Читать книгу: «Сталин. Том 2. В предчувствии Гитлера. 1929–1941. Книги 1 и 2», страница 12
Борьба с кулацким саботажем
По сравнению с хорошим урожаем 1930 года, который официально оценивался в 83,5 миллиона тонн, но в реальности составлял скорее 73–77 миллионов, урожай 1931 года дал где-то от 57 до 65 миллионов тонн зерна. Это грозило сокращением хлебного экспорта, но Сталин не стал делать расчетов и продолжал метать молнии по поводу «либерализма» сельских функционеров, неспособных искоренить «кулаков» 541. Кроме того, он поощрял ужесточение гонений на веру и разрушение церквей 542. Тем не менее он с неохотой согласился на небольшое снижение планов по хлебозаготовкам для Поволжья, Урала, Сибири и Казахстана, в наибольшей степени пораженных засухой, не пожелав сокращать планы для Украины и даже повысив их для Северного Кавказа (эти регионы засуха в основном не затронула) 543. 31 октября 1931 года Микоян заявил на пленуме ЦК, что накануне жатвы «мы ожидали сезона хлебозаготовок с самыми радужными надеждами» 544. Региональные партийные боссы, получив слово, говорили правду: засуха и скверный урожай делали невозможным выполнение даже сниженных планов. Сталин, который выходил из себя, когда должностные лица ссылались на естественные причины как на оправдания, взорвался, саркастически высмеяв «дотошность», с которой один из ораторов приводил данные о плохом урожае 545. И все же диктатор согласился провести отдельное заседание с участием делегатов пленума из хлебопроизводящих регионов, которое завершилось дополнительным снижением планов по хлебозаготовкам 546.
Хлеборобы отказывались поставлять режиму по установленным им издевательски низким ценам даже то, что им удалось собрать: в 1931 году рыночная цена центнера ржи составляла 61 рубль 53 копейки, в то время как государство платило 5 рублей 50 копеек; для пшеницы это расхождение было еще более сильным 547. Однако сейчас агенты по хлебозаготовкам забирали даже запасы, обеспечивавшие минимальный уровень потребления. После осенней заготовительной кампании 1931 года (она продолжалась до начала 1932 года) у крестьян осталось меньше хлеба, мяса и молока, чем когда-либо с середины 1920-х годов. «Товарищ Сталин, прошу вас обратить внимание на то, как колхозники живут в колхозах, – призывал автор одного из бесчисленных писем, поднимавших тему голода. – Выступать на собраниях невозможно; если ты выступишь, тебя называют оппортунистом» 548.
Сталин был единственным заслоном на пути к отступлению от строительства социализма. 16 ноября 1931 года, когда он шел по Ильинке, преодолевая недолгий маршрут от партийной штаб-квартиры на Старой площади до Кремля, ему повстречался бывший белый офицер и мнимый британский агент, за которым ОГПУ вело слежку 549. Этот человек, пользовавшийся псевдонимом Яков Огарев, якобы так растерялся, что не сумел достать револьвер из-под тяжелого пальто. Согласно другой трактовке, выслеживавший его сотрудник ОГПУ успел схватить его за руку. Так или иначе Огарев был арестован. «Я сразу его [Сталина] узнал по сходству с портретами, которые я видел, – говорил он на следствии. – Он мне показался ниже ростом, чем я его себе представлял. Шел он медленно и смотрел на меня в упор. Я тоже не спускал глаз с него». Не было ни суда, ни упоминаний об этом инциденте в печати 550. Политбюро приняло еще одну секретную резолюцию, запрещавшую Сталину ходить по Москве пешком. Эта случайная встреча чем-то напоминала встречу Гаврило Принципа и Франца-Фердинанда на улице в Сараево рядом с лавкой деликатесов Морица Шиллера в 1914 году. Однако вооруженный Огарев не был Принципом.
Гарантия от агрессии
Япония, вторгшаяся в Маньчжурию, захватила промышленно развитую страну, превышавшую размерами Германию, Францию и Австрию вместе взятые, и это обошлось ей всего в три тысячи убитых, пять тысяч раненых и 2500 обмороженных 551. «Япония задумала захватить не только Маньчжурию, но, видимо, и Пекин», – проницательно писал Сталин Ворошилову (27 ноября 1931 года). И добавлял: «Не исключено и даже вероятно, что она протянет руку к нашему Даль[нему]вост[ок]у и, возможно, к Монголии, чтобы приращением новых земель пощекотать самолюбие своих китайских ставленников». Кроме того, он полагал, что японцы будут делать вид, что защищают этот регион от «большевистской заразы», одновременно создавая экономическую базу на материке, без которой Япония будет зажата «между военизирующейся Америкой, революционизирующимся Китаем и быстрорастущим СССР» 552. Сталин выступал за выполнение «серьезных предупредительных мер военного и невоенного характера», включая размещение дополнительных частей на советском Дальнем Востоке, и тем самым шел по узкой грани между проявлением слабости, которое могло спровоцировать нападение, и чрезмерно жесткими мерами, которые могли быть восприняты как casus belli 553. Кроме того, с его подачи Советский Союз с удвоенным старанием стал добиваться заключения пактов о ненападении со странами на своих западных рубежах. Такой пакт в 1926 году был заключен с Литвой, но Сталин стремился заключить их с Латвией, Эстонией, Финляндией, Румынией и, в первую очередь, с Польшей 554.
Наряду с донесениями о том, что французское правительство подстрекает Японию к войне с СССР и пытается вставить в проект двустороннего пакта с Москвой положение о том, что он утратит силу именно в случае такого нападения третьей стороны, – которые вполне отвечали циничным представлениям Сталина об империалистических державах, – его ожидал и неприятный сюрприз: яростное сопротивление пакту о ненападении с Польшей в наркомате иностранных дел 555.
Сталин в конце концов назначил наркомом иностранных дел вместо Чичерина – ипохондрика, то и дело уезжавшего на лечение за границу, – его заместителя Максима Литвинова 556. (В едкой прощальной служебной записке Чичерина от него досталось Литвинову, Коминтерну и ГПУ, которое «обращается с НКИД как с классовым врагом» 557.) Литвинов, никогда не входивший в число сталинских приближенных, стал лицом СССР за границей 558. В то время как аристократ Чичерин обладал светскими манерами, Литвинов был человеком неотесанным и к тому же евреем. Он жил в Англии с 1907 года по начало 1918 года как эмигрант, а впоследствии как посольский служащий среднего уровня, бегло, хотя и с акцентом, говорил по-английски и был женат на английской писательнице Айви Лоу, происходившей из видной еврейской семьи, которую он называл «своей буржуазией». Литвинов продолжил прогерманский курс Чичерина, в то же время стремясь сделать своей вотчиной всю Европу, однако Сталин расчленил его ведомство, поставив во главе его подразделений соперников Литвинова 559. Тем не менее наркомат оставался в известной степени неподконтрольным Сталину (персонал наркомата, треть которого составляли евреи, был лучше образован, чем служащие какого-либо другого госучреждения) 560. На поступившее от Польши предложение возобновить переговоры по заключению пакта о ненападении Литвинов ответил отказом, причем Сталина об этом уведомили лишь постфактум 561.
Диктатор был убежден в том, что польский правитель Юзеф Пилсудский втайне ведет подрывную работу на Украине; вместе с тем он считал, что крупномасштабное нападение империалистов на Советский Союз без участия Польши станет намного менее вероятным 562. Будучи полонофобом, он тем не менее предупреждал Кагановича, чтобы тот не шел на поводу у наркомата иностранных дел с его «антиполонизмом» 563. Впрочем, Сталину стало ясно, что любой спад напряженности в отношениях с Польшей ставит под угрозу двусторонние связи с Германией: начальник штаба рейхсвера, находясь с визитом в Москве, выразил опасение, что советско-польский пакт о ненападении станет гарантией существующих границ Польши 564.
Кроме того, Литвинов совместно со своим заместителем Львом Караханом упорно трудился над заключением пакта о ненападении с Японией, придерживаясь сталинской линии, делавшей упор на советское невмешательство и уступки 565. 13 декабря 1931 года ОГПУ расшифровало и переслало Сталину текст разговора японского военного атташе в Москве Касахары с его начальником (прибывшим из Токио), в котором выражалось желание начать войну, пока СССР не стал слишком сильным, и подчеркивалось, что «западные государства, граничащие с СССР (Польша, Румыния), имеют возможность сейчас выступить согласованно также с нами» 566. К этому атташе добавлял, что, по мнению японского посла в Москве Коки Хироты, «кардинальная цель этой войны должна заключаться не столько в предохранении Японии от коммунизма, сколько в завладении советскими Дальним Востоком и Восточной Сибирью». Сталин обвел эти названия в круг и отправил текст расшифровки на ознакомление членам Политбюро и армейскому командованию, от себя добавив, что Советский Союз, подобно Китаю, рискует стать легкой добычей для империалистов 567.
В тот же день, 13 декабря, Сталин дал двухчасовое интервью немецкому писателю и психоаналитику Эмилю Людвигу. Когда Людвиг отметил «преклонение перед всем американским» в СССР, Сталин заявил, что он преувеличивает. «…мы уважаем американскую деловитость во всем – в промышленности, в технике, в литературе, в жизни, – согласился диктатор, добавив, – там нравы в промышленности, навыки в производстве содержат нечто от демократизма, чего нельзя сказать о старых европейских капиталистических странах, где все еще живет дух барства феодальной аристократии». И все же в смысле симпатий «к какой-либо нации… надо говорить о наших симпатиях к немцам». В свое время Сталин жил в сибирской ссылке, и Людвиг деликатно предположил, что она сильно отличалась от европейской эмиграции Ленина. «…я знаю многих товарищей, которые прожили по 20 лет заграницей, – ответил Сталин, – жили где-нибудь в Шарлоттенбурге [в Берлине] или в Латинском квартале [в Париже], сидели в кафе годами, пили пиво и все же не сумели изучить Европу и не поняли ее» 568. Людвиг поинтересовался, верит ли Сталин в судьбу. «Большевики, марксисты, в „судьбу“ не верят, – ответил тот. – Само понятие судьбы, понятие „шикзаля“ – предрассудок, ерунда, пережиток мифологии, вроде мифологии древних греков». Людвиг настаивал: «Значит тот факт, что Вы не погибли, является случайностью?» «Имеются и внутренние, и внешние причины, совокупность которых привела к тому, что я не погиб. Но совершенно независимо от этого на моем месте мог быть другой, ибо кто-то должен был здесь сидеть», – ответил Сталин 569.
Скрытая милитаризация
Несмотря на заискивания со стороны СССР, японское правительство не удостоило его ответа по дипломатическим каналам на новые предложения заключить пакт о ненападении 570. Ворошилов в записке своему заместителю Гамарнику (13.01.1932) вторил точке зрения Сталина о возможном японском вторжении, хотя и выражал некоторый скептицизм. «Проектируется создание „русского“ Д[альне]В[осточного] Пр[авительст]ва и пр[очая] чепуха, – отмечал он. – Все это пока слухи, в[есьма] симптоматичные» 571. 29 января Артузов переслал Сталину добытый при помощи «крота» секретный доклад французской военной разведки, в котором рассматривались четыре сценария начала войны: оккупация Рейнской области Германией после возможной нацистской революции; удар Италии по Югославии, втягивающий в войну и Францию; польско-немецкий конфликт и «согласованный многими странами конфликт с СССР» 572. В пользу четвертого сценария – который был навязчивой идеей Сталина – как будто бы говорили и донесения о снабжении Японии Францией и о франко-германском сближении 573. Антисоветские круги в Париже предавались фантазиям о том, что по милости Японии состоится триумфальное возвращение эмигрантов на освобожденные советские территории 574. Молотов на XVII партийной конференции (30.01–04.02.1932) – мероприятии, более низком по своему статусу, чем съезд, – предупреждал, что «опасность империалистического нападения значительно усилилась» 575.
В подписанном псевдонимом «Письме из Москвы», напечатанном в заграничном «Бюллетене» Троцкого, сообщалось, что на партийной конференции Сталин по большей части молчал. «После каждого заседания делегатов и гостей донимали вопросом: а что же Сталин? – Ничего…» – утверждал автор письма 576. И это было верно. Впрочем, втайне Сталин принимал энергичные меры. Японцы заставили его изменить свою точку зрения.
В то время как Тухачевский и генералитет уже давно желали поставить на первое место военное производство, Сталин отдавал предпочтение тяжелой индустрии в целом – та, по его мнению, являлась основой современной экономики, – но сейчас, всего через полгода после того, как были отвергнуты безумные требования Тухачевского, Сталин сам потребовал скорейшего создания 40–50 новых дивизий 577. После того как 5 января вместо Высшего совета народного хозяйства было создано три отдельных наркомата – тяжелой промышленности, легкой промышленности и лесного хозяйства, – режим учредил для оборонных заводов единое Главное военно-мобилизационное управление тяжелой промышленности 578. 19 января Сталин согласился на создание комиссии по «танкификации» Красной армии, в которую назначил Тухачевского, и добился принятия плана по выпуску 10 тысяч танков в 1932 году. В 1931 году было выпущено менее двух тысяч, но Сталин воспользовался новым несуразным заданием, чтобы форсировать насаждение конвейеров и систематическое создание мощностей по производству танков на тракторных и автомобильных заводах 579.
Сталину были нужны современные модели танков, и ему, как ни странно, удалось их получить. Советская торговая миссия в Англии добилась разрешения на приобретение 15 средних (шеститонных) танков «Виккерс-Армстронг», 26 легкобронированных пулеметных танкеток «Карден-Лойд» и восьми плавающих танков «Карден-Лойд», а также их чертежей и лицензии на производство 580. Одновременно с этим, работая под прикрытием советской торговой организации в Нью-Йорке, ОГПУ, несмотря на отсутствие дипломатических отношений и судебный запрет, сумело добыть описание танка Christie M1931 (Дж. Уолтер Кристи был инженером, иногда испытывавшим свои разработки в условиях, приближенных к автомобильным гонкам, а его конструкции танков с двойным приводом отличались новаторской подвеской и высокой скоростью; он предлагал продать свои проекты американской армии, но та ответила отказом). Два «трактора», доставленные из Нью-Йорка, в реальности были танками Christie без башен, послужившими прототипом для советских колесно-гусеничных танков БТ, выпускавшихся на Харьковском паровозостроительном заводе 581. При выпуске танков зарубежных моделей требовались более сложные двигатели, коробки передач, шасси, гусеничные траки, оптика, поворотные механизмы и более прочная броня, чем когда-либо выпускала советская промышленность 582. Тем не менее к концу 1932 года советские заводы, прежде неспособные произвести ни одного приличного танка, собрали их 2600 штук 583. Советские военные расходы, ранее составлявшие всего 845 миллионов рублей в год, в 1932 году выросли до 2,2 миллиарда рублей, но Сталин хранил на этот счет полное молчание 584.
Зловещие сигналы
5 февраля 1932 года японские войска вошли в Харбин, главный советский железнодорожный узел в Китае, вызвав эйфорию среди антисоветски настроенных эмигрантов 585. В конце февраля советская разведка перехватила еще одно письмо Касахары в Токио с обещанием о том, что «если… начнется война между СССР и Японией… Польша, Румыния и лимитрофы вступят в войну… улучив благоприятный момент. Франция не пожалеет усилий для активной поддержки этих государств»; также в нем говорилось, что «белогвардейские организации, которые находятся вне пределов СССР… представляют собой достаточную силу» 586. Японские военные самолеты вторгались в советское воздушное пространство, но Сталин приказал советским силам не отвечать на провокации поджигателей войны 587. Тем не менее режим создал Дальневосточный флот в качестве самостоятельного подразделения и увеличил план по выпуску подводных лодок 588. 4 марта 1932 года в «Известиях» были напечатаны выдержки из расшифрованных секретных японских телеграмм с призывами к захвату Сибири и советского Дальнего Востока. (Судя по всему, японцам стало известно, что советские спецслужбы взломали их шифр.) «Известия» подчеркивали, что, хотя Москва сохраняет нейтралитет в китайско-японском конфликте, «Советский Союз [не] позволит кому бы то ни было нарушить неприкосновенность советских границ, вторгнуться в его пределы и захватить хотя бы малейшую часть советской земли» 589. Тухачевский пересмотрел «польско-румынский» военный план, отныне предполагавший превентивный разгром Польши «ударами тяжелых бомбардировщиков по району Варшавы» и танковыми армиями 590.
Япония не стала аннексировать Маньчжурию, как она поступила с намного более маленькими Тайванем и Корейским полуостровом, а вместо этого организовала провозглашение марионеточного государства Маньчжоу-Го («Маньчжурская страна») и 9 марта поставила во главе Маньчжурии – древней родины династии Цин – Генри Пу-И, низложенного последнего цинского императора (незадолго до того похищенного японцами) 591. Десять дней спустя Карахан предложил гарантии советской сдержанности японскому послу Хироте, который втайне сообщал Токио, что тот может делать в Маньчжурии все что ему угодно 592. Втихомолку советское правительство обещало признать Маньчжоу-Го, продать Японии КВЖД и начать переговоры о рыбной ловле, нефтяных концессиях и торговле, требуя, чтобы взамен Япония перестала спонсировать антисоветские эмигрантские группировки, но Токио выказывал безразличие. Советскому послу в Токио было приказано донести до японцев, что Москва не даст себя запугать 593. Впрочем, выбор у Сталина был невелик. К тому моменту завершились переговоры по поводу пакта о ненападении с Финляндией (21.01.1932) и с Латвией (05.02), а также впоследствии (04.05) был подписан пакт с Эстонией, однако переговоры с Румынией зашли в тупик из-за аннексии Бессарабии, оспариваемой Советским Союзом 594. Переговоры с Францией шли мучительно и увенчались успехом лишь поздней осенью 595.
Сталин получал свежие донесения, что Варшава не отказалась от попыток дестабилизировать Украину и по-прежнему готова совместно с Японией напасть на СССР 596. Тем не менее переговоры с Польшей в конце лета принесли плоды в виде пакта, хотя он и был заключен всего на три года. Германские опасения оправдывались: Сталин уступил требованию Польши вставить в текст договора положение о нерушимости границ последней 597. Однако Ворошилов в письме (12.03.1932) советскому послу в Берлине горько сетовал на то, что верховное командование Рейхсвера лишь по необходимости «с нами „дружит“ (в душе ненавидя нас)» 598. Пакты с Польшей и Францией фактически положили конец неудачным попыткам СССР установить особые отношения с Германией, основанные на том, что обе страны были париями в Версальской системе. Неизменной целью этих усилий было предотвращение создания антисоветского блока, чего на данный момент и удалось добиться при помощи торгового договора с Берлином 1931 года и пактов о ненападении с Варшавой и Парижем 1932 года 599. Тем не менее для советской разведки, одержимой навязчивой идеей борьбы с эмигрантами, мотивы действий иностранных правительств оставались загадкой 600. К тому же у СССР не было союзников. Пакты о ненападении были заключены с врагами 601.
Призывы к отступлению
Во внутреннем докладе наркомата земледелия, поданном в начале 1932 года, отмечалось, что крестьяне сотнями и тысячами выходят из колхозов и в поисках пропитания наводняют промышленные города 602. Политбюро сократило в городах нормы выдачи хлеба для лиц, получавших продовольствие по низшим (2-й и 3-й) категориям снабжения, – эта мера затронула 20 миллионов человек. Выдавать было нечего 603. Сталин знал об этом. Но всякий раз, как он соглашался уменьшить задания по хлебозаготовкам, всякий раз, как он допускал, чтобы не были созданы стратегические резервы, и без того низкие нормы снабжения для рабочих приходилось снижать еще больше, а кроме того, прекращался вывоз зерна, что ставило под удар военно-промышленное развитие. Первая доменная печь на Магнитогорском металлургическом комбинате была с большим опозданием наконец задута в начале 1932 года – в страшные морозы и в ужасной спешке, – чтобы успеть к началу XVII партийной конференции. Были введены в строй два гигантских химических завода, первый алюминиевый завод и завод по производству шарикоподшипников, а с конвейера на Нижегородском автомобильном заводе скатились первые четыре грузовика. Но все это была только видимость. В новой доменной печи в Магнитогорске стал проседать купол, и ее пришлось полностью перестраивать. Промышленное производство весной 1932 года топталось на месте или даже сокращалось 604.
Стали слышны голоса недовольных. «Хотя и вы, т. Сталин, есть ученик Ленина, но ваше поведение не ленинское, – писала весной 1932 года в «Известия» Федоринцева, делегатка Солдатского сельсовета Центрально-Черноземной области. – Ленин учил – фабрики рабочим, землю крестьянам, – и что вы делаете? Не только землю, но и скотину, хату, скарб отбираете у середняков и бедняков. Если вы выгнали Троцкого и называете его контрреволюционером, то вы, т. Сталин, самый настоящий и первый троцкист и ученик не Ленина, а Троцкого. Почему? Нас в политкружке учили, что Троцкий предлагал усиленно строить тяжелую индустрию за счет мужика» 605. Свой голос подал и Троцкий. «Отделенный от аппарата… Сталин – ничто, пустое место», – писал он в своем «Бюллетене оппозиции» (01.03.1932) в новом «открытом письме» партии, предсказывая, что «человек, который был вчера символом аппаратного могущества, завтра станет в глазах всех символом аппаратного банкротства» 606.
Режим неожиданно отказался от обобществления всего скота, с подачи наркома земледелия Яковлева издав соответствующий указ (от 26.03.1932), одобренный Сталиным. Функционеры наркомата интерпретировали его как отступление от коллективизации – кое-кто даже задавался вопросом, не вкралась ли в него опечатка, – но его цель была чисто тактическая: положить конец бегству из колхозов. Местные должностные лица не спешили возвращать крестьянам обобществленный скот 607.
Понятно, что всплеск спекуляций о здоровье диктатора, типичных для любой диктатуры, не был случайностью. «Ложные слухи о моей болезни распространяются в буржуазной печати не впервые, – констатировал Сталин в письме, опубликованном в «Правде» (03.04). – Как это ни печально, а против фактов ничего не поделаешь: я вполне здоров» 608.
Украинский партийный босс Косиор докладывал Сталину, что четверть лошадей в республике сдохла, а от выживших остались лишь «кожа да кости» 609. ОГПУ доносило, что в Борисове (Белорусская ССР) толпа захватила хлебные склады, а несколько сотен женщин с детьми приняли участие в шествии к красноармейским казармам («среди бойцов и командиров наблюдались признаки сочувствия») 610. Почти двойное снижение норм снабжения вкупе с мерами по повышению интенсивности труда спровоцировали стачки и стихийные митинги на ткацких фабриках в Ивановской области 611. В окне одного цеха был вывешен плакат: «Пока голодающих рабочих Вичуги и Тейково увольняют за то, что они требовали хлеба, здесь, за задернутыми шторами склада, обжираются коммунистические функционеры и красная полиция ГПУ» 612. Десятитысячная демонстрация разграбила здания парторганизации и милиции («Выбрасывайте коммунистов… из окон»). Сталин направил на место событий Кагановича, который отрядил местных партийных агитаторов говорить с рабочими и сам выслушал их жалобы 613.
Бастующие рабочие из Иванова выступали не против социализма, а лишь против его строительства за их счет и в своих бедствиях обвиняли в основном местных должностных лиц 614. Они разделяли с советским режимом решительный антикапитализм, но этот антикапитализм наделял власть средствами бюрократического контроля над рабочими местами трудящихся, их жильем и питанием. Более того, против бастующих работала государственная монополия в печати, на радио и в публичной сфере. Но что самое главное, бастующие были пойманы в ловушку социалистического лексикона классовой борьбы 615. Каганович в своем отчете для Сталина тоже прибегал к штампам, однако в отличие от рабочих режим, прибегая к большевистскому языку, черпал из него силу: в условиях «капиталистического окружения» Каганович мог заявить, что рабочие, критикуя действия властей, играют на руку империалистам. Посредством угроз он заставил большинство бастующих возобновить работу, после чего ОГПУ арестовало организаторов забастовок и должностных лиц, обвиненных в сочувствии рабочим 616.
Начислим
+33
Покупайте книги и получайте бонусы в Литрес, Читай-городе и Буквоеде.
Участвовать в бонусной программе