Читать книгу: «Ячейка», страница 3

Хелин покрутилась, выискивая, получится ли выйти из дискомфортной зоны. В этот раз, похоже, что-то сбоило серьезно. И тут, к ее облегчению, гарнитура утихла. Она замерла. Тихо. Порядок. Зато из-за этого сюрприза резко заложило уши и начала набухать голова. Не хватало еще, чтобы туристы столкнулись с подобной проблемой. Тут определенно требовалась техническая доработка.

Придерживаясь за виски, ученая вышла из уборной и вернулась ко входу. Все нагромождение – Гарс, шествие, беседы, художники – представилось каким-то несущимся комом событий, от которого нужна передышка. Однако у входной двери Хелин поняла, что зря пожелала себе тишины и покоя. Передняя комната пустовала.

Гарса нигде не было, как и пса на лежанке. Девушка нервно подумала, не выгуливать же он его отправился, – когда услышала позади себя, в гостиной, знакомые звуки голоса, сопровождаемые смехом. Хелин в недоверии уставилась в проем коридора.

Он пошел без нее. Несмотря на все договоренности.

Почему? Она почувствовала, как внутри начинает подниматься недовольство. У них уговор. Что за безответственность? Вдруг на ум пришла другая мысль, бросившая ее в жар. Он же не собирается присвоить себе ее открытие, вот так вооружившись полученной информацией и самостоятельно инициировав разговор? Нет… Черт, нет! Может, его окликнули, позвали в комнату?

Она проскользнула обратно, постучала по тяжелому дереву и толкнула дверь. Гарс и оба художника вполоборота сидели на стульях у стола. Пес положил морду на колени хозяину и млел от поглаживаний за ушами. Хелин скромно кивнула, соорудив вежливую улыбку поднявшимся мужчинам, и вопросительно посмотрела на консула. Тот выглядел взволнованным и немного ошеломленным.

– Господа, позвольте представить мою кузину из Антверпена, – спохватился он, высвобождаясь из собачьей хватки и принимаясь сыпать воображаемыми на ходу фактами. – Хелин… дочь благородных Бартоломеуса и Рейниры ден Берг, супруга моего двоюродного брата. Кузина, сии ниспосланные Богом в мою обитель гости, – тут его голос слегка дрогнул, – непревзойденные живописцы из города Маасейк, Хуберт и Иоанн.

– Помилуйте, непревзойденные! – с уловимым говором запротестовал старший из художников. – Не притязая на похвалы и почести, мы денно и нощно выславляем в делех Господа премилостливого. Умения наши скромны, – торжественно добавил он, – но присно⁴ к вашим услугам.

Более молодой, Иоанн, поклонился, выражая почтение.

– Господа, – извинился Гарс, – я ненадолго покину ваше утешное общество, чтобы обмолвиться двумя словами с кузиной. Подкрепляйтесь и выпивайте в свое удовольствие.

Оба мастера не возражали. Они подозвали слугу, и тот, сняв кувшин с покрытого тяжелой тканью буфета, принялся разливать тягучий напиток по бокалам.

Гарс тщательно притворил за собой дверь.

– Хелин? Что случилось? Почему ты здесь?

– Нет, объясни, почему ты здесь, – дрожа, но стараясь не повышать тон, напустилась она на него. – Что ты делаешь? Ты же должен быть моим провожатым! Я прихожу, а тебя нигде нет!

– Разве ты не отправилась ты знаешь куда?

Хелин фыркнула.

– Ну – вот она я снова!

– Подожди, пожалуйста, – быстро перебил ее консул. – Одна важная вещь до всего этого. – Он оперся ладонью о белесую стену. – Ты будешь первой, кто узнает.

У Хелин пересохло во рту.

– Со мной в комнате два художника, и это… не кто иные как Хуберт и Ян ван Эйки! – Гарс сделал паузу для эффекта. – Это они! Я только что разговаривал с ними, и это всплыло. Представляешь? Я до сих пор не могу поверить! В моем доме, у меня в гостях живут ван Эйки!

Догадка подтвердилась. Это происходило взаправду. Они попали пальцем в небо при совершенно ничтожных шансах. Они попали.

– Пойдем, зафиксируешь это открытие, ты заслужила. Возможно, мы даже сможем знакомить с ван Эйками туристов! Надо будет обсудить все варианты.

Хелин пробил легкий озноб. Она так долго раздумывала над своей теорией, отвергала ее, потом снова проверяла, начинала верить, выкраивала время после осмотра ярмарки, ждала, добиралась – а теперь оно подтвердилось, и это обескураживало. На фоне этого отступала раздраженность от спешности действий консула и того, как он посмел начинать разговор с художниками без нее. Надо, конечно, будет еще раз поднять вопрос о договоренностях и обещаниях, но в одном он точно прав – есть тема и поважнее.

– Хелин, – прервал ее размышления голос Гарса, – так что ты собиралась сделать? Зачем ты вернулась?

– Да, да, – спохватилась девушка. – Я просто оказалась немного захваченной врасплох. Эта новость… чудесна. Ты прав, пойдем к ним, затем обсудим. Времени не много.

– Все в порядке? – поинтересовался консул.

От Хелин не укрылось, как он бросил взгляд на ее предательски покрасневшие от волнения щеки. «Спокойствие и профессионализм», – напомнила она себе.

– Абсолютно.

Гарс смотрел на нее с недоверием. Будто они пересеклись за покерным столом и он просчитывал ее карты. Вслух он сказал:

– Тогда готовься. Я открываю дверь.

Глава 6

Пес-салюки подчеркнуто их игнорировал. Он попытался увязаться за вышедшим из комнаты хозяином, но закрытая перед носом дверь послужила непреодолимым препятствием. Когда же по возвращении консул окликнул пса, тот удостоил его небрежным взглядом, полным собачьей самодостаточности.

При виде вошедших художники поднялись из-за стола. Хуберту было около пятидесяти, иссушенную шею прикрывала недлинная борода, в которой сквозили бреши, глаза светились набожностью. Худые руки, тонкие пальцы, одежда неброская и очень скромная. Он, скорее, походил на отшельника. Хелин могла представить его неустанно молящимся ночью при тусклом огоньке свечи. А также днем – перед принятием пищи, перед началом работы и рядом других манипуляций.

Ян, или, вернее, Иоанн, отнюдь не отшельничал. Хелин старалась не разглядывать излишне пристально – неприлично. Но в голове навязчиво крутились его предполагаемые портреты и автопортреты, и от этого не удавалось абстрагироваться. В любом случае, ван Эйк был человеком, мимо которого сложно пройти, не обернувшись. То ли от едва уловимой улыбки, то ли от глаз с хитрецой веяло обаянием и харизмой. При этом, в выражении лица не сквозило ни капли заносчивости. Тюрбан со сложной драпировкой обрамлял голову, одежда выглядела опрятной и детально подобранной.

Художник с первых секунд так к себе располагал, что сопротивляться этому было почти невозможно.

Хелин уловила смятение консула. Сама она слегка дрожала.

– Господа, позвольте ощо раз представить мою кузину. Она прибыла поутру днесь. Вместе с супругом, Годартом… ван Аспереном, они проделали путь от Антверпена, дабы наведати мя послежде переезда в новое обитилище.

Девушка поклонилась.

– Присаживайтесь, дорогая кузина, – подбодрил ее Гарс.

– Да, конечно, добрая Хелин, окажите милость разделити беседу нашу и трапезу, – приветствовал Хуберт.

Слуга подошел к столу и выдвинул стул. Путешественница послала ему благодарный взгляд, который, однако, тут же сменился потрясением. Потому что слуга был Беном. Тем самым Беном, который должен сопровождать Годарта. Сейчас сопровождать Годарта, на рыночной площади Гааги, откуда они ушли.

Что это могло значить? Годарт вернулся? Слуга вернулся, а Годарт остался один? Или сопровождающий сменился и сейчас с ее напарником кто-то другой? Возможно, это не Бен, а его брат или какой-то другой родственник, внешне очень похожий?

– Что-то вас труждает⁵? – раздался позади нее любопытствующий мужской голос, и, обернувшись, она поняла, что голос принадлежит Яну.

Похоже, она застыла с окаменевшим лицом, и, разумеется, все в комнате заметили это. Гарс вопросительно глядел на нее из-под приподнятых бровей, Хуберт лучился снисходительной улыбкой, Ян же чуть подался вперед, и в его глазах мелькнул изучающий просверливающий огонек.

Хелин беспомощно посмотрела на консула. Внутренне подобралась (кто ей сейчас ответит на вопросы?), села на предложенный стул, слегка приподняла уголки губ и потупила глаза. Скромность и немногословие женской части Средневековья играли ей на руку. Прекрасное прикрытие, маскирующее стеснение.

– Покорнейше извините меня. – Хелин решила сразу перевести внимание на другой предмет. Однако средненидерландский не относился к ее сильным сторонам. – Путь был непростым, и я немного утомилась. – Подытожив свое состояние, она посмотрела на консула, передавая ему эстафету. Но тот не успел ею воспользоваться.

– Аки интересно распорядился случай, что ваша очаровательная кузина благожительствует в Антверпене, – обратился Ян к Гарсу, – а вы прибыли из Британии. Что за история стоит за сим?

Хотя он говорил мирно и, вероятней всего, просто поддерживал светский разговор, Хелин почувствовала, будто их поймали с поличным. Гарс, однако, не смутился.

– Мой славный отец, – начал рассказывать он, вытягивая вперед ноги и подхватывая рукой кубок со стола, – мой отец, Тимо ден Берг, упокой Господь его душу, още во времена правления светлейшего Альбрехта Баварского снарядил корабли и, помолясь, отвезтися в Лондон. Он закупал и продавал фламандские ткани – прекраснейшего качества! – и продавал их для себя зело дивно. Там же он получил благословение жениться на моей матушке, завел благообразное хозяйство и осел. Вятшие братья мои и нынеча труждатяся в семейных делех, меньший брат направил стопы на услужение Господу. Я же избрал себе иную нишу, а послежде вернулся сюду и угодил в Ди Хагхе благодаря радению добрых знакомых. – Тут консул позволил себе тонкую улыбку.

Хелин гадала, в каком процентном соотношении перемешалась выдумка в этом рассказе и что-то личное.

– Ткани? – оживился Ян.

– Ох, только не ткани, – в ужасе вздрогнул Хуберт, по опыту, видимо, понявший, куда сейчас пойдет разговор. – Премного испрети⁶ моего ученика, он сейци заговорит вас до смерти. Этот мальчишка помешан на тканях. Не веди его пясть сам Господь, настолько он способен, я бы настаивал, что родители подобрали ему не то ремесло.

– Вы интересуетесь тканями? – невинно спросил Гарс.

Хуберт обреченно махнул рукой – сами разбирайтесь. Ян, однако, был все так же невозмутим, но в глазах добавилось задору.

– Аки художник, я почиваю душой, оттачивая на холсте замысловатые складки, тягу материи, искусность рельефа или текстуры. – Он покосился на своего мастера и после паузы настойчиво добавил: – Сие есть одно из проявлений красоты, иже творят чьи-то навычные руки. Вещи украшают стан – и подобным же образом они украшают скромную картину. Пусть сие внешне и преходяще, но они попущают взглянуть под личину своего владельца, дабы узреть глубинное. Они проливают свет. Надо лишь уметь зрети.

Хуберт с одышкой заворочался на кресле, словно оно враз стало ему неудобным. Видимо, если он и собирался промолчать, надолго его не хватило.

– Пресвятой Лука! Клянусь своей бородой, нет, вы послушайте его! Елико раз повторял – толку от красивой тарелки, ежели нечего на нее положить! Складки? Текстуры? Что ты оноле зреть собираешься? Господь смиренным примером сына своея усенял нам путь, а тебя, негодного мальчишку, набдел еще достодивными очами и послушной велению дланью – зачем? Дабы выславлять блаженство праведной жизни и осуждать жизнь греховную. Дабы воочию донести слово Божие до неграмотных и дати утешенье тем, иже в дни отчаяния ослаб во вере своей. И что же делаешь ты? Уподобляешься неразумной девице, падкой на украшения!

Воцарилась неловкая пауза, которую нарушали только тихие собачьи поскуливания.

– Какие заказы в вашей мастерской? – уточнил консул, делая попытку мягко разрядить атмосферу. Хуберт по завершении пламенной речи большими глотками осушал бокал, поэтому за него ответил Иоанн, внешне по-прежнему спокойный, как будто гостиная только что не сотрясалась от возмущения его преподавателя.

– У моего превозвышенного учителя, не сробею смолвить, широко знанная мастерская в Маасейке. Много почтенных господ приходят к нам и уречате о работе за приличное вознагражденье. Это и иконы, картины на библейские мотивы, миниатюры, роспись книг и Часословов.

– И фрески бывают, – добавил Хуберт, промокая рот рукавом своей рубахи и возвращаясь к беседе. – Алтари поваповаем⁷, церковные и домашние. На празднествах помогаем во славу Божию. Мы принимаемся за любое делание. – При своей хрупкой комплекции он умудрился гордо выпятить костлявую грудь и вытянуться вверх, сразу став заметнее ростом. – Наш девиз – труждись, доколе Господь позволяет. И пусть я презренный раб и червь, но, доколе могу, буду держать кисть и взращивать благодатное семя знатия у тех учеников, иже не предаются праздности. Вы бы ведате, как я с ними исстрадался! – Ян, терпение во плоти, молчал, не прерывая учителя. – Да простит мя Отче наш, сие прибавило ми седых прядей. Вот сий негодник – я ему вси отдал – а он? Под кровом вашим срамит своим глаголанием постыдным.

Ученые не встревали. Хуберт, выплеснув свой запал и увлажнив организм питьем из бокала, остыл и ворчал уже остаточно.

– Что-то я утомился, – сказал он наконец. – Ваш чудесный гиппокрас размягчает.

– Порадуйте душу, прилягте. Дневный сон освежает. А сон послежде сего напитка столь крепок, что токмо трубный глас всполошит, – произнес Гарс, вставая вместе с гостем. – Мой слуга поможет вам подняться.

– Я сам, я сам, – отмахнулся мастер. – Распорядитесь лучше, чтобы мой Паувен уготовил постель.

Консул подозвал к себе Бена – или его точную копию – и шепотом дал указания на английском. Хелин не расслышала, назвал ли он его по имени, а ее это горячо интересовало. Слуга вышел. Хуберт, отдав всем дань уважения, тоже заторопился.

Гарс повернулся к Яну, который что-то выискивал около стола.

– Хотелось бы продолжить сию занимательную беседу и более изведать ваши воззрения, – гостеприимно произнес консул. – Они воистину удивительны и взворохнули в душе моей живейший интерес. Не окажете честь провести время в нашем обществе?.. Вы что-то изронили?

– Куда-то отставил суму со своим дорожным набором, – замешкался художник. – А, вот она. Да, конечно, я с радостию останусь, сие составит мое истинное удовольствие.

Даже в комнате они по-прежнему слышали людской гул с улицы, ржание лошадей и колокольный перезвон. Где-то вдалеке пробили часы. У Хелин все еще шумела голова, и все эти звуки были пыткой во плоти.

– Любезный кузен, могу попросить молока? – поинтересовалась она у Гарса.

– Конечно, кузина, – откликнулся тот, сосредоточенный на выманивании из угла Бруно. – Мой дом – ваш дом. Распоряжайтесь.

– Напомните, а как зовут вашего слугу?

– Сего малого? Его глашают…

Тут Иоанн ахнул, когда из его сумки выпали листки с рисунками и набросками. Пес как раз трусил рядом и, обрадованный случившимся, радостно устремился к свиткам. Ван Эйк быстро подбирал свое имущество.

– Ко мне, Бруно, фу! Назад, я сказал! – прикрикнул Гарс.

Пес с обескураженным видом повернул морду, словно вопрошая: «А как же развлечения, хозяин?»

– Все в порядке? – уточнила Хелин у Яна. В это время в комнату вошел слуга, и Гарс, придерживая пса, послал его за молоком. Слуга снова скрылся. Ян перепроверял содержимое сумки.

– Да, экая неловкость! Извините, не желал вас напужать.

– Дорогой Иоанн, ни в коей мере, – вставил консул.

– Не будет ли с моей стороны чрезмерной вольностью справиться, а что у вас в суме? – неожиданно для самой себя выпалила Хелин. И сразу себя одернула. Черт, как глупо. Это же вопиющая для девушки самовольность. И это личные границы.

Но художник улыбнулся.

– Я как раз хотел испросить вашего позволения показать. Попустите? – уточнил он у Гарса.

– Да, конечно, – дал добро Гарс, с любопытством глядя, как Иоанн выкладывает на стол деревянные дощечки, металлические карандаши, штифты и небольшие листы бумаги, одни за другими, чистые или испещренные линиями, складывающимися то в орнаменты, то в бытовые предметы – канделябры, оконные рамы, фрукты, пологи, мантии, туфли, – то в гармоничные фигуры, то в удивительно живые лица. Ученая затаила дыхание.

– Сие есть мои сокровища, – беспечным тоном произнес ван Эйк, с нежностью проводя пальцами по дивно выписанному подсвечнику, объемному и реалистичному, как с фотографии.

– Необыкновенно, – завороженно прошептала Хелин, не отрываясь от набросков. У нее аж запершило в горле.

Тут были головы ангелов, пятна городских пейзажей, геометрическая витиеватость соборов. Были и готовые миниатюры. Каждый рисунок на секунду погружал в свой мир, но затем другой спешил перехватить внимание. На столе появилось молоко, но ученая про него забыла.

– Вы так пропускаете все через себя… – Оно само вырвалось, Хелин запнулась, но продолжила, стараясь закончить мысль: – И вы так все чувствуете. Я словно вижу сие наяву. Это чудо.

Все трое сгрудились около стола. Воздух в комнате почти осязался. Повинуясь внутреннему чувству, Хелин подняла глаза и столкнулась с забирающимся под кожу взглядом Яна. Художник, вероятно, в силу профессии, не смущаясь, пристально разглядывал ее из-под алых складок тюрбана. Она ощутила, что начинает заливаться краской.

– Вы правы, фрау ван Асперен, – после паузы произнес Иоанн и, что-то внутри взвесив, добавил: – Вы, конечно, заметили, что, при безграничном всеговении к учителю, я, сознаюсь, инольды пщеваю⁸ о несколько иной философии. В отличие от него я… – Он отвел взгляд в сторону и, преодолев некий барьер, признал: – Я чаю не токмо о донесении чрез картины Слова Божьего.

Он немного отодвинулся назад и задумался, возможно пытаясь четче сформулировать свою мысль.

– Когда я скромными усилиями помогал с росписью Часослова, то уяснил, что всею душою благоволю явить на рисунке мир аки зрит его око человеческое. Славные деяния дней минувших, но и кийжду частицу нынешнего. – Он кашлянул. – Запечатлеть на бумаге яко отражение во зерцале. С мельчайшими подробностями и деталями. Раз этот свет хитроумно небокован и Господь Бог труждался, не покладая рук, дабы его подобным выткать, – аще ли я не возмощу приложить усилий, дабы расписати его во славу сих трудов, хотя бы в некую долю приближенным к подобию?

Ван Эйк стрельнул глазами в сторону собеседников – проверить реакцию на свои слова. Гарс разглядывал разложенные по столу рисунки, чему-то кивая.

– Мой сердечный друг, – промолвил консул. – Вы сетьно⁹ преуспели в своем рьвении. Работы великолепны.

– Как умею, – хитрая улыбка промелькнула на лице Иоанна. Но художник был доволен. – Так, по-вашему, есть в моих помышлениях что-то худое? – спросил он снова, поворачиваясь к девушке.

– Я думаю, Господь указывает вам правильный путь, – осторожно произнесла Хелин. – Ваша задумка нова. И у людей найдет отклик такое искусство – увидеть в точности запечатленными себя и своих ближних, как в зерцале.

– Аще Господь дал бы терпения начертавати реальность на холсте яко во зерцале… – задумчиво проговорил Иоанн. – Сие то, чего я всею душою возжелал бы досягнути своею работой.

– Возможно, когда-нибудь, – попробовала утешить его Хелин, перед внутренним взором которой возникли ряды фотоаппаратов и телефонов ее родного времени, – когда-нибудь все это станет возможным и для простых смертных благодаря удивительным машинам и механизмам. А для вас-то…

– Сие напоминает мне глаголание некоего Роджера Бекона из позапрошлого столетия, – поспешно пресек Гарс, одергивая коллегу взглядом. – Забавная штука, стоит ваших проречений, кузина. К-кх-хм… Если попустите. – И он зачитал по памяти: – «Можно построить корабли, что будут двигаться без весел и гребцов, так, что дюжие суда без всякого труда сможет вести по морю или реке один человек, да быстрее, чем любое весельное. Можно построить колесницы, которые будут двигаться без всякого тяглового животного с недоразумеваемым спехом… И летающие машины, внутри которых посредине сидит человек и управляет механизмом, отчего сия машина машет искусственными крылами, как птица…» Вот знаете, кузина, меня всегда интересовало, отнюдуже¹⁰ сии чудимые идеи пришли к нему в голову. Как он подобное предвообразил, а?

– Позапрошлый век? – поразилась Хелин.

– Да, Doctor Mirabilis, Чудесный Доктор, – раздался справа от нее голос Иоанна, внимательнейшим образом вникавшего в их обмен фразами. – Я немного учил про него, его труды и споры со схоластами. Умнейший человек.

Теперь дар речи пропал у обоих ученых. Хелин оторопело откинулась на жесткую спинку своего сиденья.

– Ваши многообразные познания токмо преумножают ваши достоинства, – нашел наконец в себе слова консул.

Ян коротко хохотнул.

– Что вы! Брежением моих родителей я получил лише добротное основное образование. Священное писание, елиньскый¹¹ и латинский языки, счет, геометрия, философские трактаты, и тожде химия и ботаника. Но, волею фатума, длань моя потянулась к краскам и полотну.

– А елико времени заимает у вас сделать набросок? – поинтересовался Гарс, пригубив несколько глотков из бокала.

– Набросок чего? – уточнил художник.

– Скажем, фигуры человека. Или святого. Или – лучше – елико времени у вас ушло, дабы объяти одно из тех лиц, украшающи ваши чудесные свитки?

Ван Эйк зачерпнул пригоршню изюма из тарелки на столе. Хелин, опасаясь опять с чем-нибудь напортачить (и как у нее язык повернулся упомянуть механизмы будущего?), молча сидела и слушала, как беседуют умные люди… не то что она.

– В нашей мастерской – аки в других – хранятся готовы образцы, по которым можно писати фигуры для разных работ, – признался Иоанн, – но я писал и с натуры, всяко. Моя сестра, Маргарета, позировала неколико раз, с терпением истинного ангела. Ныне я делаю черновой рисунок быстро. Очерчиваю контуры, а затем, оставшись в уединении, труждаюсь над объемами и полутонами.

Художник повернул голову и посмотрел на Хелин.

– Я мог бы нарисовать вашу семью, – вдруг предложил он с энтузиазмом. – Нашего гостеприимного хозяина, и тожде менеера и фрау ван Асперен.

На лице Гарса промелькнула мимолетная мысль.

– А… возможно ли такое, чтобы вы писали обличие по лиценачертанию¹²? Если бы я рассказал, как выглядит человек.

Ван Эйк казался озадаченным.

– Сия мольба необычна, абаче…

Но консул уже пошел на попятную:

– Приношу извинения, нет, я попустил себе лишнее. – Гарс немного сбился из-за вырвавшихся у него слов. – Да, сие бе лишним… Но, – переключился он, – драгой Иоанн, просить мою кузину попозировать вам возможно!

Хелин не могла поверить своим ушам.

– Кузен, – ученую раздирали сомнения, – а вы уверены, что…

– Почто бы и нет? – Гарс повернулся к ней. – Мастер Иоанн сделает малый набросок. Не думаю, что вас ежедней рисуют подобные даровитые художники, дорогая Хелин.

– Создание наброска не займет големо времени, – добавил Ян. – И я рад возможности отточить свои навыки.

Хелин не знала, как намекнуть.

– Но разве мы вправе… вот так… Вы же понимаете… И супруга моего сейчас с нами нет.

– Мы можем договориться на вечер, – предложил художник.

– Не хотелось бы спужать подобную возможность, – почесал подбородок Гарс. – Давайте попробуем премо сейци, – Видя взволнованность девушки, он, смягчившись, наклонился к ее уху и прошептал: – Мы можем сделать такой рисунок. Во все времена черновики и пробы художников исчисляются десятками тысяч, и у ван Эйка их не меньше. И ведь всего пара его рисунков дошли до современности, все – поздние! Тебе не о чем беспокоиться.

«А еще мы в “Ячейке”, – сказала про себя Хелин, – “Ячейка” каждый день перезаписывается».

– Кузен, – попробовала еще сопротивляться она, – но почему именно я? Пусть мастер Иоанн нарисует вас тоже!

К консулу тут же вернулось хорошее настроение. Однако парному портрету он воспротивился:

– Нет-нет-нет. Я не из тех, кто любит взирати на свое лицо. («Вообще-то, я тоже», – мысленно парировала Хелин.)

– Добро! – воскликнул Ян. – С вашего попущения, давайте туде прелучим стул – свет будет удачней низноситися. И, я мню, нужен ощо один светильник.

– Я сделаю необходимые распоряжения, – заверил Гарс.

Хелин толком не успела понять, как это произошло, но она обнаружила себя уже сидящей на стуле, в попытках расправить складки пышной юбки. В голове теснился наказ самой себе держать спину прямо и – не менее важный – улыбаться. Хелин по опыту знала, что живость мимики не ее конек. Позировать всегда было для нее вызовом (Господи, она вообще хоть как выглядит? Она имеет право шевельнуться? Встряхнуть плечами? Повернуть голову?).

Ван Эйк положил на стол дощечку с закрепленной бумагой и выбирал металлический карандаш из дорожного набора. До девушки долетела фраза консула: «По вознаграждению – мы стяжем сей вопрос, в накладе не останетесь». Ян сразу назвал стоимость работы и сосредоточенно развернулся с инструментами к модели.

– Друзья, давайте приступим, – поторопил Гарс. – Кузина, у вас ощо были некоторые планы, я не ошибаюсь?

– Ох, да! – спохватилась Хелин. – А сколько сейчас времени?

– Било половину третьего. Сейци без двадцати, – подсчитал консул. – Вы успеваете?

Хелин вздохнула.

– Значит, у меня есть двадцать минут.

– Сего достаточно, – заверил Иоанн, усаживаясь на стул перед ней. – А таже вы оставите наше общество?

– С крайней неохотой, – призналась Хелин, стараясь держаться под его рассекающим взглядом.

Приступив к работе, ван Эйк совершенно преобразился. Хитрый блеск в глазах уступил место сконцентрированному прищуру, брови сошлись, лицо, красиво очерченное тюрбаном, неуловимо изменилось. Он нанес первые общие штрихи на бумагу, аккуратные, без особого нажима, и снова впился острым взглядом в ее лицо, пробежал по нему сверху вниз, от ее невысокого лба, выбивающихся из-под грима медных колечек волос и до линии подбородка. Другой штрих лег, дополнив предыдущие.

Хелин смотрела то на художника, то на свиток поверх деревянной дощечки, то снова на Иоанна. На листе размера А4 постепенно разрастался рисунок, но ей был виден лишь самый край. Ван Эйк чуть задержался, прокладывая линию скул, которая не ложилась так, как он хотел. Затем перешел к шее и общим деталям платья, старательно воспроизводимым мефрау Вандербек в ателье шестью столетиями позднее.

Гарс не вмешивался, предпочтя находиться в стороне, запустив руку в шерсть Бруно. Откуда-то с улицы доносились звуки музыки. Прерывистая игривая песенка, перекликающаяся с хохотом и выкриками. Поверх этого наслаивался далекий тягучий гул колокола. Ян покрывал лист все новыми линиями, периодически сверяясь с оригиналом, иногда его рука зависала в воздухе, а затем точно, плавно падала на бумагу, обтачивая овал лица.

По спине Хелин пробежал холодок. Она коротко дышала, ощущая отстук сердца. Во рту пересохло. Она смотрела на свиток и тихонько шуршащий по нему карандаш. Штрих. Штрих. Еще штрих. Пауза. Ян вглядывался в свою работу, вносил дополнения. Наконец карандаш замер. Художник на несколько секунд позволил взгляду застрять на ее лице… а потом улыбнулся, возвращаясь к первоначальному образу. Хелин все еще сидела, не шевелясь.

Гарс оттолкнулся от стола, подошел и стал рассматривать готовый набросок. Он шумно втянул носом воздух, приоткрыл рот, но не произнес ни слова.

В комнате сквозила тишина. Наконец Хелин подалась вперед:

– Можно я…

Ее вопрос повис в воздухе.

Ян развернул дощечку.

Это была она, это было ее лицо. От светлых бровей, миндалевидных глаз и до широкой линии рта с чуть приподнятой верхней губой и тяжеловатым подбородком. Не настолько поставленная кисть, как в более поздних портретах художника, но достаточно, чтобы безошибочно определить, кто изображен, даже на черновом рисунке. Точно переданный взгляд, но вместе с ним какая-то возвышенность и одухотворенность. Хелин никогда не могла подумать, что кто-то увидит ее так. Она бы даже назвала девушку на портрете красивой.

– Спасибо, – услышала она со стороны свой голос. – Спасибо.

Вдалеке пробило три часа. Все в комнате вздрогнули и спешно засобирались. Пес взвился и принялся путаться под ногами, перебегая между людьми и пробуя заходы с разных сторон.

– Кузина, молвите куда, и я некосненно вас сопровожу, – вызвался консул, неожиданно подавая руку.

– Я… – Хелин смотрела на Иоанна. Придя в себя, она развернулась к Гарсу: – Сейчас же должен подойти мой супруг.

Ян собирал свой дорожный набор. Набросок лежал около него на столе.

– Сюда? – Гарс выглядел застигнутым врасплох.

– Ну… да, – удивленно посмотрела на него Хелин. – Сюда. На второй этаж.

– Как скажете, кузина… – пробормотал консул.

Его лицо. Почему он выглядел, словно слышал эту новость впервые?

Что-то не так.

В ее голову закрались подозрения. Слишком много странностей в поведении такого человека, как Гарс. Что это за «как скажете»? Хелин почувствовала, что ей не хватает воздуха. Как он может не знать о возвращении Годарта? Следом принялись накатывать другие вопросы. Мелкие детали, которых за все время в комнате скопилось слишком много. Почему он не ждал ее перед входом в гостиную, как они условились? Почему так глядел? Был поникшим и настаивал на создании портрета?

Она побледнела. Гарс смотрел на нее.

Этот человек не имел ни малейшего понятия о том, о чем консул знал бы гарантированно.

– Я посижу сде, – вторгся голос Яна. – Благого вечера вам с Божьей помощью. И, фрау ван Асперен, спасибо за утешное общество.

Нужно остановить это. Все выходит из-под контроля. Что не так с Гарсом? С его настроением и словами? Откуда эти проблемы с памятью? Нехарактерное поведение?

– Иоанн, вы… – в страхе начала Хелин, но осеклась.

– Да? – спросил художник, придерживая забитую до отказа сумку.

Она не могла впутывать его в это.

– …Вы необыкновенный человек, – закончила она. – Если мы с вами разминемся и больше не увидимся, обещаю, я буду помнить сегодняшнюю встречу.

Ван Эйк улыбнулся.

– Не пренеможите мой скромный рисунок. Он для вас.

Хелин подошла к листку бумаги, лежащему поверх парадной скатерти. Она не могла отказать в просьбе, хотя с жалостью понимала, что не заберет набросок. Все вещи, выносимые из «Ячейки», обращались в прах. Они могли существовать только в этом закольцованном пространстве. Не важно, заберет она портрет, забудет на столе или выбросит из окна, – маленькому шедевру оставалось жить считаные минуты.

Для работы ван Эйка это было ужасной несправедливостью.

Хелин подрагивающими пальцами стиснула рисунок. Она видела художника последние секунды. Нужно закончить все правильно, формально, по этикету, и выйти из комнаты с высоко поднятой головой. И остаться наедине с Гарсом – если человек, в обществе которого она находилась, и правда он.

Не стоило разделяться. Тысячу раз – не стоило.

Стоп. Хелин глубоко вдохнула. Прекратить панику. Нужно поговорить с Гарсом. Отставить пустые фантазии. Прекратить. Панику. Немедленно.

Категоричность к самой себе подействовала как пощечина. Нужно разобраться в ситуации, прежде чем пороть горячку.