Мрачное небо низко нависло над Петербургом, дожди который день поливали землю. Хандра и уныние, казалось, обволокли всё вокруг. Да еще и Федор непрестанно ныл, как больной зуб, мучил меня, вопрошая, когда же состоится наша свадьба. Я ссылалась на недомогание папеньки и умоляла подождать до осени. Хотя отец чувствовал себя неплохо, мы с ним решили говорить так Федору, чтобы максимально оттянуть свадьбу.

Душа томилась неопределенностью, и я знала: нужно что-то менять. «Что принесет в мою жизнь лад и покой?» – ответа на этот мучительный вопрос не находилось. Тоска усиливалась, я практически не выходила из своей комнаты и никого не хотела видеть. Нужно было нечто, что дало бы мне силы, взбодрило душу и тело.

По дороге на службу Федор собирался заехать к графу: он в последнее время часто туда ездил, но я ни о чём не спрашивала. Во всём его поведении была таинственность, он напускал на себя солидности, точно выполнял важное государственное поручение. Я скептически улыбалась, видя, как ему не терпится поделиться, но он сдерживался и лишь сердито бубнил себе под нос:

– Зря ты, Наташка, смеешься! Вот посмотришь, будет толк из твово мужа. Я тебе нос еще утру! Щас к графу поеду…

– Да поезжай ты куда хочешь – хоть к графу, хоть к чёрту лысому!

Мой женишок насупился и двинулся к выходу.

– Федь! – окликнула я. – Ты самое главное не забудь. – Федор насторожился и внимательно посмотрел на меня. – Промеж делами успей мужем моим стать. А то понапрасну спину перед графом гнуть будешь.

Федька зло зыркнул в мою сторону:

– Да что ты всё языком-то мелешь? Ну право слово, точно помелом. Говорю же: вот не сойти мне с этого места, я еще вас всех переплюну!

Я швырнула в него подушкой и усмехнулась: «Мели, Емеля! А плевать ты, и верно, мастак». Федор махнул рукой и торопливыми шагами сбежал вниз.

Папа, видно, ждал, пока будущий зять уйдет, и не замедлил этим воспользоваться. Увидев отца, я вскочила.

– Папенька, я так рада! Представляешь, Федька тут грозился в большие начальники выбиться. Смешно, право…

Отец, которому я никак не давала вставить слова, топнул ногой.

– Да помолчи ты, Наташка, хоть немножко! Всё я знаю: думаешь, граф со мною не делится? Пес с ним, с твоим Федором, ты послушай лучше, с чем я к тебе пришел. Шереметьевы… – услышав эту фамилию, я приободрилась, – ждут нас с визитом в Москве, – продолжал отец. – Я, к сожалению, поехать не смогу – служба обязывает в Петербурге оставаться. У меня задание от императрицы: до зимы нужно обмундировать наш полк, шинели там новые… ну и еще всякое разное.

– Папа, – прервала я отца, – больно интересно мне о шинелях! Ты о Шереметьевых.

– Да не перебивай ты меня, несносная девчонка! С детства привыкла поперек моих слов говорить. Одна, стало быть, поедешь…

– Может, я тогда Федора с собой возьму?

Отец сделал брезгливую гримасу и тоном, не терпящим возражений, отрезал:

– Только через мой труп он там появится! Ни в коем разе! Нет!

– Но как же я одна-то, папенька? Неприлично это! Шереметьевы уже знают, что он мой жених… а я одна приеду.

– Неприлично за такого козла замуж выходить! Все остальное очень даже прилично. Сопровождение тебе дам, понятно, одну в такую дальнюю дорогу не отправлю. Что опять-то не так? Стараюсь для тебя, а ты всё недовольна… – Отец сердито засопел.

– Да будет вам, папа, кипятиться! Точно самовар, не остановишь. – Я нарочито вежливо обратилась к отцу «на вы». – Федька вам точно кость поперек горла… Может, довольно?

– Да замолчи ты, несносная! Учить она меня вздумала!

Я улыбнулась, глядя на разошедшегося отца. Как мне нравился этот праведный гнев! Несмотря на сердитый тон, каждое слово было наполнено заботой, сочувствием и нежностью. Как же он меня любит! Я примирительно обняла его.

– Папа, если ты не считаешь неприличным для девицы путешествовать одной, конечно же, я поеду.

– Всё будет очень даже чинно и благородно, – улыбнулся отец. – Тебя пригласили к ним в дом на несколько дней, а именно на три. Собирайся, выезжать надо сегодня же. А с Федором я сам всё управлю! – Отец вытянул в мою сторону раскрытую ладонь, как бы останавливая поток ответных речей. – Собирайся, дорога будет нелегкая. На тракте есть путевые дворцы для особ высокого чина, граф похлопотал, чтобы тебя там приняли. В Новгороде, в Твери и в других городках – возничий всё знает – встретят как должно. Там отдохнешь, а ужо перед самой Москвой на постоялый двор завернете, там и приведешь себя в подобающий вид. Я вперед тебя нарочного с письмом отправлю, предупрежу. Распоряжусь лошадей закладывать. Чтобы через два часа была готова! – Я двинулась было собираться, но отец, лукаво улыбнувшись, продолжал:

– Наташа, ты видала, граф карету новую прислал – там она, внизу. – Я покачала головой. – О-о-о, супротив прежней – как есть царская. Тебе в ней удобно будет. Книжек побольше возьмешь – дорога короче покажется.

От предвкушения такого удивительного приключения я запрыгала на месте и захлопала в ладоши, как маленькая девочка. Папа поставил передо мной небольшой медный сундучок.

– Что, егоза, обрадовалась? – он заулыбался. – Да, вот, передашь… письма здесь важные. Документы кое-какие повезешь да подарки благородным хозяевам. Вот бы тебя, Наташка, за их сынка просватать… Николашке почитай 26 годков стукнуло, давно пора остепениться. Жених он завидный, и Петр Борисович любит тебя, точно дочь родную…

Отец с прищуром посмотрел на меня.

– Много кто хотел меня замуж взять, но ты ведь знаешь…

– Знаю, знаю. Можешь не трудиться. Всё про тебя знаю! Собирайся, внизу ждать буду. До заставы провожу тебя, так оно надежней. А уж опосля в графский дом. Граф намеревался твоего стервеца в полк отправить, вот и потороплю его с решением, да пусть сделает так, чтоб этот… твой… лихоманка его возьми… сегодня же и отбыл. Я его тут без тебя никак не потерплю!

Я усмехнулась, но спорить не стала, поцеловала отца в щеку, и как только он скрылся за дверью, сладко потянулась. Вот оно, мое новое приключение! Вот, что развеет грусть-тоску мою. Ах, как я люблю путешествовать! Когда мы ездили за границу, и граф, и отец с трудом переносили длительные переезды, а я, наоборот, только радовалась новым впечатлениям, потому что знала: впереди меня ждет что-то удивительное! Я чувствовала себя путешественником, который открывает новые земли…

Распахнув гардероб, я достала дорожное платье. Прошка сшила мне еще несколько брючных костюмов. Такое неприлично носить в обществе, но как же в них удобно на конных прогулках: ничто не стесняет движений. И для столь длительной поездки такой костюм был как нельзя более кстати.

Служанки вертелись вокруг меня, упаковывая в сундуки выбранные наряды, обувь и белье. В особый длинный кофр бережно уложили бордовое бархатное платье, в котором я намеревалась блистать у Шереметьевых. Два часа пролетели как одна минута.

Отец уже ждал меня внизу. Увидев новый экипаж, я обомлела от восторга. Он был больше, чем наш парадный, и снаружи отделан полированным деревом, похожим на черный лед, сверкающий на солнце. Казалось, карету сначала опустили в воду, а потом выставили на мороз. Изящные золоченые планки обрамляли окна, большие передние и огромные задние колеса сверкали позолоченными спицами. В упряжке – четверка лошадей, которых будут менять на почтовых станциях, чтобы двигаться без промедления. Впереди место для кучера, а сзади – для слуги: он будет и охранять экипаж, и по мере необходимости подменять возницу.

Дверца отворилась, я ступила на подножку, и сердце замерло от восхищения. Просторная карета, обитая вишневым бархатом, напоминала шкатулку. На окошках – занавеси из кисеи и тяжелого шёлка…

Опустившись на мягкий диван, я с удовольствием отметила, что в экипаже можно спать, не скрючиваясь в три погибели, а значит, длительное путешествие будет комфортным. Все принадлежности для сна нашлись в выдвижном ящике под диваном. В изголовье красовался герб графа Орлова. «Видимо, папенька сделал это специально, чтобы я никогда не забывала о своем рождении, о том, к какому дому принадлежу» – подумала я.

Потолок был обит кожей, рядом с диваном разместился округлый столик, одной стороной прикрепленный к стенке кареты. Но что меня удивило больше всего: в углу располагался стульчак, и специальной педалью я могла открыть и закрыть отверстие в полу. Такого удобства я не видела даже в экипажах графа!

Слуги вынесли всё необходимое для путешествия, папенька сел рядом, и мы тронулись в путь. Я была удивлена мягким ходом экипажа. Отец улыбнулся и объяснил, что карета закреплена на особых пружинах, что позволяет почти не чувствовать тряски.

– Граф выписал этот дормез из-за границы для себя, но, узнав о приглашении Шереметьевых, подарил его тебе, Наташа. Ты ужо помни его щедрость.

– А-а-а, – протянула я. – Dormez, по-французски – карету для путешествий, граф себе заказал. А я, глядя на герб, подумала, что он наконец-то признал меня.

Отец кашлянул в кулак, но ничего не ответил.

При выезде из города папа приказал остановиться, прижал меня к себе и поцеловал в темечко.

– Я, дочка, дальше не поеду. Чему суждено… Господь и без меня управит. А ты, милая, помни, что я тебе наказывал: кланяйся от меня Петру Борисовичу.

И, бурча себе под нос: «Авось услышит Господь мои молитвы», – он спешно вышел и пересел в коляску, следовавшую за нашим экипажем. Далее я отправилась одна.

Пять дней путешествия прошли не слишком тягостно. Я читала, валяясь на мягком диване, уплетала диковинные фрукты из графских оранжерей и всякие вкусности, прихваченные из дома. По Федьке поскучала, но недолго. «В конце концов, нам нужно было отдохнуть друг от друга. Он так стремился получить повышение в военном чине, вот и пускай теперь помесит сапогами грязь. Ему разлука только на пользу… да и мне тоже», – беспечно рассуждала я, откусывая сочный персик и болтая ножкой в такт мерному покачиванию кареты.

Несмотря на все удобства, дорога действительно была утомительной. Как и советовал папа, мы сделали остановки в Новгороде, Твери и еще в нескольких городках. Нас принимали в путевых дворцах для высокопоставленных особ, где предлагали вволю вкусной горячей еды, умыться и переодеться. Последняя на Тверском тракте остановка была подле самой Москвы. После многодневной тряски мне требовался отдых, чтобы прибыть в Первопрестольную во всем блеске, как подобает барышне из высшего общества.

Разминая затекшие ноги, я прогуливалась в огромном парке подворья Петровского монастыря. Неподалеку достраивался огромный путевой дворец, где, путешествуя между двумя столицами, намеревались останавливаться венценосные особы. Это действительно было роскошное здание, не то что «дворцы», где я ночевала в пути и меня встречали «как королеву». Я залюбовалась затейливым замком из красного кирпича, отделанным белокаменными деталями, напоминающими узорчатые наличники древнерусских церквей. Овальные окна и главный вход с белыми колоннами выглядели удивительно гармонично. Основной корпус венчал узорчатый купол. Кирпичная стена с зубчатыми башенками смотрелась как крепостная, возможно, потому, что вокруг был вырыт глубокий ров, а через него перекинуты каменные мосты. Дворец еще не был закончен, но уже поражал красотой и величием. «Ах, как жаль, – подумалось мне, – что я не принцесса! Сидела бы в таком замке и ждала своего принца».

Мои мечтания прервали, учтиво окликнув:

– Наталья Дмитриевна, прибыла карета из дома Шереметьевых. Пойдемте, голубушка, вас ожидают.

Два великолепных экипажа один за другим неслись по булыжной мостовой. Из окошка я наблюдала за восхищенными взглядами проходящих мимо москвичей. Они останавливались и долго смотрели нам вслед. Это были совсем другие люди, более открытые и простодушные, нежели петербуржцы.

Мы промчались по Тверской и въехали в центр города. Всё, что было видно в окна, скажу честно, стало для меня открытием. Я совершенно забыла про усталость и с интересом изучала, что происходит вокруг. Патриархальная старая столица поразительно отличалась от Петербурга. Москва, с ее кривыми улочками и узкими переулками, ничем не напоминала мой город, с его прямыми как стрела улицами, буквально кричащей роскошью дворцов, теснящих друг друга, обширными площадями и гранитными набережными.

Блистательный двор находился в XVIII веке в Петербурге. Москва считалась городом старозаветным и архаичным. Блеск, мода, новшества, богатство – всё было сосредоточено в Северной столице, а в Москве жили в основном опальные вельможи.

Чем дольше я всматривалась в Москву, тем больше удивлялась контрастности этого города, в котором словно встретилось несколько миров. Помимо каменного Кремля, прекрасного Покровского собора и Китай-города с его палатами, я увидела откровенную нищету. Рядом с богатыми домами ютились грязные трактиры и жалкие лачуги. Белокаменная была похожа на лоскутное одеяло, где с куском драгоценной парчи, расшитой каменьями, соседствовал кусок дерюги. В Москве было так много церквей, что то и дело тут и там раздавался колокольный перезвон, зовущий горожан на службы. Все храмы были настолько непохожими, что, казалось, сошлись в одном месте из разных эпох: некоторые купола крыты медью, иные – жестью, золоченою или окрашенною в зеленый цвет. В одних кварталах люди сновали, точно муравьи, а другие выглядели совершенно пустынными. Центральные улицы были вымощены камнем, а в переулках виднелись деревянные настилы. Одеты все тоже по-разному… Я гордо вскинула носик, радуясь, что родилась и живу в Петербурге: «Да меня сюда и калачом не заманишь! Пусть у нас холодно и ветрено, пусть каждый день дожди, но свой город я ни на что не променяю!»

Впрочем, в старую столицу уже стали перебираться знаменитые роды – я слышала, например, что князь Голицын после смерти Никиты не захотел более жить в Петербурге. Петру Борисовичу Шереметьеву после смерти жены и дочери Москва тоже показалась более подходящей для проживания. Стали обосновываться здесь Долгорукие, Волконские, Салтыковы, Юсуповы, Бутурлины… В городе селилось и новое дворянство: Разумовские, Апраксины, Демидовы и родственники моего батюшки – Орловы.

Я хорошо знакома с Алексеем Григорьевичем Орловым-Чесменским. Он часто бывал в доме графа, и наше с папенькой скромное поместье тоже посещал. Граф Алексей Орлов делал мне подарки, и они с братом не раз появлялись на нашем подворье с красавцем-скакуном в поводу.

…Многие интересные факты, о которых я не ведала тогда, теперь, «с высоты прожитых веков», мне уже известны, и я с удовольствием поделюсь своим знанием с вами, мой дорогой читатель…

Алексей Григорьевич переедет в прекрасный дом на берегу Москвы-реки – в Нескучном саду возле Донского монастыря – и будет славиться богатством, роскошью и хлебосольством. Чего стоили хотя бы «карусели» – конные состязания, похожие на те, зрителем которых я была в Петербурге: участники на скаку метали кольца на штыри и рубили головы картонным туркам и рыцарям…

Глава 144. Прибытие в Кусково

Так состоялось мое повторное знакомство с Москвой, где я не была с самого детства.

Мы свернули на загородную дорогу и через некоторое время въехали в летнюю резиденцию Шереметьевых. Моему взору предстала удивительная картина! Кусково походило на райский сад: гондолы и изящные лодочки бороздили бесчисленные пруды и каналы; перила мостов сияли каменьями; гроты, беседки, правильно остриженные липовые аллеи – всё это произвело на меня неизгладимое впечатление. На лугах, дожидаясь графской охоты, паслись гордые олени и пугливые косули. Я точно попала в сказку: куда ни погляди – всюду невиданной красоты природа, укрощенная искусной рукой садовника. В зеркальной глади большого пруда отражался нежно-розовый дворец. К парадному входу поднимался центральный марш белокаменной лестницы, а с двух сторон располагались пологие пандусы, по которым гости могли подъехать прямо к дверям. Их венчали фигуры сфинксов – фантастических существ с женской головой и туловищем льва.

Дверцы кареты распахнулись, и лакей подал мне руку в белой перчатке. Два других склонились до земли, распахнув двери. Слегка робея, я прошла внутрь, неся в руках отцовский медный сундучок, и попала в залу, стены которой украшали фламандские шпалеры. На них красовались фрагменты парка, очень похожего на окружающий усадьбу. На одной из шпалер была во всем величии изображена императрица Екатерина.

Камердинер с поклоном принял от меня дорожную накидку, а лакей предложил следовать за ним. Мы прошли в малиновую гостиную, и я слегка вздрогнула из-за неожиданно раздавшегося звука: украшающие небольшой органчик часы пробили три, и на них под плавную красивую мелодию в танце закружились затейливые фигурки. Проходя по анфиладе, мы попали в комнату, где стены были сплошь покрыты прекрасными картинами западноевропейских мастеров.

Перед следующей дверью мы остановились, лакей приосанился, ступил на порог и торжественно произнес:

– Наталья Дмитриевна Ярышева.

Он сделал приглашающий жест. Моему взору открылась большая Зеркальная зала, где, видимо, устраивали балы и танцевальные вечера. Череда окон левой стены выходила в парк, а с другой стороны были развешаны зеркала, что делало залу еще больше. Натертый до блеска паркет сиял так, что я боялась поскользнуться.

Навстречу мне с распростертыми объятиями шел сам Петр Борисович. Помня наставления отца, я поклонилась ему, не поднимая глаз, отдала сундучок и пролепетала: «Здравствуйте».

– Здравствуйте, здравствуйте, милая Наташа. Дмитрий Валерьянович вас одну отправил, сам приехать не удосужился? Жаль. Отец ваш мне почитай как брат. Ну да, знаю, матушка императрица на него большие надежды возлагает. Кто ж все дела в полку лучше управит, чем наш Дмитрий Валерьянович?!

– Да, – сказала я, боясь пошевелиться.

Он протянул мне обе руки.

– Что вы, милая, так смущены, куда смотрите? Глаз-то ваших я и не вижу вовсе… Наташенька, дай мне обнять тебя! Ведь не в гости приехала – домой! В петербургском имении всего два раза была, а здесь и вовсе впервые у нас. Но хочу, чтобы твое пребывание тут стало доброй традицией.

От такой теплой встречи и радушных речей графа сердце мое растаяло. Я думала, что Петр Борисович припомнит мне побег из Фонтанного дома, но он об этом даже словом не обмолвился, и страхи мои отступили. Наконец, подняв голову, я взглянула на него и улыбнулась. Ох, как же статен был этот уже немолодой высокий мужчина! Благородная седина в бакенбардах и прическе нисколько не портила его, а наоборот, придавала важности. Мундир был густо увешан наградами. Я отметила, что таких нет ни у первого моего отца, ни у второго.

– Ну, доставьте удовольствие старику!

Он протянул мне руку, и мы проследовали вглубь залы. Возле стен стояли диваны, на которых степенно сидели барышни, о чём-то неспешно и лениво разговаривая.

– Дамы, разрешите вам представить: Наталья Дмитриевна Ярышева.

– Ярышева? Ярышева… – раздался шепот. – Та, которая Орлова. Орлова… – разлетелось по зале.

Я поняла, что меня давно знают, знают и тайну моего рождения. Вот только граф почему-то всё усложняет… Какой в этом смысл?

Я сделала всем глубокий реверанс. Одна дама подошла ко мне и взяла за руки.

– Очень рада, душенька, приветствовать вас в нашем доме. Меня зовут Варвара Петровна.

Старшая дочь хозяина, Варвара, была замужем за Алексеем Разумовским, племянником бывшего фаворита императрицы Елизаветы Петровны. В светских кругах поговаривали, что брак их не слишком счастлив. Разумовский имел огромное влияние на супругу. Варвара была на год старше своего брата Николая, а выглядела, словно романтичная барышня, а не солидная замужняя дама. Она прятала смущенный взгляд, словно за что-то извинялась. «Эх, – подумала я, – видно, не стоит торопиться замуж выходить, а то буду, как эта Варвара, смотреть на всех глазами затравленного зверька». Всё в ее поведении так и просило пожалеть, а жалкие люди не вызывали во мне никаких чувств, кроме брезгливости.

Что-то заставило меня оглянуться. В дверях, сложив руки на груди, стоял молодой человек, в котором я узнала Николая. Он с интересом разглядывал меня. Я смущенно отвернулась и продолжала мучительно вслушиваться в то, что говорит его сестра, но от волнения, вдруг охватившего меня, уже мало что понимала. Слова собеседницы таяли в воздухе, и казалось, она как рыба открывает рот, а оттуда не доносится ни слова. Николай буравил мне взглядом спину.

Наконец-то Варвара отпустила мои руки со словами: «Ну что же вы, душенька, присаживайтесь. Сейчас чай подадут». Я зашуршала юбками и села на свободное место.

– Нет-нет, поближе к нам! Варвара Петровна, мы хотим поскорее услышать все столичные новости.

– Конечно, конечно, Наталья Дмитриевна, – она на правах хозяйки жестом пригласила меня сесть рядом с дамами.

Как удивительно здесь всё было – совсем другая обстановка. Московский свет так не похож на высшее общество Петербурга. Ни следа надменной чопорности, ни намека на холодные оценивающие взгляды, пронизывающие до костей. Казалось, у этих людей всё так хорошо, что совершенно не важно, кто посетил их дом. Но на самом деле это было не так. Их истинные лица тоже скрывали маски, только более благодушные. Они знали, кто я, знали тайну моего рождения, просто держали себя иначе.

В зале был накрыт большой стол, уставленный сладкими яствами. В центре высилась горка диковинных фруктов. В кусковских оранжереях круглый год созревали персики, ананасы, апельсины и лимоны, клубника. В светских кругах была хорошо известна бравада графа Шереметьева, который любил блеснуть, послав в декабре в подарок знакомым корзинку с персиками из своих оранжерей. Слуги раскладывали на маленькие фарфоровые тарелочки пирожные и разносили гостям, удобно устроившимся небольшими компаниями на креслах и диванах вокруг столиков и ведущим светские беседы. Также подавали кофий или чай, кому что больше нравилось.

Обведя залу взглядом, я вдруг увидела знакомое лицо – Анечку Белосельскую. Извинившись перед собеседницами, я поспешила присоединиться к ней.

– Анечка, как ты здесь оказалась? Я очень рада тебя видеть!

– Здравствуй, Наташа, я тоже очень рада. Мы здесь с визитом – я и дядя. Он думает сосватать меня… – и Аня украдкой взглянула на кого-то за моей спиной. – А я вот думаю, глупости всё это, дядюшка слишком торопится выдать меня замуж.

Я в страхе обернулась, поняв, о ком она.

– Да ты что… За самого Николая Шереметьева? У вас что, уже всё решено? Или ты еще раздумываешь? Не люб он тебе, что ли? Посмотри, какой кавалер!

Не зная почему, я уже не хотела отдавать его. «Ну что за дурацкая натура, – мелькнуло в голове, – всё у меня есть, замуж собираюсь… Откуда такие мысли?»

Аня поняла, что я разгадала ее тайну, и густо покраснела:

– Нет, нет, Наташа. Нас пригласили просто с визитом, а дядюшка… Они о чём-то говорили с Петром Борисовичем, но о чём, мне неизвестно.

Я поняла, что Аня чего-то не договаривает, но мне не хватило времени додуматься, что именно, – к нам подошел Николай и учтиво поклонился.

– Здравствуйте, барышни! Наталья Дмитриевна, рад новой встрече.

Мы с Анечкой расположились на диване, а Николай сел напротив, в кресло.

– После вашего спешного отъезда… я уж и не чаял свидеться. Как вам Москва? Не находите, что здесь скучнее, чем в Петербурге? Хорошо ли вас встретили, всё ли вам нравится? Желаете чего-нибудь? Может быть, шоколаду?

Он так и сыпал вопросами, не давая мне опомниться. Смущение мешало понять, как следует себя вести. В поведении Николая чувствовалось что-то необычное: он был слишком уверенным, я бы даже сказала, слегка надменным, и это выводило меня из равновесия.

– Благодарю вас, Николя, не стоит беспокоиться.

Возвестили о приезде нового гостя, молодой хозяин встал и слегка поклонился.

– Я покину вас на минутку, милые барышни, не скучайте, я не заставлю себя долго ждать.

Аня в недоумении переводила настороженный взгляд с меня на Николая, и было видно, как она сперва напряглась, а потом, когда он ушел, насупилась, опустив глаза в пол. Только минуту назад она говорила, что всё это глупости, но как только молодой граф стал оказывать мне знаки внимания, обиженно отвернулась.

– Анечка, – наклонилась я к ней, – ну что ты?

– Наташа, вот вечно ты, – недовольно буркнула она. – Не успела приехать, и тут же всё перебаламутила. Зачем ты вообще явилась в Москву, сидела бы в своей столице…

Улыбнувшись, я пожала плечиками:

– Меня отец прислал.

Заиграла музыка, звуки медленного гавота наполнили залу, и к нам вновь подошел Николай. Анечка затрепетала в ожидании приглашения. А Николай галантно поклонился и протянул руку мне.

– Наталья Дмитриевна, дорогая гостья, окажите честь танцевать со мной.

Я смущенно встала и вложила свою руку в его.

– С большим удовольствием, милый граф.