: фирмы „Вакко“, цвета чайной розы. Оно так подчеркнуло красоту моих каштановых волос. Нежат влюблен в меня по уши! А как же иначе? Красота и ум, ум и красота, – так говорит мой отец обо мне. А это редкое сочетание в женщине. Разве мог Орхан бей – отец Нежата и партнер моего отца – этого не заметить! И повод родители нашли отличный для того, чтобы нас познакомить: званный обед в нашем доме по случаю десятилетия фирмы. Как Нежат смотрел на меня, вернее, какие взгляды бросал на меня! Влюбился тут же! Правда, встречались мы недолго: у меня магистратура в Бостоне в январе начинается. Пройдёт год, а потом мы поженимся. Обязательно!»

Часть вторая

– Неджо, сынок, почему ты не хочешь поехать в филиал фирмы отца в Анкаре? Там сейчас нужен такой специалист, как ты. Новая стройка, новые проекты – проявишь себя в качестве талантливого архитектора. Тебе не надоело все время помогать отцу здесь, работая в его фирме? Ачелия едет в Бостон и вернется через год, а ко времени ее возвращения в Стамбул, ты себя зарекомендуешь хорошим специалистом.

Мать внимательно смотрит на сына и не понимает причин его колебаний.

«Как же быстро вырос сын! Под широким, выпуклым лбом – большие карие глаза, серьезные, улыбаются редко. С детства мой Неджо был серьезен и упрям, редко шалил и капризничал, как другие дети. И сейчас прямо посередине его лба вьется своевольная прядь, он убирает ее руками, но она тут же падает ему на лоб. Дома Нежат ее закалывает, чтобы не мешала работать. Рисует. И очень прилично. Но больше увлечен архитектурой. У него много книг и современных журналов на эту тему. Хороший вырос сын – красивый, умный. Только решения принимает с трудом, будто боится сделать выбор, а может, ошибиться. Впрочем, и в детстве он никогда не наставивал на своем выборе: «Сынок, что хочешь?» «Мне все нравится, мама!» «Хочешь этот конструктор?» «Хорошо!» «А может, этот?» « Тоже можно!» И сегодня та же ситуация. Словно не перерос свою нерешительность. Такое хорошее предложение у него по работе – может наконец заявить о себе, показать на что способен. А он думает и, кажется, что не готов решить этот вопрос самостоятельно.»

Мать подошла к сыну, запустила пальцы в его кучерявые волосы и шутя, немного сжала их.

– Мама! Мне больно!!! – закричал Нежат.

– Мне тоже больно смотреть на тебя, сынок, когда ты так мучаешься и не можешь принять решение.

– Мама, мне хорошо здесь, в офисе у отца. Я помогаю ему днем, а по вечерам рисую в свое удовольствие. Я не готов стать главным архитектором сейчас.

– Ты не готов? Да кто, кроме тебя, сможет справиться с таким делом? Ты прекрасно знаешь современный дизайн! Тебе пора выходить из тени своего отца, – мать говорила уверенно. У не было ни тени сомнения.

– Ты так считаешь, мама? – Нежат улыбнулся. – Впрочем, ты всегда веришь в меня и знаешь, что мне надо. Вот и по поводу Ачелии и меня, ты первая решила, что мы – прекрасная пара.

– А что Ачелия? Конечно, она прекрасная для тебя партия! Дочь партнера твоего отца, умница и красавица! Вы одного уровня ценностей с ней и в одной профессии. Придет время, вы встанете у руля нашего общего предприятия. Вам будет интересно вместе. А детки! Какие у вас будут детки: высокие, как ты, и красивые, как вы оба!

– А если не высокие и не красивые, ты не будешь их любить, бабушка? – Нежат развесилился.

– Перестань говорить глупости! Ну, ты едешь в Анкару?

– А у меня есть другой выбор? – Нежат нежно поцеловал мать в лоб.

***

О, перекрестки, перекрестки – внезапные сплетения дорог. Куда уводят они странников случайных? Иль не случайных, просто проходящих. И взгляд внезапный – остановка на секунду, но в ту секунду можно жизнь вместить всю, без остатка. А в остатке что? Переживаний боль иль встреч награда, находка ценная, а может быть утрата чего-то важного и главного.

О, если б знать!

– Мама, ты радуешься моему отъезду, почему? Когда я уезжала учиться в Стамбул, ты грустила, а сейчас мне кажется, что ты совсем не огорчена предстоящей разлукой, – Бирсен вопросительно посмотрела на мать.

– Я очень люблю тебя, дочка, и желаю тебе только одного: что бы ты нашла свое счастье. Анкара недалеко от Амасьи, и ты сможешь приезжать домой на выходные. Жить ты будешь у моей сестры, работа предстоит интересная и та, которую ты выбрала сама. Зачем мне беспокоиться? Ну, и ты будешь далеко от Боры.

– Это, наверное, самая первая причина, да, мама? – улыбнулась Бирсен.

– Может быть, – мать пыталась увернуться от прямого взгляда Бирсен и начала нервно перебирать пальцами рук уголок платка, наброшенного на плечи.

– Но мама, мы с Борой просто друзья, и я не влюблена в него, – беспечно произнесла Бирсен.

– Просто друзья, дочка, говоришь. Да он от тебя со школьной скамьи не отходит: куда ты, туда и он. Слава Аллаху, что не влюблена в него.

– А чего ты боишься, мама, он хороший друг!

– Его отец – муж моей подруги. Когда-то она была веселой и улыбчивой. У нее был талант – великолепный голос, а теперь у нее психоз и потухшие глаза.

– А при чем здесь Бора?

– Его отец – деспот, сломал жизнь моей подруге Сибель: не разрешил ей петь, приковал цепями к семье, сейчас и дочери не дает свободного воздуха. В университет не отпустил ее учиться – «пусть дома сидит»! Собственник, каких мало. Вот и Бора, что он за тобой таскается повсюду? Ты на вечеринку – он за тобой, ты в Стамбул учится – и он, как хвост. Друг, говоришь. Нет, дорогая, любит он тебя – сама чувствуешь!

– Но я-то его не люблю! – искренне возмутилась Бирсен.

Телефонный звонок прервал разговор матери с дочерью. Бирсен тут же взяла трубку.

– Алло, привет. Да, уже собралась. Провожать? Не надо. Меня отец довезет до дома тети Белкис. Спасибо, а ты в выходные приезжай.

Бирсен опустила трубку.

– Бора? – спросила мать.

– Он.

– Кто бы сомневался! Зачем ты его позвала в выходные приехать? Зачем ты его обнадеживаешь, детка?

– Мама, он и так приедет, ты же знаешь!

– Знаю и поэтому боюсь.

– Бояться-то нечего: я уже большая, – Бирсен придирчиво стала рассматривать себя в зеркале. – Мам, а я на фотографиях хуже получаюсь, чем в жизни, правда?

– Ты – вылитая бабушка, моя мать, а та была редкой красавицей! Когда ты улыбаешься, лучики счастья бегут по твоему лицу! Ты вся – словно свет, моя милая. Вот поэтому я и не хочу, что бы кто-то этот свет потушил! Посмотри, посмотри на свои глаза: огромные, карие с зелеными крапинками – элa (на тюркском коричнево-зеленый цвет глаз), белая кожа, черные волосы. А фигура! Газель, настоящая газель!

Щеки девушки залил коралловый румянец:

– Мама!

– А что, «мама»? Это правда! Архитектор-ханым (уважительное обращение к женщине. В данном случае – шутливое). Захотела стать архитекотором – стала, как отец тебя не отговаривал, как не манил работой в своих парикмахерских салонах! Нет. На своем настояла. Вот и в Анкару едешь, в новую строительную компанию прошла собеседование. Пусть все будет хорошо у тебя, детка! А я буду ждать свою газель и молиться.

Заботы тонкие нити от сердца к сердцу тянутся, переплетаясь с желаниями, рождающимися в душе. И как разорвать ту ниточку, без боли, без отвыкания, идущую от сердца любящего к другому, такому юному, пылающему в груди?

Часть третья

– Что за птица? Смотри, дорогая, на асфальте сидит. Что за чудо? Синева – словно неба подарок, серебриста – луны отраженье, а раскроет свое оперенье – солнца луч ослепит!

– Называют ее Зимородком, не за то, что снегА она любит, роет норку в земле – землеродка: вылупляется птенчик в земле! Земородка – так встарь ее звали!

– Но как странно, что делает здесь этот птах средь бетона с асфальтом, почему он сюда прилетел?

– Странно, милый, неужто потеря и подругу он ищет, несчастный…

– Где же дом его?

– Ближе к реке! Любит водный он чистый источник. В нем находит свое пропитанье: смело в воду ныряет охотник, доставая рыбешку со дна, и любимой несет тот подарок, прилагая к нему свое сердце. Если примет подарок зазноба, то вдвоем они строят гнездо. Непростое, как многие птицы: норку роют они неустанно, чтобы было глубоким жилище, защищая потомство своё. Каждый год возвращаются снова в дом, построенный вместе с любимой. И красив птах, и сердцем ей верен, и она ему в том не уступит: вместе будут пичуги навек.

– Неужели такое бывает у …пернатых?

– У птичек бывает, впрочем, как и у многих людей.

– Нежат, сынок, как ты устроился? – голос матери в телефонной трубке переполнен заботой и волнением.

– Отлично, мама, небольшая квартирка в центре Анкары, недалеко от офиса. Можно дойти пешком. Я и хожу – вместо спорта.

– А чем ты питаешься? – не унималась мать.

– Голодаю, мама, и худею! – рассмеялся сын.

– Я серьезно, ответь мне!

– Мне готовит одна женщина она же и убирается в моей квартире, если что!

– Что, если что? Ты можешь обойтись без шуток? Я же волнуюсь за тебя.

– Я сама серьезность. Мама, у меня все отлично. С отцом мы уже поговорили обо всем.

– Хорошо, спрошу у него! Береги себя, сынок!

– Пока, мам, у меня вторая линия, наверное, Ачелия звонит.

– Все! Целую.

– Привет, любимый! Как ты? Скучаешь?

– Привет, дорогая, я тебе еще утром в мессенджер отправил сообщение.

– Прочла и решила позвонить тебе. Здесь весело и интересно, такой красивый город. Жаль только, пока мало свободного времени, чтобы его осмотреть. Много призодится заниматься. Но я скучаю по тебе!

– А здесь нет моря и серо. И я скучаю еще сильнее. Не потому что, серо, а потому, что люблю тебя!

– И я! Напишу тебе вечером, сейчас бегу на занятия. Обнимаю!

Нежат выключил телефон. Подошел к окну и посмотрел на улицу.

«Анкара, Анкара, не пишется мне здесь. Не хватает чего-то неуловимого в воздухе. Может, голосов чаек по утрам, соленого ветра, прилипающего к коже так крепко, что не смоешь никаким душем, суеты стамбульских улиц, бесконечных пробок при переезде из восточной части города в западную, усталых и немного отстраненных лиц жителей Стамбула, спешащих по своим делам, мимолетных улыбок девушек, беседующих между собой и вдруг – вспыхивающих каким-то внутренним светом: фиолетовым, желтым, розовым. Это особое свечение – вот, что интересно писать. Свечение города, улицы, дома. Не вижу его здесь. Хотя, почему? Есть у нас в офисе одна сотрудница, серьезная донЕльзя, а когда работает, даже губку прикусывает нижнюю – старательная очень. А потом, как улыбнется вдруг, невзначай, и лучики бегут по всему лицу, и сама она, как луч многоцветный. Ее портрет, наверное, я бы написал…»

***

– Бора, подожди! Я тебе маленький пакет дам с собой: в нем сандвич с бастурмой (вяленое мясо). Проголодаешься, пока до Анкары доберешься. По дороге наверняка будут кафе поподаться, но кто знает, как в них готовят, – мать положила маленький сверток в дорожную сумку сына. – Ну, пусть дорога будет легкой! Завтра к вечеру ждем тебя обратно!

В коридор проводить брата выбежала его сестра Гамзе:

– Братик, ты такой красавец! Полюбит тебя твоя Бирсен, вот увидишь! Просто не может не полюбить. Я бы точно в тебя влюбилась!

Бора погладил сестру по щеке:

– Спасибо, родная! Полюбит-не полюбит – это не важно! Моей любви на двоих хватит!

С этими словами он повернулся к двери, открыл ее и скрылся в темноте подьезда.

– Мама, Бора уже вышел из дома. Иди, вместе ему из окна помашем! Ты что, плачешь? – Гамзе вопросительно посмотрела на мать. – Он завтра вернется.

– Ничего, детка, не обращай на меня внимание, ты же знаешь, у меня нервы не в порядке. Вернется, конечно. – Сибель быстро промокнула глаза салфеткой и попыталась улыбнуться. – Я сейчас, только таблетку приму.

Она вошла в комнату и остановилась в задумчивости

«Таблетка, а где же может быть она? Вчера на тумбочке лежала упаковка таблеток, возле телевизора. Выпьешь эти таблетки, и ходишь как сонная муха весь день.»

Сибель быстро посмотрела на себя в зеркало.

«Глаза опухшие, мешки какие! Лицо тоже слегка одутловато».

Она втянула щеки и руками подтянула кожу на щеках к подбородку. Неожиданно улыбнулась произошедшей в лице перемене:

«Ну надо же, выгляжу почти как в те времена, когда пела в консерватории! Только смотреть на меня теперь нужно издалека.»

Сибель поднялась с кресла, подтянула живот, положила ладони на него, сильно нажав, набрала полные легкие воздуха и собралась запеть. Потом рассмеялась, качнула головой, махнув рукой своему отражению в зеркале :

«Совсем с ума сошла! Что дочь подумает! А ведь я пела когда-то и очень хорошо. Учителя в консерватории считали перспективной оперной певицей. Если б не муж… А что муж? Вот и моя подруга считает его виновником всех моих несчастий. Он ревновал меня по молодости сильно. А я любила его так, что сердце вырывалось из груди, как только его видела. Чтобы он не ревновал меня, я бросила сцену. Он сам не просил об этом, но его глаза, как они смотрели, когда я пела в опере! Достаточно одного его взгляда на моих партнеров по сцене, чтобы понять, как он переживает. А покой в семье – самое важное. Не умеет муж делить тех, кого любит, ни с кем и ни с чем. Вот и Гамзе не захотел в университет в Стамбул отпустить: как она там будет одна? Девочка, такая домашняя, если только с братом. А у Боры хорошая работа подвернулась здесь, в Амасье. Сердце у мужа за всех нас болит. А мой сын… Бора, любит Бирсен точно также, как я мужа: преданно, верно. Хорошая получилась бы из них пара: оба красивые, статные. Может, и дождется он ее любви. Если, конечно, любви можно дождаться. Какой уж тут покой матери! Где же эта таблетка?»

Сибель вспомнила, зачем пришла в комнату, и застучала ящиками стола, по очереди выдвигая их.

«Где же таблетка? Мне уже дурно! Волна тревоги поднимается в груди. Сейчас ее обруч сдавит мне горло. Воздуха, воздуха не хватает! Не могу вздохнуть!»

Сибель закашлялась и увидела таблетку на прикроватной тумбочке.

«Слава Аллаху! Нашлась!»

– Мама, с тобой все в порядке? – Гамзе вошла в комнату со стаканом воды. – Я услышала твой кашель.

– Ты вовремя, детка, я как раз нашла лекарство. Дай мне стакан, я запью таблетку.

Часть четвертая

– Бирсен, я давно мечтал съездить вместе с тобой в Улус (старый город в северной части Анкары). Хорошо, что мы выбрались в эти выходные. Меня античные постройки завораживают, – Бора преувеличенно серьезно смотрел на девушку.

– Конечно, Бора, спасибо, что ты мне составил компанию, но с каких это пор тебя интересует архитектура? – снисходительно улыбнулась Бирсен.

– А с тех самых пор, когда это стало интересно архитектору-ханым!

– Бедняжка, значит на самом деле то, что мы видим сейчас, тебе абсолютно безразлично? – Бирсен перестала улыбаться.

– Нет, что ты! То, что я вижу сейчас перед собой, мне совсем небезразлично, в отличие от тебя.

– Ты опять? – грустно вздохнула девушка. – Мой самый хороший друг не может быть мне безразличен. Посмотри лучше, какая уникальная мечеть: квадратной формы, с одиночным минаретом. Знаешь, как она называется? Мечеть Алладина.

– Это то, что мне нужно! – искренне обрадовался Бора.

– В каком смысле?

– В смысле, пойду искать лампу Алладина. У меня накопилось много желаний для джинна!

– Каких, например? – Бирсен вскинула брови. – Ты мне расскажешь о них?

– Конечно, первое мое желание, что бы ты стала такой маленькой, что я смог бы положить тебя в нагрудный карман моего пальто и всегда-всегда носил с собой – ты была бы защищена и согрета теплом моего сердцем!

– О, а у меня ты забыл спросить, хочу ли я сидеть всегда в кармане? – Бирсен сделала вид, что рассердилась.

– Не сомневаюсь, что не захочешь, поэтому у меня есть еще одно желание для джинна.

– Какое же?

– Что бы ты захотела всегда быть со мной, – тихо и серьезно произнес Бора.

Бирсен быстро отвела глаза в сторону, не выдержав взгляда Боры, и меняя тему, бодро сказала:

– Пошли в Музей Анатолийских Цивилизаций! Там все пропахло стариной, там есть экспонаты от эпохи неолита до Оттоманской империи!

– Ну, если только от эпохи неолита, а так бы не пошел, конечно. Слушаю и повинуюсь, моя госпожа, – теперь уже Бора шутливо склонил голову.

***

Осенью в Анкаре особый запах, непохожий на запахи других городов: запах влажной земли, смешанный с опавшими, немного перепревшими листьями. Этот запах рождает зависимость, вызывает приступы невольной меланхолии, тихой грусти, вползающей в подсознание, непрошено, вначале робко, а затем погружая человека в тоску и уныние.

И сама осень, в первой половине своего царствования, подарив роскошный красно-оранжевый наряд листьям, сделав праздничными улицы города, вступив в свои полные права, нещадно рвет ветрами алую красоту, разбрасывая ее тут и там, без сожаления заливает ее дождями, старательно смывая все признаки прошедшего праздника, и погружает город в серость: домов, улиц, парков. Небо добавляет свинцовые краски в монолитный пейзаж и осыпает слезами город до той поры, пока выплакав всю свою силу, не решит прикрыть белым покровом опостылившую серость, спохватившись, расплачивается снегопадом.

Неожиданно благоприятный сезон для влюбленных, чьи тела и сердца ищут тепла, продрогнув на ветрах, и тоска гонит людей друг к другу в надежде отогреться и воспрянуть душой.

Опасная меланхолия – такая зыбкая почва для любовной болезни, готовой вспыхнуть на этом ненадежном фундаменте.

***

– Бирсен, а ты отличная модель! Можешь сидеть не двигаясь часами! – Нежат, не стесняясь, рассматривал девушку, а потом посмотрел на разложенный перед ним лист бумаги. – Еще немного и набросок будет готов!

Бирсен, слегка улыбнувшись уголками рта, ответила:

– Когда попозировать просит патрон, онемение и обездвиживание воспринимается как часть работы, поэтому особо натуралистично!

Нежат удивленно вскинул брови:

– А-а-а, это собранность отличного работника! Ну что ж, работник старательный, посиди еще немного, мне осталось совсем чуть- чуть!

Нежат долго не мог решиться предложить девушке попозировать ему для портрета: новая молоденькая сотрудница, с которой они обменивались формальными приветствиями да и только, выглядела чрезвычайно серьезной, и ему никак не удавалось придумать подходящего повода, чтобы заговорить с ней.

Повод неожиданно появился сам по себе: девушка никак не могла принять окончательное решение по планировке устройства фасада будущего здания, а это тормозило сдачу проекта и составление сметы строительства. Нежат предложил ей свою помощь, и они вместе пришли к окончательному варианту, обсудив все «за» и «против».

Когда работа была закончена, Бирсен обратила внимание на женский портрет, стоящий на столе Нежата:

– Какая красивая женщина!

– Спасибо! Это моя мать, – ответил Нежат.

– Хорошая работа!

– Я раньше много рисовал.

– А почему только «раньше много рисовал»? Что мешает заняться живописью сейчас?

– Вдохновение не посещает, вот если б только попробовать сделать наброски с натуры, пару эскизов, – вздохнул Нежат.

– Натура ускользает? – улыбнулась Бирсен.

– А вот вы, согласились бы мне попозировать? – Нежат ловко воспользовался удобным случаем.

– Я? – удивилась Бирсен.

– А почему вы удивились? Мы весь день в офисе, писать домА и улицы – некогда и не хочется: в нашем архитектурном бюро и без того хватает чертежей и планов домов. Приелось, обязаловка, своего рода. А в вас есть интересное свечение.

– Что? – не поняла Бирсен.

– Это не столь важно для вас, это для меня важно, особый свет что ли… – Нежат слегка смутился.

– Ну, если свечение, – нерешительно протянула Бирсен, – хотя, а почему бы нет? Думаю, это не займет много времени, и с работы я не буду поздно возвращаться.

– Конечно, нет! Всего пару набросков! Обещаю накормить, если процесс затянется.