Девушка с нижнего этажа

Три

Сунув мне в руку две пятидесятицентовые монеты, миссис Инглиш захлопывает ящик кассы.

Я сжимаю монетки натруженными пальцами.

– Спасибо. Мэм, может быть, вы измените свое решение? – Мне становится неловко от того, какое отчаяние звучит в моем голосе, но мне ведь казалось, что в шляпном деле меня ждет большое будущее. Шитье шляп – способ заявить о себе, не произнося ни слова. К тому же модистки могут обеспечивать себя сами, и им вовсе не обязательно выходить замуж. Примерной китайской жене полагается готовить, рожать сыновей и быть готовой «хлебнуть горя». А его в моей тарелке и так навалено с лихвой.

– Я буду работать вдвое прилежнее и постараюсь не высказывать свое мнение так часто, и…

– Джо, мне просто невыгодно держать тебя из экономических соображений.

Достав носовой платок, миссис Инглиш промакивает им влажную шею, а затем начинает обмахиваться им, словно пытается стереть мой образ из поля зрения. Мне вспоминается ужасное слово на букву У, которым сопровождалось мое первое увольнение. Но вместо «уходи» миссис Инглиш произносит:

– Удачи.

Тяжелым, словно ящик кирпичей, грузом у меня на сердце лежит разочарование. У меня дрожит подбородок, но я поплотнее надвигаю шляпку и спешу к станции Юнион, кирпичному зданию с полукруглой аркой. Чем быстрее я доберусь до дома, тем раньше смогу подслушать разговоры миссис Белл, чтобы понять, было ли ее появление в магазине случайностью или нет.

Строительство железной дороги, соединяющей Атланту с Чаттанугой, положило начало разделению нашего города на шесть округов. Если представить Атланту в виде пирога, мы живем ближе к его центру. Под наблюдением мужчины в форме шумная толпа повозок, телег и пешеходов пересекает железнодорожный переезд. Я прибавляю шагу, чтобы перейти, пока переезд не закроется. Какая-то женщина отворачивается, поднеся к лицу носовой платок, и я понимаю, что делает она это не потому, что боится вдохнуть копоть.

Ступив на пути, я чувствую покалывание в ступнях; мой взгляд устремляется туда, где живут янки^[1]. К северу от линии Мэйсона – Диксона даже собаки обучены хорошим манерам, а в Нью-Йорке все женщины такие модницы, что меняют шляпки по несколько раз на дню. Будь я хорошей модисткой, могла бы открыть свою мастерскую на Мэдисон-сквер.

– Хамка, – фыркаю я. На десять слов, вылетающих изо рта Лиззи, я едва могу произнести одно, и в такие дни я еще считаю себя очень разговорчивой. Китайцы не могут позволить себе хамство, особенно те из них, кто пытается вести скрытный образ жизни.

– Ой! – Перейдя через пути, я чуть не налетаю на старичка, примостившегося на деревянном ящике. Мужчина вздрагивает, и с его головы соскальзывает сложенная из газеты шапочка. – Простите. – Я поднимаю шапочку, но старичок и не думает взять ее у меня.

– Па, ты цел? – Шапочку из газеты у меня вырывает девушка с обожженным на солнце лицом.

Желтоватые глаза старика прилипли ко мне, словно две капли клея. Я замечаю открытые рюкзаки, грязь под ногтями, и мне приходит на ум, что эти двое – бездомные. Придав шапочке прежнюю форму, девушка аккуратно водружает ее отцу на голову.

Вдруг в этой парочке я вижу нас со Стариной Джином: нам приходится просить милостыню, и у нас нет даже приличных шляп, чтобы защититься от солнца. «Прошу, пусть до этого не дойдет», – взываю я разом к христианскому Богу и к духам предков. Сверху на меня равнодушно смотрит небо. Сегодня на нем нет ни закатных отблесков, ни вуали облаков – не то что вчера. Тонкая полоска пара напоминает высунутый язык. Мне ужасно хочется взмыть к небу и стереть эту дымку с его поверхности.

Словно самый обычный карманник, я несусь по переулкам, стараясь не занимать много места и не привлекать внимания. В пятидесяти ярдах от Уан-Лаки-стрит, где располагается типография и дом семьи Белл, есть небольшая роща. Убедившись, что меня никто не видит, я бегу в гущу зарослей, где под разлапистыми ветвями виргинских можжевельников таится люк. Я поднимаю его крышку, но петли не скрипят – мы следим, чтобы они всегда были смазаны. Крутая лестница ведет в один из двух туннелей, по которым можно попасть в подвал дома на Уан-Лаки-стрит.

Старина Джин, нахохлившись, словно птица, сидит у большой деревянной катушки, которую мы используем в качестве стола. Он вернулся домой раньше обычного. С подслушиванием придется повременить. Да и сейчас семейство Белл, наверное, ужинает на кухне, расслышать их разговоры можно только тогда, когда они собираются в типографии.

– Добрый вечер, отец.

Темные штаны и рубашка, первоначальный цвет которых уже и не вспомнить, в последнее время висят на Старине Джине мешком. Он выводит ровные китайские иероглифы, которые мне предстоит переписать. С тех пор как дядюшки уехали, мы говорим по-английски, но Старина Джин хочет, чтобы я не забыла родной язык ради будущего мужа, которого он надеется мне найти.

Старина Джин приподнимает редкие брови. Хотя в подвале мы разговариваем едва слышно, он понимает, что я рассержена. Теперь мне становится вдвойне досадно, ведь я не могу рассказать о постигшей меня несправедливости подобающим тоном. Замочив рукава, я чересчур рьяно намываю руки и лицо водой из ведра. Затем, упираясь коленями в стол, сажусь на перевернутый цветочный горшок, который служит мне стулом.

Старина Джин выложил на тарелку ломтик ветчины, кусочек сыра, кунжутную булочку и поставил рядом мисочку с персиковым джемом. Ноэми – жена Робби и кухарка Пэйнов – всегда дает Старине Джину еды с собой. Мы едим только простые блюда, которые не источают подозрительных ароматов.

– Лучше поберечь гнев до завтра, хм?

Я вздыхаю. Старина Джин знает, на какие клапаны нужно нажать, чтобы помочь мне выпустить пар.

– Миссис Инглиш уволила меня.

Пока я рассказываю, как было дело, Старина Джин прихлебывает горячий ячменный отвар, вставляя в паузы свое мелодичное хм, благодаря которому я говорю чуть медленнее и не так возмущенно. Это хм звучит так часто, что я уже не обращаю на него внимания. Наверное, Старина Джин приобрел эту привычку, проводя много времени с лошадями. «Хм?» – его способ показать, что ему важно мнение кобыл и жеребцов.

– Теперь мне прямая дорога на хлопкопрядильные фабрики, – бормочу я. Туда берут всех, кто готов долгими часами сучить нитки и наматывать их на катушки. Но, конечно, на такой работе можно остаться без пальца или, того хуже, лишиться жизни, поэтому фабрики и называют «опасным производством».

Старина Джин, ужаснувшись, делает слишком резкий вдох и разражается приступом кашля, а я начинаю жалеть о сказанном. Мне кажется, что кто-то схватил Старину Джина за плечи и трясет его, пытаясь вытряхнуть из карманов мелочь. Думаю, во всем виновата сырость. Когда идут затяжные дожди, из угла Старины Джина доносится запах плесени.

Сделав два шага, я оказываюсь на «кухне» и беру чайник, стоящий на угольной печке. Дым из нее выходит в ту же трубу, что и дым из камина в типографии, поэтому мы топим только тогда, когда в камине горит огонь. На наше счастье, жена издателя, страдающая артритом, предпочитает тепло.

Я наливаю еще ячменного чая. Старина Джин кивает в знак благодарности; его вытянутое лицо покраснело и перекосилось. Седые волосы растрепались из-за судорог.

– Робби сказал, что какие-то из новых микстур хорошо помогают от кашля.

– Лучшая микстура – это время. – Старина Джин скользит взглядом по паре старых рабочих ботинок, стоящих у стены, – там мы прячем деньги. Мы всегда были бережливы, но в последнее время Старина Джин стал по-настоящему скуп. В прошлом месяце я потеряла четвертак – он провалился в дыру в кармане, – и Старина Джин не мог спать целую неделю. – Нужно копить на твое будущее.

– Наше будущее.

Старина Джин мне не родной отец, но я уже не представляю свою жизнь без него. Кем бы ни были мои родители, они наверняка знали, что Старина Джин – самый надежный холостой китаец во всей Атланте, и поэтому оставили меня с ним. В Китае Старина Джин был школьным учителем, поэтому передал мне все свои знания. Несколько дядюшек, которых Старина Джин пустил жить с нами, – батраки, копатели канав и бурильщики – по очереди присматривали за мной, но кормившей меня матери Робби платил именно Старина Джин. И он же остался со мной, когда остальные разъехались.

Старина Джин цедит чай, и его дыхание понемногу выравнивается.

– Да, на наше будущее. – Медленно вдохнув, Старина Джин отставляет чашку. – Как ты смотришь на то, чтобы снова устроиться к Пэйнам?

Я слишком громко фыркаю, но лицо Старины Джина остается невозмутимым.

– Ты серьезно?

Старина Джин кивает:

– Сможешь каждый день видеться с Ноэми.

– Это было бы чудесно, но…

– И сможешь кататься на Картофелине.

У меня в памяти всплывает образ нашей вороной кобылы. Старина Джин еле уговорил мистера Пэйна, чтобы тот не позволил старшему конюху Джеду Криксу застрелить Картофелину – еще жеребенка, – когда ее из-за хромоты отвергла мать. Мистер Пэйн сжалился, отдал Картофелину Старине Джину и даже разрешил ему за отдельную плату держать лошадь в поместье.

– Она уже совсем большая, – добавляет Старина Джин. – Очень умная, как и ты.

Если не брать в расчет чувство неловкости от возвращения туда, откуда тебя уволили, особняк Пэйнов – прекрасное место: его окружают великолепные пейзажи, там обильно кормят, да и хозяйка обычно очень добра, хоть и редко бывает дома. Конечно, Кэролайн, дочь миссис Пэйн, во многом отличается от матери, но ее отправили учиться в пансион.

Старина Джин вертит чашку, разглядывая ее содержимое.

Захочет ли миссис Пэйн снова меня нанять?

– Никто не станет класть в корзину тухлое яйцо, которое однажды уже выбросили.

Старина Джин переводит безмятежный взгляд на керосиновую лампу, висящую под потолком, и мне кажется, что он сперва додумывает какую-то свою мысль и только потом до его сознания долетают мои слова. Но через мгновение он произносит:

– Ты никогда не была тухлым яйцом.

Словно в подтверждение своих слов Старина Джин шумно принюхивается. Тут его тело снова начинает содрогаться, но он крепко сжимает челюсти, чтобы не выпустить кашель наружу. Старина Джин поднимается со своего табурета и ставит его на место. Кивнув мне вместо пожеланий доброй ночи, Старина Джин бредет к своей «обители».

Я наскоро навожу порядок и ухожу в свой угол: он распложен под типографией и отгорожен занавеской, на которой Старина Джин вышил лошадей. Когда дядюшки уехали, Старина Джин предложил мне перебраться туда, где он живет сейчас, в тихий закуток под домом, но мне нравится мой угол, застеленный ковриком, который я сплела из старой фланели. К тому же мне совсем не хотелось расставаться с переговорной трубой, ведь только с ее помощью я могу подслушивать разговоры семейства Белл.

Натянув ночную рубашку и толстые носки, я тянусь через возвышение, которое служит мне кроватью. Я достаю шерстяной кляп из отверстия, расположенного над подушкой: когда оно закрыто, звук с нашего конца переговорной трубы не может донестись до ушей Беллов.

Из трубы вылетает легкий ветерок, колеблющий пламя керосиновой лампы, что стоит на деревянном ящике – он играет роль моей прикроватной тумбочки. До меня доносится эхо размеренных шагов мистера Белла. Точные математические расчеты мне неизвестны, но Старина Джин считает, что «слышимое» пространство расположено вокруг рабочего стола, а он находится почти над моим углом.

Беллы спорят. Я молюсь, чтобы их разговор не был связан с тем, что в подвале завелись крысы.

– Тысяча шестьсот подписчиков, а этот ни на что не годный «Трубач» уже преодолел отметку в три тысячи. Черт бы побрал эту тетушку Эдну с ее нелепой колонкой советов, – гремит голос издателя. – Это просто позор.

Голос мистера Белла имеет только два уровня звучности: громкий и очень громкий. Я представляю его пунцовое полное лицо с мешками под сверкающими гневом глазами.

Я задерживаю дыхание. Мне грустно слышать огорченный голос мистера Белла, но, по крайней мере, для нас со Стариной Джином еще не все кончено.

Тираж газеты «Фокус» сократился, когда недавно в нем появилась смелая статья Нэйтана. В ней он выступил против предложения разделить трамваи Атланты по расовому признаку. А тираж издания «Трубач», наоборот, взлетел до небес благодаря колонке советов. Овчарка Беллов по кличке Дера – это сокращение от Выдержка – звонко гавкает и принимается стучать хвостом. Дере не стали купировать хвост, как это происходит с большинством овчарок. Мне нравится думать, будто сам Бог, Великий Пастырь, повелел, чтобы хвост Деры остался нетронутым.

– Можно добавить больше картинок, – предлагает Нэйтан, произнося последнее слово как катинок. Хотя родители Нэйтана – выходцы из Новой Англии, сам он слегка растягивает слова, отчего из них порой выпадают звуки. Старина Джин говорит, что в моей речи тоже проскальзывает южный акцент. – У «Трубача» на страницу приходится по меньшей мере две штуки.

– Пустая трата места. Картинки нужны только детям.

В комнате наступает тишина. Даже хвост Деры становится неподвижным. Я почти чувствую, как у Нэйтана повышается температура, и стремлюсь к нему всем сердцем. Нэйтан – мой старинный друг, пусть даже он об этом не догадывается. У нас много общего: например, мы оба любим земляной орех (Нэйтан называет его арахисом), терпеть не можем репу и очень хотим быть услышанными.

Пол царапает какой-то деревянный предмет: наверное, Нэйтан опустился на один из стульев, стоящих у рабочего стола. Я представляю, что он, чтобы скрыть свое разочарование, начинает набрасывать политическую карикатуру, которая легко могла бы попасть в журнал «Шалун».

– Что с твоей статьей про гриб, поражающий гикори? – громогласно спрашивает мистер Белл. – Люди хотят знать, почему их деревья перестали расти.

– Жду, пока гриб поразит и меня, – бурчит Нэйтан. Если у меня когда-нибудь будет муж, надеюсь, он окажется таким же находчивым, как Нэйтан, только не таким ворчливым.

– А если тебе непременно нужна статья о паразитах, – продолжает Нэйтан, – позволь мне написать разоблачение Билли Риггса. У «Конституции» кишка тонка, чтобы рассказать всю правду.

В статьях газеты «Конституция» Билли называли «дельцом», но Беллы считают, что он торгует грязными секретами. В прошлом году один молодой человек, который получил в наследство целое состояние, сколоченное на продаже бурбона, повесился, когда какой-то недоброжелатель растрезвонил, что богатый наследник предпочитает обществу дам мужскую компанию. Беллы заподозрили в покупке и продаже этой тайны Билли Риггса.

Мистер Белл громко фыркает:

– Может, мне скоро придет конец, но я не хочу оказаться прикованным к позорному столбу!

– Да, да, – раздается мягкий голос миссис Белл. Я еще сильнее напрягаю слух. Иногда трудно понять, есть ли в комнате миссис Белл, ведь ходит она едва ли не тише, чем пищит комар. – А вот если ты пропустишь утренний поезд, скандала точно не миновать. Пора ложиться.

Весной мистер Белл постоянно ездит в Нью-Йорк на встречи со спонсорами «Фокуса». Сверху доносится негромкое ворчание, и вслед за ним – удаляющиеся шаги издателя.

Привычка подслушивать – признак дурного тона. Но я подслушиваю разговоры семейства Белл с тех пор, как у меня есть уши, так что не думаю, что теперь могу что-то с собой поделать. Их голоса так часто успокаивали меня одинокими вечерами и позволяли мне почувствовать, что я тоже часть их семьи. Аболиционисты, что построили этот дом, поступили очень предусмотрительно, замаскировав верхний конец переговорной трубки под вентиляцию. Но они и подумать не могли, что кто-то вроде меня будет использовать это приспособление, чтобы подслушивать. Кто мог предположить, что после отмены рабства в страну привезут китайцев, которые не только станут трудиться на плантациях, но и заново отстроят Юг.

По полу шелестит веник – это миссис Белл ведет еженощную борьбу с угольной сажей. Я представляю, как связка соломы исчезает под столом, перемещаясь к ножному печатному станку и наборной кассе. Слышится гавканье Деры, гоняющейся за метлой.

– Давай лучше я.

– Мне нравится подметать. Пожалуйста, не перечь отцу. Если в Нью-Йорке ничего не выйдет, будет уже неважно, что ты напишешь.

– Что значит «если ничего не выйдет»?

Я задерживаю дыхание, сжав пальцами край фланелевой ночнушки.

– Многие из наших северных спонсоров отказались от идеи поддерживать местную газету. Если к апрелю мы не сможем снова набрать две тысячи подписчиков, все кончено.

– Но апрель настанет всего через месяц. Нам придется набирать по сотне подписчиков в неделю. Это невозможно.

– Кажется, пора перебираться к тетушке Сюзанне…

– Мы не какие-то там сеятели люцерны. Мне даже слово люцерна противно – настолько оно нелепо звучит. Спонсоры должны дать нам больше времени.

Я ковыряю дырку на носке. Мне никогда не приходило в голову, что Беллы могут куда-то переехать. Неужели миссис Белл потому и пришла к миссис Инглиш? Чтобы попрощаться со мной таким скрытным образом?

– Что такого есть у «Трубача», чего нет у нас? – спрашивает Нэйтан.

– Советы от тетушки Эдны, – с усмешкой отвечает миссис Белл и, судя по шуршанию веника, начинает мести еще энергичнее. – Что ж, может быть, мы обретем новых подписчиков на скачках.

Скачки – первое событие года, на котором девушки на выданье могут показать себя, и ни одна представительница высшего света этого шанса не упустит. Мы, низы общества, можем довольствовать и тем, что посмотрим на лошадей, вот только билет стоит целых два доллара.

– Что ты сказала?

Я прижимаюсь правым ухом к отверстию.

– Я сказала, что, быть может, мы обретем новых…

– Да нет же, до этого. Советы тетушки Эдны. Будь у нас колонка советов, мы могли бы расширить круг читателей. Что, скажем, интересно женщинам? Секреты стирки?

Я слышу негромкий недовольный возглас Нэйтана. Кажется, миссис Белл его ущипнула.

– Иногда ты такой же несообразительный, как твой отец. – Дера согласно гавкает. – Женщинам хватает советов по ведению хозяйства и от тетушки Эдны. Кто-то должен писать на более животрепещущие темы. Например, как заставить мужа прислушаться к тебе. Или что делать, если мясник пытается околпачить тебя, продав несвежее мясо.

Околпачить. Отличное слово, вот только я не уверена, что колпакам по нраву, когда их доброе имя связывают с надувательством. Добавлю это слово в колонку со словами на букву О – я вывожу их мелом на стене. Мистер Пэйн отдал Старине Джину словарь, в котором не хватает раздела с буквой О, поэтому я сохраняю такие слова здесь.

– Почему бы тебе не написать такую статью? – спрашивает Нэйтан.

– Мне все равно придется обсудить это с твоим отцом.

Нэйтан тяжело вздыхает:

– Тогда забудем об этом.

Наверху становится тихо, и я затыкаю переговорную трубку. Мы следим, чтобы отверстие не оставалось открытым, если нас нет рядом.

Если Беллам придется закрыть газету, они уедут, а ведь мы с ними почти сроднились. Старина Джин может даже решить, что настало время найти мне мужа с «мясистым носом» – считается, что такие люди притягивают богатство. Холостые китайцы так страдают без жен, что тратят сотни долларов, лишь бы привезти их из Китая. Многие из этих девушек младше меня, а ведь мне всего семнадцать. Меня ждет смотр носов и столько горя, сколько я только смогу выхлебать.

Четыре

Дорогая мисс Ягодка!

Я бесприданница, к тому же у меня столько волос над верхней губой, что можно подумать, будто там лежит дохлый хорек. Однако один джентльмен клянется мне в любви. Могу ли я ему верить?

Усатая невеста

Милая невеста!

Иногда любовь возникает будто бы из ниоткуда, и никакие волосы на лице не могут защитить вас от нее.

Ваша мисс Ягодка

Наутро я надеваю красно-коричневое платье и ботинки из козлиной кожи. Затем по западному туннелю я прохожу в сторону люка под кедрами, и мне в лицо ударяет запах сырой земли и дерева. Должно быть, аболиционистам пришлось нелегко, когда они прорывали и укрепляли все эти подземные ходы. Но, как говорит Старина Джин, у великих людей есть воля, а у никчемных – одни лишь желания.

Откинув крышку люка, я выбираюсь наружу.

Вокруг меня – раскидистые ветви виргинских можжевельников; деревья умеют хранить секреты так же хорошо, как и защищать от снега. На востоке за хвоей виднеется дом Беллов, на севере – постоялый двор, а на юге – содовый завод. Прежде чем выйти из рощицы, я убеждаюсь, что меня никто не видит. По рукам пробегают мурашки. Хорошенько осмотревшись, я не замечаю ни души.

Вдруг, пронзительно крикнув и напугав меня до смерти, с куста слетает ворона.

– Ах ты старая каркалка, – шепчу я, переводя дух. Как будто больше заняться нечем, кроме как пугать приличных девушек, прячущихся за деревьями. Уж лучше бы на месте вороны была летучая мышь: в Китае считается, что они приносят удачу. В этих краях летучие мыши выходят из зимней спячки позднее, чем обычно. Наверное, ждут, когда созреют персики.

Надвинув нелепую шляпку так, чтобы лица было почти не видно, я бреду к главному торговому району города. Будь у меня мать, она бы наверняка волновалась, зная, как свободно я хожу по улицам одна. На мое счастье, когда я была помладше, Старина Джин разрешал мне носить брюки, ведь в них намного удобнее работать в конюшне. А еще он позволил мне научиться основам самообороны у Молотка, еще одного дядюшки, которого я помню и который рос с шаолиньскими монахами. Чтобы полностью овладеть искусством Шаолиня, требуется много лет самоотверженного труда, но однажды, применив удар, которому меня научил Молоток, я чуть не сломала Везунчику Йипу лодыжку. Пусть сегодня мне повезет так же, как тогда ему.

К трем часам дня я предложила свои услуги в двух дюжинах разных мест. За это время у меня перед носом захлопнулось семнадцать дверей и одно окно; дважды я натыкалась на объявления о наборе «горничных», в обязанности которых входила совсем не уборка комнат; я подвернула ногу, когда какая-то старуха спустила на меня своего пса; а еще я почти устроилась в красильную мастерскую, но, увидев, что я хромаю, хозяйка тут же передумала меня нанимать. И все-таки я считаю, что мне повезло: на Везунчика Йипа тоже однажды спустили собаку, и та разодрала ему колено. Он был не слишком удачлив, несмотря на свое прозвище.

Уверенность, которую я ощущала утром, осыпается на тротуар.

Завидев вдалеке пьяную компанию, я сворачиваю на соседнюю узкую улицу, которую обычно обхожу стороной из-за запаха. Хотя в «переулке туш» мясная лавка соседствует с моргом, мне кажется, что весь смрад исходит из расположенного чуть дальше здания суда, где еще ни один китаец не выиграл ни единого дела. Один из осевших домишек содрогается и будто бы кашляет, выплевывая куски отслоившейся краски, всякий раз, когда какая-то женщина ударяет молотком по гвоздю, чтобы прибить вывеску к балке. Свободная комната. Перила у входной двери покрыты ржавчиной, в нескольких окнах напрочь отсутствуют стекла. Кто станет платить за жизнь в такой развалине?

Я прикусываю язык, чтобы не высказать свои истинные мысли вслух.

– Сколько берете за комнату? – спрашиваю я у женщины. Вообще китайцам запрещается владеть жильем или арендовать его – Старина Джин и его товарищи ютились в жалких лачугах еще до моего рождения, – но за хорошую цену люди могут закрыть глаза на это правило.

Обернувшись и увидев меня, женщина прищуривается.

– Для тебя слишком дорого. Разведешь тут вшей. Да и где ваша шайка – там курят черную смолу. – С этими словами женщина скрывается в доме, хлопнув дверью.

Глубоко вдохнув, я расслабляю пальцы со впившимися в ладонь ногтями. Все равно я не собираюсь здесь жить. Хуже может быть только на Коллинз-стрит, но Старина Джин не допустит, чтобы мы оказались в этих бандитских трущобах. Я ковыляю дальше, аккуратно, но быстро переставляя ноги.

Прилавки с едой у железнодорожного переезда облепили люди – слетелись, словно пчелы на мед. Когда на тротуаре становится слишком тесно, все небелые пешеходы перебираются на мостовую. Старина Джин всегда учил дядюшек уступать – река, огибая камни, выбирает самый быстрый путь, – но меня он никогда не заставлял ходить по мостовой.

Прислонившись к фонарному столбу, я вытягиваю ногу и принимаюсь дышать, сосредоточившись на подвернутой лодыжке. Молоток говорил, что мы можем перемещать энергию по телу, направляя дыхание в определенную точку. Аромат сарделек так и подбивает меня расстаться с десятицентовой монетой, которую я захватила на крайний случай. Я усиленно сопротивляюсь и отворачиваю голову к объявлению, висящему на ближайшем здании. То, что я прочла, наверняка взволновало бы девушек вроде Соли и Перчинки.

МИСТЕР И МИССИС УИНСТОН ПЭЙН

приглашают всех жителей Атланты на скачки, которые состоятся на ипподроме Пидмонт-парк. Участникам предстоит преодолеть расстояние в одну милю, а победитель получит 300 долларов.

КОГДА: суббота, 22 марта

СТОИМОСТЬ: билеты по 2 доллара, все средства будут переданы Обществу улучшения положения женщин

СПОНСОРАМ: Заявки на оказание спонсорской помощи одному из двенадцати участников принимаются до 15 марта. Ждем ваших писем с пометкой «Скачки» по адресу: Пичтри-стрит, 420. Спонсор победителя получит год бесплатной рекламы в газете «Конституция».

ВАЖНО: Поддерживая Общество улучшения положения женщин, хотим напомнить, что дамы тоже могут приглашать кавалеров.

ОБРАТИТЕ ВНИМАНИЕ: Пребывание на скачках в состоянии алкогольного опьянения строго запрещено.

Так странно, что, устраивая скачки, миссис Пэйн решила перевернуть все с ног на голову и предлагает дамам приглашать кавалеров. Я не считала ее человеком прогрессивных взглядов, хотя однажды она и наняла на работу китаянку. В особняке Пэйнов скоро начнутся хлопоты. Поэтому Старина Джин, наверное, думает, что работы хватит и для меня.

Лодыжка перестает пульсировать, и я продолжаю свой путь к переезду. У станции Юнион спинкой к спинке расставлены пары скамеек, чтобы пассажиры могли отдохнуть в ожидании поезда. Я замечаю комок бело-серого меха, и мои ноги останавливаются сами собой. Овчарка стучит хвостом по поношенным ботинкам хозяина, сидящего на ближайшей скамейке.

Ну и ну, это же Нэйтан Белл.

– Проходите, проходите! – размахивая флажками, выкрикивает мужчина, регулирующий движение.

Вместо того чтобы перейти через пути – их в общей сложности семь, – я прячусь за брошенной телегой со сломанным колесом и плотнее натягиваю шляпку. Нэйтан, конечно же, никогда меня не видел, и исправлять это я не собираюсь. Меня поражает такое совпадение – Нэйтан встретился мне на следующий день после того, как я виделась с его матерью, – хотя китайцы верят, что всё, даже совпадения, предрешено заранее.

Мне надо спешить. Вокруг снуют люди, переезд по-прежнему открыт. Но любопытство не дает мне сдвинуться с места. Я всегда ограничивалась лишь беглым взглядом в окна типографии. Мне кажется, что Нэйтан беззвучно выносит приговор остатку сигары, что лежит на дороге, но затем окурок сносит ветром, а взгляд Нэйтана остается прикован к той же точке. На самом деле он ловит каждое слово двух склонившихся друг к другу девушек, которые сидят за его спиной.

Нэйтан… подслушивает? И не просто подслушивает, а еще и что-то записывает. Вот это по-настоящему дерзко. Да, я и сама иногда подслушиваю, но сейчас это неважно. А может, Нэйтан пишет статью? Но точно не о грибе-паразите.

Я обхожу телегу спереди. Нэйтан быстро двигает карандашом, зажав его длинными тонкими пальцами и нахмурив прямые темные брови. Молоток, который еще в детстве навсегда лишился бровей, говорил, что люди с таким низким лбом предпочитают оставаться в тени. Мне всегда казалось, что в лице Нэйтана нет ничего примечательного. Но чем дольше я его разглядываю, тем интереснее оно становится: волевой подбородок, глубоко посаженные светло-серые глаза, которые поглощают больше, чем излучают, и прямой нос, который сослужит добрую службу, поддерживая очки – они однажды потребуются Нэйтану, если он и дальше будет так мельчить. Поля строгой коричневой шляпы из фетра еще как-то сохраняют форму, а вот тулья совсем обвисла. Выбор головного убора может многое рассказать о человеке.

Громкий лай возвращает меня в реальность. К моему ужасу, Дера бежит в мою сторону, но из-за лохматой челки нельзя понять, куда она смотрит, да и вообще есть ли у этого существа глаза. Через полминуты Дера уже напрыгивает на меня, гавкая и порыкивая так, словно обнаружила самую большую овцу в мире. Поразительно, как животное без глаз может быть таким метким. И почему я так неравнодушна к собакам? У меня снова подворачивается нога, и я жалею, что не купила сардельку. Молоток любил повторять: «С соперником нельзя бороться; его надо кормить».

Я пытаюсь уклониться в одну сторону, затем в другую, но ботинок на подвернутой ноге цепляется за шпалу. Я лечу прямо на пути. Поспешно поднимаюсь, опасаясь встречи с зубами, которые могут прокусить мое тело, словно куриную ножку. Слышится звук рвущейся ткани. Мои чулки почему-то стали мокрыми. Боже, неужели у меня кровь?

Нет. Меня… лижут.

– Хватит! Пожалуйста, – молю я овчарку.

– Дера! Отстань сейчас же! – произносит Нэйтан голосом, от которого может пригнуться трава.

Лизание прекращается. Я, словно в тумане, понимаю, что Нэйтан оттаскивает собаку от меня. Вокруг нас стучат копыта и скрипят колеса.

– Что на тебя нашло? Простите, мисс. – Нэйтан поднимает глаза на меня, и сквозь знакомый смущенный взгляд, с которым на меня обычно смотрят, проступает любопытство.

Стянув перчатку, я принимаюсь ощупывать ногу, которая, хвала небесам, еще не отвалилась. А вот мои светло-желтые чулки разодраны. Почувствовав на оголенной ноге взгляд Нэйтана, я одергиваю платье, а сын издателя отводит глаза. Дера же скачет вокруг нас, как будто пытается взлететь; ее язык развевается, словно розовый флажок.

Прежде чем я успеваю вежливо попрощаться и сбежать, Нэйтан выпаливает:

– Прошу прощения, мисс. Обычно Дера ведет себя так только со знакомыми людьми.

По моей спине пробегает холодок. Дера меня знает. Должно быть, она унюхала во мне человека, живущего рядом, – так же, как и я чувствую знакомый запах лимонного мыла и типографской краски, исходящий от Нэйтана. Слава богу, животные не разговаривают, хотя им наверняка есть что сказать.

Дежурный по переезду машет флажками в нашу сторону.

– Проходите! Сейчас переезд закроется на десять минут.

Овчарка принимается бегать кругами, словно хочет согнать нас с путей, а поводок начинает обматываться вокруг нас, подталкивая Нэйтана ко мне. Лицо Нэйтана искажает гримаса, обнажающая зубы, которые точно понравились бы Робби и которыми мне не следует любоваться с такого близкого расстояния. Когда меня обволакивает его энергия – такая же теплая и подрагивающая, как рельсы, которые уже начали гудеть, – по коже пробегают мурашки. Мы вот-вот столкнемся, но тут Нэйтан отпускает поводок и хватает собаку за ошейник.